8. ПАЛАТА.

8. ПАЛАТА.

За пошедшие сутки, потраченные на сбор информации о Серафиме, Емельяну ни удалось выяснить ровным счётом ничего примечательного. Девочка живёт со своей мамой — Анастасией Лазаревой. Десять лет назад они вдвоём переехали в город из небольшого посёлка, где обе родились. Других живых родственников у них не осталось. В школе Сима была на хорошем счету, отлично училась, активно принимала участие в общественной жизни, её регулярно отправляли на олимпиады, как лучшую из класса. Мать работает официанткой в небольшом семейном кафе. Об отце Серафимы нет никаких сведений. Впрочем, Емельян даже не надеялся, что всё будет легко. Он верил, что Коля неспроста указал именно на эту девочку.

А вечером Екатерина Васильевна приносит Емельяну письмо, только что доставленное почтальоном, и с удивлением подмечает, что отправителем значится психиатрическая клиника.

«Зря вы приходили ко мне. Теперь мне ещё хуже от осознания своего бессилия. Вы стали напоминанием о моём поражении. Я никогда не откажусь ни от одного своего слова. Теперь я в принципе не способен что-либо сказать… Здорово же они надо мной пошутили, лишив болтуна его языка. Это должно было послужить мне уроком, но лучше бы меня убили. Вот уже два года я существую подобно комнатному растению.

Я больше ни до кого не пытаюсь донести правду, но не потому, что ко мне теперь уж наверняка никто не прислушается, а из-за чувства ответственности. Я не желаю никому своей участи, потому что знания губительны при неумелом обращении с ними. И вот теперь я предупреждаю вас, как когда-то меня предупреждал неизвестный доброжелатель, совет которого я проигнорировал и сильно жалею об этом.

После написания той статьи я ещё пару лет вёл расследование, мне не поступало угроз. Пустое запугивание — не их метод. А однажды ночью я проснулся в своей квартире с осознанием того, что я не один. Точнее будет сказать — меня разбудили. Рядом не было никого, они находились внутри меня, в моей голове. Всё происходило как под гипнозом того уличного фокусника, но на этот раз мне позволили оставаться в сознании и стать свидетелем. Для наглядности, вероятно. Я не мог контролировать своё тело. Оно двигалось само по себе, как двигаются марионетки на верёвочках в кукольном театре, а сам кукловод остаётся невидим для зрителей. Даже если я попытаюсь более детально описать свои ощущения в ту ночь, то вы вряд ли сможете полноценно осознать весь мой ужас. Я не имел возможности оказать сопротивления даже когда язык оказался стиснут между лезвий ножниц. Контроль вернулся лишь после, мне умышленно позволили выжить.

И ещё — лишь спустя время ко мне пришло озарение. Из-за шока я долго не мог вспомнить, но в тот момент я ясно ощущал сочувствие того, кто это со мной сделал. Это как видеть слёзы раскаяния на глазах убийцы, который смыкает руки на твоём горле. Вы вряд ли поймёте. Обычному человеку вроде меня или вас неподвластно управление чужим разумом. До Цепи дошло, что я подобрался к ним слишком близко, и меня было принято устранить, но сделать это требовалось так, чтобы не вызвать подозрений. Согласитесь, что в том случае, если бы я исчез или был найден убитым, то люди задумались бы. По этой же причине они не потрудились удалить мою статью. И сделано это было отнюдь не кем-то из сотрудников, а одним из их заключённых. Его вынудили. И неизвестно, за сколькими подобными случаями стоит руководство Исследовательского Центра. В их распоряжении находятся люди, способные убивать на расстоянии, не оставляя за собой следов. Остерегайтесь.

Не в моём положении указывать вам, но ради вашей же безопасности прошу вас забыть о справедливости, ей нет места в нашем мире. Законы пишет не народ и даже не короли, а серые кардиналы, не привлекающие внимание к своему существованию. Бросив им вызов, вы обеспечите себе смертный приговор.

Забудьте обо всём ради собственного же блага».

