Дополнительные материалы

Воспоминания директора школы №465 в Петро-Славянке, Овсянниковой Тамары Радионовны.

Начало войны и блокада

"В 1940 году я закончила 7 классов 30-й железнодорожной школы в поселке Петро-Славянка, это бывший Павловский район и поступила в авиационный техникум, который стал впоследствии называться авиационный приборостроения. 22 июня, в воскресенье я готовилась к последнему экзамену по тригонометрии и в час дня по радио выступил министр иностранных дел Молотов, и объявил о том, что началась война. Мы уже чувствовали, что будет война. Конечно, я сразу засуетилась, побежала к соседям, к моему однокласснику, Вовке Щербакову, говорю ему: «Вовка, слышал, война началась!» Он отвечает: «я уже слышал».

На следующий день мы поехали сдавать экзамен по тригонометрии, мы думали, ну, теперь экзамен нам сдавать не надо, но экзамен приняли, и я получила четверку. А во дворе техникума, что на Благодатной улице, уже было очень много студентов старших курсов, записывающихся в народное ополчение. Больше я в техникум не попала.

Начали мы работать в совхозе Большевик, сначала мы работали на заготовке сена, я была на конных граблях. Сено в валки сгребали. Это был июль месяц. И в июле же нас направили на рытье траншей в Федоровское, что под Павловском. Там мы немного порыли, нас оттуда сняли, и немец начал бомбить Славянку. Летали самолеты очень низко, наших самолетов мы не видели. От совхоза Большевик к Славянке шла раньше такая дорога грунтовая, и раз ребята шли в магазин за хлебом, немец обстрелял их, и трое детей погибли. В сентябре месяце в Славянку стеклось много, как называли их женщины, окопники. Все сено, которое заготовили в скирдах, было по траншеям разбросано. И началась бомбежка, через Славянку летели самолеты на Ленинград. Сильно бомбил 8 сентября немец, самолеты шли так, что не было видно и неба даже — так их много было. Мы тушили эти зажигательные бомбы с братом на крыльце, я потушила ничего, а вот мой брат Василий, младше меня, 28 года, был ранен, причем серьезно. Зажигательная разорвалась, и в голову и в ногу и в плечо попало. Его отправили в больницу в Ленинград.

Мы выехали из домов в так называемый третий Ручей, где сейчас южная ТЭС. Там построили землянку и жили в ней. Сильно немец бомбил Славянку 16 сентября, тоже очень сильно, много было раненых и убитых, и военных и наших. Правда, жили мы в этих землянках до Нового года, все разъехались, а мы последними остались. Родители мои были уже пожилые, отец пошел в сельсовет, там ему выделили лошадь с повозкой, и привезли нас в дом. В квартиру, где были все стекла выбиты и ничего не было. Забили окна фанерой и начали зимовать. Голод. Мне помнится, как люди… страшно. У нас в совхозе было три девочки из детского дома, они к началу войны достигли шестнадцати лет, дали им комнатку, где они жили и работали. И вот у этой последней девочки, когда она умирала, безумные такие глаза были, не видящие ничего. Голод пережили, и к февралю совхоз начал работать. Я помню, что лошадей всех съели, даже раскопали могилы лошадей, которые были захоронены, и могилы свиней, которые были захоронены еще в апреле. Все это раскопали и все съели. Кто съел это, тот остался жив. Совхоз начал работать, и трех женщин и меня в феврале месяце председатель совхоза Кочетков Федор Тимофеевич откомандировал в Ленинград за семенами. Мы взяли два мешка, саночки и пешочком вдоль железной дороги от Славянки. Мосты мы обходили, потому что они охранялись. Дошли до Обводного канала. Ленинград меня поразил: кучи мусора, ледяные горки, народу очень мало. Мы дошли до Сенной площади, получили там два мешка семян — мешок свеклы и мешок турнепса, и двинулись обратно опять. В часов двенадцать ночи прибыли домой.

В совхозе давали там прибавку небольшую, суп какой-то, не помню даже, из чего — давали тем, кто работал. Весной пришла женщина-агроном, появились две лошади, начали пахать. Трактора не было. Распахали, парники засеяли, все сделали.

