13. ИГОРЬ.

— Пойдём, — обращается Иероним к Клаэсу. — Игорю нужно отдохнуть.

— Нет, — протестует больной, — пусть посидит со мной немного. Мне ужасно скучно, тошно и мерзко.

— Хорошо. Если Клаэс не против, конечно.

— Не против. — Тихо отзывается Клаэс.

Иероним окидывает обоих анализирующим прощальным взглядом и удаляется, прикрыв за собой дверь.

— Ну, что ж, — начинает Игорь, — теперь, когда ты увидел и познал чуть больше — мне будет проще вести с тобой беседу. Задания не всегда одинаковые, они редко повторяются. Их придумывают на Базе. Иногда велят предсказывать температуру воздуха на неделю вперёд. Могут показывать фотки людей и заставлять искать их по территории всего земного шара. Несколько раз папуля приносил в лабораторию разных зверьков, кроликов в клетках, например. Задача заключалась в нанесении силой мысли максимального вреда другому живому существу вплоть до умерщвления. Никто из нас так ни одного и не убил, сил не хватало. Лично мне удавалось доводить несчастную зверюгу только до паралича… Пострадавших потом милосердно усыпляют. На Базе содержат ребят, для которых это не проблема. Они могут вызвать спонтанную остановку сердца у человека, находящегося на другом конце земли, просто взглянув на его фотографию. Иногда образцы умирают вместе со своими жертвами в процессе расправы. Думаю, наша убийца вполне могла бы казнить людей одного за другим по щелчку пальцев, но предпочитает обыгрывать каждую смерть с индивидуальным подходом… То, что мы переживаем раз в неделю по четвергам — для заключённых Базы является неотъемлемой частью ежедневного быта. Обручи на их головах находятся постоянно, их никогда не снимают, чтобы исключить вероятность дистанционного неконтролируемого общения между соседями по камерам. Волосы всем сбривают наголо для удобства. Можешь представить себе такое? Каждая твоя мысль, каждое движение находится под пристальным наблюдением нескольких десятков посторонних человек. Одна из стен камеры полностью прозрачная со стороны наблюдателей. Сами заключённые их не видят, только чувствуют. Кормят и в туалет водят по расписанию. Тем, кто от еды отказывается, принудительно вводят питательные вещества внутривенно, чтобы поддерживать функционирование организма. Подъём и отбой тоже нормированный. Сон необходим точно так же, как пища, потому нежелающие засыпать в положенное время получают снотворное. В промежутках заключённые проходят разные тесты в зависимости от персональных способностей. На улицу не выпускают даже за примерное поведение… Это ведь вроде как и не жизнь, правда? Те, кто попадает на базу в раннем возрасте, более покладисты, они практически полностью лишены воли, потому что знают лишь строгость и жестокие наказания. Если Образец до этого довольно продолжительное время жил на свободе, то приручить его значительно сложнее. Случается так, что заложник намеренно доводит себя до критического истощения вопреки насильственно поступающему питанию. Некоторые из нас могут убить себя силой воли, так сказать.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Из памяти более низких рангом подчинённых папули, которые иногда приезжают сюда по каким-то делам. В их головах нет глушилок. Я никак не могу понять, почему ты так спокоен. Совсем ничего не напрягает? Ах, ну да, ты провёл тут несколько дней, а я большую часть жизни. Наш папочка в самом деле кажется тебе добрячком? Ты точно внимательно слушал меня? Может быть, твоё мнение изменится после парочки кроликов или крыс, которых тебе прикажут убить. Хотя, учитывая твой Коэффициент, смею предположить, что тебе сразу поручат людей. Твои морально этические принципы никого не волнуют, понимаешь? Всем наплевать, и папуле — тоже. Тебя просто используют, как половую тряпку, и выжмут до последней капельки!

Игорь нервным, нескоординированным движением задирает левый рукав чёрного свитера, наглядно демонстрируя Клаэсу длинный и широкий, но уже не очень контрастно выделяющий на бледной коже шрам не поперёк, а вдоль вен. Чуть выше шрама, на сгибе локтя закреплён катетер для инъекций, иногда его не вынимают по несколько недель, ведь лекарства для поддержания подобия жизни необходимы Игорю регулярно, и на его руках буквально не было бы живого места из-за многочисленных уколов.

