0.1. ИМЯ.

0.1. ИМЯ.

Клаэс Андер с юных лет приобрёл те черты характера, которые относят к нордическому типу. Ему свойственна исключительная эмоциональная сдержанность, краткость в высказываниях, сосредоточенная уравновешенность и рациональность. Он мог принять самое шокирующее известие, способное повергнуть в истерическую панику преобладающее большинство людей, при этом нисколько не изменившись в лице и никак не выдав внутренних своих ощущений. Удивить, огорчить или же вызвать его восторг было почти невозможно. В крайне редких случаях доводилось заметить на его лице мягкую, едва выраженную улыбку «Моны Лизы». Так описывала это явление девушка Клаэса — Даша.

Так сложилось, что Даша, как и все прочие люди, встречавшиеся на жизненном пути Клаэса Андера, знали его под именем Коли Андреева.

Ему было шесть или семь лет, он готовился к поступлению в первый класс, когда мама дала назидание всем без исключения посторонним людям представляться Колей. В свидетельстве о рождении, медицинском полюсе, паспорте и иных документах значится имя Николай, Клаэсом его звал только старший брат. Нэми или Наум — как позже стала обращаться к нему мама — родился на пять лет раньше Клаэса, но так как в школу брат никогда не ходил, то и привыкать отзываться на новое имя ему не пришлось, ведь он всё время проводил либо в одиночестве, либо с мамой и бабушкой. В детстве Клаэс, разумеется, задавал вопросы касательно произошедших изменений, но ему всегда отвечали лаконичной и исчерпывающей формулировкой — «так надо». Кроме как смиренно принять новый порядок вещей вариантов у него не было. Даже будучи малышом, он никогда не капризничал, не вредничал и не тянул на себя лишнее внимание, потому как отчётливо понимал, что у одиноких мамы и бабушки хватает своих забот.

Теперь, спустя много лет, ему смутно припоминались и другие странности, связанные с его семьёй, но он приучил себя реагировать на всё максимально спокойно, никак не выражая своё беспокойство или смятение. «Так надо», — стало его персональной, нерушимой доктриной. Если что-либо произошло — значит, тому есть причина, и даже в том случае, если Клаэсу она непонятна, то в его же интересах просто согласиться с новыми правилами, раз нет возможности внести в них коррективы. К более травматическим для психики происшествиям Клаэс тоже научился относиться с непоколебимым хладнокровием. Ему было всего одиннадцать лет, когда умерла их с Нэми мама. Перед этим она долго болела. Клаэс не мог вспомнить, видел ли он когда-либо выражение искреннего счастья на её худом и бледном, но всё же привлекательном лице. Агда безусловно любила обоих своих сыновей, они чувствовали это, но женщина всегда казалась подавленной и обеспокоенной чем-то, что осталось вне досягаемости для понимания Клаэса. Умирала она дома, в своей кровати, и в последние дни даже не двигалась, не моргая, смотрела в потолок помутневшим, отсутствующим взором. Клаэс принял её смерть, как нечто заранее предопределённое. Аналогичным образом он отнёсся и к самоубийству дяди — старшего маминого брата. Мужчина жил отдельно и был довольно близок с матерью, сестрой и племянниками, часто навещал их, много шутил и смеялся. Потрясения не вызвало и полученное увечье. Лицо Клаэса уже несколько лет обезображено шрамом, который кривой бороздой тянется от правой брови через переносицу до левой скулы и чуть ниже. Он смог сохранить самообладание даже в тот момент, когда Нэми бесследно исчез на трое суток, а затем Клаэса среди ночи разбудил телефонный звонок, и незнакомый голос пригласил его явиться в морг на опознание тела брата, которое в уже изрядно подпорченном состоянии выловили из реки.

