XXXV Закон

Жесток закон, что запрещает горе

И о людском не даст грустить позоре;

Жесток закон, что запрещает смех

При виде милых, радостных утех;

Жесток закон: людей карая строго,

Тирана власть зовет он властью Бога.

«Средневековье». Эпиграф в романе В. Скотта «Айвенго»

Приподняв занавеску портшеза, граф де Леруа скучающим и рассеянным взглядом смотрел на проплывавшие мимо, однообразные картины. День был ясным и прохладным. Перед взором благородного сеньора зеленели весенние равнины, мелькали одинокие силуэты работавших в поле крестьян и скользили в небесной лазури редкие, маленькие облака.

Окружающий мир был полон ярких красок и света, но в душе у Гильома де Леруа было темно и сумрачно. Бурные и драматичные события последних дней расстроили графа и погрузили его в глубокую тоску. Его спокойный и разумный мир погрузился в туман нелепого и абсурдного кошмара, из которого государь никак не мог вырваться…

У него никогда не было ни желания, ни намерения убивать барона де Кистеля. Ему пришлось это сделать. Он был обязан поддерживать закон и порядок во вверенных ему предками землях. Он должен был наказать взбунтовавшегося вассала и пресечь его преступное своеволие. Оскорбление государя равно оскорблению самого Бога… Он всего лишь выполнял свой долг. О чем тут было размышлять…

И все-таки тревожные мысли не давали графу Леруа покоя. Недавно разыгравшаяся между ним и баронессой де Кистель странная сцена еще усилила его волнение. Разумеется, предложение, сделанное Сесиль графом, было внушено не любовью, и даже не каким-либо увлечением. Тут не было места чувствам. Сеньор де Леруа не привык принимать их в расчет. В сложной и безрадостной жизни государя не было места искренности и эмоциям. Сесиль была приятной, воспитанной и все еще красивой женщиной. Она нравилась графу. Но кто станет думать о таких глупостях, когда речь идет о заключении брака?

Оставшись вдовой, баронесса де Кистель получала в свое распоряжение все владения своего покойного мужа. Ее сын был еще ребенком, и она могла управлять этими землями по своему усмотрению. В будущем она могла получить и Волчье Логово. А это означало, что баронесса становилась владелицей довольно большого феода. Ее владения граничили с обширными землями сеньора де Леруа. А его единственной целью в жизни было расширять оставленный предками домен и укреплять могущество своего графского рода. Поэтому надо было спешить заполучить земли прекрасной баронессы, пока кто-нибудь другой не вырвал добычу у него из рук! И он успел получить вожделенные владения сегодня утром.

Да, он успел получить их. Но он стоял над телом убитого им человека и смотрел в лицо смертельно бледной женщине, его вдове… Может, от этого на сердце лежала странная, давящая тяжесть? Разве государь должен думать об этом? Какое значение имела смерть дикого барона и непонятное отчаяние этой женщины по сравнению с высоким и великим делом его предков? Какое значение имеют смех и слезы, кровь и боль людей по сравнению с судьбами огромных империй и королевств?.. Это лишь жалкая капля в бушующем море. И все же… это окоченевшее, окровавленное тело… эти угасающие глаза, полные невыплаканных слез…

Гильом де Леруа отпустил занавеску. Она мгновенно упала вниз, и в портшезе стало темно. Он откинулся назад, продолжая предаваться странным и нелепым мыслям.

Да, он получил эти владения. Они были необходимы ему для славы и процветания его прекрасного графства. Они были нужны властителю и государю, монсеньору де Леруа. Но нужны ли они были сидящему в темном портшезе уставшему и скучающему мессиру Гильому?.. Какие странные вопросы! Величественному государю нужна была блестящая и изящная баронесса, которая станет украшением его пышного двора. Но эти рыжие косы, это гибкое тело… нужно ли еще все это неподвижному человеку с тоскующим взглядом?.. А существует ли он вообще? Тот, кто сидит в глубине роскошного портшеза, растерянно глядя в темноту?.. Или сверкающий и гордый государь давно поглотил его под блеском своего величия и славы?

Портшез остановился. Они прибыли в монастырь Сен-Реми. Очнувшись от туманных мыслей, граф спустился из-за занавесок и вошел во двор обители, где его встретили любезности и поклоны брата Колена.

Монсеньор де Леруа выразил желание поговорить с аббатом, и через несколько минут уже сидел в кресле, напротив настоятеля. Отец Франсуа выглядел измученным и утомленным. Заключение в замке барона и осада монастыря совсем подорвали его силы. Тем не менее, он выразил искреннюю готовность выслушать государя.

Не успел граф начать разговор, как аббат первый обратился к нему:

— Монсеньор, позвольте выразить вам мою горячую благодарность! Вы спасли меня из жестоких рук покойного барона, вы защитили нашу несчастную обитель от его чудовищного произвола. Вот деяния настоящего, доброго христианина. Моя признательность поистине безмерна!

— Поддерживать порядок, бороться с беззаконием и защищать Божьи храмы — мой долг и прямая обязанность, — отвечал граф с мягкой и немного грустной улыбкой.

— Да, это так. Но увы! Как часто благородные властители пренебрегают своим долгом и становятся на тропу насилия и произвола…

— Ваше преподобие, я пришел к вам по очень важному делу, — резко сменил тему сеньор де Леруа, делая нетерпеливый жест рукой. — Я не люблю пустых разговоров, поэтому сразу выскажусь по сути. Положение, сложившиеся в наших землях, дальше терпеть невозможно. Волчье Логово служит ужасным яблоком раздора для всех сеньоров в этой местности. Оно становится поводом для жестоких войн и чудовищных беззаконий. Так не может больше продолжаться. Нужно положить этому конец.