Емельян прочёл письмо на одном дыхании всего один раз и неопределённое количество времени после этого пребывал в опустошённой прострации. За окном успело стемнеть, свет в кабинете он так и не включал. Затем начали посещать мысли о том, что к смерти своих бывших сотрудников причастна сама «Цепь». Вдруг они чем-то не угодили, недозволительным образом себя повели или ляпнули лишнего. Ничто уже не казалось Мечникову невероятным, он был готов поверить в любую немыслимую чушь, над которой раньше посмеялся бы.

В надежде найти утешение в обитель мистицизма у Андреевых, детектив отправился туда, но там столкнулся с очередным потрясением.

Ещё только подъезжая к дому, где жили Коля и Наум, Мечников видит выбитые стёкла в их квартире, рамы опалены огнём, копоть тянется вверх по стене до второго этажа. Заглянув внутрь, он видит лишь черноту, основная масса вещей обратилась в сажу, остались лишь обугленные каркасы мебели. Помещение практически до основания уничтожено. В подъезде всё ещё пахнет гарью, этот запах останется надолго. Дверь опечатана. Емельян дёргает за ручку, удостоверяясь, что замок заперт. Вдруг из квартиры напротив опасливо выглядывает сосед.

— Ты ещё кто такой?

— Друг Андреевых. Что здесь произошло?

— Колян вчера чуть нас всех не спалил нахрен! Я как дым учуял — сразу к нему давай ломиться, а толку-то?! Дверь заперта была! Повезло, что пожарка быстро приехала.

— Коля жив?!

— Вот уж не знаю. Он, ведь, руку себе ещё искромсал, а потом, видать, поджёг всё. Мудак, а! Захотел помереть — так помирал бы тихо-спокойно. Он вообще дурной стал, как брата своего схоронил. А Наум так вообще всегда в неадеквате был, бухал беспробудно, на людей кидался. Я этих Андреевых никогда не любил. Если Колян вернётся — я ему рожу разукрашу, так и передай, если встретишь.

***

Клаэс настолько глубоко, что даже не видит просвета. Вокруг лишь вязкая тьма. В окутавшем его «ничто» тепло и спокойно, не хочется даже предпринимать попытки вынырнуть, он погружается глубже, но чьи-то руки вдруг хватают его за плечи и тянут наверх.

Мрак расступается, и Клаэс видит над собой перепуганного Нэми. Брат вытаскивает его из болота, маленький Клаэс с ног до головы в тине и грязи. Он изумлённо смотрит на Нэми и не может ничего сказать или хотя бы сделать вдох. Лёгкие и горло забиты густой тёмной субстанцией, которая застывает внутри, подобно цементу. Клаэс морщится, потому что пальцы брата слишком сильно впились в его плечи.

— Клаэс! — Требовательно и почти со злостью говорит Нэми. — Проснись!

Яркая ослепляющая вспышка будто бы выжигает сетчатку, и Клаэсу кажется, что он уже ничего никогда не увидит. Но теперь он хотя бы может дышать. Андер слышит стук своего сердца, чувствует, как кровь течёт по его венам. Постепенно до слуха начинают доноситься и другие звуки, например, галдёж ворон за окном и лёгкий шелест занавески, колышущейся перед открытой форточкой. Клаэс понимает, что связан, ещё прежде, чем открывает глаза. Он лежит на кровати и укрыт одеялом, а поверх него покоятся скованные по бокам ремнями руки. Сознание заторможено, зрение теряет фокусировку, приходится щуриться, чтобы вернуть изображению чёткость. Тело парализовано немощной слабостью, даже пальцем шевельнуть не удаётся, будто бы из Клаэса, пока он спал, извлекли все кости, а внутренности заменили ватой. Напротив открывается дверь, и на пороге показывается женщина в белом халатике. Она удивляется, увидев Андера в сознании, и без слов покидает помещение, а спустя минуту входит взволнованный доктор Василевский.

— Коля! — Сергей быстрыми шагами приближается к кровати и присаживается на её край. — Ты узнаёшь меня?

— Да.

Даже говорить поначалу получается с трудом. Губы и челюсти онемели, голос кажется смешным и глупым, как у умственно отсталого.

— Как меня зовут? — Очень серьёзно спрашивает доктор.