Клаэс никогда не был склонен к рефлексиям, но после похорон его впервые за всю его жизнь потянуло на аналитические размышления. Перебирая личные вещи Нэми, он нашёл несколько семейных фотографий, о существовании которых, пожалуй, прежде и не знал. На обороте одного из снимков, сделанного в фото-ателье, стояла дата — 1994 год. На тот момент Клаэсу было примерно полтора года, а Нэми — почти семь. От фотографии аккуратно отрезана одна треть, и можно без труда догадаться, что на недостающем фрагменте был отец Клаэса, которого он никогда не видел. На уцелевшей, но довольно ветхой и потрёпанной части фото запечатлён он сам, мама и Нэми. Агда держит младшего сына на руках, а старший стоит рядом. Клаэс очень на неё похож, у него такие же светло-русые волосы и зелёные глаза. Нэми, вероятно, пошёл в отца, унаследовав каштановые кудри. Маленький Клаэс лучезарно улыбается в объектив, а у мамы и брата одинаково понурые лица. Агда выглядит уставшей и не выспавшейся, а Нэми очень раздосадован чем-то.

Несколько часов Клаэс провёл в тишине, держа в руках этот снимок и пытаясь восстановить в чертогах разума все доступные воспоминания минувших лет. Пусть ему всего двадцать семь, но почти всё, что было связано с детством, уже вытеснили новые знания и впечатления. Старая фотография не значительно поспособствовала процессу, выяснилось, что и вспоминать-то особо нечего. О своей матери Клаэс знает лишь то, что она родилась в Швеции, отсюда их с Нэми несвойственные для средней полосы России имена. Агда училась в начальных классах, когда по неизвестным причинам состоялся их с бабушкой переезд в глухую деревушку на задворках тогда ещё существовавшего, но уже начинавшего разваливаться СССР. С какими-либо родственниками они обе связь не поддерживали, и Клаэс об их существовании не знал. Как и при каких обстоятельствах родители познакомились — загадка. Об отце вообще не принято было упоминать в семейном кругу. Единственное, что Клаэсу известно — это существенная разница в их возрасте; маме исполнилось двадцать лет, когда родился Нэми, а отцу — тридцать четыре. Агда прожила с ним восемь лет где-то в провинциальном городке Орловской области, а затем вернулась к своей матери в деревню. Клаэс родился в полноценной семье, но прожил под одной крышей с отцом всего полтора года, потому, разумеется, не помнит его лица. В раннем детстве он мечтал увидеть этого человека хотя бы на фото, но мама основательно потрудилась над тем, чтобы уничтожить все его следы в жизни своих сыновей. В документах Клаэса значится отчество «Иванович», но он сильно сомневается в его достоверности. «Так надо» — что ж, значит, так и будет. Нэми на момент расставания родителей было семь, и он наверняка что-то помнил, но на все расспросы младшего брата отвечал неизменным ворчанием, повторяя мамины слова о том, что Клаэсу это знать не обязательно. Нэми вообще был крайне неразговорчивым, мрачным и озлобленным на весь мир с раннего детства.

В те времена, когда Клаэс жил в деревне, других детей в округе не было. В общей сложности обитающих там на постоянной основе людей насчитывалось тридцать семь, включая семью Андер. Ближайший продовольственный магазин и аптечный пункт находились в десяти километрах в соседнем, более масштабном посёлке. Колхоз давно перестал функционировать, от него осталось лишь несколько развалившихся построек в поле, большинство коренных жителей бросили свои дома и разъехались по городам в поисках работы, оставались лишь старики, коротающие последние свои годы. Летом появлялись дачники, и деревушка становилась чуть более оживлённой, с несколькими приезжими ребятами Клаэс даже иногда играл, но все они были временными товарищами, а в один момент и вовсе исчезали из его жизни навсегда.

