Склеп

Пошел четвертый день моего пребывания в Торнбери.

Я успела обойти весь дом, посетить каждый укромный уголок, столь дорогой моему сердцу. Поблагодарила прежних владельцев, которые с любовью и заботой сохранили поместье, не позволив времени и прогрессу вторгнуться в заповедные владения. Дом сохранился почти нетронутым, неподвластным внешним изменениям. Смирился он лишь с неизбежными дополнениями — центральным отоплением, телефонной связью, Интернетом и телевидением.

Первым делом я отправилась в оранжерею. Сейчас здесь никто не выращивал орхидеи, требующие постоянной заботы и внимания, но зимний сад оставался ухоженным и позволял при желании отдохнуть, отвлечься от повседневных забот в тенистой прохладе экзотических лиан, азалий и пальм. Потом я осмелилась зайти в галерею, но далее портрета Изабеллы, матери Томаса, не ступила. Как бы лояльно я ни относилась к существованию мира Теней, никакая сила не заставит меня одну подойти к портрету сэра Фитцджеральда и моему. В памяти до сих пор живо ощущение перехода и присутствия призрака, столь желанного моему сердцу но, тем не менее выходца из другого мира, неизвестного, таинственного, а возможно, опасного. Лучше лишний раз не переступать черту.

Стоя в то утро перед портретом сэра Уильяма, дедушки Томаса, я опять мысленно благодарила его за то, что старик не забыл наказ предка и посвятил остаток своей жизни и жизнь любимого внука осуществлению безумной на первый взгляд идеи. Сэр Уильям продолжал хитро улыбаться сквозь несерьезные очки, словно добрый волшебник, и загадочно молчал.

И в этот момент благоговейную тишину галереи нарушил женский визг, пронзительно высокий, от которого, как от звука царапающего ножом стекла, меня передернуло и по спине невольно поползли мурашки.

Я выбежала из галереи в холл и взглянула наверх. Мари-Энн стояла на балконе третьего этажа, судорожно, до белых костяшек, вцепившись в поручни балюстрады, и истошно кричала. Захлопали двери; ее подруга, брат и Томас бросились к ней — каждый из своей комнаты. Томас подбежал, с трудом оторвал ее руки от перил и обнял; Мари прижалась к нему всем телом, но не переставала кричать. Я смотрела на странную сцену, ничего не понимая.

Томас старался нежно успокоить Мари-Энн, она ему отвечала, судорожно всхлипывая, и постепенно из доносящихся до меня обрывков фраз я поняла, что произошло.

«А произошло ли это в действительности?»

Мари-Энн уверяла Томаса, что только что в ее комнате среди белого дня появилась незнакомая женщина в старинном платье и с растрепанными светлыми волосами.

— Это точно была она, Белая Ведьма, которая пришла выгнать меня из дома! — всхлипывая, продолжала твердить Мари-Энн. Девушка действительно выглядела испуганной или же была прекрасной актрисой.

«Однако,  — подумала я.  — Передо мной разворачивается очередная сцена подготовленного спектакля — “Явление Ведьмы”, или призрака, предположительно, моего, а чьего же еще, позвольте спросить? Призрак до смерти напугал малышку Мари-Энн, и ей срочно потребовалась защита в объятиях Томаса, и желательно при свидетелях. Как мило. И как скучно… Полагаю, что сыгранное на моих глазах представление удовлетворило затейницу и главный зритель может удалиться».

Я вышла в парк, благо что погода располагала к прогулке. Вчерашние тучки разбежались во все стороны, и над Южной Англией сияло теплое осеннее солнце. Кроны кленов и лип небесный художник раскрасил крупными мазками теплой, желто-красной палитры. Воздух был напоен ароматом астр и поздних хризантем.

После возвращения я впервые гуляла по парку, шла по заповедным местам, по тем тайным тропам, которые мы выбирали, когда были с любимым, стараясь остаться подальше от людских глаз. Ничего не изменилось вокруг. Аккуратные тисовые аллеи застыли в строгом геометрическом порядке. Скамейки, затянутые вьюнами, спасающие бывших влюбленных от яркого солнца и невольных свидетелей, безнадежно ждали их появления. Тенистые прудики, заросшие ряской и кремовыми кувшинками, скрывали вход в потаенное подводное царство. Изящные мостки, замершие дугами над черной водой, увиты цветным горошком, украшены порхающими бабочками, резвящимися под осенними лучами. Время сжалилось над парком.

