Братик

Дмитрий Иванович смотрел на дверь. Его престарелая мать последнее время частенько оставляла дверь квартиры открытой на целый день. Перед отходом ко сну Дмитрий Иванович лично поворачивал замок, и, если, вместо одного оборота, замок проворачивался дважды, гневно выговаривал матери о ее забывчивости и крайней беспечности. На речи сына мать начинала оправдываться, что дверь она всегда закрывает, но именно сегодня, вероятно, просто запамятовала повернуть замок. После слова «просто» Дмитрий Иванович взрывался, начинал поминать незакрытый газ, размороженный холодильник, воду в ванной, льющуюся по недосмотру всю ночь и свет, который частенько горел в пустых комнатах. Мать смиренно со всем соглашалась. Дмитрий Иванович же, сердитый на неё и себя, молча валился на диван и переключал бесчисленные каналы большого телевизора.

Но вот уже третий месяц мать гостила в Питере, у Ксении, сестры Дмитрия Ивановича. Ксения поздно и очень удачно вышла замуж, сейчас была беременна второй раз. Помощь матери ей была необходима.

Дмитрий Иванович успел привыкнуть к одиночеству. Сегодняшний поворот замка на два оборота перед сном его не просто удивил, а вогнал в некий ступор. Холодной волной отдалась в спине мысль — это он сам страдает забывчивостью? Да нет, один раз с кем не бывает — успокоил он себя.

***

Пасха приходилась на начало апреля. Весенний воздух будоражил, пробуждал какую-то природную тягу к порядку и чистоте. Горожане начинали наводить порядок в гаражах, обновляли жилище, навещали могилки на городском кладбище. Все дела полагалось переделать до Пасхи, и, несмотря на дуги поземки, выписываемые ветром на холодном асфальте, Дмитрий Иванович решил навестить могилу отца.

Городские власти лет десять назад объявили кладбище закрытым, но «подзахоранивать» в существующие могилы не запретили, а статус действующего погоста официально присвоили обновленному сельскому кладбищу километрах в семи от города. Без должного финансирования и надзора старое кладбище замусоривалось, бессовестно перекраивалось, незаметно росло в ширину, являя новые могилки прямо посреди проходов или сдвинув вал мусора на окраинах.

Сегодня на кладбище, казалось, явился весь город. Иногда вокруг могилы стояли семьи в несколько поколений, поминутно одергивая резвых детей, заводящих игры среди частокола решеток. Убранные могилки радовали глаз свежевыкрашенными оградками, чистым песком, яркими цветами на пластмассовых стебельках.

Могила отца находилась на другом конце кладбища. Дмитрий Иванович шел, думая о наступившей жизни — как не старайся каждый навести порядок у себя за оградкой, а по сути везде — безнадежная грязь, когда же ее уберут-то. Он приостановился, зацепившись за ветки, торчащие из сваленных в кучу рваных пакетов с мусором, лежащих на разбитой дорожке.

— Не нужен мешок под мусор? — окликнул его идущий навстречу мужчина в белой кепке. — А то выкинуть жалко.

— Давай, спасибо — неожиданно для себя буркнул вырванный из мрачных мыслей Дмитрий Иванович.

Добротный мешок из белых капроновых нитей оказался в него в руках. Неожиданный подарок вызывал смешанное чувство смущения и брезгливости.

Отец умер рано — спешил с работы домой и, бредя в снег по пустырю, упал в закрытый тонкой фанеркой септик.

На пути вдруг оказалась скрутка из проволоки, перегораживающая проход. Дмитрий Иванович свернул в грязную лужу на узенькой боковой дорожке, и, проплутав минут пять в поисках обхода, увидел, наконец, знакомую оградку. Оградку подпирала куча из земли и мусора. Верх кучи венчала перевернутая скамеечка.

Дмитрий Иванович тихо выругался.

Могилка впереди была заметно расширена, отремонтирована и вымощена красной плиткой. Вместо ржавого креста стоял памятник из серого мрамора. Контейнер на кладбище был только у входа, проход перетянут скруткой и рабочие оставили грунт прямо за могилой. Тут же нашлись доброхоты, насыпавшие поверх кучи прошлогодней листвы и полинявших искусственных цветов.

Мешок оказался очень кстати. Дмитрию Ивановичу пришлось сделать около шести походов к контейнеру, прежде чем могила приняла приличный вид.

Когда с уборкой было покончено, он схватил мешок, бросил в него обломки скамейки и побрел к выходу. Вдруг зазвонил мобильный.

— Иваныч, ты не домой собрался? Выходи на дорогу, мы подвезем! — орал в трубку Витёк, сосед Дмитрия Ивановича.

