Глава 4. Облава

Так прошли несколько недель перед митингом. Дня за три до назначенной даты Забастовки случилась облава на штаб. Захар как раз приехал тем вечером на квартиру в центре, и прочитал в чате активистов, что в штаб «пришли». В дверь позвонили несколько незнакомых мужчин в гражданской одежде, те, кто были внутри, сразу поняли, что это эшники. Поняв, что подобру-поздорову им не откроют, вторженцы начали выпиливать дверь бензопилой. В штабе на тот момент находились Ярик, Алиса, Макс и Дима Зубров. Все остальные ребята, кто смог, по их призыву рванули туда.

Захар примчался как раз к тому моменту, когда дверь была повержена, и незваные гости вошли внутрь — человек пять эшников и трое полицейских с автоматами.

Один из эшников, лет сорока, грузный, видимо, предводитель, показал Максу, который выступил вперёд, удостоверение и быстро спрятал.

— Остальные пусть тоже покажут документы, — попросил Макс.

— Слышь, ты чё, не знаешь, кто мы такие? — спросил эшник. — Ты тут никто, пустое место, так что замолкни и отойди в сторонку, пока тебя электрошокером не шарахнули.

— Вы что, мне угрожаете?

— Мля, ты что, самый наглый что ли? Этого забираем с собой, — старший эшник показал на Макса пальцем, и несколько других стали заламывать ему руки.

После этого трое незнакомцев в штатском подошли к столу и начали забирать агитку, двое — грани куба, а потом переключились и на технику — компьютеры.

— Покажите ордер на обыск! — отчаянно пытался протестовать Ярик. — Вы не имеете права! Вы понимаете, что в штабе установлена камера, и вы, не показывая документов и ордера, по сути, совершаете преступление под видеосъёмку? — прибег он к последнему аргументу.

— В очко себе засунь свою камеру, сука пиндосовская, — огрызнулся один из налётчиков, коренастый, пониже остальных ростом. — Преступление совершили твои родители, когда тебя заделать решили.

— Почему вы вообще так разговариваете? — дрожащим голосом спросил Ярик.

— Не дам! — Алиса вцепилась в монитор последнего компьютера, который старший эшник пытался изъять.

— Отойди! — крикнул тот и с силой толкнул её. Алиса отлетела шага на два, не упала, но пошатнулась.

Захар почувствовал, как внутри начинает закипать адреналин. В такое состояние он обычно входил перед приближением драки. Гордеев сжал кулаки. Неважно, что эшник был крепче него сложен и больше «накачан». Когда Захар кидался на кого-то, он не смотрел на комплекцию и разницу в весовой категории. Но всё-таки стволы автоматов в руках ментов сдерживали его. Против огнестрельного оружия с голыми руками переть глупо. Вот если бы можно было выследить потом этого эшника одного, где-нибудь на узкой дорожке, и сполна воздать по заслугам...

По сути, это было чистой воды ограбление, потому что протокол об изъятии техники сотрудникам штаба никто не выдал, несмотря на настойчивое требование, а следовательно, они ничем не смогут подтвердить, что у них изъяли вещи, следовательно, полицейские имеют формальное право не отдавать компьютеры назад. Помимо агитки и оборудования, эшники забрали (задержали) также Макса и Зуброва. Макса — за то, что он якобы разместил в соцсети пост с призывом выходить на митинг 28-го, когда было ещё неизвестно, будет ли он согласован администрацией, а значит, это «можно расценивать» как призыв к несогласованному митингу. Зуброва — видимо, просто для кучи, как сотрудника штаба и формального начальника Макса. Типа, допросить «в связи с обстоятельствами дела Макса». А технику изымали как бы на том основании, что она являлась «орудием совершения преступления». То есть, по их логике, если Макс выложил «противозаконный» пост в интернете с компьютера, то любой компьютер является орудием преступления. А если со смартфона, то любой смартфон.

Следовало предположить, что задержанных повезут в ближайший полицейский участок, тот самый, возле которого толпа требовала освободить задержанных двадцать шестого марта, и возле которого Захар впервые пересёкся с Витькой Постернаком. Соответственно, ребята, которых по «сигналу тревоги» понаехала тоже, целая толпа, пусть и далеко не такая многочисленная, как в тот раз — все двинулись в участок, поддержать своих. Мало ли, что с ними там случится в отделении. В России человек, даже невиновный, мог зайти в отделение полиции, а обратно уже не выйти. Взять тот же случай с Рустамом Клычевым в Петербурге. Общественное давление очень важно. Вот только Постернака, который двадцать шестого остался стоять чуть ли не дольше всех, на этот раз среди ребят не было вообще. «Иных уж нет, а те далече...»