Стоял полдень. Сентябрьское солнце многократно отражалось в золоте деревьев. Потоки воды, бьющие из фонтана, искрились мириадами сверкающих звезд.

В огромном парке не было ни души.

Я углубилась в тенистые аллеи, вспоминая свои ежедневные прогулки с Фитцджеральдом и с его кормилицей. Как счастлива была я тогда, как недолго счастлива. Ноги сами вывели меня к тайной скамейке, спрятавшейся в глубине каменного грота, полностью заросшей плющом. Я вспомнила, как он сажал меня на колени, нежно обнимал и внимательно слушал правдивые истории о будущей жизни, будто ребенок на ночь слушает сказки.

Я опустилась на прохладный мрамор. И слезы сами собой хлынули из глаз. Впервые я плакала так горько, навзрыд, поминая свою любовь, оплакивая любимого, прожившего всю жизнь без меня. Плакала, и слезы постепенно смывали давнюю накопившуюся боль.

Не знаю, сколько прошло времени. Раздался хруст ветки, я вздрогнула. Сбоку от скамейки, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, стоял Томас. Он боялся подойти. Закрыв мокрое от слез лицо, я быстро вытерла щеки.

«О, господи, как неудобно, он все видел…»

Стараясь взять себя в руки и пряча покрасневшие глаза, я сказала:

— Идите сюда. Посидите со мной в тени. Я немного расслабилась, но сейчас все пройдет. Пожалуйста, сядьте рядом.

Томас нерешительно присел на противоположный краешек скамейки, подальше от меня.

Я невольно улыбнулась:

— Все хорошо. Я сейчас успокоюсь, больше не буду плакать. Не бойтесь.  — Слова давались мне с трудом.

Я услышала его хриплый голос:

— Извините, я не хотел стать свидетелем слез.

Некоторое время мы сидели молча, думая каждый о своем. Я о Мари-Энн — почему она отпустила Томаса одного, неужели из прекрасно продуманной затеи о страшном призраке ничего не получилось? Каким образом он нашел меня здесь? Неужели следил?

О чем думал тогда Томас, было от меня скрыто.

Внезапно он заговорил:

— Элен, вы скоро возвращаетесь…

«Знаю,  — подумала я.  — Мне жаль, но обстоятельства складываются не самым благоприятным образом, я чувствую себя лишней и должна как можно скорее ехать, хотя мне не хочется расставаться с тобой».

— Вы скоро возвращаетесь,  — продолжал он, как будто убеждая самого себя.  — Вы должны вернуться, потому что у вас другая, своя жизнь, в которую я посмел вмешаться. Я знаю, я виноват, что невольно втянул вас в очередные переживания. И слезы эти тому свидетельство. Честное слово, они разрывают мне душу. Тяжело осознавать, как вы одиноки здесь и страдаете. Что я еще могу сделать? — спросил он, умоляюще глядя на меня.

«Что ты можешь сделать для меня? То, что ты никогда не сделаешь,  — стать Им!»

Но в ответ прозвучало совсем другое. Встав со скамейки, я поймала его взгляд и произнесла пусть немного торжественно, но искренне:

— Томас Коллинз, спасибо, что, несмотря на все препятствия, вы исполнили желание сэра Фитцджеральда. Смогли найти меня и, более того, осуществили заветную мечту — позволили вернуться в дом, где я была счастлива, где любила и была любима, в дом, который я никогда не забуду, вернувшись назад, в свою обыденную жизнь. Я буду молиться за вас, Томас, как за доброго ангела.

Я вложила всю душу, всю благодарность, которую действительно испытывала к Тому, в эти слова, и он это понял.

Бедный парень покраснел до ушей, даже его бесчисленные веснушки исчезли под смущенным румянцем. Опустил глаза. Его руки, держащие сорванный по дороге ивовый прутик, начали выводить странный прерывистый узор на гравии.