Участок бабушки Иды располагался на самой окраине деревушки, вдали от соседних домов. Создавалось впечатление, что он существует автономно от поселения, сам по себе. К нему вела узенькая тропинка через пышные заросли дикого терновник, и впервые оказавшийся в тех местах человек вряд ли догадался бы, что там, впереди ещё есть жилые дома. Ни газа, не электричества у Иды не было. Бабушка сама отказалась от этих благ, когда в деревню провели первые линии кабеля от узла магистральной сети, ведь за свет пришлось бы платить, а денег у них на памяти Клаэса не водилось. Всё необходимое мама и бабушка выращивали сами на своей земле, содержали ораву кур и несколько козочек. Так что скучать Клаэсу не приходилось. И он, и Нэми с ранних лет принимали активное участие в хозяйственных делах. Всё лето с рассвета и до заката проходило на огороде внушительных размеров, в суете и хлопотах. Коз ежедневно требовалось пасти, кроме этого нужно было ходить на рыбалку, искать грибы, запасать сено на зиму, блюсти чистоту в жилище, убираться в курятнике, таскать с пруда воду для бани, готовить пищу и стирать одежду. По осени начинались бесконечные заготовки солений и варений. Зимой приходилось постоянно заботиться о дровах и растопке печи. А по вечерам бабушка не давала покоя с уроками. Вопреки тому, что Ида почти всю жизнь прожила в глухой деревне, знаниям этой женщины мог позавидовать всякий учёный человек. Она в совершенстве владела правописанием на нескольких языках, отлично понимала и математику, и биологию, и физику, а книг, как научных, так и художественных, в доме было столько, что хватило бы для открытия скромной библиотеки. Устройство мироздания со всеми его законами и порядками давалось ей невероятно легко, и Клаэсу казалось, что она знает всё на свете и всему может дать логическое объяснение. Отчасти из-за этого в деревушке её считали не вполне обычной. Клаэс несколько раз подслушивал разговоры соседей на эту тему, которая, в общем-то, отнюдь не являлась беспочвенной. Бабушка Ида точно угадывала, что у кого болит и как это облегчить даже без применения медикаментов, наверняка знала, где растёт нужная трава или ягода, когда их можно сорвать, как долго варить и с чем смешивать, чтобы приготовить лекарства от любого недуга, и всегда всем помогала. Бабушка по натуре своей была добросердечным и ласковым человеком, к каждому живому существу относясь с нежным состраданием. Даже из соседних деревень иногда приходили люди, надеясь, что она их вылечит. Её уважали, но немного побаивались, и если ей требовалась помощь по хозяйству, где необходимы мужские руки, то не смели отказать. Зачастую в качестве благодарности ей дарили книги или различные угощения — мёд, орехи, сухофрукты, шоколад, крупы и прочие лакомства, так что нужды семья Андер не знала. Периодически им доставалось и свежее мясо, но ни бабушка, ни мама почти не употребляли его в пищу, будучи убеждёнными, что человеческий организм не столь сильно в нём нуждается. Кур они содержали исключительно для яиц, а коз — для молока. Если случалось так, что им преподносили освежёванного кролика, ощипанную утку или другое умерщвлённое животное, то его кости после разделки обязательно придавались земле и сопровождались короткой молитвой об упокоении. Бабушка говорила, что эти своеобразные обряды воздаяния благодарности необходимы, ведь животному пришлось пожертвовать своей жизнью, чтобы его плоть смогла насытить их. С пойманной рыбой дела обстояли таким же образом.

К Клаэсу соседи относились проще, многие старики любили с ним поболтать. Он рос очень вежливым, любознательным и тактичным мальчиком. А Нэми вообще ни с кем не контактировал. Он и парой слов ни с одним из жителей деревни не обмолвился. В те редкие дни, когда бабушка и мама предоставляли детям выходной, Нэми бесследно исчезал. Брат уходил ранним утром, чтобы ещё не разбуженный петухами Клаэс не имел возможности за ним увязаться. Иногда, возвратившись уже под вечер, он приносил ёжиков для Клаэса, но те потом убегали. И ёжикам, и Нэми было более комфортно на максимальном расстоянии от людей.

Понять, что творится у Нэми в голове, действительно было не просто. Однажды Клаэс набрался смелости и проследил за братом, когда тот с первыми лучами солнца по обыкновению отправился в лес, но по неосторожности своей умудрился угодить в болото. Повезло, что Нэми услышал отчаянные вопли захлёбывающегося Клаэса и успел его вытащить. Брат тогда не ругался, лишь сказал, что если бы захотел, то мог бы дать ему утонуть, а бабушке потом соврал бы, что не видел его. Клаэс за всю дорогу, пока Нэми волок его за рукав домой, не произнёс ни слова и старался не подавать вида, что готов в любой момент разреветься от обиды, но в итоге всё равно начал шмыгать носом и украдкой вытирать наворачивающиеся слёзы. Нэми, конечно же, заметил это. Он помог Клаэсу отмыться, очистить футболку и шорты в ручье и пообещал, что не наябедничает бабушке о случившемся, если тот поклянётся больше никогда за ним не шпионить. Потом Нэми серьёзно спросил: «Ты понимаешь, почему я сержусь?». «Наверное, потому что я тебе помешал», — неуверенно предположил Клаэс. Брат покачал головой. «В лесу полно капканов, их ставят местные охотники, которые приезжают сюда на лето, ты мог бы угодить в один из них и остаться без ноги».