Клаэс хмурится и смотрит на него с озадаченным негодованием. Сейчас есть и более важные моменты, которые стоило бы прояснить, но по выражению лица Сергея Клаэс понимает, что лучше ему ответить.

— Сергей Василевский.

Доктор вздыхает с облегчением, но вскоре вновь становится максимально серьёзен.

— Ты помнишь, что произошло?

У Клаэс не было возможности сообразить, где и почему он оказался. Суетливо окинув комнату взглядом, он предполагает, что это больничная палата.

— Я в больнице? — Растерянно мямлит Клаэс. — В психиатрической?

— Да, ты в моём отделении. А можешь сказать, почему ты здесь оказался?

И вдруг в памяти Клаэса внезапно и чётко всплывает образ улыбающейся черноволосой Серафимы, нож в собственной ладони, кровь, запах дыма. Скосив взгляд на левую руку, Клаэс видит, что она перебинтована от запястья до сгиба локтя. Лицо Сергея делается обеспокоенным, потому что Клаэс широко раскрывает глаза и с ужасом взирает в пустоту, рот его приоткрывается, но никаких звуков Андер не издаёт.

— Коля, всё в порядке?

Клаэс медленно мотает головой в знак отрицания и снова сосредотачивает ошарашенный взгляд на докторе.

— Ты пытался убить себя. Порезов очень много, повреждены сухожилия, возможно, ты не сможешь шевелить несколькими пальцами на левой руке. Тебя едва удалось спасти. Двое суток ты провёл в реанимации, было необходимо переливание крови. Кроме этого ты сильно надышался гарью. Потом, когда ты пришёл в себя, то пытался разодрать наложенные на порезы швы. В тот момент ты был не в себе. Не отзывался на своё имя и ни на кого вокруг не реагировал, даже на меня. Ремни для того, чтобы ты себе не навредил. Сейчас ты под действием успокоительных препаратов, я сам назначил их, так что тебе не о чем беспокоиться. Я позабочусь о тебе, ничего не бойся.

Клаэс слушает такого славного, такого заботливого доктора и нервно усмехается. Эта реакция лишь сильнее настораживает Сергея. Андер и не помышляет о том, чтобы начать возмущаться или просить расстегнуть ремни, сковывающие запястья и лодыжки. Он чувствует себя почти распятым, разве что не в вертикальном положении, но даже это не кажется в данный момент достаточно серьёзной причиной для переживаний. Бесполезно пытаться что-либо объяснить Василевскому. Или кому-то другому. Никто не поверит. Клаэс лишь подтвердит тем самым репутацию психа. Он прекрасно понимает своё положение, и от этого бессилия почему-то становится смешно.

— Коля, ты слышишь меня?

Клаэс нелепо улыбается и кивает. Наверняка, эта неуместная беспечность является последствием действия медикаментов. Ощущения Клаэса вполне устраивают.

— Сейчас тебе, прежде всего, необходимо восстановить силы. Мы обсудим всё позже, хорошо? Если тебе что-то понадобится, — Сергей поднимает с тумбочки миниатюрный пульт с единственной кнопкой и вкладывает его в ладонь Клаэса, — зови в любой момент. Договорились? Ты никого этим не потревожишь. Если я буду занят, то придёт медсестра. Мне нужно работать, но я ещё зайду. А пока поспи. Ты обязательно поправишься.

Сергей давно жаждал упечь его в свою лечебницу, дабы обеспечить постоянный надзор, и вот, наконец, ему это удалось, причём на законных основаниях. Оставшись один, Клаэс не уснул. Он смог почти дословно восстановить монолог Симы и всё, что происходило после, даже то, чего он никак не мог видеть, уже находясь в тот момент на грани смерти. Клаэс со стороны наблюдал за самим собой, сидящим за столом с опущенной на него головой. Серафима удостоверилась, что огонь распространился по квартире, заперла за собой дверь ключом Клаэса, а затем выкинула его в кусты у подъезда и ушла. Сейчас она в ярости из-за того, что её план воплотился не окончательно. Клаэс чувствует это. Узнав о том, что он выжил, Сима предпринял попытку как-нибудь добить его, это она управлял не приходящим в сознание Андером, пытаясь разодрать порезы. Несмотря на отупляющий эффект от транквилизаторов, соображать получается на удивление хорошо. Клаэс смиренно принимает тот факт, что ему недолго осталось. Сима найдёт способ убить его даже в больничной палате. Сергей не сможет защитить его, вопреки своим ожиданиям. Даже сейчас Клаэс явственно ощущает присутствие черноглазой девочки в своей голове, но вскоре с удивлением обнаруживает, что введённые ему препараты подавляют не только его разум, но и препятствуют каким-либо сторонним манипуляциям над ним. Сима могла бы приказать Клаэсу откусить собственный язык, чтобы тот захлебнулся кровью, но девочка путается в его сознании, как в липкой паутине, и отступает.