Участие в боях

Я работала сначала рабочей, потом меня взял к себе председатель совхоза, я была и делопроизводителем, и пропиской ведала. 22 июня — у нас там полк стоял 952й в нашем совхозе Большевик, и я попросилась у командира полка в полк. Комполка Гришин взял меня к себе телефонисткой. И вот так я попала в армию 22 июня 1942 года. Уже в конце июня я принимала участие в освобождении Путолово. Потом два батальона нашего полка вели бои за освобождение Ям-Ижоры в конце июня, но я в этом не участвовала. И потом с девятнадцатого по двадцать пятое августа мы вели сильные бои на Ивановском пятачке. Наш полк высадился форсировал Неву, и батальон наш был около Горбатого моста. Очень сильные бои, очень сильные. Все эти семь дней. Наш полк оборонялся. Кромешный ад там творился. 25 августа нас сменили, но мы удержали наши позиции. У нас отличился командир батальона Кукареко, погибла Чернявская, комиссар батальона Мартиросян погиб, он похоронен в Рыбацком, погиб связист наш воспитанник Толя Шибаев — отец его, начальник химслужбы полка, тоже там погиб. У меня была связистка, Зина Мельникова, ее отец был там же командиром батареи, тоже погиб там. Зина осталась жива.

После этих ожесточенных боев вышло нас оттуда очень мало, вышли в Рыбацкое, там ночевали несколько дней. После этого нас перебросили во Всеволожский район, в Котуши, где был штаб дивизии, а нас в деревню Орово, где был штаб нашего полка. Батальоны были раскиданы вокруг, в землянках вокруг этих деревень. Началась подготовка к прорыву блокады Ленинграда. Готовились очень серьезно. С октября. 9 октября будет 60 лет с формирования 67-й Армии, куда мы и вошли. Готовились мы по самый январь. Учения были близко к боевым, 7 января вся дивизия выезжала в Кавголово на полигон, было учение, в котором принимали участие все три полка со всеми службами. Там был Говоров, там был начальник артиллерии Одинцов, Ворошилов. И наш полк даже два рада прогнали. Была даже настоящая артподготовка, потому что пополнение было молодые ребята из Сибири, которые еще не участвовали в боях. К месту прорыва блокады, на Неву, мы выехали вместе с командиром взвода связи Молчановым Иван Ивановичем раньше, чем все остальные. Там были построены типа землянок, и мы подводили исходную связь к батальонам на исходные позиции для атаки. И наблюдали за немецкой стороной — как они там все заливали, а Нева там широкая была! Уже в ночь на двенадцатое подтянулись все наши батальоны. Оборонял этот рубеж отряд под командованием полковника Соколова. Они оборону держали там. В первую же ночь мы легли спать, потому что устали, конечно. Вдруг стук, и сам полковник Соколов появляется. Говорит: «что вы пост-то не выставляете?» Молчанов в ответ: «а мы чего, у вас же посты есть!» — «а были случаи, что немецкая разведка сюда прорывалась». Стали и мы тогда выставлять посты. А в ночь на двенадцатое пришли уже наши батальоны, заняли позиции, и утром началась артподготовка.

Очень серьезная артподготовка была, более двух часов. Мы были на берегу, я была на КП полка вместе с командиром взвода нашего. Сидели в большом напряжении, мы правофланговые, к 8й ГРЭС шли, а дальше шла 136я дивизия Симоняка, а у них был и оркестр. Вот уже за пять минут до конца артподготовки нужно было давать команду к атаке на спуск к Неве. Большое нервное напряжение у бойцов. Наши батальоны раньше выскочили на Неву. И перед самым берегом они залегли. Там есть водозаборное здание, и внизу окна. Там даже командир дивизии вел наблюдение целый месяц до наступления, засекал огневые точки. С ним были топографы. А точки, которые у немцев были в этом здании, ни разу за этот месяц не говорили. И вот полк и 47й полк понесли на люду Невы большие потери, потому что эти огневые точки были не подавлены. Перед самым берегом они залегли. И тут огневой вал дали Катюши. По всему фронту били только Катюши. После этого наши пошли на штурм укреплений на берегу. А соседняя дивизия Симоняка не перешла Неву, они потом воспользовались нашим успехом. Потому что там у них была сопка Преображенская, где огневые точки были не подавлены, и у них не вышло ничего. Мы пошли вперед уже минут через двадцать, так как прибежали разведчики, и сказали, что там все нормально, идет бой. Мы подошли к этому берегу, а он высокий, залит водой, и проволока. Полезли туда, впереди командир полка, он здоровый был. Он с адъютантом Жуковым быстро перелезли. А у меня телефонный аппарат, коммутатор — катушку командир взвода Осипов нес — и я повисла на рукавицах на проволоке. И вот Жуков меня за руки втащил туда наверх, и в окопы. Там наши и немцы вперемешку — трупы. Минут двадцать искали, куда приткнуться, и потом Жукос нашел — немецкая землянка большая, она даже сейчас под погреб для картошки используется. Большая, с двумя отделениями, нары, карты, перины. Мы все это выбросили, я установила аппаратуру. Наши связисты уже протянули связь, и я подключила все, все батальоны, роту автоматчиков, артиллеристов. Командир полка говорит: «давай мне всех». Я всех подключила параллельно, они все доложили, что и как, Кукареко доложил, что он уже далеко, ведет бой.

