V Владение

Бедный старый близорукий Родерих!

Какую злую силу вызвал ты к жизни, думая навеки укоренить

свой род, ежели самые первые его побеги иссушила

смертельная отрава.

Э. Т. А. Гофман «Майорат»

Homo homini lupus est.

Человек человеку волк.

Следующее утро выдалось пасмурным и серым. Тяжелые, темные тучи затянули все небо, не давая пробиться ни одному солнечному лучу. День как будто не желал наступать. В воздухе кружились редкие, большие хлопья снега, предвещая скорый снегопад.

Хрустальная, печальная тишина во дворе монастыря Сен-Реми снова была нарушена множеством сменявших друг друга звуков. Но на этот раз то была не одинокая проповедь брата Ульфара и повседневный шум крестьянских работ. Морозный воздух наполнился звонким топотом конских копыт, лошадиным ржаньем, громким звоном оружия и властными голосами приезжих.

Выглянув в окно, можно было увидеть на фоне белого, чистого снега, кое-где уже испачканного лошадиными копытами, яркие одежды богатых сеньоров, вооруженных стражников и вассалов, дамский портшез[1] с тяжелым занавесом, усеянным пушистой бахромой, красивых лошадей в цветной упряжи.

Немногочисленные монастырские крестьяне в спешке метались из стороны в сторону, стараясь разместить поудобнее всю эту праздную толпу, так неожиданно и внезапно свалившуюся на их головы…

Сеньоры и их слуги спокойно прогуливались по заснеженному двору, приветствуя друг друга, раскланиваясь и переговариваясь между собой. То и дело слышны были то удивленные возгласы, то короткие приказы, то громкий и несдержанный смех.

Впрочем, Жилю дель Манжу некогда было любоваться этими красотами деревенской жизни. Он делал последние приготовления перед советом: искал бумаги, данные дядей, вспоминал сложные тяжбы, с триумфом распутанные великими клириками и законоведами, и просто собирался с мыслями.

Вскоре за ним пришел отец Франсуа, и они отправились в трапезную монастыря, где и должно было состояться торжественное собрание. Очевидно, эта зала, за неимением лучшей, всегда служила местом действия во всех важных случаях.

Войдя под сумеречные своды, Жиль учтиво поклонился высоким гостям и сел на место, указанное ему аббатом.

Все жители монастыря были уже в сборе. Рядом с настоятелем, любезно улыбавшимся приезжим сеньорам, в задумчивости сидел брат Колен, положив переплетенные пальцы на стопку бумаг, которая возвышалась перед ним на столе.

Подальше от них, в тени большой оконной ниши, расположились братья Ульфар и Жозеф. Фламандец, по своему обыкновению, был спокоен и отрешен от всего происходящего. Побледневшее и подурневшее от бессонной ночи лицо сарацина, напротив, выдавало сильное внутреннее волнение. Темные тени залегли под глазами, брови сурово сдвинулись. Носком башмака он нервно постукивал по сырому, каменному полу.

Брат Ватье, который в числе прочих работ, исполнял еще и роль привратника, стоял у дверей и объявлял имена и титулы важных гостей, сокращая их до односложных обозначений по каким-то, известным лишь ему одному, странным правилам.

Кроме уже знакомых ему монахов, Жиль также заметил в зале еще несколько человек, которых он пока не знал. Судя по их богатой одежде и властным жестам, это и были местные сеньоры.

Прямо напротив брата Жозефа сидела роскошно одетая рыжеволосая дама. Ее резкие движения и настороженное выражение лица выдавали такое же нервное напряжение, какое владело сарацином.

За спинкой кресла прекрасной дамы, звеня оружием и шпорами, расхаживал по зале сильный и статный человек лет сорока. Взгляд его был уставлен в пол, густые брови грозно и нетерпеливо хмурились. Крупные и жесткие черты лица выдавали присущую ему решительность и прямолинейность. Темно-русые волосы в живописном и пугающем беспорядке падали на лицо. Сильной рукой, затянутой в грубую кожаную перчатку, сеньор крепко сжимал рукоять висевшего у него сбоку тяжелого, старого меча, не расставаться с которым, по-видимому, давно вошло у него в привычку.

