XXVII Граница

Не нарушай межи ближнего своего,

которую положили предки в уделе своем,

доставшемся тебе в земле, которую Господь

бог твой дате тебе во владение.

Библия. Второзаконие. 19

Прошло несколько недель. Зима, с ее метелями и усыпанными инеем деревьями, с ее темными, холодными вечерами и печальными сумерками, со слабым огнем в очаге и скучными, долгими днями, наконец подошла к концу. Повсюду начал таять снег. По земле побежали журчащие, косые ручейки. Бездонное небо завораживало чарующей, нежной и чистой голубизной. Солнечные лучи стали ярче, ласковее и теплее. Деревья, сбросившие свой сверкающий снежный наряд, теперь стояли мокрые и голые. Их темные ветви прорезали ясную небесную лазурь. Весело и жизнерадостно защебетали маленькие пташки, радуясь, что пережили холодную и суровую зиму… Хотя на оживающих деревьях только начали набухать пахучие почки, а до появления первой листвы было еще далеко, в воздухе стоял какой-то особый, нежный и вдохновляющий аромат весны, солнечных лучей и радости…

В один из таких прекрасных, погожих дней во дворе монастыря Сен-Реми собралась небольшая группа местных крестьян. Ярко светило полуденное солнце, но лица людей были суровы и мрачны. Им не было никакого дела до всей этой весенней красоты. У них были свои серьезные и тяжкие заботы. После долгих зимних холодов крестьяне имели усталый и изможденный вид. Они были худы и кое-как одеты в старые, изношенные лохмотья. На лицах читалось невежество, суеверие и бесконечная усталость от горестей жизни…

Собравшись у монастырского крыльца, крестьяне терпеливо ждали аббата. Вскоре он показался на ступенях в сопровождении брата Ватье.

— Дети мои, — мягко обратился к ним отец Франсуа, — мне доложили, что вы хотите поговорить со мной. Какое дело привело вас сюда?

Толпа загудела, но в этом монотонном гуле нельзя было разобрать ни слова. Наконец вперед вышел старый, седой крестьянин и, низко поклонившись настоятелю, поведал хриплым, тихим голосом:

— Ваше преподобие, были мы в поле. Тут слышим лошади топочут где-то… Ясное дело, все мы, как один, перепугались. Не иначе, думаем, как какие-нибудь сеньоры опять затеялись биться! А нам-то что делать? Попадем под горячую руку, да и поминай, как звали… А все ж, нам стало любопытно, и мы издали решили поглядеть, что там делается… Смотрим, а это барон наехал в наши края! Прискакал он, значит, со своими людьми, слезли они с коней, и давай выдирать столб! Мы и решили, что непременно вам надо доложить, а то как же…

Старик смутился, опустил голову и не закончил фразу.

— Постойте! — воскликнул отец Франсуа, на лице которого за время рассказа крестьянина живейшее беспокойство сменялось то удивлением, то возмущением. — Какой барон приехал в наши владения? Сеньор де Кистель? И о каком столбе вы говорите?

— Да, он, кому же еще быть… Так ведь столб… Ну тот, что на границе торчит…

— Пограничный столб, который отделяет владения монастыря от земель барона? — всплеснул руками настоятель.

— Верно, ваше преподобие. Он это и есть.

— Пресвятая дева! — воскликнул аббат, и брови его сурово сдвинулись, а глаза засверкали от гнева. — Что позволяет себе этот бессовестный человек! Какой дикий произвол и неслыханная дерзость! Я должен немедленно его остановить! Брат Ватье! Ватье, вы меня слышите?! — повысив голос, обратился он к монаху, который, сев на лестницу, сосредоточенно ковырялся палкой в трещинах на старых ступенях.

— Слышу. Разве у меня ушей нет? — недовольно пробурчал тот, не оставляя своего увлекательного занятия.

— Если братья будут спрашивать обо мне, вы расскажете им, по какому важному делу я отправился.

— Как прикажите, святой отец.

Через четверть часа задыхавшийся от быстрой ходьбы отец Франсуа оказался на месте странного происшествия. Его глазам предстала невиданная картина. Сидя на старом, полусгнившем стволе поваленного дерева, барон де Кистель пил вино из походной фляжки и время от времени раздавал короткие и грубые приказания своим подчиненным. Сновавшие вокруг многочисленные вассалы с рвением и быстротой выполняли их. Двое из них яростно рубили вековой, раскидистый дуб, и удары топора зловещим, тяжелым эхом разносились по всей округе. Огромное дерево дрожало от сильных ударов, но все еще не поддавалось смерти… Рядом валялся вывороченный из земли, весь покрытый грязью, каменный старинный столб.