И вот началась бойня. С двенадцатого по восемнадцатое число. Самый тяжелый был четвертый день, когда немцы со Мги дивизию и танки перебросили. Правее нас переправился КП командира дивизии Борщева. Танки подошли, и дивизион Чернышева отбил их. Я не помню, но много танков набил. Наши, и командир полка, и все вооружились гранатами и залегли, мне приказали держать связь с тем берегом, чтобы артиллерию запросить. Но сдержали. Но вот командир батальона Кукареко, что держал дорогу на Мгу, конечно погиб, и его заместитель по политчасти Сальников тоже. Погибли и два наших радиста полковых, два Михаила, Маслов и Потапов. Точнее, их оглушило, и как очевидцы рассказывают, их немцы захватили и увели. Но так или иначе, они пропали. А вот Липа Кузякова погибла, она была связистка второго батальона, она держала связь с ротами. Они там оборонялись сильно, и когда немцы уже были готовы их захватить, они встали в круг, порядка пятнадцати человек, и подорвали себя гранатой. Это рассказал очевидец выживший, узбек из Средней Азии, он потом приезжал после войны и рассказывал об этом. Числится она пропавшей без вести, но она погибла. Не осталось ничего.

Мы продержались до восемнадцатого. Утром нас сменили, осталось нас немного. Вывели нас в деревню Большое и Малое Манушкино, на исходные, там землянки были в лесу. Сменили обмундирование, в бане помыли. Стали пополнение получать, не только солдат, но и офицеров. Ротных не осталось, батальонных не осталось командиров. Нас, связистов, тоже мало осталось. Стало прибывать пополнение, молодые ребята из Сибири. Я даже не успела их себе переписать в свой список — я комсоргом роты была, как мы перешли в Овцино — это на правом берегу Невы, напротив Ижоры. Там тоже небольшие учения и в феврале 1943 года мы пошли на первую Красноборскую операцию — станция Поповка. Там мы участвовали в освобождении деревень Степановка, Торфяное, Мишкино. Был такой случай с взятием деревни Мишкино. Там была какая-то морская бригада, и эти моряки захватили эту деревню. А немцы оставили там много шнапса, моряки выпили, и немцы снова захватили у них эту деревню. Командир дивизии дает приказ нашему полку, что эту деревню надо отбить. Командир полка позвал роту автоматчиков, а там сандружинницей была Фридман Мария, потом ее фамилия стала Медалье. Она была парторгом этой роты, такая боевая дивчина. За спасение раненого она получила орден Красной Звезды еще в 1941 году. Пополнение в роте автоматчиков все было молодые ребята из Сибири, командир — молодой лейтенант, не помню, как зовут.

Они расположились на исходных, а днем нельзя было взять эту деревню, и они договорились на вечер. Договорились, что днем они будут там наблюдать, а вечером будет небольшая артподготовка, и они эту деревню возьмут. А связь вдруг пропадает. Еще днем оборвалась. У нас связистов никого как раз не оказалось на КП. КП у нас был совместный с нашим артполком и располагался в немецкой землянке в насыпи железной дороги. Я сижу у телефона, все, связи нет. Командир говорит: «а где твои линейщики?» Я говорю, откуда я знаю, где они. Взяла катушку, поискали, нет никого в сопровождающие. Я взяла катушку, и побежала по этому полю около железной дороги по кустарникам. Это сейчас оно заросло. И вдруг смотрю — вроде как волки, две собаки. Смотрю — волокуша, раненый лежит, и они вокруг раненого вертятся, вертятся. Я волокушу подтащила им. Собака легла рядом с раненым, а у нее на боку санитарная сумка — раненый себе ногу перевязал, я им помогла его на волокушу погрузить, они впряглись, и потащили его. Вот так я в первый раз увидела собак-санитаров. Это меня поразило очень. С тех пор я собак очень уважаю. Бегу я дальше, бегу, и вдруг провалилась. А это яма, и там этот лейтенант сидит. Я его спрашиваю — чего вы связь не держите?? Связь-то у них была. Они говорят: «а мы не включаем ее». Я не буду говорить, что я им сказала. Ну все им наладила, связь дала, катушка у меня старая в запасе осталась. Командир полка говорит: "ну, подключила, а теперь возвращайся". Я вернулась я на КП, доложила, что задание выполнено. Он говорит: "ну, молодец". Через какое-то время наши дали артподготовку, и рота автоматчиков отбила это Мишкино. Сколько дней мы были в этой операции, я не помню, нас опять отвели в Петрославянку. Нас немного вернулось.