По левую руку от аббата сидел просто и скромно одетый старый господин, имевший вид небогатого мелкого вассала, проведшего жизнь в постоянных походах, но не получившего за свои труды почетной награды. На спокойном и немного грустном лице старика, обрамленном прямыми седыми волосами, лежала печать усталости и смирения. Подобно сеньору, расхаживавшему по зале, он так же не расстался со своим большим, старым мечом, поставив его рядом с креслом.

Должно быть, все собравшиеся дожидались еще кого-то, так как совет все не начинался.

Эта догадка Жиля вскоре была подтверждена словами брата Ватье, который, широко распахнув дверь, объявил в своей лаконичной манере:

— Граф.

Если бы солнце наконец пробилось сквозь мрачные зимние тучи, вряд ли оно принесло бы с собой больше света и блеска, чем великолепный, сверкающий сеньор, появившийся на пороге. На пышном, шикарном плаще и ярком, алом берете серебристыми точками сверкал тающий иней. Высокую, стройную фигуру графа облегало двухцветное, красное с белым, блио, расшитое золотой нитью, и такого же цвета шоссы. Изящество и грациозность красивых, белых рук подчеркивали длинные, разрезные рукава и тонкие перчатки. Походка и жесты сеньора де Леруа отличались уверенностью, придворной, изысканной размеренностью и церемонностью. Граф точно не шел по зале, а нес себя, как великую драгоценность. В презрительно и высокомерно прищуренных светлых глазах читалась огромная гордость, глубокий ум и властность. Красивые и правильные черты лица поражали величием и надменностью прирожденного властителя, с детства привыкшего к роскоши и исполнению своего малейшего каприза.

Граф был не один. Но из-за эффекта, произведенного его блистательным появлением, второго его спутника совсем нелегко было заметить. Это был тонкий, хрупкий юноша лет восемнадцати-двадцати, облаченный в черный, пышный наряд, который еще сильнее подчеркивал его природную бледность. Скучающее и рассеянное выражение его лица составляло удивительный контраст с живым и проницательным выражением графа.

При появлении сеньора де Леруа все собравшиеся в зале поспешно встали и застыли в глубоких, почтительных поклонах.

Граф ответил милостивым кивком и занял место за главным концом большого, терявшегося в полумраке стола.

— Мы можем начинать, — произнес Гильом де Леруа мужественным, но в то же время мягким и приятным голосом. — Где посланник почтенного бальи?

Жиль снова встал и отвесил графу второй поклон.

— Уважаемый мэтр, — продолжал граф, — наша старая тяжба состоит в том, что мадам Сесиль, баронесса де Кистель, — тут он указал на рыжую женщину, — оспаривает права мессира Жозефа, сеньора де Сойе, — последовал жест в сторону сарацина, — на Волчье Логово.

Конец фразы показался молодому человеку до того нелепым, что он удивленно переспросил:

— Волчье Логово? Что это значит?

— Это название, которое люди в здешних краях дали моему старому замку, — раздраженно перебил его сарацин. — То ли потому, что кто-то из моих древних предков был диким и необузданным, как зверь, то ли просто потому, что рядом находился лес и к замку часто подходили волки… Мало ли чего не выдумает темный люд! К делу все это не относится…

— Хорошо, хорошо, — примирительным тоном ответил Жиль. — На каком же основании благородная баронесса оспаривает права мессира Жозефа? Она состоит с ним в родстве?

— Да, — тихо обронила мадам де Кистель, — вы правы. Я кузина Жозефа де Сойе. Наши отцы были родными братьями…

— К несчастью, — со вздохом вырвалось у сарацина.

Жиль начинал понимать все меньше и меньше. Как могли быть родственниками эта бледная женщина и смуглый, черноволосый язычник?

— Мой отец, Робер де Сойе, был младшим братом Жана де Сойе, отца Жозефа. Он женился на дочери соседнего сеньора, мессира Фастре де Пре, Жанне де Пре. Я их дочь и наследница.

— Вы являетесь единственной наследницей, мадам? — учтиво осведомился Жиль. — У вас больше нет братьев и сестер?

— Мой брат, Филипп де Сойе.., — еле слышно вымолвила баронесса.

— Где же он?

— Он умер, — раздался мрачный голос сарацина.

Сесиль разразилась диким, истерическим смехом. Все присутствующие невольно вздрогнули.

— Замолчите, черт вас возьми! — грубо крикнул сеньор с тяжелым мечом и в кожаных перчатках. — Я привез вас сюда не для того, чтобы смотреть ваши полоумные представления и слушать глупые капризы!

Мадам де Кистель повиновалась с явной неохотой. Ее плечи все еще продолжали судорожно вздрагивать от подавленного смеха.

— Если я правильно понимаю, — снова начал Жиль, — вы мессир Жозеф, сын Жана де Сойе и его жены?

— Его второй жены, — поправил монах, и голос его дрогнул.

— Вот как… Ну что ж, благородная баронесса дочь младшего брата, а замок принадлежит старшему и его наследникам. Ведь в здешних краях существует майорат[2]? Что говорят об этом кутюмы[3] вашей местности?

— Да, майорат здесь существует, как и в соседних землях, — отвечал граф де Леруа. — Но вам следует еще учесть, достойный мэтр, что покойные сеньоры де Сойе приносили оммаж[4] моему отцу, будучи его вассалами. Я хочу сказать, что земли де Сойе являются старинным фьефом[5] графства Леруа.

— О.., — протянул несколько озадаченный племянник бальи. — Постойте, монсеньор. Позвольте мне сначала разобраться с правом наследования. Итак, замок принадлежит наследникам Жана де Сойе… а это мессир Жозеф. У вас ведь нет других братьев?

— Был. Он тоже мертв.

От этих кратких и загадочных ответов сарацина и от взвинченного состояния баронессы атмосфера становилась все более мрачной и напряженной.

— Таким образом, единственный наследник замка де Сойе мессир Жозеф, это все…

— Нет, не все! — воскликнула мадам де Кистель. — Как вы могли заметить, Жозеф сменил костюм сеньора на одеяние монаха. К чему ему теперь его наследственные земли?!

На глазах дело становилось все более запутанным и неразрешимым…

— Вы забываете, мадам, — вмешался отец Франсуа, — что, когда мессир Жозеф вступил в нашу скромную братию, он принес свои земли в дар святой обители.

— Проклятье! — прогремел господин, несколько минут назад повздоривший с мадам де Кистель. — А какое право имел этот чертов язычник завещать порядочные земли поповской братии?!

— Я прошу вас не вмешиваться, сеньор де Кистель, — жестом приподнятой руки остановил его граф.

Несчастный горожанин почувствовал, что начинает медленно приходить в отчаяние.

— Это правда, мессир Жозеф? Вы подарили ваши владения монастырю?

Сарацин угрюмо кивнул.

— У меня есть бумага, подписанная мессиром Жозефом, которая удостоверяет этот дар, — вставил брат Колен, протягивая Жилю старую бумагу.

— А владения, отданные Господу Богу не могут больше принадлежать несчастным грешникам, — прозвучал из-под капюшона замогильный голос брата Ульфара. — Земли, находящиеся под покровительством нашей Святой Матери Церкви, уходят из-под власти дьявола, который правит в умирающем мире…

— Насколько мне известно, — робко начал Жиль, — в некоторых местах запрещено передавать земли в дар Церкви, ибо это влечет за собой «умерщвление лена»[6]…

— Подобного запрета в наших кутюмах нет, — резко перебил его брат Колен, бросив в сторону горожанина недовольный взгляд.

— Кто дерзнет оспаривать владения у самого Всевышнего?! — грозно воскликнул Ульфар. — Эти земли получил в дар сам святой Ремигий, наш великий и милосердный покровитель!

— Да плевал я на вашего святого со всеми его гнилыми костями! — взревел барон де Кистель, так треснув по столу кулаком, что тот заскрипел, а все собравшиеся вздрогнули от неожиданности. — Это проклятое Волчье Логово, это совиное гнездо, или как его там, принадлежит моей жене!

— Только через мой труп! — воскликнул брат Жозеф, стремительно вскакивая с места. — Мой замок никогда не достанется Сесиль де Кистель, дочери того проклятого человека! Лучше пусть я буду гореть в аду!

— О да! — вскричала баронесса, впившись в сарацина пристальным, издевательским взглядом, который как будто с наслаждением подмечал незримые признаки тления на его лице. — О да! Ты будешь гореть в аду! Я вижу над твоей головой мрачные черные крылья смерти! Посмотри на себя, скоро ты будешь тлеть в могиле, а я с моим мальчиком буду владеть замком де Сойе! Ты разрушаешься и умираешь заживо! Это твое наказание, Жозеф! Наказание за твою преступную жестокость!

— За мою преступную жестокость?! Где был равнодушный Бог, когда твой отец отнял у меня все и разрушил мою душу! Десять лет она истекает кровью! — и брат Жозеф с силой ударил себя кулаком в грудь. — Десять лет и тысячу дней я умираю по крохотной частице моего существа! Будь ты проклята, Сесиль!

— Будь проклят ты и весь твой род!

— Но это и твой род тоже!

— Да подавитесь вы оба своими бреднями! Рога дьявола! Мне нужно Волчье Логово!

— Не забудьте про оммаж! Это фьеф графства Леруа!

— Дерзкие грешники! Как смеете вы отбирать земли у Бога?!

— У меня есть грамота!

— Можешь ее сожрать, старый поп! Да чтоб ваш чертов монастырь провалился вместе с вашим поганым сарацином!

— Не раньше, чем обвалятся своды твоего замка!

— Ты будешь гореть в аду!

Неистовые выкрики и вопли смешались в одно. Больше невозможно было разобрать ни слова. Искаженные лица пылали дикой, неукротимой вековой яростью и злобой. В пылу ссоры барон де Кистель и брат Жозеф обменивались ужасными, кощунственными ругательствами. Лицо барона дышало свирепостью вепря, лицо сарацина — жестокостью хищной птицы. С брата Ульфара слетел капюшон, великолепная прическа баронессы де Кистель растрепалась, и теперь на ее искаженное бешенством лицо, точно языки пламени, падали длинные огненные пряди. Даже граф Леруа, аббат, старый сеньор и сын графа больше не могли сохранять спокойствия. Они тоже что-то возбужденно выкрикивали с пылающими лицами…

С ужасом и глубоким отвращением смотрел Жиль дель Манж на разыгравшуюся перед его взором уродливую сцену. Разве эти пылающие жаркой ненавистью глаза, разве эти перекошенные лица могли принадлежать блестящим благородным сеньорам и святым, благочестивым братьям?! Да человеческие ли существа перед ним?.. Кажется, еще немного и они вцепятся друг другу в горло, как голодные, злобные волки… Быть может, только днем принимают они человеческое обличие, чтобы жить среди людей… А ночью рыщут по пустым, заброшенным дорогам в поисках свежей, горячей крови…

А резкие и охрипшие от ярости голоса не смолкали. В сумрачной зале становилось все темнее и темнее. За окнами густой стеной валил частый, сверкающий, белый снег…

[1] Портшез — переносное кресло, в котором путешествовали знатные люди в эпохи, когда еще не было карет.

[2] Майорат — правило, согласно которому все владение доставалось в наследство старшему сыну, во избежание дробления феодов.

[3] Кутюмы — обычаи, характерные для той или иной местности в эпоху средневековья. Северная Франция и Фландрия были странами неписанного права. В Эно, в отличие от Брабанта и некоторых других фламандских графств, не существовало никакой территориальной конституции.

[4]Оммаж — клятва верности, которую вассал приносил своему сеньору, связанная с рядом обязательств с обеих сторон.

[5] Фьеф, как и лен, — в некоторых областях варианты названия феода (земельного владения, зависимого от какого-либо сеньора).

[6] С XIII века было запрещено передавать земли церкви, так как происходило «умерщвление лена» (церковь не была связана обязанностями военной службы). Тем не менее, конфликты из-за владений между светскими сеньорами и церковными еще долго продолжались.