— Элена, не стоит. Я исполнил просьбу дедушки, больше ничего. Я хочу задать один вопрос, только, пожалуйста, ответьте на него сразу. Это очень важно…

Я внимательно его слушала.

Томас некоторое время мялся, видимо подыскивая слова, и наконец, поднявшись со скамьи, подошел ближе и произнес:

— Могу ли я рассчитывать, что наше знакомство продолжится? Вы не исчезнете из моей жизни? Теперь…

Как просто и обыденно прозвучали эти слова. Желанные и вместе с тем такие неожиданные. Вроде как само собой разумеющиеся и в то же время…

Я хотела услышать их на протяжении нескольких последних дней, но боялась, что этого никогда не произойдет. Сказка лишь раз стучится в дверь и дарит джекпот, а свой счастливый билет ты потеряла, упустила на лесной тропе, унесенная в безвременье сладким запахом вечноцветущего боярышника. «Смотри не урони солнце, когда оно упадет в руки»  — так предрекала мудрая гадалка. Или она ошиблась? И солнце падает второй раз?

Сколько бы я ни рассуждала о петляющих тропах в поисках синей птицы, прозвучавшие слова означали главное: я ему небезразлична! И он может остаться еще, пусть ненадолго, в моей жизни!

Но именно в подобные моменты я начинаю говорить полную ерунду:

— Томас, я буду рада продолжить общение с вами, но что скажет Мари-Энн? У нее грандиозные планы. Как вам удалось от нее сегодня сбежать?

У Томаса в прямом смысле вытянулось лицо, от недавнего румянца не осталось и следа. Легкий треск сломанного в руках прута заставил вздрогнуть. Парень в полном недоумении смотрел на меня.

Какая же я идиотка!

Сама только что все испортила. Судорожно пытаясь найти выход из тупикового положения, в которое поставила неуместными вопросами Тома, я терпела фиаско одно за другим — любая возможная тема для поддержания беседы сейчас казалась пустой и нелепой.

«При чем здесь продолжение знакомства с тобой и общение с Мари-Энн? Почему одно должно мешать другому? Он даже не предполагает, что отношения с тобой могут зайти столь далеко, что будут неправильно истолкованы его подругой. Не много ли ты о себе возомнила? Кто ты такая? Ты богата? Успешна в бизнесе? Или являешься ветвью благородного семейства? Кто ты, черт подери? Не допускаешь ли ты, что он собирался оставить тебя другом по переписке и не более? Что дало тебе повод рассчитывать на более высокий статус?»

Надо срочно спасать потерянное лицо… Но как?

Я судорожно искала выход, и он был найден. Возможно, он смог бы кардинальным образом изменить направление нашей беседы и вывести ее из создавшегося тупика.

У меня оставалась особая просьба к Томасу, но я сомневалась — надо ли это делать или лучше оставить все как есть? Как можно уехать из Торнбери, не увидев… могилы? Я обязана почтить его память. Прошлое необходимо отпустить. Сейчас самый подходящий момент просить об этом Тома. Как бы он ни отнесся к моей просьбе, одно уже хорошо: она отвлечет от прозвучавших глупых вопросов о его девушке…

— Извините, что меняю тему… (Я видела, как он нахмурился и с опаской взглянул на меня.) У меня осталось последнее желание, извините за пафос. Могу ли я увидеть могилу сэра Фитцджеральда? — выдохнула я и сама испугалась прозвучавших слов.

Томас некоторое время удивленно смотрел на меня, будто смысл сказанного не сразу дошел до его сознания, а потом с видимым облегчением ответил:

— Конечно, я не вижу в этом проблемы. Семейный склеп находится рядом с часовней, недалеко от поместья. Вы уверены, что это необходимо? Я не очень люблю это место. Оно холодное и печальное. Мы можем отправиться туда прямо сейчас, это займет от силы полчаса или около того. Погода, похоже, обещает нас не разочаровать. Решайте!

— Я только «за», давайте прогуляемся, только обещайте не отходить от меня ни на шаг и не пугать!

Я улыбнулась, и Томас тихонько рассмеялся в ответ.

