14. СЕМЬЯ.

14. СЕМЬЯ.

Заснуть Клаэс больше не может. После душа, оставшееся до завтрака время он решает посвятить крысам, которые всё ещё находились в его спальне. Периодически численность их незначительно сокращалась, вероятно, грызуны поочерёдно отправлялись на поиски пищи, но после возвращались обратно.

Андер, закрыв глаза, сидит на полу в окружении питомцев. Организация их сознания отличается от человеческого, с ними гораздо проще иметь дело, Клаэс стал предельно чётко понимать звериную сущность, будто в прошлой жизни и сам являлся одним из них. Крысы собираются в стройный ряд и по спирали движутся вокруг своего хозяина, затем перегруппируются, собираясь в пятиконечную звезду безупречной формы, которая с писком и мельтешение лап и хвостов увеличивается в масштабе, становясь при этом тоньше в контуре. Все крысы разом поднимаются на задние лапки. Клаэс думает о бесчисленном их количестве в естественной среде обитания. Если собрать в одном месте всех особей, проживающих в одном единственном городе, то получится небольшой апокалипсис. Достаточно большая свора вполне способна и загрызть заживо кого угодно… Клаэс тревожно вздрагивает от собственных же мыслей и встряхивает головой. Он встаёт на ноги, окидывает прощальным взглядом ожидающих команды грызунов и велит им идти по своим делам. Крысы в тот же миг бросаются в россыпную. Кто-то устремляется в открытое окно, другие — за приоткрытую дверь. Через минуту Клаэс остаётся в комнате один. Откуда-то с первого этажа доносится визг Марины, которая, вероятно, столкнулась с несколькими проносящимися мимо грызунами.

Клаэс серьёзно задумывается о том, что ему теперь делать. Даже если ситуация с убийцей как-то разрешится в лучшую сторону, то что потом… Штольберг всё ещё не кажется ему плохим человеком. Перспектива жить здесь, в его имении не представляется такой уж плохой. Андер всегда будет сыт и согрет, ему не придётся тревожится о деньгах, он заведёт себе какое-нибудь хобби… Но как быть с регулярными тестами… Сможет ли он убивать животных и других людей, если того потребует руководство Иеронима? Нет, конечно. За всю свою жизнь Клаэс не прихлопнул даже мошки, он аккуратно стряхивал их. Ида делала особую мазь и благовония, отгоняющую вездесущих паразитов, потому они никогда особенно сильно и не докучали. Если случайному комару доводилось приземлиться на Нэми, то Клаэс замечал, с каким благоговением наблюдает брат за тем, как крошечное брюшко насекомого наполняется кровью. От него не убудет, а комару необходимо насытиться. Если случалось поймать паука в доме, сплётшего паутину в неположенном месте, или другую букашку — те просто оказывались изгнаны на улицу. Исключительная степень гуманизма была у них семейной. За неповиновение Клаэса отправят на Базу. Что ж, пусть так. Штольберг прав, говоря, что сила подобного уровня должна находиться под строгим контролем. Но с другой стороны не все же используют её со злым умыслом. Нэми, например, спасал жизни. Он никогда никому не вредил. Как и бабушка. Свои возможности она никогда не использовала на прямую, прибегая исключительно к силам самой природы и её ресурсов, чтобы изготавливать лекарства из растительных компонентов. И Нэми, и Ида тоже могли бы стать пленниками, но это не было бы заслужено. Впрочем, странно рассуждать о каких-либо перспективах, когда ты уже мёртв. У Клаэса нет ни документов, ни дома… Он смотрит на шрамы и думает, что лучше бы истёк кровью в тот день.

Клаэс вспоминает Нэми совсем ещё юным мальчиком. Соблюдать порядок в собственных мыслях всегда давалось ему с трудом, брат в буквальном смысле расслоить своё сознание надвое, чтобы ограждать Клаэса от всего инородного, потому он был таким рассеянным и нервным.

