0.2. ЧАСЫ.

0.2. ЧАСЫ.

Это произошло в марте. Ничто не предвещало беды. Брат вёл себя привычным образом — чудил, негативил и ворчал, не вызывая подозрений. Среди ночи Клаэс проснулся от возни и шума периодически падающих с полок на пол вещей. Прищурившись, он рассмотрел в сумраке очертания Нэми, суетящегося по комнате. На вопрос, что он ищет, Клаэс услышал лишь нечленораздельный, но явно нецензурного содержания бубнёж. Наконец, брат застыл на месте, застёгивая на костлявом запястье металлический браслет старых дядиных часов. Клаэс напомнил, что они давно не работают, а Нэми ответил: «Бумажные журавлики, Клаэс, время складывать бумажных журавликов». Это последние слова, которые он услышал от брата, потому что решил не придавать значения обыденной чуши и беззаботно заснул обратно, а когда прозвенел будильник — Нэми в квартире уже не было. Ни вечером, ни на следующий день он не вернулся. Такое случалось и прежде, Клаэс успел привыкнуть, брат без предупреждения мог пропасть и на более длительные сроки. Обычно, по возвращению он говорил, что гулял, или же вообще воздерживался от пояснений. Мобильным телефоном Нэми пользоваться не умел и не желал учиться, потому связаться с ним во время таких вот «прогулок» не представлялось возможным.

На момент обнаружения тела из личных вещей при Нэми удивительным образом оказался его паспорт. Для Клаэса это стало сюрпризом, ведь он был уверен в том, что брат понятия не имел, где хранятся документы. Внимание привлекли и дядины наручные часы, стрелки на которых застыли на 02:51. Согласно заключению медицинской экспертизы смерть наступила в результате утопления в промежутке между пятью и шестью часами утра. В полиции предположили, что это было самоубийство, в чём Клаэс не смел усомниться. Нэми спрыгнул в глубокую и бурную, ледяную реку с высокого моста.

Вернувшись домой после опознания тела, Клаэс заварил себе крепкого кофе, но пить не стал, полтора часа просидел на кухне в тишине с кружкой в руках, думая о том, что брата лучше похоронить в деревне рядом с бабушкой. На церемонию приглашать было некого, все их близкие родственники уже умерли, а друзьями Нэми не обзавёлся. Впрочем, был один человек, который хорошо к нему относился — Сергей Витальевич Василевский, работающий в местной психиатрической клинике. Он даже пристроил туда Нэми на должность дворника, который продержался там рекордный срок в полгода, но в итоге был уволен высшим руководством за неприемлемые оскорбления некоторых сотрудников.

Клаэс набрал номер Сергея и невозмутимо сообщил трагическое известие. Затем он позвонил на работу, объяснил ситуацию и предупредил, что воспользуется правом на выходные для урегулирования всех дел. Противоестественное хладнокровие и спокойствие он позже объяснял самому себе заторможенным процессом осознания произошедшего, потому что чуть позже все его защитные барьеры равнодушия, возводимые годами, феерично рухнули.

Вдруг Клаэс ощутил острое, почти болезненное желание выпить чего-нибудь крепкого. Разумеется, он употреблял алкоголь и раньше по каким-нибудь торжественным поводам, но без фанатизма и в крайне умеренных количествах. Сперва он обыскал квартиру, надеясь найти заначки Нэми, но таковых обнаружено не было. Далеко идти не хотелось, Клаэсом овладел совершенно несвойственный ему упадок сил, потому было принято решение наведаться к соседу-самогонщику и впервые продегустировать его продукцию. Очень скоро цель была достигнута, Клаэс выплеснул остывший кофе в раковину, тщательно отмыл кружку, вытер насухо, сел за кухонный стол и поставил перед собой пластиковую полторашку, наполненную мутноватой жидкостью, от одного запаха которой защипало носоглотку и пищевод. Ну, Нэми же это как-то употреблял, причём в несоизмеримых объёмах. Клаэс без закуски и запивки принял первую кружку, затем вторую. Самогон был отвратительным — и это мягко говоря. На третьем заходе дыхание его вдруг перехватило, как если бы кто-то с неистовой силищей нанёс удар по грудной клетке. Из глаз ручьями потекли слёзы. Клаэс уткнулся лбом в столешницу, запустил пальцы в свои всклоченные волосы, будто намереваясь выдрать их с корнем, и закусил нижнюю губу, дабы не завыть в голос. А вой и впрямь норовил вырваться наружу. Корявая лапа горя сжала сердце, впившись в него длиннющими острыми когтями. Клаэс и вообразить не мог, насколько важен для него был Нэми. Запоздалое осознание произошедшего оказалось невероятно болезненным. Клаэс впервые совершенно растерялся и не имел представления о том, как это пережить. За пару часов он опустошил полторашку и отправился за следующей, в надежде достичь эффекта абсолютного забвения. Сосед-самогонщик, удивлённый и первый раз, на второе пришествие отреагировал и вовсе с неодобрительным подозрением. Он знал Клаэса, как порядочного трезвенника. «Колян, ты чего это, а?», — решил прояснить ситуацию недоумевающий сосед. «Наум умер. Утопился». На этом вопрос был закрыт.

