XVI Искушение

…грудь у нее была почти обнажена и, хотя девушка

мгновенно набросила на плечи платок, алчный взор

мой успел уловить чересчур много; я онемел, неведомые

доселе чувства заклокотали во мне, разгоряченная кровь

стремительно понеслась по жилам, я слышал биение своего

пульса.

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Сегодня вечером, полна истомы нежной,

Луна не может спать; не так ли в забытьи

Лаская контуры грудей рукой небрежной,

Томится девушка, тоскуя о любви.

Шарль Бодлер «Печаль луны»

Так бежал он через поля до самого вечера. Это бегство

от природы, от жизни, от самого себя, от человека, от бога,

от всего длилось весь день.

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

Весь день Бланш, трепеща от нетерпения, не могла дождаться вечера, чтобы поскорее продолжить мучительное и сладостное путешествие в прошлое своего учителя.

Она была рада, что не сможет увидеть брата Жозефа целую неделю. В замке шли шумные и хлопотливые приготовления к празднику Рождества. Мадам Жанна затеяла большую уборку в старых и пыльных залах, и слуги то и дело сновали по комнатам с тряпками и ведрами в руках. В монастыре тоже готовились к великому празднику, и по этому случаю сеньор де Сюрмон отпустил Жозефа в обитель на целую неделю.

В другое время эти несколько дней могли показаться Бланш вечностью. Она хотела видеть сарацина каждое мгновенье, потому что ей казалось, что он принес в их мрачный замок дивный и яркий свет своей страны. А еще потому, что он невольно занял в ее воображении место великого Саладина, и все ее восторженные мысли устремились теперь к строгому и суровому учителю.

Но сейчас она не смогла бы встретиться с ним без глубокого волнения. Она не смогла бы посмотреть Жозефу в глаза. Ей нужно было знать, чем закончится всецело захвативший ее душу рассказ. Бланш мучительно боялась встретить там что-нибудь такое, что могло бы разрушить ее пламенные грезы и мечты о сарацине. Ей невыносимо было думать, что этот мрачный человек виновен в преступлениях, которые навсегда могли бы отвратить от него ее чуткую душу. Воображая себе ужасные деяния и тяжкие грехи, о которых он говорил, Бланш уже заранее с жаром искала им тысячу оправданий…

Страницы, прочитанные ею вчера, вызвали у девушки только восторг и сильнейшее сочувствие. Сказочное повествование сарацина о далеком и прекрасном Аль-Андалусе погрузило Бланш в чарующие и яркие грезы. А правдивый рассказ о его первых, детских несчастьях и презрении окружающих людей вызвал у нее горячую жалость, глубокое сострадание и пылкое желание утешить юного Юсуфа в его наивных горестях.

Наконец, короткий зимний день начал клониться к закату, и Бланш с замирающим сердцем бросилась к себе в комнату и затворилась там с пылким желанием продолжить прерванное чтение. Она торопливо отыскала место, на котором остановилась вчера, и снова погрузилась в волшебный мир, созданный воображением сарацина:

«Среди всеобщего презрения и редких радостей, подаренных мне судьбой, проходили юные годы моей жизни. Поглощенный глубокими книгами отца Франсуа, пылкими рассказами моей матери и, сильнее всего, своими безумными набросками, я даже не заметил, как из восторженного ребенка превратился во взрослого мужчину.

Несмотря на то, что мне уже довелось столкнуться с несправедливостью и жестокостью мира, я все еще был полон светлых надежд и не лишился доверия к людям. Моя наивная, полудетская душа всегда была открыта для глубокой любви, тихих радостей и спокойного счастья.

Пока никто не будил скрытое во мне опасное чудовище, оно мирно дремало где-то в затаенных глубинах моего существа. Почти ничто в моем поведении не отличало меня от других людей. Иногда я думаю, если бы судьба моя сложилась иначе, и меня не постигли такие мучительные и страшные удары, быть может, разрушительная сила, затаившаяся в моей душе, никогда бы не вырвалась наружу, и я смог бы даже прожить счастливую и безмятежную жизнь… Но зачем я пытаюсь обмануть себя этими пустыми, напрасными мечтами? Безмятежная жизнь невозможна для того, кто сам носит в себе бурю!

Но в те светлые и радостные годы мое сердце все еще было полно любви и самых добрых намерений. Как я уже говорил, военные походы внушали мне отвращение. И я надеялся провести всю свою жизнь наедине с моими причудливыми рисунками. Я хотел посвятить все свои свободные часы служению моей дорогой матери и отцу Франсуа, и трепетной заботе о них. Я горячо жаждал отдать им долг любви, которой они щедро одарили меня в детстве. Ради них я сдерживал свой необузданный нрав и дикие порывы. Я хотел видеть их счастливыми и довольными моим ровным и спокойным поведением. В те дни мне часто казалось, что я жил лишь для того, чтобы застегивать браслеты на руках моей матери, подавать книги отцу Франсуа, терпеливо ухаживать за ними, если кому-то из них случалось заболеть и вызывать на их добрых лицах лучезарные улыбки.

Семья моего дяди продолжала по-прежнему иногда гостить у нас в замке. И если за это время я стал уже взрослым, то пролетевшие годы превратили во взрослых людей и моих надменных кузена и кузину.

Робер де Сойе продолжал блистать изяществом, холодностью и надменностью. Льдом и великолепной красотой сверкала и Сесиль, превратившаяся в роскошную и яркую даму.

Кузен продолжал относиться ко мне насмешливо и презрительно. Но какая чудесная и невообразимая перемена совершилась с Сесиль! При встречах со мной вся она лучилась любезностью и доброжелательством. Она разговаривала со мной мягким и приятным тоном, смотрела с нежностью и слушала с глубоким интересом. Кузина часто просила меня показать ей мои новые рисунки, и всякий раз подолгу рассматривала и с воодушевлением хвалила их.

Мы стали проводить вместе много времени. Она просила почитать ей искусные, красивые стихи или рассказать что-нибудь увлекательное. Часто во время чтения она склонялась ко мне так близко, что ее рыжие волосы касались моей щеки, и я чувствовал ее легкое, теплое дыхание…

Мне нелегко было находиться в обществе манерной и изящной Сесиль. Все женщины, кроме моей матери, которых мне доводилось встречать, избегали и боялись меня, и я не имел возможности узнать их близко. Поэтому рядом с кузиной я чувствовал неловкость и стеснение, но не смел прямо сказать ей, что меня тяготит ее общество.

Удивительно, но она, казалось, не замечала ни моей неловкости, ни кратких ответов, ни моего смятения. Я не находил себе места, а она, напротив, хотела быть ко мне еще ближе…

Однажды, когда отец с дядей уехали на охоту, мы с Сесиль сидели на полу у меня в комнате, и я читал ей страстные творения трубадуров, а она задумчиво слушала, подперев голову изящной, тонкой рукой. Лихорадочно переворачивая страницы, я читал, не поднимая глаз на свою очаровательную кузину. Мне попалось прекрасное и прочувствованное стихотворение Конона де Бетюна, где отправляющийся в поход рыцарь трогательно и печально прощается со своей возлюбленной:

Увы! Любовь, зачем ты мне велела

В последний раз переступить порог

Прекраснейшей, которая умела

Так много лет держать меня у ног!

Но вот настал разлуки нашей срок…

Что говорю? Уходит только тело,

Его призвал к себе на службу Бог,

А сердце ей принадлежит всецело.

Не успел я дочитать последнюю строчку, как ощутил у себя на плече тяжесть склоненной головы Сесиль.

— Как красиво сказано, — мечтательно произнесла она, глядя в растворенное окно. — Ведь правда, Жозеф, любить — это так прекрасно!

Мной овладело странное, мучительное волнение.

— Я ничего не знаю об этом, — резко ответил я, пытаясь осторожно высвободить плечо из-под ее головы.

Тогда она внезапно выпрямилась и быстро, как будто нечаянно, поцеловала меня в губы! Потрясенный, я смотрел на кузину широко раскрытыми от удивления и едва ли не от страха глазами. Видя, что я замер в неподвижности, она повторила свою попытку.

Не знаю, что случилось со мной в это странное мгновенье, но ее поцелуи разбудили во мне тайный, неведомый жар. Сладкий, густой туман заволок мои мысли, я почувствовал, что задыхаюсь и впился в ее накрашенные губы неистовым, безумным поцелуем… Потом я резко дернул Сесиль к себе и изо всех сил сжал ее в объятиях…

Увы, как описать то, что произошло дальше! Никогда я не думал, что минутные, пылкие порывы ведут к таким необдуманным и непростительным поступкам. Охваченный внезапно вспыхнувшей страстью, я очнулся лишь тогда, когда ужасного и тяжкого греха уже нельзя было исправить!»

На этом месте Бланш отложила записки. Она не могла читать дальше. Ее охватили противоречивые чувства, в которых она никак не могла разобраться… Так значит брат Жозеф знал, что такое тот страшный грех, которым ее всегда пугали! Значит ему довелось испытать то, что бывает между мужчиной и женщиной… Да и как могло быть иначе? Хоть он и был монахом, но все-таки он был взрослым мужчиной. А раз так, то ему были знакомы те жгучие и страшные тайны, о которых Бланш не смела и думать. Лишь глубокой, темной ночью, когда она мечтала о Саладине, ее охватывало смутное желание крепко прижаться к своему государю и повелителю, вдохновенному безумцу и мужественному защитнику. Ее и пугал, и манил темный грех, о котором писал сарацин.

Но сейчас ей не было никакого дела до всего этого. Не было дела до его греха. Она думала только о том, что он целовал и сжимал в объятиях другую женщину. Баронессу де Кистель. И от этого она в отчаянии кусала губы, а в груди что-то больно и мучительно сжималось… О, тот, кто полностью завладел ее мыслями, тот, кто занял место Саладина в ее пылких, чарующих снах, когда-то осыпал поцелуями и ласками чужую, незнакомую женщину! Ей достались бессвязные слова любви и жаркие объятья!

Дрожа от волнения и обиды, Бланш упала на постель. В это мгновенье ей казалось, что она отдала бы жизнь за единственный любящий взгляд своего учителя! Но на что ей было надеяться, бедной, жалкой, презираемой девчонке… У нее не было и доли красоты и блеска прекрасной баронессы!

Бланш рассеянно провела рукой по своим пылающим губам и нервно вздымавшейся груди. Неужели ей не суждено никогда в жизни услышать пылких слов любви, обращенных к ней? Неужели не суждено ощутить на своей коже жестоких, страстных поцелуев? Неужели никогда не наступит день, когда она станет для другого человека дороже всех сокровищ мира?.. Или ее трепетное горячее сердце навеки будет заключено в мрачную и горькую тюрьму одиночества?..

Но эти безумные мысли ведут к гибели и страшному позору!

Долго лежала она в немом отчаянии и адской тоске по недостижимому счастью, пока, наконец, не нашла в себе силы продолжить чтение:

«Сесиль скоро покинула меня. Я остался в комнате один, разбитый и растерянный. Что я натворил?! Как легко и жестоко я погубил жизнь невинной девушки! Вовеки не будет мне за это прощения… Но что теперь делать? Нужно вернуть ее и сказать, что я сделаю все, чтобы искупить свою вину! Все, чего бы она не попросила…

Я немного привел в порядок свою одежду и отправился на поиски Сесиль. В соседней зале я услышал голоса. Один голос принадлежал кузине, второй — Роберу.

— Что это с тобой, сестрица? — насмешливо спрашивал он. — Что за жалкий вид? Какой дикарь превратил твое пышное платье в бесполезные лохмотья?

— Оставь меня в покое, — тихо, но жестко прошептала она.

Она стояла у стола и жадно пила вино. Красная капля катилась по ее подбородку.

— Да нет же, ответь мне! — продолжал настаивать брат.

Она допила вино. Поставила стакан на стол и повернулась к Роберу. Ее лицо было ужасно бледным и неподвижным.

— Ты хочешь знать? Ну хорошо. Это сделал сарацин. И теперь я буду его женой. Волчье Логово будет принадлежать нам. Тебе и отцу. Ради этого я готова на все. Нас лишили законных прав на долю наследства от этих земель. Но мы вернем его, даже если мне придется для этого спуститься в ад! Робер, разве я могу позволить, чтобы отец выпрашивал нашу долю у проклятого дяди, точно голодный пес кость с хозяйского стола! Какое отвратительное унижение! Мне больно смотреть, что тебя, моего любимого брата, лишили его законных прав! Мое сердце обливается кровью!

— Но почему этот поганый неверный? — удивленно спросил кузен.

— Потому что у меня не было другого выхода. Матье уже обручен. Оставался только он. Теперь он женится на мне.

— И как ты собираешься жить с этим чудовищем под одной крышей? — произнес он так, словно речь шла о диком звере.

— Не знаю! — резко крикнула Сесиль. — Но я знаю одно. Как только мы поженимся, я больше не позволю ему и пальцем притронуться ко мне! У него повадки дикого животного, а не человека! Я хотела бы забыть его хищные поцелуи, как уродливый кошмар!

В эту минуту она обернулась и громко вскрикнула. Она увидела в дверях меня. Должно быть, мое лицо было ужасно, ибо она в страхе отшатнулась. Не желая слышать больше ни единого слова, я, как безумный, бросился прочь из комнаты.

Я не помню лестниц, по которым я несся, спотыкаясь через каждую ступеньку. Я не помню, как пробежал через двор и оказался далеко за пределами замка. Когда я очнулся, то был уже в темном, прохладном лесу, среди высоких дубов и густого, колючего кустарника.

Только тут страшная буря моих чувств вырвалась наружу! Я рыдал, издавал дикие вопли, катался по земле, бился головой о стволы деревьев… Я был одержим одним единственным желанием: содрать с себя кожу, изуродовать себя, разорвать в клочья, уничтожить каждую частичку моего ненавистного существа, которое причиняло мне такую ужасную боль! Я хотел, чтобы ни капли меня не могло остаться в этом проклятом мире!

Какое несчастье! Неужели я обречен всю свою жизнь внушать отвращение женщинам, да и вообще всем людям?! Неужели настанет день, когда ни единое существо не обратиться ко мне с ласковым словом?! В чем моя вина? Только в том, что я родился в стране, где у людей смуглые лица?! Как это нечеловечески жестоко!

Проклятая Сесиль! Зачем она так поступила со мной?! Зачем причинила мне такую страшную боль?! Разве я просил ее лживых поцелуев?! Разве добивался ее холодного тела?! Разве мне нужно было ее ледяное сердце, которое умеет только ненавидеть, но никогда не узнает, что такое любовь!

Не узнаю и я. Не хочу этого знать! Мне не вынести больше этой жуткой боли и нестерпимых страданий!»

Бланш бросила листы на пол. Она захлебывалась слезами. Она ненавидела баронессу де Кистель! Ее сердце разрывалось от боли за несчастного Юсуфа. Если бы сарацин был сейчас здесь, она кинулась бы к нему с бессвязными словами утешения. Она гладила и сжимала бы его руки, изо всех сил стараясь залечить его старые душевные раны…

Немного успокоившись, девушка стала собирать листы с пола и, найдя нужную страницу, принялась читать дальше:

«Тем временем, наступил вечер. В лесу стало темно и холодно. Мое отчаяние начало понемногу слабеть. Наблюдая за собой в течение жизни, я заметил, что все приступы моего странного безумия имели одну общую особенность. Они были нестерпимыми в самом начале. В первое мгновенье моим чувствам был нужен хоть какой-нибудь выход. Я жаждал безудержно предаться горю, покалечить себя, поверить в то, что я убью себя… Я хотел думать, что все кончено, что следующий миг не наступит. Мне необходима была эта иллюзия, чтобы пережить свою жестокую боль. После первых, бурных проявлений моего горя мне становилось легче. Я терял силы и впадал в полусонное, туманное состояние, в котором уже ничего не трогало и не мучило меня.

Именно с таким ощущением я поднялся с земли и медленно пошел обратно в замок. Я тихо вошел в комнату матери, не желая будить ее, и без сил опустился на пол. Но она не спала. Она подошла ко мне со свечой в руке. Пламя осветило мое лицо, и она громко вскрикнула. Мать крепко обняла меня и помогла лечь в постель.

— О, мой бедный, мой любимый Юсуф! — шептала она, прижимая к груди мои руки. — Какая злая женщина довела тебя до этого?

Я вздрогнул.

— Откуда вы знаете, что женщина? — спросил я хриплым голосом.

— Только из-за женщины можно впасть в такую горькую печаль, — задумчиво ответила моя мать, грустно качая головой.

Засыпая в ту ночь, я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Увы, откуда мне было знать, что это горе всего лишь жалкая, детская обида по сравнению с теми страшными несчастьями, которые ждут меня в будущем…»

В это мгновенье свеча в комнате Бланш вспыхнула последним ярким пламенем и тут же погасла. Все погрузилось во мрак. Девушка не могла разобрать больше ни одного слова…