Человек пятнадцать ребят завалилось в приёмную полиции. Снаружи, когда заходили, они успели увидеть Макса, который помахал им из окошка, крытого решёткой. Внутри их сразу попытались выпроводить наружу, под предлогом, что это территория госучреждения и здесь нельзя находиться просто так. Даня Дубровский тут же выступил вперёд и сказал, что он хочет написать заявление.

— А эти все что здесь делают? — спросил полицейский, который пытался их выпроваживать.

— А они тоже хотят написать заявление, — нашёлся Даня.

И все ребята тут же начали подтверждать его слова: «Да, я хочу написать!», «И я!», «И я!». Полицейский махнул рукой и пошёл по своим делам, сказав, что бумагу для заявления нужно попросить в окошке у дежурного. Даниил подошёл к окошку и обратился к дежурному за бумагой, тот попросил подождать. Даня стоял пять минут, десять. В конце концов он снова позвал дежурного:

— Мужчина! А долго ещё ждать? — дежурный не повёл бровью. — Вы серьёзно хотите сказать, что можно десять минут искать листик? Мужчина! Вы слышите, я к вам обращаюсь? Мужчина! Муж-чи-на!.. Вы не мужчина? Наверное, вы девушка? Девушка, можно, пожалуйста, написать заявление?

По коридору тем временем проходил какой-то мент в гражданской одежде, то ли опер, то ли эшник, но второе вряд ли, потому что среди ворвавшихся в штаб его не было. Даня тут же подскочил к нему:

— Извините, любезный… А вы знали тот факт, что СОТРУДНИК ПОЛИЦИИ — НЕ МУЖЧИНА?

Остальные ребята, наблюдавшие за этой сценой, разразились дружным хохотом.

— Ты чё, бык, совсем оборзел? — ополчился на него безымянный «сотрудник». — Я тебя сейчас так отделаю… — он осёкся и трусовато оглянулся на собравшуюся позади него толпу. — А, идите вы все на х........! — он сплюнул, и, отпихнув Даню, скрылся с глаз долой.

В спину ему донеслись неодобрительные возгласы. И напоминания о том, что законом материться в публичных местах запрещено. Впрочем, полицейским это было до лампочки, ведь законы писались не для них.

Даня определённо был сегодня в ударе. Он устроил импровизированный стендап, выстёбывая и подкалывая проходящих мимо полицейских под смех ребят. Захар с досадой отметил, что Маша смотрит на Даню горящими глазами. Хотя ему тоже «выступление» Дани понравилось, да и так называемые «стражи порядка» получали по заслугам. Но сам Захар бы не осмелился так себя вести. Ему импонировали смелость и чувство юмора Дани. И не импонировали его нахальство и грубость. С другой стороны, если бы все люди на Земле стали такими, как Захар, смелыми, но не нахальными, было бы не интересно. Так что люди нужны разные, и сочетающие в себе смелость и наглость, и даже вовсе не обладающие ни одним из этих качеств. Ведь ценности, которые разделяет человек, важнее обоих из них.

Алиса быстро сбегала в магазин, купила продуктов, но полицейские еду задержанным передавать отказывались. Никакой информации о том, на какой срок задержаны Макс и Дима, не сообщали. Один эшник сказал, что Максу будут «шить уголовку». Даня стал подходить к случайным людям, по каким-то своим делам приходившим в полицейский участок (допустим, написать заявление), и спрашивать, за что задержали его друзей, когда их отпустят, и почему им не разрешают передать еду. Привлекать внимание общественности в случае полицейского произвола очень важно.