За спиной Нэми Клаэс видит их бабушку. Она смотрит на младшего внука с ласковой улыбкой. Несколько прядей седых волос выбиваются на лоб из-под повязанной на голове косынки. Бабушка рано потеряла обожаемого супруга, который никогда не догадывался о её даре, и больше не вышла замуж, потому что так и не смогла полюбить другого. Оба ребёнка у Иды от него, и они, к несчастью, плохо знали своего отца. Его зарезали в Швеции за наручные часы и несколько мелких купюр неизвестные грабители. Если бы он заболел, то Ида приложила бы все свои силы, чтобы вылечить его, она отдала бы за мужа собственную жизнь, но нашли его уже мёртвым. Клаэса назвали в его честь. Предвидение бабушке плохо давалось, каждый особенно силён в каком-то одном направлении, исключительно редко встречаются те, кому даётся всё и сразу. Бабушке часто приходилось переезжать, потому что люди начинали пускать зачастую приукрашенные слухи об её даре. Она всегда старалась быть максимально осторожна.

Чуть в стороне от бабушки и Нэми Клаэс видит маму. Она выглядит провинившейся, ей словно стыдно перед Клаэсом, и он постепенно начинает понимать, что с ней случилось. Агда не по собственной прихоти сбежала от своего мужа, она боялась за сыновей. Ему обо всём было известно. Сначала всё шло хорошо, родители очень любили друг друга, рождение Нэми лишь укрепило их отношения, но потом, когда первенец подрос, отец стал слишком сильно интересоваться его способностями. У них с мамой изначально существовал уговор, согласно которому эта тема вообще не должна была подниматься. Отец клялся, что ни дар Агды, ни наследие их детей не волнует его, но не мог совладать со своей истиной натурой дотошного исследователя. Агда всегда знала, что этот человек может представлять угрозу для таких, как она, но любовь ослепила бдительность. С каждым днём женщина всё твёрже убеждалась в том, что её сыновья становятся для их отца в первую очередь объектами наблюдения, а не детьми. Она не сожалела о побеге, зная, что так будет лучше в первую очередь для Клаэса и Нэми. Но продолжала безумно любить своего мужа и скучать по нему, по его прикосновениям, запаху, голосу… Каждый день без него был мукой, Агда никак не могла справиться с этими чувствами, которые в итоге и погубили её. Она признавала, что запустила своё эмоциональное состояние и уже не смогла вовремя взять его под контроль, невольно доведя организм и разум до истощения. Мама укоряла себя за это. «Вы нуждались во мне, а я оказалась слабой, я бросила вас». Клаэс видит ручьи слёз, бегущие по маминым щекам. Сердце начинает изнывать от тоски и горечи. Он хочет сказать, что прощает её.

За мамой стоит дядя Паша. Его тоже погубила любовь. Долгие годы он страстно обожал одну женщину, которая считала Пашу своим добрым другом, не догадываясь о глубине терзающих его чувств. Он знал, что им хорошо было бы вместе, та женщина неоднократно намекала, что мечтает о таком муже, как Паша, а тот лишь улыбался застенчиво и отшучивался. Дядя знал, что ребёнок от него убьёт любимую женщину, потому обречён был страдать. Любовь не ослабевала с течением времени, ты женщина вышла замуж за другого, родила сына и дочку, а Паша по-прежнему оставался один, утешая себя тем, что хотя бы его возлюбленная теперь счастлива.

Постепенно проявляются силуэты других людей. Сперва они вовсе не разборчивы, будто тени, но вскоре приобретают всё более ясные очертания. Голова Клаэса начинает немного кружиться, но ощущение это вполне терпимо и не сулит больших проблем. Он внимательно всматривается в поочерёдно предстающих пред ним предков. Информация касательно их личностей поступает в образной форме, мягко и ненастойчиво она вливается в его разум, словно журчащий ручеёк. Призраки не перебивают друг друга, рассказывая свои истории тихо и ненавязчиво. Внимая им, Клаэс ощущает уют и спокойствие, он боится, что повествование вдруг прервётся. Вот мама и папа бабушки, они оба были необычными людьми, им посчастливилось встретить друг друга на этом нелёгком жизненном пути и создать крепкую семью. Они жили очень долго и любили друг друга до самой смерти, как в красивых сказках, даже умерли с интервалом всего в неделю. Мама Иды работала школьной учительницей в большом посёлке и при помощи своих способностей способствовала усвоению знаний в головах учеников, не было ни одного ребёнка под её руководством, у кого возникали бы проблемы с обучением. Папа пас огромное стадо овец и за долгие годы своей службы на ферме не потерял ни одного животного, они безропотно повиновались ему, и с таким же успехом он мог бы подчинить умы людей, но предпочёл скромную, но безопасную бедность безграничному всевластию. Нэми получил его имя.

За ними стоят родители каждого из них. И так поколение за поколением. У пра-пра-бабушки Иды было одиннадцать детей, лишь троим из них передались способности. Беря истоки в самых давних временах и культурах, многовековая династия выстраивается перед Клаэсом. Одежда на всех призраках разная, соответствует времени и стране, в которой они жили, и преимущественно очень бедная, едва ли ни нищенская. На ком-то и вовсе лохмотья. Многие из этих людей могли бы нажить несметные богатства за счёт своих способностей, им ничего не стоило бы добывать деньги в огромных количествах, прочие люди добровольно им отдавали бы всё до последнего гроша, находясь под влиянием гипнотического воздействия. Но ни один из предков Клаэса ни разу не воспользовался своим даром в корыстных целях даже в моменты крайней нужды и голода. У людей, несущих бремя всесилия, есть негласный кодекс, запрещающий злоупотреблять своими возможностями. Они придерживаются мнения, что могущество дано им не для господства над массами, а для защиты бессильных. Не все соблюдают этот закон, но семья Клаэса непоколебимо чтила его. Кроме того, если кому-то из них случалось узнать о человеке, который сознательно вершил зло при помощи своего дара — они всеми возможными средствами препятствовали ему. Все родственники пришли в том возрасте, в котором их физические тела погибли. Совсем дряхлые, иссохшие старики стоят рядом с совсем ещё маленькими детьми. Все они смотрят на Клаэса. Они не были знакомы с ним, но знают, что в его венах течёт их кровь, и это самое важное. От каждого из них что-то есть в нём — незначительная черта характера, предрасположенность к чему-то, пристрастие к конкретному продукту, форма носа, разрез глаз, линия роста волос… В их взглядах лишь добро, которое они ощутимо передают своему единственному выжившему потомку. Они любят его просто так, потому что он есть, и сами продолжают существовать исключительно благодаря ему.

Всё это время Клаэс ровным счётом ничего не знал о своей семье, а они всегда были рядом. Казалось бы, Клаэс столь о многом хотел у них спросить, но теперь, когда появилась возможность, когда все они предстали перед ним — у него не осталось ни одного вопроса. Никто из них не выбирал родиться таким, но они учились жить с этим и в большинстве своём прекрасно справлялись. И теперь, когда он прозрел и способен говорить с ними — они обещают помочь ему справиться со всем, что уготовано впереди.

Все прочие образы меркнут, отступая в тень, и остаётся лишь Нэми. Клаэс хочет протянуть к нему руки, чтобы обнять его, но в этом нет смысла, ведь Нэми не здесь. Он где-то очень далеко, Клаэсу пока не до конца ясна суть того места, куда уходят мёртвые. И в то же время Нэми невероятно близко. Прежде, чем приступить к внесению корректив в восприятие Клаэса, брат советовался с бабушкой, но она целиком и полностью возложила ответственность на Нэми, сказав, что однажды её не станет, и Клаэс останется на его попечительстве. Она предупредила, что будет нелегко, но Нэми всё же решился. И все его старания в итоге оказались напрасны, ему не удалось уберечь Клаэса. Возможно, так даже лучше, ведь Нэми не учёл многих факторов, которые могли бы повлечь за собой трагические последствия. Клаэс лишился одного из органов чувств, но быть особенным не перестал. Он мог захотеть завести семью, и тогда ребёнок от него погубил бы любимую женщину Клаэса, а затем потомок вырос бы и не понимал, что с ним происходит, потому что отец ничего не смог бы объяснить. Нэми зашёл слишком далеко, заигравшись в Бога, не стоило так поступать, пусть изначальная цель и казалась благородна.

Головокружение проходит под внимательным взглядом Нэми, в котором Клаэс впервые улавливает болезненную нежность.

«Прости меня».

Нэми, оказывается, был очень сантиментален, но никогда не умел выражать это в устной форме. Клаэс улыбается, чувствуя его смущение. С момента рождения младшего брата он буквально не отходил от него, принимая активное участие в уходе за младенцем. А после переезда в деревню обязанности по воспитанию Клаэса окончательно закрепились за Нэми, ведь маме и бабушке приходилось очень много работать по хозяйству. Он самостоятельно купал его, кормил, учил ходить, говорить, читать, убаюкивал, стриг крошечные ноготки и даже не брезговал стиркой пелёнок. Нэми частенько засыпал в обнимку с ним. Он настолько ревностно относился ко всему, что связано с Клаэсом, что даже Агде и Иде не всегда доверял, опасаясь, что они будут не в достаточной степени осторожны и ласковы с малышом. Брат грустил иногда от того, что Клаэс слишком быстро вырос. Нэми хотел бы всегда оберегать его от всего плохого. Клаэс отличался крепким здоровьем, но не считал это удивительным, ведь он вырос в деревне и считал себя благодаря этому хорошо закалённым. У него не было ни одной прививки, но и после переезда в город многочисленные вирусные инфекции чудом обходили его стороной. Даже неизбежные, казалось бы, проблемы с зубами были для Клаэса чужды, у него не стояло ни одной пломбы. Чудом, оказывается, все эти годы был Нэми. Он сразу распознавал назревающий недуг ещё в зачатке и искоренял любую заразу, Клаэсу не требовалось даже жаловаться на недомогание. Стоило его температуре подняться лишь на пару градусов выше нормы, как Нэми уже нёс горький травяной отвар и всю ночь сидел рядом со спящим Клаэсом, бдительно мониторя состояние его организма и забирая всё на себя в ущерб собственному самочувствию. Нэми любил его больше всего на свете и мечтал, чтобы Клаэсу никогда не было больно.

«Это я должен перед тобой извиняться… Ты мог бы больше не уходить?».

Нэми медленно поднимает ладони и касается кончиками пальцев висков Клаэса. Это не ощущается тактильно, лишь слабое тепло начинает разливаться вверх, к темени. Клаэс отчётливо осознаёт, что ни его брат, ни мама, ни дядя, ни бабушка не умерли в привычном и окончательном смысле этого слова, они останутся живы, пока он помнит о них. Просто до этого момента он был недостаточно силён, чтобы знать и чувствовать это, но с каждым днём его возможности ощутимо возрастают. Мама и бабушка были значительно слабее, но Клаэс и Нэми удостоились обладать великими возможностями благодаря равному союзу родителей Иды, совокупность их наследия просто перепрыгнула пару поколений, это неподвластно контролю и всегда становится сюрпризом для обладателя.

В приоткрытую дверь раздаётся ненавязчивый стук. Клаэс открывает глаза и разочарованно осматривает пустую комнату, которая несколько минут назад была почти битком наполнена призрачными силуэтами.

— Уже не спишь? — Спрашивает заглянувший в комнату Штольберг.

Он уже причёсан и облачён в привычный будничный костюм.

— Я больше не ложился.

— Марина просила поговорить с тобой о крысах. Кажется, она видела нескольких из них в столовой…

— Они больше не вернутся.

— Вот как… Хорошо. Если ты свободен, то зайди в мой кабинет, пожалуйста, когда соберёшься.

Клаэс после душа всё ещё оставался голым по пояс, одев лишь штаны от ночной пижамы. При приглашении на разговор от Штольберг исходила совершенно несвойственная ему нерешительность, почти робость, он очень сильно сомневался в чём-то и переживал, даже нервничал. Теперь, когда он скрылся в коридоре, Клаэс не мог бы с уверенностью утверждать, что эти эмоции отразились на его лице. Но не мог же Андер почувствовать их на ином уровне, ведь в голове Иеронима установлен «глушитель сигнала». Впрочем, Игорь упоминал, что даже то устройство не гарантирует полнейшей конфиденциальности.

Выйдя из спальни, Клаэс почти сталкивается лбами с сонным Игорем. Тот вдруг становится очень серьёзен, встретившись с взглядом Андера.

— В тебе что-то изменилось. Никак не пойму… Куда собрался?