После того случая с болотом Нэми дал брату возможность проводить с ним больше времени, но оно в итоге не оправдало возложенных на него надежд. Клаэс всё больше убеждался в том, что Нэми очень странный. Он не имел ничего общего с остальными немногочисленными детьми, с которыми Клаэсу довелось познакомиться. Игры, забавы, шалости, фантазии — всё это было абсолютно чуждо Нэми. Начитавшись историй о приключениях Тома Сойера и Гекльберри Финна, Клаэс наивно полагал, что его брат, как минимум, отправляется на поиски сокровищ, а Нэми, как выяснилось, проводил дни, просто гуляя по лесу. Молча. Присутствие брата он с успехом игнорировал, если тот пытался начать разговор. Он мог часами лежать на траве с закрытыми глазами, будто бы засыпая, но на деле же с упоением прислушивался к каждому хрусту, к каждой птице, к шелесту листвы на ветру. И только в эти моменты он не выглядел угрюмым и диким. Нэми становился безмятежным, преисполненным некой трепетной нежностью ко всему сущему.

Утешением среди тоскливого однообразия в глуши был дядя Паша. Клаэс сомневался, что знал его под настоящим именем, ведь сам он позже стал Колей, Нэми — Наумом, а мама Агда — Глашей. Дядя жил и работал слесарем на заводе в многолюдном городе в паре сотен километров от деревни. Примерно раз в месяц он навещал мать, сестру и племянников, привозя с собой диковинные для Клаэса сладости, жевательные резинки, чипсы, газировку, электронные игры на батарейках и красивую одежду. Визитов Паши Клаэс ждал, как праздника. Дядя был добродушным, разговорчивым и улыбчивым человеком, общение с ним складывалось легко и непринуждённо, к нему хотелось тянуться, как к мартовскому тёплому солнышку после долгой, сумрачной зимы. Даже Нэми хорошо к нему относился и добровольно вступал в разговор. С Агдой Паша тоже отлично ладил, они, казалось, понимали друг друга без слов. Сестре не нужно было объяснять, почему она из года в год становится всё худее, бледнее и печальнее. «Я не за себя боюсь», — услышал однажды Клаэс обрывки разговора мамы с дядей Пашей. «Я совершила страшную ошибку». Вероятно, она подразумевала под ошибкой свой брак с тем человеком, который стал отцом её детей. Клаэсу оставалось лишь додумывать общую картину произошедшего, но судя по коротким репликам полушёпотом выходило, что мама скрывалась от бывшего мужа, так как он хотел забрать сыновей. Осознание, что папа не бросил их, а напротив — жаждет встречи, вызвало у семилетнего Клаэса противоречивые чувства. Ему бы очень хотелось познакомиться с ним, но раз мама не допускала этого, значит, на то имелись весомые аргументы. Значит, «так надо». Чуть позже он поделился своей тайной с Нэми, а тот лишь пренебрежительно отмахнулся и сказал, что ничуть не расстроится, если больше никогда не увидит отца.

Потом началась школа. Она находилась там же, где ближайший магазин, Нэми приходилось каждое утро отвозить Клаэса через поле на велосипеде, а после обеда увозить обратно. Сам Нэми от получения официального образования отказался, а мама с бабушкой и не настаивали.

В начале учебного года Клаэс пребывал в неописуемом восторге, ведь в школе будет много ровесников, всегда найдётся, с кем поболтать и поиграть, он был готов подружиться с каждым, кто с ним заговорит, но его трепетным надеждам вновь не суждено было сбыться. В сельском классе оказалось не так-то много детей, и все они были друг с другом знакомы, ведь большинство из них жили по соседству и посещали до этого один детский сад. Заранее сформированные компании не торопились принимать в свой круг незнакомого чужака. Ситуацию усугубил ещё и то, что Клаэс в отличие от них уже умел читать, писать и считать, причём прекрасно, даже у учителей тем самым вызвав неодобрительное изумление. Ярлык «самый умный» стал его персональной формой оскорбления и поводом для издёвок. По мере взросления и пребывания в жестоком юношеском социуме изначальный пыл Клаэса и тяга к общению значительно поутихли. Он стал молчалив, уверив себя в том, что никому не интересно его мнение, всё реже и уже не так искренне, как прежде, улыбался, а заговаривал лишь в тех случаях, когда к нему обращались с конкретным вопросом. Впрочем, парочка дружелюбно настроенных по отношению к нему товарищей у Клаэса всё же появились, но общаться с ними вне школьных стен не представлялось возможным, так как жил он очень далеко.

