Ярилина сила

... казалось бы, не столь уж и долго рассекают водную ширь наши челны, а ощущение, будто это длится уже целую вечность. Большой, пыльный и шумный город остался где-то там, бесконечно далеко, словно в другом измерении. А мы всё плывём и плывём, вёсла размеренно погружаются в тёмную воду, и я могу до бесконечности глядеть на оставляемые ими маленькие воронки водоворотов, которые сначала закручиваются спиралью, а затем рассасываются, сливаясь обратно с чуть рябящей водной гладью.

Идёт дождь, бесконечная мелкая морось. Дождь, так нелюбимый мною в городе, навевающий тоску и уныние, медленно высасывающий силы. Но здесь и он воспринимается по-другому. Как одна из священных стихий и лестница, неразрывно связующая воды над и под нами. И я зачарованно наблюдаю, как водовороты от вёсел попадают в соты дождевых колец, гасятся, поглощаются ими.

На мне только насквозь промокшее и отяжелевшее длинное льняное платье и тонкая нательная рубашка под ним. Влажная материя липнет и обволакивает, напоминает о себе при каждом движении, но это совершенно не противно и даже ни капельки не холодно. Мокрая одежда будто постоянно напоминает мне, что и я — часть той воды, которая сейчас есть целый и единственный мир вокруг и для нас. А ещё мне почему-то часто вспоминается праматерь Мокошь, возможно, по созвучию: «мокрая» — «Мокошь». Я, наверное, смешно рассуждаю.

Вчера мы остановились на ночь на одном из этих ладожских скальных островов, которые называют шхерами, и Драгосвет увёл меня и любимого от остальных. Втроём мы бродили между громадами замшелых валунов, и он рассказывал и рассказывал, помогая нам проникнуться глубиной окружающего.

Эти скалы состоят из камня, древнее которого мало что есть на свете. Целых два миллиарда лет! Такой запредельный срок невозможно представить, ибо не с чем сравнить. А до того не было и камня; только песок да глина — и больше ничего! В глубинах жарких недр они расплавились и слились воедино, выкристаллизовались, став новой сущностью, твёрдым гранитом. Драгосвет обещал, что точно так же и наши тела пройдут через испытания, в ходе которых из глины и песка наших душ выплавится новая, истинная и сильная, сущность.

Наши босые ноги утопали во влажном, чуть щекочущем мху. Я крепко-крепко держалась за Юрку, и он то и дело обнимал меня, так что я чувствовала, что мы с ним уже стали неразрывным целым, которое проводник Драгосвет влечёт за собой сквозь дремучие чащи минувших веков.

...я не ведаю, что ждёт нас впереди, какое испытание уготовано, но истинно верю, что мы с любимым достойно выдержим его, одолеем всё подобно стойкому седому граниту.. .

***

... только сегодня утром, на третий день пути, впервые выглянуло Солнце. И всё вокруг сразу преобразилось, вспыхнуло красками и летним многоцветьем.

— Мир наполнился радостью! — шепнула мне Катенька.

Челны сблизились, наш вождь Гостомысл встал во весь свой внушительный рост, величаво поднял вперёд-вверх десницу и завёл славопеснь. Вслед за остальными гребцами я тоже опустил весло и обратился в слух. Гостомысл пел про солнечный коловрат и Ярилу, который наследовал Хорсу и нынче готовится уступить Дажьбогу. Пел про то, как от Ярилы-Солнца пошла родословная исконных славян: светозарные сыны огненных вихрей воплотились в чтимых благодарными потомками вождей — победоносных воителей и мудрых ясновидцев. Пел о том, как испокон веков народом бережно хранились священные предания о великих Праотцах-Покровителях и их солнцеподобных Прародителях, в чьем облике гармонично сочетались Дух и Человек. О том, что на наших плечах лежит важнейшая задача возрождения славных традиций, и что Ярило благословит и защитит в битвах своих верных оруженосцев, поборников Света.

Это было мощно, страстно и потрясающе убедительно! Даже накопившаяся во мне чугунная усталость словно бы разом улетучилась.

Я вспомнил, что слово «яр» означает силу действия, стремление вверх, восходящее Солнце. И что русские «бояре» произошли от «ярых бойцов», а суровых скандинавских воевод называли «ярлами».