— Прогуляться.

— Врёшь. — Хитро щурится Игорь.

Не сочтя нужным объясняться, Клаэс обходит его стороной и устремляется вперёд, к лестнице.

Дверь в кабинет Штольберга закрыта, но Клаэс знает, что внутри его уже ждут. Иероним сидит за письменным столом, откинувшись на спинку кресла, и тщетно пытается казаться расслабленным. Всё его существо напряжено до предела. За долгие годы военной службы он в совершенстве постиг мастерство самоконтроля. Штольберг способен обмануть самый безупречный детектор лжи, он мог бы рассказывать на допросе самые нелепые небылицы, но показатели утверждали бы, что мужчина говорит чистую правду. Контролировать в момент стресса пульс, мимику, интонацию голоса, выделения пота, малейшие телодвижения для Иеронима не проблема, но Клаэс не машина, он считывает показатели внутреннего состояния на ином уровне, сбить его с толка теперь почти невозможно.

Штольберг испытующе смотрит на Клаэса, опустившегося в кресло напротив. Он будто бы ждёт, что Андер первый не выдержит и отведёт взгляд. Или пытается увидеть в нём что-то, чего не приметил прежде. Тревога и волнение Иеронима стремительно усиливаются. Он медленно выдвигает верхний ящик стола, достаёт старую, пожелтевшую фотографию, датированную 1994-ым годом, и кладёт её перед Клаэсом. Ему уже приходилось видеть этот снимок прежде, но не целиком, его обрезанный дубликат сгорел в квартире. На фотографии запечатлён полуторогодовалый Клаэс на руках своей матери, мрачный Нэми, которому на тот момент семь, а рядом с ним стоит сам Штольберг. Ему чуть больше сорока, на губах его едва заметная, добрая улыбка, правая ладонь лежит на плече Нэми. Клаэс в изумлённом ступоре застывшим взглядом смотрит на снимок и первые мгновения сомневается, не лгут ли ему собственные глаза. Затем он переводит взор на Штольберга, пытаясь произвести аналитическое сравнение с человеком на фото, с тем самым, которого он в детстве так мечтал увидеть хотя бы раз.

— Ты очень похож на свою маму. — Почти шёпотом произносит Штольберг, и голос его предательски срывается, глаза начинают блестеть. — А Нэми — копия моего отца.

Клаэс не в силах произнести ни слова. Его застали врасплох, он чувствует себя совершенно беспомощным, будто снова возвратился в те дни, когда ничего не умел и жил в полном неведенье.

— Я встретил Агду, когда мне было тридцать два года, а ей — восемнадцать. Мне поручили разведывательную операцию, заключающуюся в поиске некой целительницы. Ваша бабушка всегда была осторожна. Внимание Базы не может привлечь человек, который просто хорошо знаком с ботаникой и умеет готовить лечебные отвары на травах. Но однажды Ида допустила ошибку. К ней принесли девочку, умирающую от пневмонии, и ваша бабушка излечила её одним лишь наложением рук на грудную клетку. Это было чудом, люди начали активно распространять информацию о нём. По той же причине, как выяснилось, Иде пришлось бежать из родной страны. Найти её оказалось отнюдь нелегко. Она всегда предпочитала жить в глуши. Я оказался недостаточно подготовлен к походу. Там, где я очутился, даже рация и отслеживающий моё местоположение датчик на ноге не ловили сигнал. Четыре дня я блуждал по болотам и лесам. Моё упрямство не позволило мне адекватно оценить свои возможности и вовремя свернуть обратно. При попытке спуститься с крутого обрыва к реке, чтобы пополнить запасы воды, я сорвался и сломал ногу. От болевого шока я потерял сознание и, скорее всего, там и погиб бы, но мне повезло. Агда и Ида отлично ориентировались в той местности, там они собирали необходимые травы и ягоды. Они нашли меня, перенесли в свой дом, лечили и кормили, пока я не окреп. Я провёл с ними два месяца. Разумеется, твои мама и бабушка сразу догадались обо всём. Они могли дать мне умереть, но пошли на риск, потому что каждая жизнь для них имела ценность. Вскоре я сам рассказал им правду, поклявшись, что моё руководство не узнает о них. Я опроверг слухи, это не стало исключительным случаем, мне поверили. Но забыть об Агде я уже не мог. Вскоре я вернулся к ней и рассказал о своих чувствах, не надеясь на взаимность, но она, как выяснилось, тоже думала обо мне всё это время… Не могу сказать, что Ида одобрила выбор дочери, но и препятствовать не стала. Через год родился твой брат. Ида на тот момент переехала в другое место, которое держалось в секрете от меня, и больше я её не видел. Я знал, что моя работа по понятным причинам неприятна вашей маме и перевёлся в другое подразделение, никак не связанное с Исследовательским Центром. Это тоже не вызывало подозрений, многие не выдерживали и отказывались продлевать контракт после первого срока. Но я уже успел узнать о вас слишком много, и это не давало мне покоя. Я задавал Нэми много неприемлемых вопросов, когда мы оставались наедине, изучал возможности его потенциала, который стремительно прогрессировал. Я старался бороться со своим любопытством, но оно всегда оказывалось сильнее меня. Думаю, Нэми возненавидел меня гораздо раньше, чем Агда решилась уйти. Я стыжусь этого. Я тоже себя ненавидел. Мы не заключали официального брака, и я не имел законного права объявлять её в розыск, но и в противном случае не стал бы пытаться найти вас, потому что осознал, что без меня вам будет лучше. Агда не приняла бы от меня помощь ни в каком виде, потому лучшим решением с моей стороны было больше никак не участвовать в вашей жизни. Я очень любил её. И сейчас люблю.