Клаэс в одиночестве пил двое суток, доведя себя до такого состояния, что не мог позаботиться об организации похорон. Мобильный телефон разрядился и валялся неизвестно где. Несколько раз кто-то звонил на домашний, но Клаэс не отвечал, а потом и вовсе выдернул соединительный кабель. В итоге Сергей Витальевич пришёл лично и стучал в дверь до тех пор, пока Клаэс не открыл. Добрый доктор самостоятельно организовал и оплатил транспортировку тела из города в деревню, а так же саму церемонию погребения. Ни отпевания, ни поминок не было, их попросту не для кого было устраивать. За исключением работников похоронного бюро, присутствовали только Клаэс и Сергей. Весь тот день в памяти запечатлелся туманными обрывками по причине крайне тяжёлого алкогольного опьянения. Клаэс едва стоял на ногах и не понимал ни слова из того, что говорил ему доктор. Ярко запомнилась лишь крышка гроба, постепенно скрывающаяся под горстями земли. Кажется, Клаэс хотел остаться в деревне и переночевать в доме бабушки, но доктор Василевский настоял на совместном возвращение в город. До квартиры Сергей довёл Клаэса под руку, помог отпереть дверь и обещал, что завтра придет его проведать.

Клаэс пил всю ночь. Положенные выходные закончились, нужно было возвращаться на работу. Он ведь до неё даже дошёл, но в таком состоянии, что его вырвало перед столом начальника, который пригласил Андреева к себе, чтобы лично выразить соболезнования и выделить символическую денежную сумму для компенсации расходов на похороны. В коллективе с уважением относились к Клаэсу, никогда прежде не проявлявшему к работе халатности, потому даже в тот момент выказали понимание и отправили домой, предоставив два дополнительных выходных, чтобы привести себя в порядок. Но этим временем Клаэс воспользовался иначе. Что-то в нём надломилось. Он никак не мог собраться с мыслями и вернуть контроль над своими чувствами, которые столь долгое время виртуозно подавлял.

На работу он так и не вышел, телефон не включал и больше не открывал дверь, когда в неё периодически стучали незваные гости. Примерно через неделю пришла Даша, у неё имелся свой дубликат ключа. Она была хорошенькой, двадцати пяти летней девушкой. Клаэс познакомился с ней два года назад, на любительском музыкальном концерте. Виделись они два-три раза в неделю, свидания в основном проходили в её комнатке в общежитии или на прогулках. Даша всегда недолюбливала Нэми по вполне понятным причинам. Она регулярно повторяла, что Клаэсу пора сепарироваться от брата и начать жить для себя, прямо предлагала с вещами переезжать к ней, но Клаэс даже не задумывался над этим. Он прекрасно понимал, насколько сильно Нэми нуждается в его присутствии. И наоборот.

Даша ворвалась в квартиру, подобно урагану, и сразу начала скандал на почве того, почему у Клаэса так долго выключен телефон. От общих знакомых девушка уже знала о смерти Нэми, но не сочла это достойным поводом для столь продолжительного запоя. У Клаэса голова раскалывалась, он щурился и пытался отвернуться от неё, но девушка хватала его за руки и принудительно обращала лицом к себе.