Через несколько часов — точное их количество Клаэс определить не может — возвращается Сергей. В его руках поднос на складных ножках. Добрый доктор лично принёс Клаэсу ужин. Андер, ведь, особенный гость. Василевский ставит поднос на тумбочку и включает в палате свет.

— Поспал?

Клаэс неопределённо пожимает плечами. Бодрствование — отныне вообще понятие весьма относительное и абстрактное. Голова пуста, как дырявый чугунок. Общее состояние воспринимается смутно, как лёгкая дрёма, когда почти уже заснул, но кто-то вдруг решил некстати заговорить с тобой.

Сергей садится на то же самое место, на котором уже сидел сегодня, из-за чего Клаэсу кажется, что доктор и не покидал палату. Василевский осторожно расстёгивает ремни, начиная с ног. Когда руки оказываются свободны, Клаэс без предварительного получения разрешения пытается сесть, но выходит не сразу. Голову мотает из стороны в сторону, он опирается ослабшими, дрожащими ладонями о края кровати и удивляется, замечая пропитавшиеся кровью бинты на запястьях, потому что периодически обо всём забывает.

Ни ног, ни рук Клаэс не чувствует. Вероятно, сейчас могло быть больно, если бы не медикаменты. Сергей наблюдает за ним, затаив дыхание и опасаясь, как бы Андер снова не начал буянить.

— Ты голоден?

Клаэс поворачивает голову в сторону подноса, стоящего на тумбочке, и видит овощное пюре в красивой белой тарелке. Здраво оценивая собственные возможности, он понимает, что вряд ли способен жевать, так что это блюдо подходит идеально. И всё же голода он не чувствовал. Клаэс с равнодушным видом молча отворачивается от тарелки.

— Если ты будешь отказываться от пищи, то я распоряжусь, чтобы тебя продолжили кормить через капельницу.

— Что с моей квартирой? Вы там были?

— Да, был. — Не без сожаления сознаётся Сергей. — Ты помнишь и об этом? Всё сгорело. Мне очень жаль. Вопрос о восстановлении твоего жилья мы обсудим позже. Для начала тебе необходимо поправиться.

Он имеет в виду, помнит ли Клаэс, как устраивал поджог. Не стоит обладать какими-либо способностями, чтобы понять это. Андер смотрит на него едва ли не со слезами на глазах, которые наворачиваются из-за зарождающегося, но всё ещё очень смутного отчаянья. Лучше вообще ничего не говорить и ничего не спрашивать. Сейчас уже поздно перечить доктору, мнение Клаэса не будет учтено, потому он тенят руки к подносу, чтобы переместить с тумбочки на кровать. Сергей опережает своего пациента, перехватывает поднос и помогает поудобнее установить его над коленями Клаэса. Сухожилия повреждены на левой руке, правая, по идее, должна функционировать нормально, но онемевшие пальцы отказываются крепко держать ложку.

— Я могу помочь, — предлагает Сергей.

Раздражение Клаэса возрастает, но это даже радует, ведь он всё ещё способен чувствовать хотя бы что-то. Он прилагает все имеющиеся в распоряжении силы, чтобы подчинить себе движения пальцев, зачерпывает пюре и подносит ложку ко рту.

— Не горячо?

Клаэс мотает головой. Опустив ладонь на свою грудь и ощупав её, он замечает отсутствие подвески, подаренной братом, а затем и его серёжки-черепка. Рассказав о пропавших аксессуарах, Андер с облегчением выясняет, что таковые действительно имелись при нём в момент поступления в клинику, Сергей снял их, чтобы не мешали, и незамедлительно возвращает владельцу.

После ужина Клаэс засыпает, сжимая подвеску с руной в кулаке. Снов не видит, а пробуждается уже с наступлением рассвета, когда Сергей со страдальческим лицом доставляет завтрак на том же подносе. Он интересуется о самочувствии. Клаэс отвечает "нормально", и доктор вроде бы даже верит ему, ведь эту ночь пациент провёл без ремней и никак себе не навредил. На протяжении трапезы Василевский остаётся в палате, пьёт кофе, вроде бы читая газету, а на самом деле поглядывает на Андера каждый раз, как только тот опускает взгляд в тарелку. Клаэс, само собой, замечает это, но не выказывает возражений. Теперь он в буквальном смысле принадлежит этой больнице и доктору в частности. Андер полностью съедает свой омлет, и обрадованный этим Сергей предлагает ему немного прогуляться по территории клиники. Перед этим приходится принять несколько таблеток, преподнесённых Василевским в меленьком пластиковом стаканчике. Клаэс даже не интересуется их названием и назначением, потому что всё равно ничего не понял бы, главное, что они спасают от Симы.

Умиротворение накрывает тёплой, сбивающей с толку волной. Клаэс медленно бредёт по аллее навстречу тёплому апрельскому ветерку. Иногда Сергей говорит что-то, но его слова доходят до восприятия частично и сразу же забываются. Незаметно наступает время обеда. Василевский снова сидит с ним и наблюдает. Стоило Клаэсу отодвинуть пустую тарелку, как из головы тут же вылетело, что он только что съел. Несколько раз он с недоумением смотрит на доктора, когда тот обращается к нему по привычному имени «Коля». Клаэс хочет поправить его, но успевает одуматься.

На следующий день Клаэсу вновь разрешают прогуляться, но на этот раз без Сергея. Доктор, вроде бы, даже объясняет, куда и почему должен отлучиться, но информация эта мигом улетучивается. За Клаэсом остаётся приглядывать смуглый, высокий медбрат. Андер долго сидит на лавочке возле старого, скрипучего дуба и наблюдает за воронами, рассевшимися на ветвях. А вороны — за ним. Клаэсу мерещится, что пернатые смеются. Он забыл имя той девочки… Или мальчика. Кто-то хотел навредить ему… Клаэс осознаёт, что по его подбородку текут слюни. Раздосадовано хмурясь, он неуклюже вытирает их рукавом больничной пижамы. Вскоре к нему подходит медбрат и вежливо сообщает, что пора обедать. Клаэс не реагирует на него, тогда мужчина аккуратно берёт пациента под руку и пытается поднять. Когда Андер всё же поворачивается к нему, то не без удивления обнаруживает, что вместо человеческого лица у него теперь огромная воронья голова. Клюв открывается, и из него звучит звонкое: "Кар-кар". Остальное тело и конечности не изменились, Клаэса ведёт под руку полу-мужчина полу-птица. Андер даже улыбается причудливости галлюцинации и не может наверняка решить — очередное ли это издевательство со стороны его обидчика, или же последствие таблеток. На парадном крыльце их встречает такой же гибрид, но по бейджу на нагрудном кармане белого врачебного халата и имени на нём Клаэс идентифицирует Сергея. "Кар-кар-кар", — говорит серьёзный доктор Василевский, а Клаэс сдавленно улыбается и отвечает ему тем же.

На пути к своей персональной палате Андер видит целую армию полу-людей полу-ворон, ими заполонена вся клиника. Каркающий Сергей подаёт Клаэсу тарелку с копошащимися в ней жирными навозными червями. Ситуация перестаёт казаться забавной. Андер вроде бы осознаёт, что всё это невозможно, но галлюцинация слишком реальная. Полу-Сергей зачерпывает ложкой гость извивающихся, грязных беспозвоночных и протягивает Клаэсу. Тот неожиданно для самого себя резко выбивает столовый прибор из пальцев доктора, ложка со звоном улетает в угол. Андер жалобно смотрит на Василевского, предполагая, что сейчас последует какое-то наказание, но ничего не происходит. Сергей снова каркает что-то на своём, но, вроде бы, не сердито. В итоге Клаэсу это надоедает. Он отворачивается к стене, с головой укрывшись одеялом.