Я также поймал себя на мысли, что по возвращении будет непросто вернуться к мирским именам и опять называть нашего вождя Гостомысла Михаилом Игнатьевичем.

И вообще, за столь краткое путешествие уже очень многое изменилось во мне и моём мироощущении. Даже к Катеньке я стал относиться по-другому. Я глядел на неё, босоногую, с туго заплетённой косой, примостившуюся бок о бок с Береникой на корме челна, в простом прямом платье без единой побрякушки, и чувствовал, как моё сердце переполняется нежностью. То была какая-то особая нежность, не просто к молодой любимой супруге, но к её слабости и женственности, что-то глубинно родовое, чему я даже не мог найти подходящих слов.

...уже под вечер мы причалили к обширному и удалённому от берега острову, который и был конечным пунктом нашего пути.

После заката, по завершении ужина и песнопений, все дружно посбрасывали с себя одеяния и прямо с гладких прибрежных скал попрыгали в озеро. Мы с Катенькой уже привыкли, что никто в Братстве не стесняется своего тела, этого драгоценного наследства, доставшегося нам от вереницы предков; быстро раздевшись догола, взялись за руки, разбежались и тоже плюхнулись. Ещё прохладная в начале июля ладожская вода заставила меня ахнуть, а Катеньку взвизгнуть.

Совсем рядом мы вдруг услышали заливистый и счастливый женский смех.

Милослава! А с ней Златовзор!

Смутившись, мы поплыли в сторону от них и очень скоро наткнулись на ещё одну пару, воздающую дань богине любви Ладе.

«Давай и мы!» — прошептала мне в ухо Катенька.

Я нащупал ногами скользкий камень на дне, крепко обхватил любимую, но не удержал равновесия, и мы окунулись с головой, нахлебавшись водицы. Высунулись, отфыркиваясь, попробовали ещё раз, однако.. .

Катенька обняла меня за шею и стала нашёптывать утешительное и ласковое.

И вдруг нас обоих коснулась чья-то тёплая и нежная рука, и мы услышали проникновенный женский голос, обещавший, что благодать Ярилы-света вот-вот озарит и согреет нас!

Незнакомка как появилась так и исчезла, оставив гадать, была ли ею одна из наших сестёр или сама берегиня Лада.. .

***

...сегодня с самого утра братья и сёстры вершат таинства, пока сокрытые от нас.

Поэтому мы с любимым бродим на другом конце Ярилиного острова, где косматые валуны разбросаны в беспорядке, словно игрушечные кубики неряшливого младенца-великана. Босые ступни уже немного попривыкли, мы смелее ступаем по хвойным иголочкам и даже не пищим, если случайно подворачивается колючая сосновая шишка.

На острове медитативно прекрасно. Здесь стихии пребывают в гармонии: вода и небо, лес и скалы. Шелестят волны, и раздаются вскрики чаек.

Солнце почти в зените. Мы долго лежим на отполированном древними льдами огромном камне и глазеем в бескрайний небесно-водный простор. Мне чудится, что и окружающее пространство глядит пристально, прямо внутрь нас.

Я очень волнуюсь. Я, надо думать, просто боюсь. Ведь я же трусиха: сердечко колотится отчаянно. Юрка видит мою слабость и то и дело обнимает меня и целует, говорит всякую нежную чепуху. Но я чувствую, что он и сам не в своей тарелке, столь же сильно переживает накануне предстоящего загадочного испытания. Делая вид, что со мной всё в порядке, игриво щекочу его по отросшей щетине.

В какой-то момент у меня получается взглянуть на нас со стороны. Вижу двух храбрящихся, но, на самом деле, отчаянно трясущихся маленьких зайчишек, и меня пробирает смех.

— Ты чего? — удивляется любимый.

Но я уже не могу остановиться, хохочу до слёз. Это, по-видимому, нервное.

...нас призвали, когда большое красное Солнце уже клонилось к закату, обещая скорый приход короткой купальской ночи.

Ярило, миленький, будь добр!