— Первый раз я отчётливо осознал свою обречённость в четырнадцать. Я надеялся, что успею, но нет, папулю разбудил среди ночи сигнал тревоги, исходящий от моего браслета на ноге. Даже если бы его не было дома — Артурчик-то всегда здесь. Он — верный папулин паж. Иероним давно обучил его оказанию экстренной помощи при любых чрезвычайных ситуациях. Потом, через пару лет, мне начали давать снотворное, без него я не мог заснуть, а я копил таблетки, ведь давали по одной, специально врал, что оно мне необходимо. Когда их набралось около двадцати — съел все разом. Конечно же, меня спасли. Позже я пытался повеситься во дворе, но навыка не хватило. Я надеялся, что сломаю себе шею, но в итоге меня снова откачали… А недавно папуля пригрозил, что если я не перестану предпринимать попытки отойти в мир иной, то он отправит меня на базу. Вряд ли он и в самом деле так поступил бы, но мне не хочется проверять.

Игорь умолкает. Его пыл поутих, эти эмоции отняли последние его силы, и теперь Клаэс почувствовал, что его собеседник сожалеет о бесконтрольно извергнувшемся наружу чрезмерном откровении.

— Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Снова начался дождь. Вскоре Игорь заснул, но Клаэс оставался в его комнате, удобно расположившись в кресле возле кровати. Давно забытое ощущение абсолютного покоя захлестнуло его приятной, тёплой волной. Он всегда любил пасмурную погоду, особенно в детстве. В такие дни удавалось отдохнуть от бесконечных дел по хозяйству, а бабушка не отпускала Нэми в лес. Ида заводила механический проигрыватель, ставила какую-нибудь старую музыкальную пластинку и садилась вязать. По оконным стёклам барабанил дождь, где-то вдалеке раздавались приглушённые раскаты грома, дрова потрескивали в печке. Клаэс и Нэми располагались на коврике перед ней и вместе лепили из пластилина или рисовали что-нибудь. Брат занимался этим безрадостно, казалось, что всё ему в тягость, но иногда маленькому Клаэсу всё же удавалось заставить его улыбнуться.

Вдруг до слуха Клаэса доносится пронзительный младенческий плач. Звук приближается, пока не становится ясно, что исходит он из прихожей. Клаэс откладывает альбом для рисования и фломастеры, спрыгивает с кровати и крадётся туда. Обстановка знакома и приятна ему, он вырос здесь, ему нравится большая, красивая квартира, которая принадлежит папе. Сам папа нравится ему чуть меньше… Придерживаясь ладошками за дверной косяк, Клаэс выглядывает из-за угла, стараясь оставаться незамеченным. В прихожей включается свет. Лишь тогда Клаэс осознаёт, что наблюдает за происходящим глазами пятилетнего Нэми. Мама разувается. Она выглядит очень счастливой, но уставшей. Рядом стоит папа, и всё же его не удаётся рассмотреть. Нэми заблокировал воспоминания о нём, он желал бы и вовсе удалить их подчистую, но не вышло. Отец фигурирует в них обезличенным. Он держит в руках кричащий кулёчек, обёрнутый цветастой простынкой.

Мамы не было дома четыре дня, но Нэми не переживал, уже тогда примерно представляя, откуда берутся дети. Ему вообще слишком многое известно. Нэми знал о том, что у него появится братик ещё до того, как Клаэс был зачат, но теперь, впервые увидев его, испугался.

— Нэми, мой милый мышонок! — Радостно восклицает мама, заметив старшего сына.

Она зовёт его так, потому что для ребёнка своих лет Нэми исключительно тихий, никогда не плачет, не капризничает и старается не привлекать к себе внимания. Даже по квартире он передвигается бесшумно, будто крадучись и чего-то остерегаясь. Папа очень любит и Нэми, и маму, но отличается от них. Они превосходят его, и папа это понимает. Он часто разговаривает с Нэми, но не так, как отцам принято общаться с детьми. Папа что-нибудь загадывает или прячет, а сына просит найти. Порой задачки становятся слишком сложными. Маме это не нравится, она часто ругается с папой. Сам Нэми не против, но удовольствия ему такие «развлечения» не доставляют. Он относится к папе с некоторым недоверием, как и тот к нему. Между ними царит дружелюбная осторожность, оба соблюдают определённые правила и семейные формальности, но порой Нэми думает, что без папы было бы лучше.