— Я тут с мусором. Какие-то свиньи мне могилку засыпали. Полдня за ними убирал. Подъезжай к центральному входу, я буду там, у контейнера.

Выкинув мусор Дмитрий Иванович по привычке сунул мешок в карман рабочей куртки и поспешил к жигуленку Витька.

Возле дома Дмитрий Иванович увидел старушку в грязном синем пуховике, стучавшую молотком по куску фанеры. Бабу Фаю считали местной юродивой, но Дмитрий Иванович особых отклонений у нее не замечал, всегда вежливо здоровался и спрашивал о самочувствии.

— Добрый день, Фаина Семёновна, к Пасхе готовитесь?

— Да вот, Митюнюшка, надо лаз загородить, чтоб собачки не бегали.

Баба Фая, больше похожая на коренастого мужчину, согнулась с ойканьем, и стала прилаживать к низу сетчатого забора площадки для мусора фанерную загородку.

Дмитрий Иванович нащупал в кармане скользкий от весенней глины мешок и с каким то особым отвращением сунул его в мусорный бак.

Ветер усилился, набежали облака, быстро потемнело, заморосил дождь. Дмитрий Иванович поспешил в подъезд. Перед домофоном он обернулся и взглянул на бабу Фаю. Та оставила свою фанерку, достала из бака выброшенный мешок и, согнувшись, стала подёргиваться, словно ее тошнит. А потом Дмитрию Ивановичу показалось, что изо рта бабы Фаи выплыло черное облачко, размером с воздушный шарик и медленно растворилось в воздухе. Баба Фая подобрала упавшую фанерку и деловито принялась приматывать ее проволокой к сетке. Махнув рукой на примерещившуюся чертовщину Дмитрий Иванович поднялся на второй этаж, открыл квартиру и, помедлив, закрыл замок на два оборота. В уютном домашнем тепле он сразу ощутил, насколько устал за сегодняшний день.

***

Кухонный стол в маленькой кухоньке был придвинут к подоконнику. Наклонившись к тарелке с макаронами, Дмитрий Иванович вдруг краем глаза заметил движение за стеклом. «Голубь? Не слишком ли поздно для голубей?» Он вспомнил тощего голубя, залетевшего однажды в их раскрытое кухонное окно. Ксения веником вытолкнула бедолагу обратно, и потом долго сетовала, что это плохая примета — когда в дом залетает птица. Голуби часто ходили по кухонному карнизу, дергая шеей, заглядывали в окно.

Не опуская головы, Дмитрий Иванович ждал. Птица не показывалась, но стоило опустить глаза, как за стеклом мелькало пятно и пряталось за раму. Дмитрий Иванович встал, нарочито громко прокашлялся, постучал по стеклу ладонью, но шума крыльев улетающей птицы не услышал. Он задвинул кухонные шторы, чего раньше никогда не делал.

Ветер все усиливался. От окна веяло холодом. Шторы слегка покачивались. В тишине квартиры раздался стук. Дмитрий Иванович вскинул глаза на закрытое кухонное окно, но стук шел из прихожей.

Пришел сосед Витёк, он всегда стучал в дверь.

— Иваныч, ты постишься? Моя кагорчик принесла к Пасхе, а сегодня мы после кладбища решили его начать. Участвуешь?

— Подожди, у меня ликер был припрятан.

***

— Могилка рядом? Зотовой что ли? — затараторила соседка после третьего бокала вина. — Ой, там такая темная история! Нельзя, конечно, о покойниках плохо, но бабушка моя все сокрушалась. А что, Любашка знаешь какая яркая была! Мы, девчонки, ей восхищались. Звезда! Красилась сильно. Но не повезло ей, от женатого родить должна была, а ее прибили. Жена наняла, да видно и сама присутствовала. Задушили Любашку подушкой, на которой она с любовником спала, а наволочку на голову надели и «накрасили», губы там, глаза. Баба Фая ее нашла, ребенок в животе еще дергался, вот у старухи с головой теперь и не все в порядке. А потом ее любовник-женатик погиб.

— Да жив, видать, ее сыночек, раз могилку мамкину решил отремонтировать.

— Вить, да что ты говоришь! В одном гробу их хоронили. Двором на похороны сбрасывались. Это к ней чужого подложили. За порядком никто не смотрит, в заброшенные могилки кого попало кладут.

Досидев в гостях почти до полуночи, Дмитрий Иванович распрощался с соседями. От вина в голове поднялся невообразимый шум.