Когда он учился в третьем классе — Агда совсем зачахла. Недуг её не был неожиданностью ни для кого из членов семьи. Состояние ухудшалось постепенно, день за днём, женщина буквально увядала на глазах подобно растению, лишённому возможности насыщаться влагой. При этом не проявлялось каких-либо характерных симптомов, свидетельствующих о конкретной болезни. Агда стала похожа на скелет, обтянутый кожей. Глаза её поблекли, их очерчивали жуткие синяки, контрастно выделяющиеся на мертвенно-бледной коже. Некогда пышные, пшеничного цвета волосы значительно поредели. Мысли её путались, она забывалась и иногда не признавала своих детей, а вскоре и вовсе перестала разговаривать и реагировать на окружающий мир. Перед смертью Агда несколько дней неподвижно пролежала в кровати. Её организм уже не принимал пищу, даже бульон, она не спала, но и бодрствованьем это состояние нельзя было назвать. Домашние кошки, любившие спать рядом с хозяевами, обходили кровать Агды стороной за пару метров. Клаэс преследовал бабушку по пятам, пока та хлопотала по хозяйству, и умолял как-нибудь помочь маме, ведь он свято верил, что Ида способна вылечить любую хворь, что та неоднократно доказывала. Но бабушка с обречённым смирением раз за разом отвечала, что ей известны лекарства лишь от болезней тела, а у Агды болезнь ума. Клаэс иногда прятался в каком-нибудь углу и тихонько плакал. Нэми же выглядел больше рассерженным и обиженным, нежели опечаленным. «Она сама себя до этого довела», — сказал он однажды младшему брату. Клаэса подобное высказывание ничуть не удивило, он и раньше замечал разлад в отношениях мамы и Нэми. Они будто бы сторонились друг друга, словно чужие, и разговаривали исключительно на бытовые темы, когда к тому склоняла нужда. К Клаэсу мама проявляла и участие, и ласку, могла поддержать игру, часто обнимала и целовала в щёки. Он очень любил её, но брата, почему-то, любил больше, вопреки тому, что Нэми очевидной нежности к нему не выказывал, потому решил перенять его позицию и больше не плакал.

На похоронах мамы старший брат впервые обнял Клаэса, да так крепко, что у того дыхание перехватило. Нэми уткнулся в его взъерошенную макушку и едва слышно всхлипывал. Будучи настолько ошарашенным слезами брата, Клаэс даже тогда не смог заплакать сам.

Жизнь постепенно вернулось в привычное русло, преисполненное трудом, учёбой, первой наивной любовью, воплотившейся в смуглой черноволосой девочке из класса. Несколько раз Клаэсу даже довелось погулять с ней вдвоём после уроков. Преодолевая робость неопытности и смущение, он первый поцеловал её. А через месяц после окончания седьмого класса семья той девочки переехала в город, и Клаэс её больше никогда не видел. Он не рассказывал об этом ни бабушке, ни брату, но Нэми будто бы и так всё знал. В ту пору он радикально смягчился по отношению к подавленному Клаэсу, в несвойственной для себя манере был исключительно внимателен и добр с ним. Дядя тоже как бы невзначай приехал в гости раньше запланированного срока и предложил устроить племянникам экскурсию по городу, в котором жил, к тому же время удачно совпадало с его отпуском. Клаэс был настолько изумлён этим предложением, что даже позабыл о разбитом сердце. При маме существовал негласный запрет, согласно которому её сыновьям запрещалось покидать сельские края. Клаэс настолько свыкся с мыслью провести остаток дней своих в деревне, что даже и не помышлял ни о чём ином, а Нэми и сам бы никуда не поехал, будь у него хоть тысяча перспектив. После совета с бабушкой было принято единогласное решение, что временная смена обстановки пойдёт для внуков на пользу.

Город, в который Клаэс влюбился с первого раза, был далеко не самым крупным на территории России, но значился областным. Проживало в нём примерно четыреста тысяч человек. Ещё из окон поезда он восхитился великолепием буйства красок, повсеместно кипящей жизнью, неумолкающим шумом и гамом бурной разнообразной деятельности. Дорога до города заняла чуть больше трёх часов, но это время пролетело незаметно. Клаэс восхищённо рассматривал пассажиров — таких разных, причудливо одетых, громко смеющихся. Все девушки казались ему очаровательными, одна была краше другой. Некоторые из них, ловя на себе его влюблённый взгляд, кокетливо улыбались в ответ. Причёски, макияж, платья всевозможных расцветок и фасонов, туфли на высоких каблуках, запахи духов — всё это будоражило юный ум и фантазию четырнадцатилетнего мальчика, который впервые на своей памяти покинул пределы полузаброшенной деревни. Нэми же выглядел мрачнее тучи. Ещё на перроне перед посадкой он натянул на голову капюшон безразмерной толстовки, надел непроницаемо-чёрные солнцезащитные очки, нахмурился, съёжился и всем своим существом источал угрюмую раздосадованность. По пути дядя рассказывал историю основания города, его законы, правила поведения, описывал достопримечательности, которые племянникам предстояло увидеть, обещал сводить в парк аттракционов и покатать на теплоходе по реке. Все свои обещания он сдержал. Трудно описать восторг подростка, который впервые оказывается на самой верхушке колеса обозрения, гоняет по автодрому, ест пиццу в многолюдном кафе, слушает выступления уличных музыкантов на площади у рынка и так далее. Те две недели Клаэс и по сей день считает самыми счастливыми в своей жизни.

В дальнейшем Паша приглашал их к себе в гости регулярно, племенники уже были достаточно взрослыми, чтобы преодолевать расстояние от деревни до города самостоятельно, путаницы выйти не могло, маршрут поезда пролегал напрямую без пересадок. Клаэс прекрасно понимал, как много дискомфорта доставляют Нэми эти поездки, но брат неизменно сопровождал его даже спустя пару лет, когда Клаэсу уже исполнилось шестнадцать, и он считал себя серьёзным, взрослым человеком. Эта упрямая опека в ущерб самому себе сперва оскорбляла Клаэса, а затем стала казаться довольно трогательной. В качестве благодарности он благородно брал на себя все неизбежные коммуникации с незнакомыми людьми.

У дяди выдавалось не так много свободных дней, за исключением воскресенья и половины субботы он с утра до вечера находился на работе и случайных калымах, потому что комфортная жизнь в городе стоила приличных денег. Клаэс очень быстро освоился, хорошо изучил центр и ближайшие к дому Паши районы, потому вполне мог гулять самостоятельно, а Нэми мрачной тенью всюду бродил за ним. Казалось, что прекраснее жизнь стать уже не может, Клаэс вот-вот должен был окончить девятый класс и сразу после этого планировал переехать в город, найти для себя работу и снимать собственное жильё. Дядя жил в однокомнатной квартирке в старой пятиэтажной хрущёвке. И без того маленькая площадь из-за нагромождения мебели и бытовой техники казалась совсем крошечной, а на кухне двум людям уже было тесно, если доводилось находиться там одновременно. Паша и без дополнительных уговоров прописал бы племянников у себя, но Клаэсу не хотелось доставлять ему неудобства. Судьба сыграла злую шутку, распорядившись так, что его желаниям суждено было сбыться, но такой ценой, что Клаэс, зная обо всём наперёд, не задумываясь, отрёкся бы от своих устремлений.