Мама забирает Клаэса из рук отца и опускается перед Нэми на колени, чтобы он имел возможность посмотреть на младенца.

— Это твой братик. Его зовут Клаэс. Хочешь подержать?

Нэми испуганно мотает головой и отстраняется, а мама умилённо смеётся.

— Чего ты боишься?

— Он такой маленький…

— Ты тоже таким был. Не переживай, ничего страшного не случится. Ты же будешь помогать мне заботиться о нём, правда?

Нэми затаивает дыхание и напрягается всем телом, когда кричащий свёрток оказывается в его руках. Глазки Клаэса закрыты, он недовольно морщится, но плакать вдруг перестаёт. Глядя на него, Нэми ощущает нечто странное. Сердце в груди начинает щемить от необъяснимой тоски. Он знает, что родиться — не такое уж великое счастье. В основном существование заключается в бессмысленном преодолении трудностей разной степени сложности. Не имеет значения, насколько успешно у тебя это будет получаться, ведь итог у всех один. Мир требователен и безжалостен. Каждое создание на земле неизбежно обречено на страдания при жизни и смерть в муках. Держа Клаэса на руках, Нэми почувствовал, что этому ничего не подозревающему малышу сулит безрадостная и тяжёлая судьба, которую никто не сможет облегчить. В критические моменты никого не будет рядом с ним, чтобы утешить. Он не знал наверняка, что конкретно предстоит пережить его младшему брату, но явственно ощутил сильное горе и глубочайшую печаль.

Когда Нэми поднимает взгляд на маму — в его глазах стоят слёзы.

— Мышонок, ты что? — Мама настораживается и хочет забрать Клаэса, но Нэми вдруг отступает вместе с ним, не пожелав отдавать. — Почему ты плачешь? Скажи мне, не бойся.

Клаэс просыпается от раската грома. Неожиданно для самого себя он всё же умудрился задремать, причём в сидячем положении. Или же это был не сон, а одна из форм транса. Во многом ещё только предстояло научиться видеть разницу. На колени Клаэса с его подбородка срывается несколько прозрачных капель. Пока ещё толком не отошедший от дрёмы, плохо соображающий Андер проводит пальцами по щеке и чувствует на ней влагу. Он плакал вместе с Нэми. Таким образом к нему возвращается эпизодическая память предшествующих поколений. Он читал об этом в тетрадях — самые сильные эмоциональные переживания предков, знания и навыки зачастую частично передаются на генетическом уровне вместе с ДНК. Возможность собрать хотя бы какие-нибудь сведения о своей семье кажется Клаэсу самой положительной и приятной из всех прочих способностей.

Внезапно возникает навязчивое желание заглянуть внутрь Игоря, узнать о самых сильных его страхах, о пережитых потрясениях, увидеть его настоящего, без хитрой театральной ухмылочки. Клаэс знает, что не причинит подглядыванием никакого вреда, если объект наблюдения не станет сопротивляться. Сейчас Игорь не смог бы воспрепятствовать этому даже при желании, он слишком ослаб.

Раздаётся тихий стук в дверь. Игорь сонно хмурится и приоткрывает один глаз. В комнату заглядывает Марина.

— Как ты? — С искренним сочувствием спрашивает она у Игоря.

— Бывало лучше, бывало хуже… — Лениво отзывается он, трёт кулаками заспанные глаза и зевает.

— Пора ужинать. На вас накрывать?

— А что там у нас сегодня в меню? — Всё тем же меланхоличным, будничным тоном спрашивает Игорь, как если бы обращался сейчас к своей супруге, с которой прожил четверть века.

— Овощной салат и запеканка из телятины, — отвечает девушка с идентичной интонацией.

В этот момент Клаэс как-то особенно ясно осознаёт всю их обречённость. Они живут здесь будто в бесконечной временной петле и ограничены её нерушимыми рамками. Можно сколь угодно долго бунтовать, выражать недовольство, раз за разом оказываться на пределе своих психических и физических возможностей, но в конечном счёте обстоятельства вынудят примириться с отведённой тебе долей, ты спустишься к столу и займёшь место среди виртуозов притворства, убеждающих самих себя и ближнего своего в том, что всё нормально.