Бросившись вперед, и простирая к вассалам руку, аббат громким, разгневанным голосом воскликнул:

— Остановитесь, несчастные! Что вы творите? Как вы смели таким варварским образом вторгнуться в наши священные владения?!

— А, вот и чертов настоятель явился, — проговорил барон, медленно вставая со своего места. — Добро пожаловать! За каким дьяволом вас сюда принесло?

— Этот вопрос должен задать вам я! — с негодованием отвечал отец Франсуа. — Что вы делаете в наших землях?! Что за ужасную картину разрушения я здесь наблюдаю?!

— Не орите на меня! — угрожающе рявкнул барон де Кистель. — Не хватало еще, чтоб я выслушивал тут упреки какого-то жалкого попа… Я, благородный сеньор!

— Вы не благородный сеньор, мессир Годфруа! Вы хуже самого последнего разбойника и язычника! Что вы здесь устроили? Разве достойные сеньоры ведут себя таким невероятным образом!

— Благородным сеньорам позволено все на свете! Не смейте меня учить!

— Это чудовищное беззаконие!

— Ну нет, разорви меня дьявол! — с глубоким убеждением отвечал барон де Кистель. — Все по обычаю. Мой паршивый капеллан сказал мне, что раньше граница наших с женой владений лежала ближе к вашему треклятому монастырю! Это поганые попы обманули деда Сесиль и отхватили себе жирный кусок! Но теперь я пришел восстановить справедливость, не будь я Годфруа де Кистель!

— Справедливость? — переспросил потрясенный отец Франсуа. — Как вы смеете говорить мне о справедливости?! Не произносите это высокое слово! В ваших устах и имя святого звучало бы, как богохульство! Вы пришли вершить произвол, а не восстанавливать поруганную справедливость! Кто защищает ее с топорами в руках, круша все подряд в чужих владениях?! Вся округа стонет от ваших диких преступлений, сеньор де Кистель! Если вас обошли в правах (чему я нисколько не верю), то подайте прошение в суд, а не берите на себя обязанности судей, государей и самого Господа Бога!

В это мгновенье раздался ужасающий треск. И не успел аббат отскочить в сторону, как огромное, раскидистое дерево с шумом повалилось на землю, шелестя ломающимися ветвями и утопая в сверкающем фонтане брызг, взметенном из холодных луж. С горечью и грустью посмотрел отец Франсуа на поверженного гиганта. Когда-то мощный, высокий, шелестящий густой зеленой кроной, несчастный дуб теперь беспомощно и одиноко лежал у ног людей…

— Что вы натворили? — тихо и печально произнес аббат, не отрывая взора от погибшего дерева. — Быть может, этот дуб видел еще времена Ренье Длинношеего[1], а вы уничтожили его вековые сны в один страшный миг…

— Может прикажете мне разрыдаться над горой сухой древесины? — издевательски осведомился барон.

— Сомневаюсь, что даже сам Господь сможет заставить вас плакать на Страшном суде, — сказал настоятель. — Не думайте, что я оставлю безнаказанными ваши ужасные бесчинства! Я обращусь к графу де Леруа, вашему сеньору… Если будет нужно, подам жалобу самому графу Эно или епископу Льежскому!

— Что мне до них! Можете жаловаться хоть самому французскому королю или римскому папе! Все они далеко. А здесь хозяин я и мой добрый меч! Эй, Жан, Анри, арестуйте его и отвезите с нами в замок! Там он живо заговорит по-другому!

Два храбрых воина грубо схватили старого аббата и, связав ему руки за спиной, посадили на лошадь.

— В замок! — скомандовал барон, ловко вскакивая в седло. — Никто не посмеет противиться воле славного Годфруа де Кистеля! Будь то хоть сам дьявол в своем огненном пекле!

— Да покарает вас Всевышний, если люди настолько безумны и слепы, что оставляют безнаказанными ваши жестокие злодеяния! — в отчаянии воскликнул аббат, резким движением головы отбрасывая упавшие на лоб седые волосы, и задыхаясь от бешеной скачки. — А жизнь такого несчастного и беспомощного старика, как я, стоит гораздо меньше, чем жизнь погубленного вами векового дуба!..

[1] Ренье Длинношеий — лотарингский правитель IX в., от которого пошли князья, правившие впоследствии в Геннегау и Брабанте.