В кухне было непривычно из-за задвинутых штор. Что-то тихо постукивало по стеклу. Голубь так и не улетел? Дмитрий Иванович рывком развел полотнища в стороны и отшатнулся — его искаженное досадой лицо отразилось в стекле, к которому ветром снаружи был прибит грязный белый мешок, стучащий по стеклу трепыхающимся уголком. Секунда, и новый порыв ветра унес мешок во тьму. На стекле, вокруг отражения перекошенного лица Дмитрия Ивановича, остались грязные разводы.

— Это хорошо, что я немного выпил — подумал Дмитрий Иванович, содрогнувшись. — А мешок похож на мой, с кладбища. Да быть такого не может.

***

Дмитрий Иванович сидел с газетой в туалете. Вдруг ему показалось, что открылась дверь в квартиру, и в коридорчике раздался легкий топоток бегущих детских ножек. Что-то скрипнуло, словно тонкий голос прокричал «Бра-а-атик», по полу потянуло холодом, а газета в руках колыхнулась.

Дмитрий Иванович вышел из санузла, подошел к двери и повернул замок. Раз, два… Два оборота. Дверь была не заперта. Опять? Балконная дверь и вовсе оказалась распахнутой. Он не проветривал квартиру. Или проветривал? Или проветривал, но не закрыл балконную дверь? Повернув на стеклянных створках одну за другой все ручки он отвернулся, и тут ему показалось, что отодвинулась штора, словно выпустив из-за себя темное пятно, размером с воздушный шарик, а легкий топоток ножек вновь зазвучал в коридоре. — Это показалось. Все показалось, — утешал себя Дмитрий Иванович, — надо ложиться спать.

Внезапно ночную тишину взорвал дверной звонок. — Господи, да кто в такое время может быть? Он кинулся к глазку. На площадке стояла баба Фая.

— Митюнюшка! Открой!

— Сейчас, Фаина Семёновна, что случилось?

— Митюнюшка, ты мешочек обронил!

Грязная артритная рука впихивала в приоткрытую дверь выброшенный у дома кладбищенский мешок. Да мешок ли это? Вроде наволочка, а на ней огромные красные губы…

Наваждение прошло. Дмитрий Иванович закричал:

— Фаина Семёновна! Шли бы вы спать! Этот грязный мешок мне не нужен, я его выбросил! Господи, ну давайте его сюда. Спасибо. Доброй ночи!

Он яростно выхватил мешок и, заперев дверь, приник к глазку.

Мешок он держал в руке. Баба Фая стояла у него за дверью. Да она и вправду безумная! Дрожа от возмущения Дмитрий Иванович скомкал злополучный мешок, затолкал в первый попавшийся пакет и верх пакета завязал узлом, словно боялся осквернить кладбищенской землей свое мусорное ведро. Черное пятно опять метнулось перед глазами и растворилось в воздухе у мусорного ведра.

Совершенно ошалев от событий дня, Дмитрий Иванович подошел к шкафчику. Открыл бутылочку коньяка, отхлебнул из горлышка, и шум в голове упорядочился до одного слова, тонкого и скрипучего «Бра-а-тик, бра-а-тик». Братик? Любовник погиб? Да ведь возможно, что нерожденный ребенок Любаши Зотовой… его, Дмитрия Ивановича, братик. Дмитрий Иванович опустился в кресло обхватив голову руками и закричал, стараясь заглушить противный скрип в голове. От боли он откинулся на спинку кресла, ощутив на ней нечто колючее и мокрое. Повернувшись Дмитрий Иванович увидел как мешок, словно огромный рот, заглатывает его больную голову, облепляет ее собой и начинает душить капроновыми нитями, постепенно набухающими от крови.

Днем приехала из Питера мать. Дмитрий спал на неразобранной постели. На кухонном столе стояла початая бутылка коньяка. Мусорное ведро лежало на боку, рассыпав свое скромное содержимое.

— Митя, ты мог бы меня встретить! Мы весь вечер слали тебе эсэмэски. В гости к Ксении приехала свекровь, так что меня отпустили.

Она подошла к постели и, как маленького, поцеловала мужчину в начинающий лысеть затылок.

— Это еще что? — сказала она, увидев прилипшую к шее розовую капроновую полоску.

Попробовав ее смахнуть, женщина вдруг поняла, что полоска уходит прямо в кожу. Она потянула за край полоски и та стала вытягиваться из шеи сантиметр за сантиметром, из ранки потекла кровь, выглянул еще один розовый хвостик, еще один и еще…

Женщина закричала, вытягивая из головы сына окровавленный грязный капроновый лоскут, рывком повернула бездыханное тело к себе и осела на пол, закрыв ладонью рот. Лица Дмитрия Ивановича не было видно из за облепившего его грязно-кровавого капронового мешка.

На мешке запекшейся кровью детской рукой была нарисована улыбка и два больших круглых глаза с длинными ресницами.