Другой эшник незаметно пристроился в углу приёмной и стал снимать оппозиционеров на ручную камеру. Даня подошёл к нему и поинтересовался, кто он такой и чем занимается в данный момент. Тот не ответил. Вообще на него взглянуть без жалости было невозможно, если абстрагироваться от того, что он идеологический противник. Эшник был помоложе, чем тот «крепыш» в штабе, лет двадцать пять или тридцать. Фигура нескладная, в каком-то старом пожелтевшем свитере, даже видеокамера у него устарела лет на семь. Уставший, помятый, синяки под глазами. Весь его «видон», неказистый, аморфный, навевал у Захара ассоциацию со словом «амёба», или словом «одноклеточное». Захар вспомнил, как папа рассказывал, что когда оформлял в тогда ещё милиции разрешение на охотничье ружьё, то видел, в каких бесчеловечных условиях заставляют работать ментов. И что по своей воле согласиться в таких условиях находиться — всё равно, что признать, что ты «мусор», как иногда брезгливо обзывали «блюстителей порядка» в народе...

— Вот скажи, тебе самому нравится такая работа? — без сарказма обратился к «оператору» Даня. — Молодой парень, вся жизнь впереди. А ты стоишь тут и занимаешься какой-то ерундой. На камеру нас записываешь… скажи, ты всерьёз думаешь, что вот эта безобидная девочка, — Даня показал на Дашу, девушку Макса, — может быть опасной экстремисткой? Или вот эта? — он показал на Злату.

Парень что-то невнятно пробормотал и пожал плечами, мол, что поделать, не мы такие, жизнь такая.

Добившись наконец от дежурного злосчастной бумаги, ребята устроили пикет у дверей отделения. Написав на листе А4: «Нас не запугать!», по очереди держали его в руках, высоко подняв над головой. По очереди, потому что, во-первых, было холодно, во-вторых, долго стоять с поднятыми руками тяжело. На другом листе написали: «Соблюдайте свои законы», и сфотографировали эту надпись внутри на фоне дежурки.

Когда настала очередь Захара, он тоже взял плакат и поднял его повыше, чтобы было хорошо видно, в том числе Максу, который выглядывал из окна. Примерно через минуту руки стали наливаться свинцом. Но опустить плакат — ни за что! Захар вспомнил поэта Александра Бывшева, на которого завели пять уголовных дел, лишили работы и элементарных средств к существованию за стихи с критикой власти. Нет, надо стоять, хотя бы ради него!

— Руки скоро устанут, — цинично «предостерёг» проходивший мимо полицейский, работавший в этом участке.

— Не устанут, — заверил Захар и додумал: «Пока хватит времени вспоминать имена политзаключённых и жертв режима, то есть, как минимум до утра… Сенцов, Кольченко, Гриб, Балух, Клых, Шур, Карпюк, Шевченко, Павликова, Третьяков, Дмитриев, Политковская, Эстемирова...»

Так он стоял, пока Жора не отобрал у него плакат и на силу не отправил в участок греться.

Макса отпустили поздним вечером, намного превысив регламентированный законом максимальный срок задержания в три часа. Как оказалось, ему пришили «всего лишь» административку, а эшник, говоривший про уголовное дело, пытался «брать на понт».

— Ну что там было? — налетели ребята на Макса с расспросами.

— Сотрудничать предлагали, — сказал Макс. — Даже деньги обещали, а взамен — сливать других ребят и рассказывать им о наших планах. Я, естественно, отказался. Из камеры слышал, как вы тут кричали лозунги в мою поддержку. Огромное спасибо, ребят.

— У нас в каждом штабе камера установлена, — сказал Жора. — Надо будет запросить запись у федерального штаба, выложим на ютуб, и, если что, потом как доказательство пригодится в ЕСПЧ.

Зуброва отпустили чуть попозже. Планы штаба насчёт 28-го, конечно, несмотря на облаву, оставались прежними.

26 января, уже под покровом ночи, часов в одиннадцать, Захар и Герман пошли в очередной «рейс» с листовками на Столетье. Но в этот раз удача отвернулась от них. Они успели «обработать» только один подъезд, а на выходе их «приняли» — двое патрульных с автоматами шли прямо навстречу, и бежать было поздно. За углом невесть откуда нарисовался полицейский «бобик», которого, когда напарники выбирали дом, и следа не было в окрестностях.

— Добрый вечер, молодые люди, сумочку открываем, показываем, — вежливо попросил полицейский. — И рюкзачок, пожалуйста. — Это он уже персонально Захару. — Так-так, что тут у нас… Февральный. — Он включил рацию: — Пятый, пятый, это шестой, у нас тут двое с листовками. Написано «Февральный», был приказ всех таких проверять. Вам придётся проследовать с нами в отдел...