— О, монсеньор, влияние этого проклятого Господом владения на умы и души людей безмерно печалит меня! Но что мы можем сделать? Обратиться к самому графу д’Эно или епископу Льежскому? Принесет ли это хоть какую-нибудь пользу? Милый юноша, прибывший к нам от бальи, не смог и на волос приблизить решение этой запутанной тяжбы…

— Именно поэтому я думаю, что мы должны найти разумное решение сами. Великий граф и почтенный епископ не знают наших дел. Мы должны действовать сами. Этот спор должен быть окончательно решен. И неважно как.

— Простите, монсеньор… Я не понимаю вас.., — произнес аббат, удивленно глядя на графа де Леруа.

— Брат Жозеф не имел права дарить свое владение церкви. Ваша обитель удерживает Волчье Логово незаконно. Уступите его баронессе де Кистель, и все ссоры из-за него будут закончены раз и навсегда.

— Невероятно! — воскликнул настоятель. — Что я слышу?! И это говорит благородный и уважаемый сеньор и могущественный государь?!

— Что вас так удивляет? — с заметной досадой спросил граф. — Это было бы мудрым решением. И это было бы согласно обычаям и закону.

— Согласно обычаям и закону?! — вспыхнул отец Франсуа. — О каком законе вы говорите?! О том, который преследует обиженных и обделенных? О том, который наказывает несчастных без капли милосердия? Семья Жозефа погибла по вине родственников Сесиль! Это владение принадлежит ему по обычаю и праву. Он волен поступать с ним, как пожелает. Я ничего не хочу знать о вашем жестоком и неправедном законе! Мне нужна справедливость! Должно быть, вами тоже руководит какая-то выгода, которую вы пытаетесь прикрыть ветхими одеждами сурового закона…

— Мной руководит выгода? Вы смеете обвинять меня в этом?! Всю мою жизнь поглотили высокие стремления к миру, порядку и заботе о моих подданных! Неужели вы думаете, что для меня есть что-либо важнее самопожертвования и долга?! Вы обвиняете меня в поисках низкой выгоды и потакании собственным желаниям. Но разве церковь не ищет возможности при всяком удобном случае расширить свои владения, как это делаю я? Разве помыслы монахов далеки от всего земного?

— Да, так поступают многие слуги церкви. Но не я. Я не жажду богатств и владений. Не ищу роскоши и выгоды. Ищу лишь возможности следовать по пути Спасителя, помогать несчастным и нести его крест… Больше мне ничего не нужно в этом мире. Мне не нужна та заброшенная земля. Нужна лишь справедливость, которую вы так грубо хотите нарушить!

— Я готов пренебречь справедливостью, если речь идет об интересах моего графства! — с глубоким убеждением воскликнул государь. — И никто не посмеет помешать мне. Моя цель слишком высока и прекрасна, чтобы я стал смотреть на сопротивление несчастных, которые дерзнули встать у меня на пути!

— Что ж, пренебрегайте. Угрожайте. Чудесный путь открывается перед вами, монсеньор! Последуйте примеру храброго барона де Кистеля! Захватывайте все, что вам вздумается! Бросайте невинных людей в подземелья! Вы думаете, раз вашу грудь прикрывают яркие, расшитые наряды, мир не заметит под ними жестокого насилия и властного произвола? Да, вы великий государь. Но государь должен следовать справедливости и правде. Помните, что над головами государей, так же, как над головами простых смертных, существуют высокие Небеса!

— Еще никто не смел так дерзко и самонадеянно говорить со мной. Еще никто не платил мне за расположение к нему такой чудовищной и черной неблагодарностью!

— В моем сердце нет неблагодарности, монсеньор. Напротив. Вы свернули с дороги справедливости и человечности. Я хочу вернуть вас на истинный и достойный путь.

— Я не позволю, чтобы мне указывали дорогу. Ничьи замыслы не могут стоять выше моих, — надменно проговорил граф, глядя на аббата ледяным и негодующим взглядом. — Раз вы не хотите уступить мне по-хорошему, прощайте. Вы теряете друга.

— Видно, в этом мире не может быть друзей, раз даже самые лучшие из них стремятся примерить на себя образ наших злейших врагов, — ответил настоятель, грустно покачав головою.

Не успел граф де Леруа покинуть келью, как в нее стремительно вошел брат Колен. Его обычно столь спокойные черты были искажены гневом.

— Что вы натворили?! — дерзко обратился он к настоятелю. — Вы совсем лишились разума? Как вы исполняете свои обязанности? С каким лицом вышел отсюда монсеньор де Леруа… Как вы могли отказать ему в его просьбе? Как могли говорить с ним в таком оскорбительном тоне? Он наш единственный покровитель. Вы перечеркнули все будущее обители! Вы с ума сошли?!

— Вы подслушивали под дверью? — резко бросил отец Франсуа в лицо Колену.

— Какое это имеет значение, когда я говорю вам о таких важных вещах?

— Только это и имеет значение!

— О чем вы говорите, святой отец? Вы совсем забыли о своем долге? Интересы нашей святой обители, интересы нашей Матери Церкви требуют…

— Мне нет никакого дела до интересов церкви, графств и обителей! — изо всех сил крикнул отец Франсуа. — Меня волнует только кровь и слезы людей! Убирайтесь прочь, Колен! Я не желаю вас видеть! Я никого больше не желаю видеть!

________________

Вечером того же дня брат Колен сидел в своей келье и быстро водил пером по шуршащей бумаге. Из-под пера ложились на листок ровные и красивые строчки. Свеча, горевшая на столе, освещала своим неровным светом суровые черты и плотно сжатые губы сосредоточенного монаха. Он писал жалобу епископу Льежскому на дерзкое и недостойное поведение отца Франсуа и просил, как можно скорее, сместить его с почетной должности аббата.