«Только взгляни на себя! Превратился в вонючего пьянчугу! Выглядишь точно, как ОН! И не противно?! Пора возвращаться в реальность, Коля! Долго мне ещё ждать, пока ты оклемаешься?! Не думаю, что ОН так же убивался бы, случись что-то с тобой! ЕМУ же вообще было на всех наплевать! ОН пользовался твоей заботой! Считал, что ты должен сюсюкаться с НИМ, как с умственно отсталым! На твоём месте я бы вздохнула с облегчением! Некому больше задницу подтирать! Всегда только Наум, Наум, Наум! Даже теперь, когда ЕГО больше нет, ты продолжаешь заниматься той же самой хернёй! Забудь уже о НЁМ». Местоимения, касающиеся Нэми, Даша произносила с особым гневом и отвращением. Прежде Клаэсу вообще не доводилось видеть её взбешённой. Скорее всего, она долго сдерживалась и вот, пользуясь случаем, решила озвучить всё то, о чём умалчивала. Он с измученным видом сел на скрипучий диван, оперся локтями в колени, зажмурился и закрыл ладонями уши, чтобы звонкий голос Даше не доставлял столько боли повреждённому алкоголем мозгу. Девушка ещё какое-то время металась взад-вперёд по комнате, бурно жестикулировала и продолжала кричать. А потом вдруг резко замолчала. Даша остановилась перед Клаэсом и долго смотрела на него, ожидая хоть какой-нибудь реакции, но таковой не последовало, он оставался неподвижен и не поднимал на неё взгляд, будто бы той и не существовало. Тогда Даша развернулась в сторону прихожей, небрежно швырнула ключ на кресло и ушла, громко хлопнув дверью. Воцарилась желанная тишина.

Со дня смерти Нэми Клаэс спал исключительно на его диване, пренебрегая своей гораздо более удобной кроватью. Он не включал ни радио, ни телевизор, ни свет с наступлением темноты. Пил, доводя себя до беспамятства, вырубался, потом приходил в себя и снова пил. Лежал неподвижно по несколько часов, отсутствующим взглядом рассматривая трещины на потолке. Иногда через силу заставлял себя съесть что-нибудь, вроде пельменей или дешёвой лапши быстрого приготовления, но еда буквально не лезла и по несколько суток оставалась заветриваться на столе. Затем, когда мысли о брате перестали быть настолько невыносимыми, что скулить хотелось от одного лишь его имени, Клаэс начал перебирать его вещи. Он пытался проанализировать поведение Нэми, рассмотреть то, чего не замечал раньше. Или притворялся, что не замечает. Помимо всех прочих мерзопакостных черт было в нём и нечто удивительное. Каким-то непостижимым образом ему удавалось предсказывать разного рода события, будь то смерть кого-то из соседей или автомобильная авария на другом конце города. А неприязнь к людям объяснялась тем, что Нэми всё обо всех знал, каждую их постыдную тайну, которую ни с кем не обсудишь вслух. В памяти стали оживать странные фразы, сказанные братом, но Клаэсу казалось, что он сходит с ума и выдумал их.

То ли самогон перестал действовать, то ли производитель из жалости стал разбавлять его водой, чтобы Клаэс не помер раньше времени — в любом случае тяга к алкоголю постепенно ослабевала. Сориентировавшись в дате, Клаэс удивился, что прошло всего-то чуть больше месяца. Ему казалось, что минула уже целая вечность с момента его добровольного заточения под домашний арест.

А на сороковой день Клаэс просыпается в шестом часу утра — примерное время смерти Нэми — и происходит это так внезапно, будто от пощёчины. Он чувствует себя бодрым и выспавшимся, разум необыкновенно свеж. Вчера, кажется, он выпил всего пару рюмок, за что теперь несказанно благодарит себя. Бредя по прихожей на кухню, Клаэса останавливается у пыльного зеркала и фокусирует взгляд на своём отражении. Первые несколько секунд он не может себя узнать. Клаэс и в самом деле стал похож на брата. Возможно, таким образом, он компенсировал разлуку с ним. Младший Андер никогда не был неряхой, но за последние недели капитально забил на свой внешний вид. Отросшие ниже плеч волосы у него сухие, как солома, и оттенка точно такого же. Прежде он аккуратно забирал их в хвост, теперь же они сильно свалялись и торчат невпопад. Причёсывался Клаэс в последний раз тогда же, когда ходил в душ, то есть — накануне звонка из полиции. Щёки впали, на белках глазных яблок полопались капилляры, а под ними устрашающие синяки, свидетельствующие о неполадках в организме по причине продолжительного пьянства, голодовки и напрочь сбитого режима сна. Губы покрыты воспалёнными трещинами, кожа мертвецки-серая. Неравномерная щетина покрывает заострившиеся скулы и подбородок. Довершением образа является шрам, поперёк пересекающий лишённое очевидной красоты, но в целом приятное своими изначальными чертами лицо.

Однажды случилось так, что Клаэс, ближе к полуночи возвращаясь с работы, стал свидетелем попытки изнасилования. Двое здоровяков затащили совсем еще юную девушку в переулок, один из них закрывал ей рот ладонью, бедняжка даже пискнуть возможности не имела, брыкалась, как могла, но куда там — справиться с двумя крепкими мужчинами. Клаэс как-то даже и не подумал о том, чтобы позвонить в полицию, ведь пока они едут, всё уже успеет произойти. Он ринулся на негодяев с кулаками и одному даже успел разбить нос. Ничем хорошим инцидент, само собой, не закончился. У нападавшего при себе, как выяснилось, имелся выкидной нож. Защищаясь, он полоснул храбреца по физиономии. В процессе драки девушка благополучно убежала. В общем, отпинали Клаэса потом, уже валяющегося на земле, до потери сознания.

Очнулся Клаэс уже в больнице. Рана на лице была глубокой, требовалось наложение швов. Из внутренних повреждений — несколько трещин на рёбрах, сотрясение мозга и множественные гематомы. Подавать заявление он и не думал. Лиц нападавших он не разглядел в полумраке, так что всё равно никого не нашли бы. Выяснилось, что первым, кто обнаружил его в том переулке, был Нэми. Он же вызвал скорую. Пришлось неделю проваляться в больничной палате. Нэми навещал его каждый день, чтобы занести гостинцы от доктора Василевского и молча покурить в открытое окно, игнорируя запреты персонала. Клаэсу не пришлось ничего рассказывать, брат и без него всё знал, как если бы драка произошла на его глазах. Также Нэми было известно и то, в каком именно переулке найти поверженного героя. Клаэс чётко это осознавал, но не мог подобрать логического объяснения. В те дни брат выглядел как-то по-особенному. Разобраться в том, что выражало его лицо, удалось не сразу. Нэми чувствовал себя виноватым. Даже после того, как Клаэса выписали, брат ещё долго ходил угрюмым и притихшим.

Рана довольно быстро зажила, прошло воспаление, и отвалилась корка болячки, но уродливый шрам останется навсегда. По этому поводу Клаэс не волновался, считая, что ему ещё крупно повезло, ведь мог без глаза остаться, или и вовсе умереть, если бы удар пришёлся на горло. Имей Клаэс возможность отматывать время назад — в той ситуации он поступил бы точно так же. Даша говорила, что увечье нисколько её не смущает, и не врала. Она практически гордилась Клаэсом и никогда не упускала возможности похвастаться его героизмом перед друзьями.

Как-то ночью Клаэс сквозь дрёму слышал очень тихий голос Нэми жалобно, почти слёзно просящий у него прощения. «Я не за всем могу уследить, ты же знаешь об этом, да? Но больше я не допущу ничего подобного». Сонный, плохо соображающий Клаэс не смог ответить, рот в тот момент будто оказался накрепко зашит нитками, а затем его вновь захлестнуло забвение. Он никогда не был уверен наверняка, что это ему не приснилось. Слишком несвойственными для Нэми были подобные интонации.

А через пару дней Нэми преподнёс брату крайне необычный подарок, представляющий из себя миниатюрный кулон размером с ногтевую пластину на большом пальце, вырезанный из дерева. На нём был выцарапан рунический символ, значения которого Клаэс не знал. Судя по неаккуратности изделия — Нэми выстрогал его сам. Кулон висел на странной верёвке, которая сразу показалась Клаэсу подозрительной. Он с опаской поинтересовался, из чего она сплетена. Нэми ответил: «Из моих волос», и угрожающим тоном приказал, чтобы брат всегда носил эту вещь при себе, пусть не на шее, но хотя бы в кармане. Клаэс тогда решил, что Нэми окончательно спятил, но спорить не стал. Подвеску он носил на шее, чтобы брат видел её и лишний раз не нервничал. Это было далеко не самым странным из всего того, что делал Нэми. В первый же день заселения в дядину квартиру он кухонным ножом вырезал на обшарпанном паркете прямо перед входной дверью под ковриком довольно ёмкие по объёму письмена на неизвестном Клаэсу руническом языке. Куриные и рыбьи кости он продолжал добросовестно относить в какое-нибудь безлюдное место, чтобы закопать там. По четырём углам прихожей закреплены веточки чертополоха. Пучки какой-то засохшей травы фигурируют и во всех остальных помещения, включая уборную. Рунами испещрён пол под кроватью Клаэса и под диваном Нэми. Под потолком спальни висит несколько самодельных ловцов снов и фурин из перьев, бусин и колокольчиков, синхронно позвякивающих на сквозняке, когда окна были открыты. Клаэс не слышал этих звуков с момента смерти брата, потому что ни разу за всё это время не удосуживался проветрить квартиру или хотя бы раздвинуть плотные шторы. Всюду расставлены свечи разных форм и размеров, а полка кухонной антресоли битком набита склянками с давно, должно быть, прокисшими отварами и субстанциями непонятного назначения. Пора бы выкинуть их, но Клаэс как будто боится, что Нэми вернётся однажды и закатит скандал. Потому всё остаётся в первозданном виде. Впрочем, стоит отметить, что одна из изготовленных Нэми мазей значительно поспособствовала скорейшему заживлению раны на лице, шрам мог остаться гораздо более выразительным.