Когда мы шли туда на исходную позицию, мы встретили дивизию. Шли вместе шли с артиллеристами из этой дивизии, которая участвовала в битве под Сталинградом. И когда мы шли вместе с артиллеристами, с этими ребятами, они говорят: "мы такого трудного фронта, как у вас, не встречали. Здесь у вас не окопаться, болота кругом". Выходило нас немного из этого боя. В марте месяце после этой операции был так называемый Красноборский котел, который описан у Борщева. Тоже очень сильные бои были. Мы пришли числа двадцатого, и двадцать пятого был сильный бой, немцы наступали, хотели нас отрезать от наших, но мы выдержали. Танк на нас наступал, но мы выстояли. И двадцать пятого числа в десять часов пять минут нас всех ранило — в КП попали две мины. Командира полка, адъютанта, меня, радистов дивизионных — в общем, тринадцать человек нас было. Меня перевязал радист Новосельцев Павел, из дивизионных. Командир радиовзвода Коля Тимофеев, только что из Ульяновского училища связи, был сильно ранен. Но помощи-то нет. Он был сильно ранен, в бедро, выше колена. Мы как-то его перевязали, но в примерно часов восемь вечера он скончался. А мы все лежали раненые. И вот только в одиннадцать часов слышим голос — а у нас в 1942 году была сандружинница такая Ольга Андреевна Мурашова, очень боевая дивчина, за прорыв блокады награжденная орденом Красной Звезды. Слышим, как она кричит: "кто здесь жив?" Вытащила нас всех оттуда, откуда-то бойцов взяла, кого нужно, еще перевязала. У нее повозка была, и она вытащила нас к Московскому шоссе. А там нас подобрала машина, в санроту, потом в медсанбат и в госпиталь на Суворовском проспекте. Я там лежала и была демобилизована в августе. Больше я на фронт не попала. Все.

Больше всего мне конечно запомнился этот Ивановский пятачок. Семь дней таких страшных боев, я даже не помню, чем мы кормились там. Только вот в памяти осталось, как Жуков, адъютант, дает мне американскую тушенку и кусок хлеба, и говорит: поешь. Воду пили из Тосно. Еще мне запомнилось — в первый день, как мы забрались на плацдарм, здесь подбитые танки были, и надо было через них перелезать. И опять я с коммутатором и с аппаратурой, а мне же шестнадцать лет тогда было, вес у меня дай Бог какой был, сорок один килограмм — тоже через танки меня перетаскивали. И сразу вниз. Когда мы ворвались в этот подвал, где наш КП потом был, там так было: одно отделение подвала — наш КП, а второе — для раненых. Мне нужно было связь держать, а тут меня попросили воды для раненых принести. Пошла я к речке Тосне, а все обстреливается! Я подползла к реке, стала черпать, а тут то ли наша голова, нашего солдата, то ли немецкого, и мозги. Вот такое впечатление от Ивановской операции. Когда я уже в госпитале лежала — как гром, мне казалось, что это Ивановский пятачок.

Прорыв блокады конечно сильно запомнился тоже. Большой был энтузиазм, очень. В Красноборской операции у нас уже опыт был, а эти две запомнились конечно на всю жизнь. А когда танки шли со стороны Мги, и били по нас прямой наводкой, конечно это было страшно и запомнилось. Еще с прорыва блокады мне запомнилось: пошла я помыться снегом, из нашего КП, в одной гимнастерке. Вдруг с восьмой ГРЭС — снайпер! Хорошо, что я уже до этого была в бою. А если бы в первый раз, то я бы разинула рот. А так я сразу легла, и второй выстрел прошел мимо. Он мне путь обратно перекрыл, и я поползла в обход, через берег Невы, метров двести. Меня уже искать начали, а я в одной гимнастерке! Не судьба, а вот позже меня сильно ранило. Еще хочу сказать о связистах — очень сложно было. Подползли мы, дали связь, пехота поднялась, пошла, заняла, залегла. А командир дивизии требует связь с командиром батальона или командиром роты! Связист должен бежать. Поэтому связистов из боев выходило очень мало. У меня ответственная работа была все-таки — КП командира полка. Почему меня туда взяли? Потому что я быстро работала. Даже во время прорыва блокады — он на карте еще смотрит, говорит, мне нужно с этим и с этим переговорить, а у меня уже все готово. Мы не участвовали в бою вот так, непосредственно, хотя один раз двадцать пятого, мы все участвовали в обороне. Мне дали автомат, немецкий — нашего у меня не было, и я стреляла из него, не убила никого, конечно, но все равно. Мы выполняли свою работу." (материал найден в интернете. А.Б.)