Фазы забытья, прогулки, карканье, приёмы пищи и таблеток сливаются воедино. Среди общей дереализации Клаэс полностью утратил способность ориентироваться во времени. Он видит добродушно улыбающегося Сергея, протягивающего ему стаканчик с лекарствами, и расслабленно улыбается в ответ. Обнаглевшие вороны кружат прямо под потолком, иногда Клаэсу приходится раздражённо отмахиваться от них. Он без конца спрашивает у Сергея, почему никто их не прогонит. «Вон же их сколько налетело, закройте окно», — упрямо твердит Андер. За ужином он опять забывает, что жуёт, а когда опускает взгляд в тарелку, то видит на ней отрубленные крысиные головы в густой, тёмной крови. Клаэс успевает лишь немного отклониться в сторону, чтобы его не стошнило прямо на кровать. Вызванная уборщица безмолвно отмывает рвоту с пола, а Сергей заботливо вытирает Клаэсу подбородок салфеткой и приговаривает что-то утешительное. В дальнейшем Андер от еды отказывается. Он постоянно забывает о перебинтованной руке, кожа зудит под повязкой, несколько раз он до крови расчёсывает раны. Когда кто-то пытается отнять у него одеяло, он отчаянно сопротивляется и умоляет оставить его в покое. Видимо, он слишком сильно пинает одного из медбратьев, потому что буквально через минуту ему заламывают руки и вонзают в вену на сгибе локтя иглу шприца, после чего Клаэс почти мгновенно и окончательно теряет связь с реальностью.

***

Емельяну не составило большого труда выяснить, куда Колю перенаправили после реанимации, но это отнюдь не облегчало ситуацию. Андреев находился под покровительством доктора Василевского, который уже взял детектива на заметку и вряд ли бы подпустил хоть к кому-то из своих пациентов без веского на то основания. Несколько раз Мечников звонил в клинику, представлялся другом семьи Андреевых и через секретаря просил Сергея выйти с ним на связь, но тот не перезванивал. Четыре дня подряд он приходил в клинику лично, чтобы узнать хоть что-то, но все попытки оказывались безуспешно, к тяжёлым пациентам посетителей не допускали. Во время пятого тщетного визита терпение Емельяна кончилось, и он подкараулил Василевского у входа в конце рабочей смены. Судя по сделавшемуся непривычно суровым лицу доктора — он явно не рад встрече, и даже не пытается притворяться.

— Можете даже не говорить, зачем пришли на этот раз, меня это не интересует. Если хотите поговорить с кем-то из пациентов, то получайте разрешение через суд. Я навёл справки. Вы не приходитесь родственником Дмитрию Меньшикову. Зачем вы солгали?

— И вам доброго вечера, доктор. К сожалению, я не могу посвятить вас во все подробности моего расследования. Дмитрий фигурировал в нём, как свидетель. Я признаю свою вину и прошу у вас прощения. Но это было необходимо.

— Неужели? А впрочем, это мне тоже не интересно.

Сергей обходит детектива стороной и скорым шагом устремляется прочь, но Емельян, хромая и цокая тростью об асфальт, спешит за ним.

— Сейчас я обращаюсь к вам, прежде всего, как простой человек, а не как надоедливый, пронырливый участковый на пенсии. Вам прекрасно известно, что я был хорошо знаком с Андреевыми. Как и вы. Пожалуйста, расскажите, что с Колей? Как он?

— Я не имею права разглашать какую-либо информацию о своих пациентах. Повторяю ещё раз — обращаетесь в суд, если считаете нужным.

— Видите ли, доктор, мне крайне важно обсудить с Колей один вопрос…

— Сожалею, но сейчас Коля ничего не может обсуждать. Неужели вы не понимаете, что с ним случилось? Он очень болен. А моя задача, как лечащего врача, оградить его от каких бы то ни было внешних раздражителей. Если в дальнейшем ему станет лучше, и если он сам того захочет, а ваш вопрос всё ещё останется актуальным, то я сам с вами свяжусь.

— Скажите хотя бы, в сознание ли он сейчас?

Сергей резко останавливается и оборачивается к ковыляющему за ним, запыхавшемуся Емельяну.

— Нет. Ему становится только хуже. У него стремительно развивается параноидальный бред, он не может связно говорить и мыслить. Он даже не отзывается на своё имя. Это тяжелейшие симптомы острой шизофрении. Я в полнейшей растерянности и не знаю, что делать дальше.

Изумлённый столь пылким откровением Емельян застывает, как вкопанный, и не находит, что ответить. Он ясно видит, насколько сильно встревожен состоянием Коли Василевский, и даже проникается к доктору сочувствием. Мечникову известно, что четыре года назад Наум спас от верной смерти племянницу Сергея. Теперь же доктор убит горем от осознания собственного бессилия, ведь для него благополучие Коли считается долгом чести. Видимо, не напрасно Наум был настолько тепло расположен к этому человеку. Он видел в нём только хорошее.

— Не сдавайтесь, доктор. Присматривайте за ним, ладно? И позвоните мне, пожалуйста, если что-то изменится. Больше я вас не потревожу.

***

Клаэс сощуривается, пытаясь рассмотреть нависшие над ним силуэты. Два человека, чьи лица не удаётся рассмотреть в сумраке, безмолвно расстёгивают ремни, сковывающие его руки и ноги. В углу палаты стоит Игорь. Клаэс узнаёт его по седым волосам, контрастно выделяющимся даже в темноте. Андер сонно хмурится и хочет что-то спросить, но мысли путаются, не удаётся подобрать слова для формулировки вопроса. Шевельнуться он тоже не может из-за действия транквилизаторов. Оставаться в сознании крайне тягостно, почти мучительно, потому Клаэс решает не противиться манящему забвению и полностью отдаётся ему.

Его несёт по золотым пшеничным волнам. Он настолько лёгок, будто сам стал одним из колосьев. Полуденное солнце в зените щедро одаривает теплом. А может, оно исходит вовсе не от небесного светила, а от огня в печи… Бабушкино кресло-качалка медленно движется взад-вперёд. Ида, сидя в нём, убаюкивала крошечного Клаэса на руках, и сейчас он вдруг вспомнил об этом, пусть прежде и не знал. Андер слышит пронзительный звук собственного плача и чувствует боль от режущихся молочных зубов, ощущает процесс роста костей, деление клеток… Собственное тело вдруг становится таким простым и понятным, словно Клаэс — одна из незримых глазу частиц в плазме крови и может видеть всё изнутри. Вот он смотрит на свою маленькую ладошку и всего лишь сгибает пальчики, это так просто, но в действительности требует огромных усилий совокупности многих систем организма. Мышцы получают сигнал от мозга, считывают его, и вот мысль — крошечный электрический импульс — становится действием. Диафрагма сокращается, увеличивая объём грудной клетки, мышцы меж рёбер поднимают их, расширяется полость лёгких, давление внутри них становится ниже атмосферного, благодаря чему происходит «всасывание» воздуха через трахею. И это один лишь только вдох. Клаэс, как никогда прежде, ощущает своё сознание единым целым с плотью, которая до этого момента представлялась чуждой оболочкой, временной, как выбранный на праздничный вечер костюм. В тетрадях говорилось и об этом. Ну и пусть они сгорели в квартире, это вовсе не страшно. Клаэс теперь твёрдо уверен, что сможет собственноручно воссоздать все до единой записи, и даже выведет их теми же подчерками, которым они велись в оригинале. Он отлично помнит каждую страницу, каждое слово, каждую завитушку… Блаженная гармония преисполняет всё его существо. Он стоит по пояс в убаюкивающем пшеничном море и снова видит брата в нескольких метрах перед собой. «Разве это не здорово?», — с упоением спрашивает Клаэс. Но Нэми выглядит подавленным и слишком мрачным даже для самого себя.

Вдруг откуда-то извне доносятся незнакомые голоса.

— Смотрите, он просыпается.

— Он просто поморщился.

— Ему, наверное, просто снится что-нибудь.

— Точно вам говорю. Сейчас увидите. Четыре, три, два…