XXXVIII Воспоминания / Волчье логово / Кравец Анастасия
 

XXXVIII Воспоминания

0.00
 
XXXVIII Воспоминания

О небо! Любить ее ножку, ее ручку,

ее плечи; терзаясь ночи напролет на

каменном полу своей кельи, мучительно

грезить о ее голубых жилках…

 

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

 

Вот она, моя дочь. Вот ее шейка, ее

глазки, ее волосы, ее ручка. Видали

вы кого-нибудь прекраснее, чем она?

 

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

 

Когда Жозеф вернулся в обитель после долгого и тяжелого свидания с Бланш, первые лучи рассвета уже наполнили пустынные монастырские залы. Было сумеречно и тихо. Вдалеке, под темными сводами, только что замер нестройный хор голосов. Месса была окончена.

Сарацин хотел незаметно проскользнуть в свою келью, но его остановил внезапно выросший из сумерек брат Колен:

— Где вы были? Мы долго искали вас. Это переходит все границы дозволенного! Вас немедленно хочет видеть настоятель. И он в гневе.

Жозеф ничего не ответил и пошел за Коленом в келью аббата.

После дикой сцены в замке де Сюрмон и страшных откровений Бланш, отец Франсуа уже не вставал с постели. Когда они вошли, то увидели его измученное, желтоватое лицо при ярком свете единственной стоявшей на столе свечи. В ровном, пылающем круге света черты старого аббата, кровать на которой он лежал, и все остальные освещенные предметы приобретали до боли резкие и четкие контуры… Выражение лица настоятеля было сухим и жестким. Он даже не взглянул на вошедших.

— Оставьте нас с Жозефом наедине, — строго приказал аббат. — Но не уходите далеко. Скоро вы с Ульфаром мне понадобитесь.

Как только дверь закрылась за братом Коленом, отец Франсуа повернулся к сарацину. В его взгляде гнев мешался с болью.

— Наконец-то вы изволили явиться по приказу своего настоятеля, — начал он резким и взволнованным голосом. — Бог свидетель, я всегда любил вас, всегда был с вами милосерден, чего мне вовсе не следовало делать… Но сегодня… сегодня чаша моего безграничного терпения переполнена! Я отказываюсь отныне защищать вас. Есть проступки и преступления, которые заставляют леденеть кровь в жилах! Я всю свою жизнь хотел верить в то, что вы капризное, но в сущности совсем не злое дитя, что у вас возвышенная душа и восторженные мысли. Да, в вас было много огня, но этот огонь представлялся мне светлым и вдохновенным… Все вокруг твердили мне, что вы мрачный демон и опасный безумец. Напрасно! Я отказывался этому верить. О, какими слепыми и беспомощными делает нас любовь! Как она застилает наш взор темной, туманной завесой, сквозь которую мы видим не истинный облик человека, но лишь смутные его очертания…

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Что я сделал? — прервал его Жозеф.

— И вы смеете с таким чудовищным спокойствием спрашивать это у меня?! — воскликнул невероятно возмущенный настоятель. — Давным-давно я должен был раскрыть глаза, поверить здравым суждениям людей и увидеть вашу истинную природу! Я послал вас на службу в честный и благородный дом, я представил вас моему другу… И что же вы сделали? Вместо того, чтобы верно служить славному сеньору и учить его юных дочерей, вы совратили, а может быть даже, взяли силой несчастную, ничего не ведавшую девушку!

— Это неправда! — с силой воскликнул сарацин. — Мы полюбили друг друга! Если она и была создана для кого-то, то только для меня. Иначе мое безумие и мои темные страсти не нашли бы отклика в ее полудетской душе!

— Вы хотите сказать, что бедняжка сама виновата в своем падении?! — задыхаясь, спросил аббат.

— Я хочу сказать, что в этом не виноват никто!

— Не спорьте со мной! Замолчите сейчас же! Вы порочное и преступное создание! Все мои трепетные усилия вселить в вашу душу хотя бы долю ответственности и христианской веры были напрасны! У вас нет ни одного здорового человеческого понятия! Вы не знаете законов морали, не ведаете разницы между добром и злом! Грех и добродетель для вас не более, чем пустой звук! Вы следуете только своим жестоким желаниям! Вам нельзя оказывать доверие, ибо вы его дерзко обманете! Вам ничего неизвестно об угрызениях совести! Нет преград для ваших мрачных страстей и преступлений! Вас невозможно изменить! Вы сжигаете своим дыханием все на вашем чудовищном пути! Остается только безжалостно остановить вас!