Как хорошо, что напряженность между нами исчезла. Несмотря на легкомыслие, я порой бываю сообразительной.

Выйдя из парка, мы свернули на лесную тропу, идущую в направлении часовни. Погода была прекрасная, по-летнему жаркая. Мне пришлось снять куртку и, повязав ее на бедрах, идти в одной футболке.

Томас был одет легко, в привычные линялые джинсы и свободную клетчатую рубашку с закатанными до локтей рукавами.

— Элен, пока мы на пути к месту упокоения и скорби, можно ли мне воспользоваться возможностью и задать очень важный вопрос, интересующий меня, как исследователя семейной хроники?

Я с удивлением взглянула на Томаса.

«Какое торжественное вступление!»

— Конечно, но смогу ли я на него ответить? Я не знаю…

— Думаю, знаете. Этот вопрос касается лично вас. Я так и не понял, читая записи дедушки, почему вы в тот вечер решили покинуть поместье. И что за опасность, по словам Фриды, вам грозила?

«Ну конечно…»

Невеселая улыбка заиграла на моем лице. Это действительно так и осталось тайной, унесенной бедной Фридой в могилу и мною — в далекое будущее.

Вот и пришло время расставить все точки. У Тома тоже есть вопросы, на которые могу ответить только я одна.

— Я скажу, правда покажется вам…

Томас остановился, слушая мое вступление.

Я на миг закрыла глаза и невольно перенеслась в мыслях на двести лет назад. Мрачная картина готовившегося злодеяния вновь заставило сердце замереть от страха и бессилия.

— Я была вынуждена покинуть Торнбери по просьбе Фриды, кормилицы…

— Почему? Почему Фрида попросила это сделать?

— Томас, если вы не станете меня перебивать, то скоро все поймете. — Я набрала воздуха.  — Сэр Лукас Фишерли, семейный врач семьи Коллинз, дал Фриде сильнодействующий яд, который она обещала незаметно подсыпать мне в чай, чтобы ночью произошел инфаркт или… инсульт, Бог знает что… в общем, чтобы наступила «естественная» смерть, которую он бы подтвердил. Но она не собиралась исполнять его преступную просьбу и предупредила меня об опасности.

На Томаса страшно было смотреть. Он побледнел как полотно:

— Что? Повторите…

Я шагнула к нему и взяла под руку, парня била дрожь.

«Почему его это так волнует?»

— Томас, ради бога! Если вы не успокоитесь, то я ни слова больше не скажу!

Мы некоторое время стояли молча, не сводя друг с друга напряженного взгляда.

— Продолжайте, пожалуйста. Я успокоился. Если быть откровенным, то я предполагал что-то подобное… Но из ваших слов следует, что Фрида призналась в дьявольском замысле доктора и ценой собственной жизни спасла вас. Я никогда не верил в причину ее смерти от внезапного разрыва клапана, как писал в дневнике сэр Коллинз, слишком не вовремя это произошло или, наоборот, в самое время. Выходит, доктор отравил ее?

— Да, Том, я жива благодаря ей. Лукас должен был избавиться от свидетелей. Он, полагаю, одним из первых узнал, что произошло в лесу, и решил — более на пути его племянницы нет преград. А потом до смерти испугался, что Фрида разоблачит его намерения, и незамедлительно подсыпал отраву… О ее смерти я узнала вчера из дневника Фитцджеральда и была потрясена. Когда-то они были любовниками…

— Теперь все ясно. Планы доктора сейчас как на ладони. Избавившись от Фриды, он довершил задуманное родителями Фитцджеральда и Анны, соединил две семьи, два древних рода и два дома. И я являюсь потомком этого проклятого союза…

— Почему проклятого? Вы ошибаетесь, из записей Фитцджеральда я поняла, что леди Анна любила его и простила перед свадьбой.

— Перед свадьбой — да, если она, конечно, не лукавила. Но потом к ней пришло безумие. Не говоря уже о Зле, проросшем в душе, несшем семя семьи Мортонов. Вы многого не знаете, Элен! Вы ничего не знаете о сборище фанатиков, распространявших слухи о вас как приспешнице дьявола. Долгое время я не мог понять, кто руководил толпой, кому было выгодно распускать нелепые сплетни. Я полагал, что во всем виновато исполненное злобой сердце леди Кэтрин, но сейчас очевидно, что ее родной брат имел непосредственное отношение к тому страшному случаю. Как был слеп сэр Фитцджеральд!..