Кроме всего прочего водилось у Нэми хобби вырезать статьи с некрологами из газет и клеить их на стену над своим письменным столом, заваленным книгами в разной стадии прочтения, бесконечными тетрадями, обрывками листов и скомканными бумажками. Преимущественно он коллекционировал убийства и несчастные случаи, естественные смерти его не интересовали. А ещё Нэми носил в ухе черепушку крысёнка, к которой приделал незамысловатую застёжку от серьги. Он никогда не расставался с этим эксклюзивным аксессуаром, но снял его в день перед исчезновением и будто бы нарочно оставил на видном месте, чтобы Клаэс заметил. С крысами у Нэми вообще складывались особенные отношения. Только их он и любил. Грызуны табуном бегали по квартире, как-то пробираясь внутрь из подвала. Клаэс настолько к ним привык, что почти не замечал. О мышеловках или отраве не могло идти и речи, брат устроил бы грандиозную истерику. Существенного дискомфорта грызуны не доставляли, вещи не портили, не гадили, где попало, они даже помогали с уборкой, подъедая завалившиеся за антресоль крошки, и никогда не проявляли агрессию в отношении хозяев. Но неразрешённым оставался вопрос антисанитарии, угрожающей здоровью. Нэми же заверял, что регулярно их купает с мылом. Однажды Клаэсу даже довелось стать тому свидетелем. Брат считал крыс чем-то вроде домашних животных, разговаривал с ними, дрессировал (исключительно лаской), и стоит отметить, что они в самом деле его слушались. Без Нэми крысы немного обнаглели, стали лазать туда, куда до этого не совались, будто бы соблюдая определённые правила поведения, а теперь могли разбить тарелку, по неосторожности столкнув её с края стола, или испражниться на видном месте. Но бороться с ними Клаэс так и не решался.

Оглядев квартиру, Клаэс со стыдом осознаёт в сколь кощунственный упадок она пришла за последний месяц. Носки липнут к грязному полу. В раковине навалена грязная посуда. Мусорное ведро под раковиной давно забито и жутко воняет. Газовая плита покрыта засохшими разводами. Прямо в ванне гора одежды, которую не было сил даже в стиральную машину запихнуть. В комнате покрываются плесенью грязные кружки и тарелки, оставленные в самых неожиданных местах. Кровать завалена разнородным шмотьём и Клаэса, и Нэми вперемешку. Импровизированные пепельницы из блюдец, консервных банок и рюмок переполнены валящимися через край бычками. В тряпичном абажуре высокой напольной лампы сплетена паутина, причудливый узор которой вместе с передвигающимся по тонким нитям пауком гротескно отражается на потолке в многократно увеличенном масштабе при включённом свете. Прежде Клаэс трепетно относился к соблюдению чистоты и порядка, регулярно устраивая генеральную уборку и отчитывая Нэми за валяющиеся невпопад вещи. Впрочем, проще было молча прибрать за ним, Клаэс, как правило, так и поступал, потому что ждать от брата помощи в этом вопросе не имело смысла.