Потрясенный этой страшной вспышкой гнева, этими жестокими и невероятными в устах милосердного аббата словами, Жозеф смотрел на отца Франсуа широко раскрытыми глазами и глотал невыносимую горечь обиды и отчаяния…

Тем временем аббат позвал монахов, которые уже ждали за дверью и сурово произнес:

— Брат Жозеф грубо и дерзко нарушил правила нашего священного устава. Мы обязаны строго наказать его. Уведите его и заприте в подземелье!

— Нет! Не делайте этого! — с дикой силой крикнул сарацин, вырываясь из рук державших его монахов. — Я люблю ее! Разве вам известно, что это такое?! Пусть я не знаю ваших понятий добра и зла, но сегодня это вы, а не я, все разрушите!

Братьям пришлось связать его, чтобы наконец увести. В келье остались лишь старый настоятель и пляшущий огонек свечи…

Отец Франсуа бессильно откинулся на подушку. Несмотря на то, что он победил чувства и исполнил свой долг, он не чувствовал ни радости, ни просветления. Ему было тяжело, душно и тоскливо. И внезапно затуманенный мозг его, словно вспышка молнии, пронзила фраза, которую он бросил в лицо графу де Леруа: «Бросайте невинных людей в подземелья!» Он знал, что Жозеф был виновен. И все же… Ослепленный гневом и возмущением он бросил несчастного сарацина в тюрьму, подобно жестоким и своевольным сеньорам, с произволом которых он боролся всю жизнь… Для чего? Для того, чтобы однажды, забыв о милосердии и сострадании, вот так же бросить в темницу живого человека, не выслушав даже его оправданий?.. Все это было невыразимо чуждо и противно натуре аббата. Его поступок казался ему жестоким и ужасным. Неужели однажды несчастный Жозеф освободил его из-за тяжелых решеток, чтобы он из невинной жертвы превратился в жестокого гонителя?!

Из последних сил приподнявшись на постели, отец Франсуа нервно позвал брата Колена. Тот безмерно удивился, услышав, что настоятель требует снова привести к нему узника.

Когда сарацин снова появился в келье, он был пугающе спокоен, равнодушен и бледен. Взор его потух. Черты застыли в странной неподвижности.

Взглянув на него, отец Франсуа с искренней жалостью произнес:

— Жозеф, мне недолго уже осталось пребывать на этом свете. Но все это время я буду горячо молиться, чтобы вы простили мне эту горькую четверть часа, на которую я лишил вас свободы и вверг во мрак… Моему поступку нет оправданий. Прошу вас, выскажитесь в свою защиту. Откройте мне свою душу… О, почему вы раньше этого не сделали?..

Сарацин медленно опустился на колени и сел у постели настоятеля.

— Увы, — отвечал он еле слышно, — что я могу вам сказать? Я люблю ее. Да, я безумен и несдержан. Но в этот раз я не хотел ни боли, ни зла. Хотел лишь лучшего. Она сама отдала мне свое сердце, а потом и тело… Ничего из этого я не брал силой. О, вам не понять… Но это так удивительно и так согревает душу, когда хоть единственная женщина на свете отвечает нежностью и пылкой страстью на мои жестокие, звериные ласки! И ее глаза полны глубокой и самой искренней любви… тогда как глаза других наполнялись лишь отвращением и страхом… Как мог я после этого пожелать ей зла? Я хотел в едином вздохе излить ей всю свою тяжелую страсть, все бешенство, всю нежность… О да! Ее восторженный взгляд и наивная доверчивость будили во мне невыносимую нежность! Я задыхался от нее, и от прилива чувств на глазах у меня выступали слезы… Вам никогда не казалось, что в любви мужчины к женщине есть что-то неуловимое от любви матери к своему ребенку? Много лет прожив в монастыре, я лишен был возможности иметь детей… Но она пробудила во мне странное чувство… В те минуты, когда мне не хотелось покрывать ее тело неистовыми поцелуями, во мне просыпалось желание защищать ее от мира, укладывать спать, играть ее чудесными волосами и трепетно целовать тонкие пальчики… О, если бы вы только видели, как мило и с каким серьезным видом эта девочка читает книги, как она прикладывает пальчик ко лбу, вы, быть может, смогли бы понять, что я чувствую…