На сорок шестом году жизни дядя Паша без каких-либо предпосылок решил свести с ней счёты. Он повесился на своей кухне, предварительно позаботившись об оформлении завещания, согласно которому всё его имущество переходило племянникам. Находясь в деревне, Клаэс не имел возможности поддерживать с дядей общение, хотя у него и имелся простенький мобильный телефон, подаренный Пашей, но вот связи там не было, как и электричества для зарядки, потому пользоваться гаджетом представлялось возможным только во время визитов в город. Тело провисело в петле несколько дней, пока до соседей не начал доходить запах разложения. Тогда в присутствии участкового был вскрыт замок, медицинские работники констатировали смерть, а ещё через четыре дня почтальон доставил бабушке Иде трагическое известие. Её адрес дядя указал в предсмертной записке, состоящей всего из пары фраз. «Я очень устал. Простите меня».

На тот момент Нэми исполнилось двадцать два года, а Клаэсу — семнадцать. Нэми не выказал признаков потрясения. Клаэс тоже тогда уже понимал, что взрослые далеко не все свои чувства и эмоции делят даже с самыми близкими людьми.

Официальным наследником был Нэми, потому как Клаэс ещё не достиг совершеннолетия. Для вступления в наследство пришлось обойти несколько государственных инстанций, провести долгие часы в очередях для оформления прописки и собственности, Клаэс полностью руководил процессом с присущей ему собранностью и ответственностью, а Нэми лишь ставил подписи там, куда младший брат тыкал пальцем. Спустя пару месяцев на семейном собрании было приято решение, что для Клаэса будет лучше с концами переехать в город. Никто не сомневался в его навыках взаимодействия с внешним миром. Нэми собирался переезжать вместе с ним, что Клаэса удивило, он понимал, сколь тягостно для брата многолюдное общество, и попытался отговорить его, ведь и бабушку бросать совсем одну не хорошо. Для всех было бы удобнее, если бы Нэми остался в деревне, но тот оказался непреклонен. Клаэс для себя объяснил это тем, что старшему брату он по-прежнему казался недостаточно взрослым для самостоятельной жизни, и тот считал своей обязанностью позаботиться о нём. Но обстоятельства сложились равно наоборот, и Клаэсу пришлось опекать Нэми.

В течение первой же недели Клаэс нашёл работу грузчиком на мебельной фабрике. На что-то большее с девятью классами образования и отсутствием опыта рассчитывать не приходилось, но Клаэс был вполне доволен. У Нэми же с трудоустройством сразу возникли проблемы. Он пробовал работать в разных организациях уборщиком дворовых территорий, подъездов или торговых площадок, но очень скоро его отовсюду гнали. Первая причина — хамство начальству и коллективные жалобы жильцов или покупателей, вторая — неконтролируемые запои. Гармонично сосуществовать с социумом Нэми оказался не способен. У него сложился сложный характер, который с возрастом лишь сильнее портился. Рядом с таким человеком ужился бы далеко не каждый. Нэми был ворчлив, вечно всем недоволен, нелюдим, неопрятен, бестактен и — что, пожалуй, самое неприятное — откровенен до отвращения. К такому не стоило обращаться с вопросом, идёт ли тебе новая причёска, начал бы Нэми с того, какая она ужасная, а закончил тем, что ты на матери-земле — гнойный прыщ и существования в принципе не достоин. Нэми всех ненавидел. Он мог без видимых оснований обругать любого, кто оказался рядом, будь то сосед, приятели или девушка Клаэса, случайные прохожие, люди, которым не посчастливилось занять соседнее с ним место в очереди, а в некоторых случаях брат мог даже спровоцировать драку. Ситуацию значительно усугубляла прогрессирующая тяга к алкоголю, проявившая себя после обоснования в городе. Пил Нэми регулярно и много. Так как личные деньги у него появлялись исключительно редко — он не мог себе позволить качественные, дорогие напитки, потому довольствовался дрянным самогоном, чьё производство было отлажено в квартире напротив. На пороге своего тридцатилетия он вёл себя как выживший из ума чрезвычайно агрессивный старик и выглядел подобающим образом. Клаэс неоднократно намекал брату, что он похож на бомжа, и неплохо бы чуть больше внимания уделять личной гигиене. Душем он пренебрегал, так же, как и зубной пастой, бритвой, дезодорантом, расчёской… Ту копну волос, которую по ошибке можно было принять за птичье гнездо, прочесать представлялось совершенно невозможным, а если и попробовать, то пришлось бы драть с клоками или брить наголо. Новую одежду он приобретать отказывался и ходил в ветхих дядиных обносках из прошлого века. Иногда поведение Нэми становилось совсем уж странным. Он мог на протяжении долгого времени буквально преследовать Клаэса по пятам, ничего не говоря при этом, просто всюду таскался следом, периодически лез обниматься и едва не плакал при этом, обдавая терпким перегаром. Но большую часть времени брат ворчал, сквернословил и насылал проклятья на всё человечество, запивая матюки самогонкой. Даже Клаэс с трудом выносил его. За исключением тех дней, когда Нэми впадал в беспросветное уныние, не вставал со скрипучего, промятого дивана, не ел и даже беспробудно пить переставал. Тогда брат хотя бы не создавал шума и казался почти милым.