Клаэс не может сбросить с себя сковавшее оцепенение. Широко раскрытыми глазами он в немом изумлении смотрит на плачущего Штольберга — такого человечного, искреннего и родного. Клаэс тихо мотает головой, и даже это простое движение даётся ему со столь великим трудом, что кажется, будто шея заскрипит.

— Но не так сильно, как она любила… Мама умерла от тоски по тебе.

Иероним сдавленно всхлипывает, плотнее сжав губы, порывисто закрывает лицо ладонями и начинает горько рыдать. Плечи его лихорадочно сотрясаются, он ссутуливается, как немощный старик. Впервые за всю свою долгую жизнь он чувствует себя невластным над собой, сломленным и несчастным. Клаэс бессознательно протягивает к нему руки и опускает ладони на седые виски Штольберга. Он видит новорождённого Нэми в его объятиях. Чувствует влюблённую трепетность от наблюдения за тем, как годовалый брат делает первые шаги и тянет крошечные ручки к отцу. Иероним до безумия обожает сына и боготворит свою жену. За восемь лет совместной жизни никому из членов своей семьи он не сказал ни единого грубого слова и не подумал о них неуважительно. Нэми заливается звонким хохотом, пока отец с восхищённым умилением качает его на качелях. Он утешает мальчик, когда тот плачет из-за разбитой коленки, заботливо дует на ссадину и заклеивает её пластырем. Но Нэми быстро растёт и меняется. Мальчик всё чаще смотрит на Штольберга с подозрительной опасливостью. Он больше не смеётся и не доверяет ему. Иероним по-прежнему любит его, но это светлое чувство постепенно вытесняет нечто иное — холодное и тёмное. Иногда Иероним сам себя боится, но уже не может быть обычным отцом обычного мальчика. Нэми вздрагивает и почти брезгливо отстраняется, когда Штольберг хочет обнять его, и это начинает раздражать. Но подобная реакция вполне обоснована, сыну известны все самые сокровенные помыслы своего родителя, он препарирует его разум тем взглядом, который острее хирургического скальпеля. Бесконечное количество раз Иероним умоляет о прощение, но лжёт самому себе.

— Эта штука у тебя в голове… Она не работает. — Констатирует поражённый Клаэс. — Я всё вижу.

— Это возможно только при Коэффициенте выше 70. — Иероним убирает руки от лица, мокрого на слёз, и поднимает удивлённый взгляд на Андера. — Более совершенный барьер пока не разработан...

— Если хочешь, можем снова проверить, какой он у меня сейчас.