— Неплохо. Запеканки у тебя получаются шикарные, я не могу это пропустить. Принесёшь мне сюда мою порцию, я сам пока вряд ли встану. Клаэс, я настоятельно рекомендую и тебе попробовать.

Во время ужина Иероним казался Клаэсу подавленным, периодически Андер ловил на себе его сосредоточенный взгляд, будто бы Штольберг хотел обратиться к нему, но по какой-то причине не решался этого сделать.

Вернувшись в свою спальню, Клаэс застал там всё то же полчище крыс, но разбираться с ними не было желания. Грызуны вели себя прилично, ничего не испортили и пределов комнаты не покидали. Уже засыпая, Клаэс вновь стал думать об Игоре, о спортивном зале, где он играл в футбол, о его друзьях из детского дома. Их, оказывается, было очень много. И ровесники, и старшие ребята, и воспитатели любили Игоря, он к каждому умел найти подход и расположить к себе. Мальчик рос общительным, дружелюбным и амбициозным. Его шутки всегда были самыми смешными, идеи для игр — самыми интересными. С раннего детства Игорь понимал, что он отличается от всех остальных, но сумел полностью взять под контроль особенности своего мышления, и использовал их в личных интересах. Он никогда никому не вредил, не пакостил и не увлекался слишком сильно умением манипулировать, лишь самую чуточку регулируя настройку чужих симпатий по отношению к себе. Игорь обозначил чёткие границы, которые не стоит пересекать, и в минимальной мере способствовал обеспечению комфортного существования в социуме. Он понимал, что никто другой о нём не позаботиться. Мама умерла при родах, бабушка уже была очень старенькой и не смогла бы забрать к себе, а вскоре умерла. От неё даже осталась ныне принадлежащая Игорю квартира где-то в Саратове. Об отце он так ничего и не узнал, хотя пытался в последствие сделать это, долго рассматривая мамину фотографию в надежде увидеть что-то через неё. Вполне вероятно, что отец и не догадывался о его существовании, их связь с мамой была непродолжительной и ни к чему не обязывающей. Но Игорь вполне довольствовался и детдомовской жизнью. Не всегда удавалось наесться досыта, одежда зачастую доставалась не по размеру, зато у него был авторитет среди сотоварищей по сиротской доле. До семи лет он считал себя счастливым и свободным, впереди были сказочные перспективы, он мог бы стать кем угодно и в любой сфере достиг бы успеха, если бы того пожелал. Игорь мечтал поскорее повзрослеть, обрести самостоятельность и независимость, путешествовать, пробовать себя в разных профессиях, знакомиться с новыми людьми, влюбиться… Но однажды директор приюта пригласил его к себе и сообщил, что он выбран неким человеком для усыновления. Сама по себе подобная новость не огорчала Игоря, он прижился бы в любой семье и убедил бы полюбить себя, но при первой встрече со Штольбергом ему всё стало понятно. Все надежды на будущее рухнули.

Сперва Игорь отказывался верить, что уже никогда и ничего не увидит кроме владений Иеронима. Он не мог принять участь домашнего питомца, пытался сбегать, перелазил забор, раздирая ноги и руки о колючую проволоку. Потом Игорь злился, скандалил и проклинал своего похитителя, даже лез на него с кулаками, пинался и угрожал зарезать Иеронима во сне. Вскоре бессильная ярость его поутихла, он пытался торговаться, обещая вести себя примерно, если его хотя бы иногда будут выпускать прогуляться в город, но это категорически запрещалось правилами содержания Образцов. Затем был затяжной период крайней степени депрессии, сильно подорвавшей его и без того слабое здоровье. Он не вставал с кровати, ни с кем не контактировал, отказывался от еды и воды, надеясь уморить себя голодом, но и из этого ничего не вышло. Со временем Игорь смирился и стал покладистым, но гнев его никуда не делся, он лишь сделался безмолвен и уже не проявлял себя публично. Он презирал Марину, Артура и Надю за их покорность, а Штольберга ненавидел, сознавая при этом, что созданные им условия вполне терпимы в сравнении с теми, в которых оказывается преобладающее количество Образцов.