К Клаэсу, кстати, Нэми претензий не имел. И на том спасибо. Если бы приходилось и в свой адрес ежедневно выслушивать всевозможные оскорбления, то терпение и великодушие рано или поздно иссякло бы. Иногда Клаэсу удавалось вовремя урегулировать конфликты, утихомиривая брата одним лишь укоризненным взглядом. Нэми требовал особого подхода. В исключительных случаях у Клаэса получалось вызвать у него раскаянье. Нэми с провинившимся видом бубнил что-то вроде «ну прости» или «переборщил, ну, бывает», опрокидывал очередную рюмку и переходил в режим апатии. Впрочем, виделись они в основном только ранним утром и поздним вечером. Клаэс много работал, ведь пропитание, коммунальные счета, еженедельные поездки к бабушке на выходные и всё прочее оплачивать приходилось ему. После мебельной фабрики он нашёл чуть более прибыльную вакансию кладовщика в сетевом продовольственном магазине, где по желанию можно было работать хоть 24\7. Клаэс брал себе максимальное количество смен, проявил себя честным и трудолюбивым сотрудником, начальство ставило его в пример, а коллеги все без исключения относились к нему доброжелательно. Клаэсу не приходилось стараться, чтобы располагать к себе людей. Говорил он мало, сугубо по делу, но по инициативе собеседника грамотно и деликатно мог поддержать любой разговор. Было в нём нечто такое, что вызывало доверие. Ненавязчивое добродушие и готовность бескорыстно помочь каждому, кто обратиться к младшему «Андрееву», проявлялись во всех сферах его жизни, а не только на работе. Он доносил тяжёлые пакеты с продуктами до квартир соседок на верхних этажах, так как лифта в пятиэтажке не было, переводил старушек через дорогу, принимал активное участие во всех субботниках, придерживал двери перед незнакомцами в магазинах, всегда и со всеми был неизменно вежлив и так далее.

Спустя семь лет после переезда братьев в город не стало их бабушки. Она умерла тихо, во сне. Возраст брал своё, управляться с хозяйством она уже не могла, последние годы Клаэс полностью обеспечивал её лучшими продуктами и очень просил перебраться к ним, уж нашлось бы место, и ему бы так даже было спокойнее, ведь она могла бы присматривать за Нэми. Но Ида наотрез отказывалась. Она хотела умереть в привычной обстановке, на земле, ставшей ей родной.

Нэми окончательно пал духом. То есть — вообще не трезвел. А у Клаэса не было времени унывать. Он старался уберечь брата от петли (потому как сомневался в здравости его рассудка) или непреднамеренной, нелепой кончины в результате какого-либо несчастного случая. Нэми и так совсем за собой не следил, это по мере сил приходилось делать Клаэсу. Он всегда был покрыт синяками и ссадинами разнообразных масштабов, и не обязательно от того, что кто-то в очередной раз решил проучить его за хамство. Нэми, казалось бы, существовал в каком-то собственном измерении, очень часто и надолго выпадая из реальности, забывал поесть, постоянно спотыкался, потому что не смотрел под ноги, врезался в углы мебели и дверные косяки, а сколько раз его едва не сшиб автомобиль во время переправы через дорогу — не сосчитать. Забота о брате не очень-то и обременяла Клаэса, она не давала ему зацикливаться на прочих жизненных неурядицах, этого впоследствии сильно не хватало. На том месте, где всегда был Нэми — теперь зияла разъедающая здоровые секторы сознания пустота.

Спустя два года после смерти бабушки, в возрасте тридцати двух лет Нэми Андер покинул этот бренный и столь ненавистный ему мир.