Что ж, наверное, настало время возвращаться к привычному ритму жизни. Он решает начать с мытья посуды и уже тянется к крану, но вдруг замирает, услышав из спальни мелодичный звон. Не могло существовать естественной причины, которая привела бы колокольчики в движение, ведь окна по-прежнему оставались плотно закрыты. Клаэсу становится немного не по себе и по коже непроизвольно пробегают мурашки. Он крадучись направляется в спальню и сразу же замечает источник звука. Все прочие подобные подвески остаются неподвижны, кроме одной единственной, её как будто кто-то задел, проходя мимо. Крысы этого сделать не смогли, не дотянулись бы. Клаэс зачарованно наблюдает за тем, как множество мелких полых трубочек соприкасаются друг с другом, создавая тем самым лёгкий, вибрирующий звон. Вдруг одна из них внезапно срывается с верёвки, брякается об пол и катится под комод. Сам не понимая почему, Клаэс подрывается с места, падает на колени и начинает шарить ладонью в узком промежутке между полом и дном комода, но вместо трубки вытаскивает оттуда миниатюрный ключ.

Когда Клаэс был маленьким — Нэми прочёл ему печальную историю о Садако и тысяче бумажных журавликах. Она повествовала о реально существовавшей девочке, которая жила в Хиросиме. На тот момент, когда в 1945 году город уничтожила атомная бомба, Садако Сасико было два года. Она находилась далеко от эпицентра взрыва, потому выжила, но спустя почти десять лет у неё появилась первая онкологическая опухоль. Месяц за месяцем состояние ребёнка ухудшалось. Уже в больнице, в ожидании смерти, которую прогнозировали врачи, Садако узнала легенду, гласящую, что человек, сложивший тысячу бумажных журавликов, может загадать любое желание, которое непременно сбудется. И девочка взялась за дело в надежде поправиться. Она умерла, сделав 644 журавлика. Впоследствии память о Садако и других жертвах атомного оружия увековечили в памятнике. Нэми вообще будто нарочно подбирал такую литературу, которая способна была травмировать неокрепший детский разум. В конце всех историй, которые он читал младшему брату, главные герои умирали, оставались покалечены или обречены на страдания. Клаэс, как правило, после финала пребывал в состоянии столь сильного эмоционального потрясения, что даже не плакал. Он оправдывал это тем, что Нэми хотел подготовить его к реальной жизни, которая, зачастую, бывает крайне жестока и несправедлива.

С рассказом о Садако Клаэс познакомился в то время, когда их мама заболела, и рассмотрел это, как намёк. Он тоже начал складывать журавликов, надеясь, что сможет выполнить необходимые условия и тем самым заслужит право на желание, но не успел. На тот момент, когда мама умерла, у Клаэса был готов всего 251 журавлик, и брату было об этом известно. 02:51 — время, установленное на циферблате неисправных часов, которые Нэми надел перед смертью, прямым текстом упомянув при этом о бумажных журавликах. Что касается ключа, обнаруженного под комодом — он появился там незадолго до смерти Нэми. Клаэс был щепетилен в вопросах, касающихся наведения порядка, и когда брался за уборку, то не ленился добраться до каждого пыльного уголка.

Стоя в трепетном оцепенении и вытаращенными глазами взирая на ключ, Клаэс пытается собраться с мыслями. И вдруг его посещает озарение. Он мчится к книжному стеллажу, точно зная, что история о тысяче бумажных журавликов наверняка должна иметься среди бесчисленного количества разнообразной литературы, которую они с братом постепенно перевозили из деревни. Попутно роняя в спешке несколько книг, Клаэс находит ту саму, раскрывает её на случайной странице, и в тот момент к ногам его падает выскользнувшая из недр книги визитка. Информация на ней даёт краткое описание услуг, предоставляемых частной юридической фирмой, адрес офиса, номер контактного телефона и часы работы.

Голова идёт кругом. В коленях появляется слабость, Клаэс, чуть пошатнувшись, отступает назад и садится на подлокотник дивана. Он очень явственно представляет, как Нэми переводит стрелки часов, выставляя нужное время, затем прячет под комодом ключ, а в книге — визитку. Клаэс не может понять, к чему все эти сложности, но, если брат так поступил, значит, «так надо». От предположения, что Нэми расстался с жизнью не по собственной инициативе, холодеет затылок. Он чего-то опасался, возможно, кто-то угрожал ему. До открытия офиса остаётся более четырёх часов, но оставаться дома в ожидании Клаэс счёл не приемлемым. Трясущимися от перевозбуждения руками он засовывает ключ и визитку в карман брюк, затем начинается суетиться по комнате в поисках своих документов и свидетельства о смерти брата, которое наверняка потребуется для подтверждения прав на предполагаемое наследство. На бегу сорвав с вешалки в прихожей джинсовую куртку, Клаэс устремляется на улицу.