Душа Игоря полна противоречий. Он и сам порой не знает, как к себе относиться. Иногда собственные помыслы страшат его. Если бы его действия не были ограничены пристальным надзором Штольберга — неизвестно, что он натворил бы на пике своих возможностей. Игорь не очень-то осуждает действия убийцы и по большей части считает его своим единомышленником, гипотетическим союзником и надеждой на вызволение из плена. Он, впрочем, и не старается это скрывать. Игорю не хотелось бы лишать кого-либо жизни, но в основном это связано с опасением за собственное здоровье. Он умеет оценивать риски. Несмотря на демонстративное нахальство, Игорь побаивается своего «отца», и это вполне разумно. Если тот вдруг решит сменить воспитательную тактику и от пряника перейдёт к кнуту — никто не остановит его. Игорь целиком и полностью принадлежит Штольбергу и Базе. Иероним на протяжении всей их совместной жизни ни разу не злоупотреблял своей властью. Углубившись в анализ их взаимоотношений, Клаэс всё же не увидел ни единого намёка на хотя бы малейшую симпатию к Иерониму со стороны Игоря. Если ему доведётся стать очевидцем смерти Штольберга — он не ощутит грусти. Где-то глубоко-глубоко в душе Игорь при этом испытает пассивную радость.

Клаэс расценивает это как тренировку. На этот раз не ощущает каких-либо негативных последствий от посещения чужого разума. Сердцебиение почти не участилось, даже голова не кружится. Сочтя себя готовым, он сосредотачивается на Емельяне Мечникове.

Детектив специально не засыпал, выкуривая сигареты одну за одной и каждые полчаса ставя на плиту турку с новой порцией кофе. Без коньяка на этот раз. Он хотел сохранить ясность мысли. Емельян был уверен, что Коля, где бы он сейчас не был, непременно предпримет очередную попытку связаться с ним, и ждал. Ближе к трём часам ночи начало непреодолимо клонить в сон. В итоге Мечников всё же утратил контроль над своим организмом и пересёк черту царствия Морфея. Он очутился в квартире Андреевых, на кухне. Было темно, но Емельян безошибочно узнавал обстановку. У окна стоял силуэт, в котором с трудом угадывались черты Коли.

— Ты настоящий? Или снишься мне?

— Я настоящий. И я вам снюсь, — спокойно отвечает Клаэс. — Вы вряд ли поймёте, но в разум спящего человека проще попасть.

— Выходит, я мешал тебе меня навестить, заставляя себя не спать?

— Ничего страшного.

— Ты мёртв?

— Нет.

— Я знал. А по официальной версии — мёртв. Ты в курсе?

— В курсе.

— Цепь существует? Ты сейчас там? Где это находится?

— Я не знаю, на Базе я ещё не был.

— База? Как ещё при тебе называли это место?

— Это не имеет значение. Я не для этого пришёл.

— Так где же ты?!

— Не нервничайте, пожалуйста, это мешает. Вы уже бывали там, где меня сейчас держат.

— Ты у Штольберга?

— Да. Но я очень прошу вас больше сюда не приходить, вы только подвергните себя опасности. Насколько я понимаю — Базы существуют не сами по себе, они связаны с правительством, их нельзя разоблачить или как-то воспрепятствовать. Вас просто убьют, как ненужного свидетеля. Вы же и сами это понимаете. Но вы можете мне помочь. Помните, я называл вам имя? Я забыл его. О ком я говорил?

— О Серафиме Лазаревой. Я узнал о ней всё, что мог. Она живёт здесь со своей матерью — Анастасией. Родом они из посёлка, я ездил туда, нашёл их старый дом, но он теперь принадлежит другим людям. Лазаревы продали его десять лет назад и переехали в город. Раньше с ними жила бабушка Серафимы, но она умерла за пару месяцев до переезда. Я поговорил с соседями. Близких друзей у семьи не было, но всё же мне удалось выяснить кое-что странное. Настя сбежала из дома в возрасте четырнадцати лет. Её мать на этой почве немного повредилась рассудком. А три года спустя Настя вернулась с новорождённой Серафимой на руках. Одной их соседке казалось, что это была не Настя, а другая девушка, выдававшая себя за неё, пусть и очень похожая.

— Серафима… — Задумчиво повторяет Клаэс имя, которое будто слышит впервые, и ничего не может вспомнить о его владелице. — Я встречался с ней. Это она убила моего брата, потому что он пытался помешать ей казнить людей. И меня она почти убила, я отказался ей содействовать. Подумайте о ней. Я должен увидеть её лицо.