Вождь, Гостомысл, стоял возле Ярилы, а все остальные сидели на коленях кругом поляны. Умелый мастер-резчик создал в комле высоко срубленной ели пышущего силой и жизненной страстью молодца, чья кудрявая борода и разлохмаченные вихры выметнулись во все стороны, словно протуберанцы. Лик Ярилы был обращён на запад, к заходящему Солнцу, и перед ним алчно пылал и трещал костёр в человеческий рост.

Я была так взволнована, что не сразу услышала монотонный гул. А потом не могла сообразить, откуда он. Словно сам камень сочился звуком. Но нет, то был не камень, гул исходил от наших коленопреклонённых братьев и сестёр.

Вопрос Гостомысла прозвучал, будто выстрел в упор:

— Готовы ли вы к таинству посвящения?

Я даже отшатнулась.

И следующий выстрел:

— Один из вас станет верхним, второму предстоит быть нижним! Выбирайте: кто кем!

Мучительно пытаясь вникнуть в суть вопроса, я не могла сделать выбор и с надеждой посмотрела на любимого. Юрка сжал моё запястье и чуть дрогнувшим голосом сказал, что нижним будет он. Я сразу испытала облегчение: что-то подсказывало, что нижнему придётся труднее, и я была очень благодарна храброму мужу за то, что он самоотверженно взвалил этот груз на себя.

К нам подошли и помогли разоблачиться.

Взявшись за руки, обнажённые, мы стояли посреди поляны, возле плоской и гладкой гранитной глыбы с выбитыми на ней солярными символами.

По знаку Гостомысла любимый улёгся на эту глыбу спиной, а мне вождь велел лечь прямо на него, лицом к лицу.

Гул усилился, а потом, как мне показалось, сменился горловым песнопением, ещё более тревожным и торжественным.

Внезапно в глазах Юрки промелькнуло нечто странное, он заметил что-то невидимое мне; я испугалась и инстинктивно ухватилась за него покрепче. А он, в свою очередь, обхватил меня руками и ногами, будто спеленал, и зашептал, что любит.

Я по-прежнему ничего не понимала и хотела обернуться, чтобы посмотреть, что же всё-таки происходит, но любимый не позволил, впившись в мои губы поцелуем.

И в это мгновение нахлынула боль!

Меня словно насквозь прожгли огнём! И тут же снова! И ещё раз!

Отчаянно рванувшись из юркиных объятий, я сумела немного извернуться и заметить, как широко и жутко Гостомысл замахивается толстенным прутом. Зажмурилась — и опять боль пронзила до самых кончиков нервов!

Это ужасно! Я и представить не могла, что это настолько больно! Мамочка родная! Помоги мне выдержать!!!

Но не тут-то было! Уже после следующего удара я вдрызг расквасилась и разрыдалась! Как мои бедные глаза не вылились вместе с потоками слёз??

Я пыталась кричать, молить о пощаде!

Однако вождь порол так часто, что я едва успевала перевести дыхание, а Юрка с неожиданной медвежьей силой стискивал в объятиях, напрасно стараясь поймать своими губами мои; я же никак не могла дать ему понять, что этим он только мешает мне дышать.

Затем в какой-то момент острота восприятия чуть притупилась, боль прекратила злобно вгрызаться, сменилась подобным волне накатом, который раз за разом с головой накрывал меня. Помню, я то стонала, то выла, чтобы пусть хоть самую чуточку сбросить нарастающую горячим липким комом телесную тоску.

Сверху меня обжигали розги, снизу знойно дышал и потел любимый.

Ярило — жаркий бог, ох, какой жаркий!

Как я хотела воды! Я жаждала воды хоть на меня, хоть в меня! Но воды не было! Была только жестокая пульсирующая боль!

Боль, стирающая все мысли, затапливающая сознание, парализующая и отключающая способность к сопротивлению, заставляющая отдаться, отдаться целиком.. .

***

...я тыщу раз проклял тот миг, когда интуиция подвела меня, подсказав выбрать нижнюю роль и тем самым подвергнуть страданиям мою дорогую Катеньку.