Штольберг, кажется, выплакал всё, что копилось долгие годы. Тело его больше не содрогается. Разразившаяся буря в его рассудке утихла, прошла, как грозовая июльская туча. Он с изумлением взирает на слишком спокойного, слишком умиротворённого Клаэса. Лишь первые несколько минут Андер казался шокированным, но теперь всё обдумал и принял, как необратимую данность. Иероним почти укоряет его в том, что своим откровением не смог вызвать гнев и проклятия в свой адрес. Он, забыв о шрамах, хватает Клаэса за запястья так резко, что тот невольно вздрагивает, но освободиться не пытается.

— Ты тоже имеешь полное право ненавидеть меня. Я заслужил это!

— Наверное. Но я не чувствую ненависти.

— Неужели ты не понимаешь? Произошло то, чего Агда боялась больше всего — ты стал моим пленником, подопытным Образцом. Я ни допустил бы этого при иных обстоятельствах, но теперь, когда ты уже здесь, я никак не могу исправить положение. Мы оба принадлежим тем, на кого я работаю. Если бы твоя мама увидела это…

— Она видит. — Спокойно сообщает Клаэс, переведя взгляд на Агду и Нэми, стоящих за спиной Штольберга.

— Что?

— Мама здесь. И Нэми — тоже. Они переживают за меня, но не злятся. Им кажется, что с тобой я в безопасности. По крайней мере — на данный момент.

— Этого не может быть… — Воспалённые глаза Штольберга вновь заволакивает пелена.

— Ты хочешь что-нибудь сказать им? Не обязательно произносить вслух, просто подумай. Они услышат.

— Я смогу сам увидеть их, когда умру?

Клаэс пожимает плечами.

— Не знаю. Ты другой. Нэми говорит, что уже давно не таит на тебя обиду. Ещё он просит выкинуть его детские рисунки, потому что они дурацкие.

— Нет. Ни за что. — Штольберг нервно усмехается и растирает по щекам слёзы. — Прости за эту сцену. Я не должен был…

— Всё в порядке. Таким ты мне нравишься ещё больше. Я мечтал познакомиться с тобой… Хотя бы понаблюдать со стороны. Мама рада, что это произошло. Она сожалеет, что не дала тебе ещё один шанс, но время вспять не повернёшь…

За дверью кабинета звучит пронзительный звук разбившейся чашки. Клаэс совсем расслабился, он не заметил приближение Игоря, который всё понял, даже не слышав разговора. Штольберг моментально собирается. Лицо его становится прежней непроницаемой маской. Он тоже угадывает, кто сейчас стоит за дверью.

— Можешь войти. — Громко, с нотами суровости обращается Иероним к Игорю.

Дверь со скрипом открывается. Игорь стоит за порогом, улыбаясь зловеще и сверкая вытаращенными глазами.

— Ну ни-хре-на се-бе… — Цедит он по слогам. — Вот, почему ты так на меня разозлился, когда услышал их имена… Они, чёрт возьми, твои сыновья… Я в шоке, господа. Это так мило и трогательно, что меня, кажется, сейчас стошнит.

— Если тебя не затруднит, то не говори об этом остальным. — Штольберг почти равнодушен, но Клаэса ему обмануть больше не удаётся.

— А что мне за это будет? Впрочем, что за глупости я спрашиваю. Ты ведь ничего не решаешь, просто подчиняясь приказам свыше. Как забавно… Теперь я мечтаю увидеть тот момент, когда тебе придётся собственноручно подписать документ, передающий твоего добренького, понимающего Клаэса во власть Базы. Ведь ты уже стар, однажды твой проект схлопнется, твои друзья уже давно не верят в его рациональность. Хотя, тебе и подписывать, скорее всего, ничего не придётся. Никто не будет спрашивать твоего разрешения, если нас решат забрать. Ха!

Игорь нервно усмехается несколько раз, его безумный взгляд мечется между Клаэсом и Иеронимом. Затем он хватается за живот и разражается несдержанным, истерическим хохотом.

— Ради этого стоило выживать каждый раз! Ну правда! Я счастлив! Это великолепно!

И Клаэс, и Штольберг ощущают примерно одно и то же, наблюдая за неестественным приступом восторженности Игоря. Оба подавлены. И не могут ему возразить.