Емельяну не приходится лишний раз объяснять что-либо, он в нужной мере сконцентрирован и в то же время расслаблен, чувствовать его легко. Он накануне заезжал в школу, в которой учится Серафима, и наблюдал за её классом, занимающимся физкультурой на спортивной площадке во дворе. Среди нескольких десятков подростков Клаэс осознанно выделяет черноволосую худенькую девочку, играющую в волейбол. Она оборачивается к нему, и реальность вдруг искажается, вместо лица девочки Андер видит нечёткий овал ряби серых телевизионных помех. В следующее мгновение изображение полностью поглощает тьма, а из неё выныривает пара чёрных когтистых рук и мёртвой хваткой вцепляется в горло Клаэса. Он слышит свой сдавленный, хрипящий стон и чувствует, что задыхается. Острые когти вонзаются в его шею.

— Проснись!

Кто-то несколько раз сильно хлещет его по щекам. Клаэс распахивает глаза и, хватаясь за грудь, делает жадный глубокий вдох. Всё тело его содрогается, будто при сильном ознобе. Рядом, на кровати сидит нависший над ним Игорь и трясёт Клаэса за плечи. Он уже заносит руку для очередной пощёчины, но Андер перехватывает его тонкое запястье.

— Что случилось?! — Игорь выглядит встревоженным. — Ты видел её?!

— Можно сказать, что нет. А вот она, кажется, почувствовала, что я думаю о ней и заметила меня...

— Не страшно, пока ты здесь — ей всё равно до тебя не добраться. Вообще ничего не рассмотрел?

Клаэс пытается приподняться, но зря. Сильнейший приступ мигрени едва не лишает его сознание. Он морщится, скрипя зубами от невыносимой боли, и трёт виски. Игорь говорит ещё что-то и снова трясёт за плечи, но Андер уже не слышит его. В ушах поднимается гул, заглушающий все прочие звуки, а потом чья-то ладошка вдруг нежно касается его лба, и агония начинает плавно отступать. Открыв глаза, сфокусироваться удаётся не сразу. Сперва Клаэс видит лишь смутное огненное пятно, похожее на полыхающую спичку. Моргнув несколько раз и поморщившись в недоумении, Андер узнаёт взлохмаченную рыжеволосую Надю, принявшую более чёткие очертания. Девочка стоит на коленках на его кровати и плотно прижимает свои ладошки к его лбу, положив одну на другую. Рядом стоит в серьёз обеспокоенный Игорь и, не вмешиваясь, наблюдает. Мигрень проходит окончательно. Серьёзная Надя вздыхает с облегчением и удовлетворением, отстраняется немного и разминает пальчики.

— Ты с нами? — Осторожно уточняет Игорь. — Слышишь меня?

— Да. — Клаэс смотрит на Надю с благоговением. — Спасибо.

Надя помогла ему не из сочувствия. Приступ длился дольше, чем показалось Клаэсу. На пороге его спальни успел появиться Штольберг в махровом халате, это он попросил Надю помочь. Его наручные часы сигналом тревоги уведомили о критическом состоянии Клаэса. Девочка способна снимать внутренние болевые ощущения, но навык её далёк от совершенства. В её власти устранить мигрень, зубную боль или поспособствовать ускоренной регенерации небольшой гематомы. Это мелочь в сравнении с глобальной перспективой данной отрасли. Есть те, кто обладает даром почти мгновенно останавливать кровотечение, расщеплять раковую опухоль, не касаясь её, сращивать раздробленные кости, восстанавливать зрение у слепых и так далее. В тени коридора, за спиной Иеронима Клаэс вновь видит уже знакомую ему старушку. Она как-то связана с Надей, вероятно, это её бабушка, но жива женщина на данный момент или уже нет — понять не удаётся. Старушка смотрит на Клаэса без опасений, с пониманием и сочувствием. Она подносит указательный палец к своим губам, тем самым давая понять, что Андеру не стоит никому о ней рассказывать.

— Ты в порядке? — Сонный, взъерошенный Штольберг выглядит непривычно домашним без костюма, даже лицо его изменилось, смягчившись, и теперь явственно выражает естественную взволнованность.

— Я не увидел её. — Виновато говорит Клаэс.

— Попытайся позже, но предупреди заранее, чтобы мы были рядом на тот случай, если потребуется помощь. Ты не должен справляться со всем в одиночку.