И в то же время мои чувства были до безобразия противоречивыми. Находясь снизу и не имея возможности защитить собою, я, с одной стороны, изо всех сил старался слиться с ней телесно и духовно, чтобы передать любимой хотя бы толику своей терпеливости и принять на себя хотя бы часть её мучений. Однако, с другой стороны, ловил себя на мысли, что меня по-настоящему завораживает и возбуждает происходящее. Возбуждает, как Катенька трепещет в ритме хлёстких ударов, как скользят и трутся друг о друга наши нагие влажные тела, как бусинки крови выступают там, где кончик розги просёк кожу. И, стыдно сказать, когда Гостомысл отбрасывал очередной истрепавшийся прут, я втайне надеялся, что эта розга не станет последней.

Завершающие удары он нанёс особенно сильно, с оттяжкой. Обмякшая было Катенька встрепенулась и, уткнувшись мне в шею, затряслась мелкой дрожью. Я стал целовать её куда попало, продолжая удерживать в своих объятиях.

И только когда Гостомысл остановился, до меня донеслось пение. «Я-ри-лы-си-ла-я-ри-лы-си-ла-я-ри-лы-си-ла!» — в приглушённом ритме выводил хор братьев и сестёр. Простой мотив звучал так естественно и в унисон совершаемого таинства, что, казалось, пели не люди, а сами стихии.

Однако мистерия на этом не закончилась. Вождь взялся за новое орудие, пучок елового лапника.

Взмах — и в этот раз Катенька лишь едва вздрогнула. Со следующим ударом прилетело и по моей руке, и я с облегчением понял, что лапником далеко не так больно, как розгой. А потом вдруг случилось неожиданное. На новые частые удары любимая стала реагировать совсем иначе. Вцепившись ногтями мне в плечи, заёрзала, глубоко задышала.

И вот тут меня осенило! Свет-Ярило принял нас: теперь он с нами заодно! Я отпустил тормоза и с наслаждением ответил Катеньке взаимностью. Капельки крови от колючего лапника набухали и медленно растекались по коже. Мы буквально извивались друг на друге и были готовы предаться любви прямо здесь, на остывающем граните, у всех на глазах!

Однако Гостомысл заметил наш порыв и снова прервался. Катенька, не скрываясь, огорчённо вздохнула.

Перекрывая хор, вождь зычно восславил Ярилу.

Одновременно Драгосвет медленно водил лапником по Катеньке, собирая кровь. А затем сунул окровавленные еловые ветки в огненную пасть костра.

Лапник полыхнул, и хор одновременно вспыхнул и взревел, будто Перунов гром:

«Я-ри-лы-Си-ла! Я-ри-лы-Си-ла! Я-ри-лы-Си-ла!»

А когда ветки прогорели и скукожились, напев спустился обратно в приглушённую монотонность, наполненную вибрирующей внутренней страстью.

...вероятно, мы не сразу услышали, что вождь велит подняться. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Только маленький красный сегмент ещё горел на стыке воды и неба. Вот-вот и он канет в неявь.

Новые имена, которыми нас торжественно нарекли, тотчас же выскочили из памяти. Мы с любимой жаждали и алкали друг друга, томились в нетерпении, ожидая, когда церемония посвящения, наконец, завершится, и нас оставят наедине.

Потому и не заметили, как вождь приблизился к нам с двумя свежими еловыми лапами, только что запалёнными от пламени костра.

Мы с Катенькой дружно завопили от страха, когда пылающие ветки разом стегнули нас по спинам. В то же мгновение все братья и сёстры вскочили на ноги, воздели руки вверх, и хор бешено грянул:

«Я-РИ-ЛЫ-СИ-ЛА! Я-РИ-ЛЫ-СИ-ЛА! Я-РИ-ЛЫ-СИ-ЛА!».

Вождь продолжал широко хлестать с обеих рук, но нам не было больно, только обдавало жаром: не иначе, властитель ветров Стрибог смилостивился и сдувал пламя при замахе!

Однако мы были пожраны другим огнём, огнём страсти! Это яростная сила летнего бога проникла в нас! Сколько-то ещё мы с Катенькой терпели, лихорадочно втираясь телами друг в друга, но долго не выдержали. Сломя голову кинулись прочь и с разбегу нырнули в тёмные ладожские воды.

На сей раз прохладная водица была нам нипочём! Более того, она сама словно вскипела и забурлила вокруг нас!

***

...мы назвали сынулю Ярославом!