— О каком случае идет речь?

— О! Это очень долгая и жуткая история. Большая часть из нее правда, но некоторая основывается на слухах и, безусловно, лжива. В то смутное время, как раз перед войной с Наполеоном, существовало тайное общество заговорщиков, скорее просто душевнобольных, одержимых сластолюбцев, членами которого были высокопоставленные люди, скрывавшие свои лица под масками язычников, а на самом деле поклонявшиеся Сатане. Несколько раз в соседней деревне пропадали маленькие дети и молодые невинные девушки. Пропадали бесследно. Слухи о Белой Ведьме разносились со скоростью лесного пожара, и скоро вся округа сошла с ума от страха. Надеюсь, вы догадываетесь, кем была та несчастная? Чьим призраком?

— Да, было бы смешно, если бы не было так грустно, извините за каламбур. Очевидно, — я здесь ни при чем. Догадываюсь также, что мой образ был лишь прикрытием.

— Безусловно! Но вы не догадываетесь, что в результате была сожжена ни в чем не повинная молодая женщина.

— Как сожжена? На костре? В девятнадцатом веке? Это невозможно!

«Но почему невозможно? Ты сама пару дней назад была на ее месте… во сне».

— Возможно. Заговорщиков так и не нашли, списали все преступления на произвол распоясавшихся чернокнижников, окопавшихся в округе. Слухи о сектантах дошли до двора, и нужен был незамедлительный результат. Огонь, и только огонь уничтожает следы и чужие грехи. Половина жителей деревни была обвинена в преднамеренном ритуальном убийстве, а истинных зачинщиков злодеяния так и не схватили. К сожалению, истории неизвестно имя несчастной, пострадавшей в угоду философским изысканиям моего предка и его последователей…

— Что вы имеете в виду под философскими изысканиями?

— Доктор Лукас был одержим поиском источника власти над людьми, он мечтал управлять толпой, самой разрушительной силой в мире. Но искал он ее не только на стороне добра, в последние годы жизни он пытался получить ее другими, так сказать, альтернативными способами.

— Ему удалось?

— Не думаю. Жизнь свою он закончил самым плачевным образом и стократ хуже, чем его злобная сестра. Леди Кэтрин от остервенения лишилась разума и до конца жизни продолжала изводить приставленных к ней сиделок.

— А он? — спросила я и содрогнулась.

— А он был сожран плесенью с головы до ног!

Я похолодела, и на короткий миг вокруг меня померк свет.

— Не удивляйтесь, Элен, доктор Лукас, хотя и был убийцей, оставался гениальным и фанатичным в своем упорстве врачом. Он старался найти лекарство от всех болезней и получить таким образом власть над людьми. В его голове возникла сумасшедшая на то время идея, что именно в плесневых грибках находится панацея. И до конца жизни он не прекращал эксперименты не только на бедных обреченных больных, но и на себе самом.

Последний опыт оказался неудачным. Грибок, искусственно выведенный доктором, сожрал его живьем за несколько дней. Вот такой страшный конец. И ироничный, по сути, потому что несколько десятилетий спустя был изобретен пенициллин, спасший мир от множества бед и навеки прославивший Флеминга.

Пораженная рассказом Томаса до глубины души, я подумала:

«Неисповедимы пути… Значит, он вложил в мои слова неведомую силу, и участь злодея была заранее предрешена — я отомстила ему и за себя и за Фриду».

Мне стало не по себе, дрожь пробежала по телу. За тенистыми елями, застывшими по обеим сторонам лесной тропы, замелькали призраки прошлого. Кровавая леди Кэтрин, циничный убийца-эскулап, умалишенная Анна…

Надо срочно сменить тему.

Вдохнув в легкие больше теплого, пропитанного солнцем воздуха, я сказала:

— Томас, давайте больше не будем возвращаться к ним. Прах к праху. Пусть покоятся с миром и отмаливают свои грехи. Расскажите мне лучше о Гае. Ваш друг — одиозная личность. Кто он такой? Вечный клоун или злодей, скрывающийся под маской Арлекина? Как вы познакомились?

Томас был рад смене темы, он весело и непринужденно рассмеялся:

— Бросьте, Элен, какой из него злодей! Он славный парень! Если бы не Гай, то я бы превратился в обычную архивную крысу. Он словно глоток свежего воздуха, яркий воздушный шарик в грозовом небе! Он мой единственный друг, самый лучший. Поверь, это так!

«Как интересно, ради Гая он перешел со мной на “ты”…»

Томас заметил мое удивление:

— Я давно хотел предложить: давай отбросим условности. Я полагаю, уже пора, как считаешь?

«Если ты будешь продолжать так улыбаться, то я готова».

— Конечно! Так где ты с ним познакомился?

Том остановился, засунул руки в карманы джинсов и, запрокинув голову, мечтательно закрыл глаза. На задумчивом лице расплылась хитрая и довольная улыбка Чеширского Кота.

— Ммм, это была мегавечеринка на первом курсе университета. Я никогда не видел таких потрясающих девушек, которых привел незнакомый парень. Тогда он одним мигом совратил нас, зеленых юнцов, всех до единого. Это и был Гай, студент финансового факультета. Так мы познакомились и больше уже никогда не расставались.

Ярко-лимонное пятно мелькнуло у меня перед глазами. Опустившаяся на плечо Томаса бабочка грациозно сложила желтые узорные крылышки. Ее усики-антенны зашевелились во все стороны, изучая клетчатый плацдарм. Я не удержалась и тихо накрыла ее ладонью. Но не тут-то было: юркая красавица молниеносно выпорхнула из-под пальцев и скрылась. Моя рука так и осталась лежать на плече Томаса, накрытая его рукой. Его пристальный взгляд поймал меня в ловушку и не позволял отвести глаз. Томас шагнул ближе, его вторая рука осторожно обняла за талию, я почувствовала теплое прерывистое дыхание на щеке, а полуоткрытые манящие губы закрыли весь мир. Еще одна секунда — и я бы прикоснулась к ним, еще одно мгновение — и я…

Пылающая стыдливая волна прилила к щекам, предательский ком встал в горле, мешая дышать. Пряча смущенное лицо, я неловко уткнулась в плечо спутника, пытаясь собрать разбежавшиеся во все сторону мысли.

«Что ты делаешь! Остановись! Скоро домой!»

Я неуверенно освободила пойманную в плен руку и отступила на шаг, боясь поднять на Тома глаза, наполненные желанием.

Некоторое время мы молчали, пытаясь вспомнить тему прерванного разговора.

Сделав над собой усилие, Томас продолжил как ни в чем не бывало:

— Да, Гай — искуситель… Именно так. Вечный искуситель, неисправимый ловелас, дамский угодник, неподражаемый Казанова, грешник, кумир девичьих грез. Букет, собранный из сходных определений, первородных грехов и ангельской благодетели. Да-да! Отважный канатоходец над гранью Света и Тьмы. Это все он. Кстати, впоследствии выяснился интересный факт — Гай оказался моим очень дальним родственником по материнской линии. В его древе есть ветвь семьи Мортонов. Представляешь?

«Невероятно…»

Я не находила слов. Сегодня поистине день откровений! Гай Мортон…

Просека кончилась; мы вышли на круглую полянку, окруженную соснами. В центре ее возвышалась небольшая часовенка из розового песчаника со стрельчатыми мозаичными окнами. Крест, венчающий ее острый шпиль, ярко сверкал на осеннем солнце.

Должна сказать, что во время первого пребывания в Торнбери я ни разу не посещала ни часовню, ни небольшое кладбище, расположенное вокруг фамильного склепа семьи Коллинзов. Хотя узкий шпиль, увенчанный крестом, я прекрасно помнила — он был виден из окна моей комнаты.

Часовня действительно находилась в тридцати минутах ходьбы от дома, в противоположной стороне от парка, среди соснового леса. Здание церквушки с висящим на двери внушительным замком было небольшим, если не сказать миниатюрным, и было рассчитано на молебен от силы трех-четырех человек… В нескольких метрах от нее притаился мавзолей — невысокое приземистое здание, поддерживаемое массивными колоннами. Вход в него стерегли скорбящие ангелы с преклоненными мечами. Томас оставил меня у входа в усыпальницу, подошел к часовне и достал из тайника ключ, после чего с трудом открыл скрипучую тяжелую дверь склепа. Резко пахнуло сыростью и тленом; отступив на шаг, я невольно пожалела о решении помянуть умерших. С ужасом взглянула в темноту, в которую по собственной воле захотела вступить.

Томас рассмеялся и взял меня под руку:

— Елена, я тебя не узнаю! Не надо бояться мертвых, живые намного опаснее, идем!

Уцепившись за руку спутника, я вошла в прохладный сумрак и на некоторое мгновение потеряла возможность видеть. Не отпуская меня, Томас нашел выключатель, зажег тусклый желтоватый свет. Я огляделась. Мы находились в небольшом овальном помещении, уставленном мраморными статуями Богоматери в окружении плачущих ангелов, вазонами с искусственными цветами, лавровыми венками, успевшими превратиться в прах. Сильный запах плесени, сырой земли и церковного масла щекотал нос. Мы попали в другой мир, безмолвный, холодный, как преддверие самой преисподней. Здесь давно не было посетителей. Вниз, в холодную темноту, уходили каменные ступеньки. Я в нерешительности остановилась.

Томас подтолкнул меня:

— Смелее! Ты же сама этого хотела.

Происходящее явно доставляло ему удовольствие.

Держась за руку своего храброго спутника, я зажмурила глаза и сделала первый нерешительный шаг вниз. Ступеньки еле виднелись в тусклом свете ламп, закрепленных над потолком узкого коридора, поэтому приходилось быть очень осторожной.

Томас поддерживал меня и подбадривал по-своему:

— Знаешь, я был здесь последний раз после похорон дедушки, шесть лет назад. Ничего не должно измениться, покойные отличаются постоянством, местожительства не меняют, так что я быстро найду захоронение сэра Фитцджеральда…

«Интересно, он шутит потому, что сам боится?»

Лестница закончилась.

Теперь мы стояли в просторном прямоугольном помещении глубоко под землей. Я ощущала поистине могильный холод и пожалела, что так легко одета. По периметру зала возвышались многочисленные каменные гробницы, украшенные мраморными венками и статуями коленопреклоненных ангелов. На каждой из них были выгравированы имена упокоенных, совершенно мне неизвестные. Я искала глазами Его имя, но не видела.

Томас потянул меня в сторону:

— По-моему, он здесь. Да, угадал!

В дальнем углу, у небольшой статуи скорбящей Богородицы, возвышалась гробница с эпитафией «Моя любовь навеки с тобой», его именем и датами рождения и ухода: «1775 — 1845». Мне стало не по себе. Сейчас только мраморная плита отделяет меня от тела возлюбленного, от того, что от него осталось за двести лет. Дрожащими руками я дотронулась до холодного камня. Пришло время прощаться.

Не знаю, сколько времени я простояла, прислонившись к могильной плите, гладя ее и вспоминая самые приятные мгновения короткой любви. Тело сковал холод. Подступила приятная слабость, непреодолимое желание хоть на мгновение прилечь на дорогое сердцу надгробие, закрыть глаза, уснуть.

Я зашаталась, но сильные руки Томаса успели подхватить меня.

Он решительно оттащил меня от плиты:

— Здесь нельзя долго находиться, от нехватки кислорода мы потеряем сознание.

Я словно очнулась от кошмара и с ужасом поняла, что еще немного — и упала бы без чувств. Стараясь более не смотреть по сторонам, прижалась к теплому живому телу. Мы быстро поднялись к солнечному свету, к жизни.

Оказавшись в безопасности, я присела на согретую солнцем скамейку у входа в склеп и постаралась отдышаться. Томас внимательно следил за моим состоянием.

Да, он прав, очень тяжелое место! Скопище грехов! Надо уходить отсюда как можно скорее! Тем более что моего любимого здесь больше нет.