Странная, неясная улыбка пробежала по губам сарацина. Сейчас в его смягчившихся чертах не было и тени жестокости и мрака. Казалось, сквозь них снова проступает что-то далекое и забытое…

— Я вижу, что вы любите ее. Но, Жозеф, разве вы не понимаете, что это безумие! Она девушка из дворянского рода, ее руки просит сын самого монсеньора де Леруа. А вы лишь жалкий, бедный монах. Ваша связь не может быть признана ни Богом, ни людьми…

— Скажите это моему сердцу, которое разрывается! Она нужна мне. Я умру без нее! Она хочет, чтобы я увез ее отсюда…

— О, это очень опасно!

— Не опаснее, чем мой поход в замок дяди. Но на этот раз цель в тысячу раз важнее опасности… Если бы вы когда-нибудь любили женщину, вы бы меня поняли.

Тут сердце аббата не выдержало, и он выдохнул:

— Богу известно, я любил однажды…

Жозеф поднял на него удивленный взор.

— Она носила звенящие браслеты и белое покрывало…

Ярко горела одинокая свеча. За окном с шумом падали редкие капли дождя. На миг в комнате стало невыразимо тесно…

Потом Жозеф сделал несколько судорожных движений и закрыл лицо руками.

— Почему вы никогда не говорили мне? Я так любил ее… Я готов принять и полюбить все, что касалось ее жизни…

— Потому что мы совершили огромный грех. Я был служителем Господа, а она — замужней женщиной… Как могу я после этого упрекать вас? И моя и ее вера учили строгости и целомудрию, но мы позабыли об этом, как будто никогда и не слышали… Она была созданием солнца и света. Она умела лишь любить… Я никогда ее не забуду…

— Ни один человек, однажды увидевший ее, не смог бы забыть ее образ, — тихо проговорил Жозеф, глядя в пустоту.

— Идите! — внезапно воскликнул аббат, хватая его руки. — Идите, пока не поздно! Вырвите вашего ангела из рук злых и безжалостных людей! Попытайтесь дать ей счастье… Попытайтесь сами обрести его… Скорее, спешите, пока не поздно! И прощайте, мое обожаемое дитя! Помните, что я всегда любил вас… Любил ее в вас…

Жозеф с жаром в последний раз сжал руки аббата и быстро вышел из кельи.

Отец Франсуа снова остался наедине с трепещущим язычком пламени… Всей своей благочестивой жизнью, своими милосердными поступками и служением Иисусу он пытался искупить этот тяжкий грех, совершенный в далеком прошлом. Но только в эту минуту, в одиночестве лежа на постели, он понял, что все это было напрасно… Чтобы он ни делал, с ним всегда оставался запах восточных цветов, жар гранатовых уст и тень колеблющегося от тихого ветерка длинного, белого покрывала…

  • Какая ты красивая, Золотая рыбка! (Павленко Алекс) / Песни Бояна / Вербовая Ольга
  • Гладиатор / Гладатор / Хрипков Николай Иванович
  • Василий Иванович о Персефоне / Миф о Персефоне / Хрипков Николай Иванович
  • Не беди́сь / Уна Ирина
  • Сексапильный твинк / Чугунная лира / П. Фрагорийский (Птицелов)
  • Ликвидация юридического лица. / Иней
  • Зауэр И. - Дракон и фея / Много драконов хороших и разных… - ЗАВЕРШЁННЫЙ ЛОНГМОБ / Зауэр Ирина
  • Забыла прошлое Европа / Васильков Михаил
  • Чуть -чуть / Неприкаянный (Легкая депресса) / Меняйлов Роман Анатольевич
  • Путь / Чистое Поле
  • Человек-штопор (из неоконченного) / Карев Дмитрий

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль