День матери

РАССКАЗЫ в номинации ВНЕКОНКУРС

Сибирской командировке я была не рада. Это здесь, в Москве, мы взвыли от того, что термометр показывал минус восемнадцать, а там, куда меня отправили, ноябрьские морозы стояли под тридцать. Что уж говорить, била мне эта командировка по карману. Вряд ли окупятся новый пуховик и сапоги, который пришлось прикупить в дорогу. Да и оставлять дочку на попечение мужа было боязно: неответственный он какой-то, дитя-дитем, а сам еще о втором ребенке просит. Мне пришлось перенести визит к моему гинекологу, выпить таблетки от тошноты и идти паковать чемодан. Все потому, что в редакции лучшей кандидатуры, чем я, не нашлось…

В захолустном городке где-то там женщина в возрасте за пятьдесят родила. О ней и предстояло написать статью. Эка невидаль, конечно, в наши дни: вон Пугачеву сколько рассусоливали. Но то дети за большие деньги да из рук высококлассных медиков. А моя «бабуля» сама разродилась, по старинке, в обычном роддоме. Но чем еще она оказалась знаменита, так это своей многодетностью. Родной малыш у нее четвертый, так дома ее, говорят, еще двое приемных ждут. Мне всегда казалось героизмом, если в семье решались хотя бы на двоих детей… Поэтому от мужа я всегда скрывала свои «задержки». На роль героини я явно не тянула.

От аэропорта до пункта назначения добиралась час. Городок встретил как-то нерадушно, вдоль дороги из огромных для конца ноября сугробов торчали черные деревья, разбросавшие к небу крючковатые ветви. И небо было хмурое, словно обещало снегопад, хотя мороз стоял такой, что я продрогла и в такси. Проехав частный сектор, который из каждой печной трубы дымил густо-серым и пахучим и разноголосо лаял из каждого двора, мы оказались в «центре». Несколько многоэтажек вокруг городской площади, памятник Ленину… Вот и весь «центр».

— Зато тихо у нас и спокойно, — улыбнулся таксист, наверное, заметив мое недоумение. — Все друг друга знают, ни воровства, ни убийств! С детьми жить самое то! Не страшно… Это не Москва!

Роддом в «Не-Москве» был тут же, в «центре». Одноразовый халат и бахилы, видимо, не впечатлили мордастую тетку в окошке для передачек:

— У нас только в платные родственников пускают, а Рузанкина в обычной лежит! И то сейчас карантин, нельзя заразу носить! Там вон дети с мамашками вместе лежат. И нечего своей бумажкой мне в нос тыкать…

Совковские порядки в роддоме меня не остановили — хотелось скорее закончить, и домой, самолет у меня ночью. «Я к заведующей», — решительно шагнула из приемной в коридор. Корочки столичного журналиста и упоминание закона о СМИ сделали заведующую улыбчивей. Она лично проводила до палаты. Предупредила, что роженица там одна, и я особо никому не помешаю.

— Младенцев у нас не так много рождается, маленький город, потому и событие стало значимым, — продолжала улыбаться моя «проводница», — в Москве бы, наверное, и не заметили такую необычную мамочку.

— Здравствуйте, — тихо сказала я, входя в палату. — Я хочу о вас заметку написать в очень известную газету. Меня Алена зовут. Вы не против побеседовать?

Женщина, сидевшая на кровати, приветливо кивнула, указав взглядом на стул у тумбочки. Я присела. Женщина же, напротив, поднялась, бережно прижимая сверток в застиранных больничных пеленках, переложила в кроватку. Детское личико на мгновение скривилось, словно ребенок хотел заплакать, но тут же улыбка растянула розовые губки, длинные реснички дрогнули, и в тишине стало слышно ровное дыхание.

— Какая красивая! — искренне восхитилась я. — И уже улыбается! — ребеночек, и впрямь, был на удивление хорошенький: это видно было даже у спящего. Ни отеков, ни сморщенности — кожа нежно-розовая, бровки темные, ресницы — на полщеки…

— Да, это ангел, мне Бог послал, мое прощение и вечная память о грехах, — женщина снова села, сложив руки так, будто все еще держала малышку. Халат натянулся, и стало видно, что грудная клетка немолодой матери плоская, как у мальчишки, притом, что сама женщина отнюдь не казалась худой. Возраст, конечно… Но хотя бы намек на грудь же должен был остаться…

Она была седа. В волосах цвета грязного снега, собранных в хвост на затылке, не было видно ни одной темной пряди. Лицо без косметики, уже заметно порезанное морщинами, глаза тускло-голубые… Руки тоже выдавали возраст. Говорят, что поздняя беременность омолаживает женщину. Здесь этого заметно не было.

— Пишите! — попросила она.

Я достала диктофон. Приготовила фотоаппарат.

— Скажите, как же вы решились стать мамою в таком возрасте? — начала я.

Женщина пожала плечами и отвела взгляд.

— Так вышло, — ответила она. Не мне. Скорее окну, в которое вперила взгляд.

— Но это же замечательно! — защебетала я пафосно. — Дети — цветы жизни, а ваш цветочек — украшение вашей замечательной… — я чуть не произнесла «старости», но спохватилась: — карьеры многодетной матери…

Женщина тихо усмехнулась:

— Ага, уже о цветах в венках надгробных думать надо, а не о детях…

— Зачем вы так?

— Я заслужила. — Женщина вдруг посмотрела прямо мне в глаза. — Вы, конечно, напишите все по правилам, как надо, и я вам расскажу, что вы хотите. А хотите, лучше правду? Вот тяжко мне, некому открыться, посмеются, дурой выставят или в психушку отправят… А так хочется отсюда выйти без бремени и в теле, и в душе. Нет, в церковь — то можно, да стыдно Богородице такое рассказывать. Ей и так видно. А вас, может, убережет моя история от плохого. Не записывайте только, я на пленку потом расскажу как надо…

— Ну если я заслуживаю вашего доверия, то я готова, — я убрала диктофон в карман, незаметно нажав пальцем на кнопку записи.

Женщина подошла к кроватке, посмотрела на спящую дочку. Потом прошла к окну и заговорила, не поворачивая ко мне лица. Голос ее, словно отражаясь от стекла, звучал глухо, а пальцы тихо-тихо барабанили по подоконнику, не мешая при этом мне слышать.

— Меня Натальей зовут, Наташей. Мне пятьдесят два, хотя, может, выгляжу я и старше. И вряд ли бы я родила сейчас, если бы не случилось все это… Я работаю санитаркой. Нет у меня образования хорошего, полы всю жизнь мою. А еще я убийца. Нет, не думайте, это не просто наговор, я не котят убивала. А вот эти самые… которые цветы жизни, как вы говорите.

Замуж вышла я в девятнадцать. Только перед этим у меня была любовь, его Федькой звали. Замуж за него я не смогла пойти, он был татарином, его семья не хотела русскую да еще и православную принимать. Федька очень мать свою боялся, вот замуж и не позвал. А ребеночка-то мне сделал. Моя мамка узнала про беременность, избила сильно. Заставляла пить какую-то траву, чтоб скинуть. Но ребеночек держался крепко. А тут Мишка подвернулся, познакомились. Спать начала с ним сразу почти и все надеялась, что ребенка получится родить так, как будто от него. А через два месяца мамка на свадьбе у нас выпила хорошенько да все Мишке сболтнула: «Невесту, — говорит, — с приданным тебе даю. Пузо четырехмесячное впридачу!» Так первая брачная ночь моя прошла на улице. Февраль это был, благо не мороз. На крыльце просидела раздетая полночи — он меня побил и выгнал. Потом проспался немного, дверь открыл, прошенья просил. Сам целовал синяки мои и говорил: «Люблю, не уходи, ребенка признаю, тоже полюблю!»

А утром ребенка не стало. Увезли с кровотечением в «женскую», вычистили все. Я помню, как плакала долго-долго, просила Бога, чтоб поскорей мне детей дал, обещала Ему, что любить их буду. А нельзя ведь зарекаться, никогда нельзя! И вот в мае, когда все зацвело и зазеленело, я узнала, что беременная. Родила зимой Юльку. А через год еще и сына, Павликом назвали. Мишка поначалу с ума сходил, как детей любил! А потом пить стал, гонять меня. Я два раза на аборты ходила, не хотела рожать больше. Все отговорки находила, то дети маленькие, то жизнь тяжелая. Хотя тогда жили неплохо. Он шахтером был, получал большие деньги, дом купили, скот завели. А пить начал — и «запрыгал» с работы на работу, то уволят за пьянку, то за прогулы… По бабам стал гулять в открытую. У меня ребятишки маленькие были еще, Павлушку в ясли удалось сунуть за счет того, что сама туда нянечкой пошла, а вот Юльку не пристроила… И дома трехлетнюю оставляла. Печку натопишь, накормишь, закроешь да идешь на работу и молишься, чтоб все хорошо было. Но она у меня девочка золотая росла, самостоятельная! Умная! В пять лет сама читать научилась, в шесть — за няньку оставалась! Я ж третью все же родила, думала, что Мишка успокоится.

Девочка младшая немного умственно отсталая родилась, потом и учиться в нормальной школе не смогла, в спецшколу отдали… Хотя, приложи я больше усилий, может, не испортила б дочке жизнь. А так, клеймо на всю жизнь: «дебилка», аттестат из этой школы большего звания не дает. Юлька-то вообще умница, и золотая медаль, и институт с отличием, теперь в другом городе на хорошей работе устроена. А вот меньшая не получилась… И я больше рожать зареклась. Но как кошка беременела! В больницу на аборты как зубы лечить — запросто — ходила. А иногда и дома, сама избавлялась. И не страшно было, и не жалко. Одного мальчика до пяти месяцев доносила. А потом заливку сделала, ночью родила. Юлька помогала… Воду приносила, тряпки…

Мальчик запищал. Живой вышел. Как обычный младенец, только очень красненький. И пальчики, и ноготки, ушки — все как надо. Я его в большую чашку положила — и под стол. Он еще несколько раз вспискивал. Утром у Юльки большого пупса раздела — я сама ему одежку вязала — и одела в эти вещички Алешеньку. Это пупса так звали, я так и сыночка назвала. Похоронила его в огороде…

Когда младшей девчонке четыре было, я опять запустила беременность. Ребятишки уже понимали все, ждали сестренку, даже имя придумали ей — Ксюша. Мишка вроде даже рад был. Тут нам и квартиру дали — в новом доме трешку. Все, казалось бы, для нас. Это был девяносто пятый, мафия всякая развелась… Продавая старый дом, напоролись на черных риэлторов, они стали вынуждать обменять квартиру на дом, подсовывали одну рухлядь. Когда же мы отказали им, начался кошмар. Звонили в двери каждый час, Мишку избивали, меня пинали. Я детей в школу не пускала, боялась… В милицию? Писала заявления, ребятишек с окошка спускала, когда дверь нам выламывали, там в соседнем подъезде наш участковый жил. Не помогали! Мишка с работы уволился, прятался от бандитов у своих блядешек, а я расхлебывала. Есть нечего стало, булку хлеба на два дня тянули с детьми, а то и вовсе с картофельных очисток срезала тонкий белый слой и варила похлебку. Новый год помню… Дали подарок, конфеты детям… И мы три дня пили только кипяток со сладостями… Решили мы бежать, на Алтае у Мишки дядька жил в деревне. Нашли людей, чтоб быстро и по-тихому квартиру продать, вещи собрали уже в сумки… Вечером в понедельник поезд, а в субботу ночью у меня схватки… Мишка дома ночевал как раз. Он и принял роды. Ксюшенька легко вышла, маленькая, семи месяцев не было.

Куда с ней ехать? Мишка все решил… Положил в пакет и унес. Я слышала, как она кричала, и молилась, чтоб дети не проснулись.

Мы уехали. Потом сестра писала мне, как в нашем районе в помойке ребенка нашли. Девочку в черном полосатом пакете… Конечно, не живую. Это был февраль.

В деревне я опять «залетела». На аборт не пошла, больница в двух часах езды от дома, а дома дети, скотина… Так пузо опять расти стало. Как на беду, Мишке в башку мысль затесалась домой возвращаться. Деньги с квартиры спустили за два года, с голыми задницами и с тремя детьми да с четвертым в пузе вернулись сюда… Я родила в шесть месяцев мальчика, тоже живого. Никто дома не видел, не слышал. Мне, видно, от природы легкость в родах дана. Прикопала в огороде ночью… А наутро Юлька в окно увидала, как собаки у крыльца старую простынь в синий горошек треплют. Я испугалась — в нее мальчишку заворачивала! Вышла, а он на ступеньке лежит голенький. И не посинел за ночь, будто спит… Красненький, малюсенький, а на головке волосики темненькие… Я по-тихому подобрала и в сарае в угол прикопала.

Вечером младшая дочка, дурочка моя, с куклой возится. Говорит, ей мышки подарили. Я как глянула — чуть не умерла: мальчишка мой! Откопала как-то да не сообразила, что это. Забрала у дурехи, хорошо, что старшие не видели, опять в огород закопала поглубже.

Ночью в постели повернулась — придавила кого-то под боком. Думала сперва, Мишке на руку легла, а глядь — Мишка с краю спит, спиной ко мне. Щупаю — малюсенькие ножки, голова. Я едва сдержалась от крика. Унесла тихо его в баню, там в предбаннике с пола доску сорвала, в коробочку трупик пожила — и под пол. Побоялась рассказать даже Мишке, кто ж поверит? А на другую ночь проснулась от боли в груди. Мертвечик мой лежал под боком и сосал… Молоко пришло ведь после родов… Я боялась пошевелиться, такого страха не знала никогда. Ручки холодные, пальчики маленькие держат грудь, и чмоки раздаются. Насосался и исчез. Я подумала, может приснилось? Утром в бане доску подняла — лежит! И не синий, и не пахнет трупятиной. Так каждую ночь стал наведываться… Наестся и пропадает… Когда молока не стало, пустую грудь тянул, до крови, до трещин на коже. Как прилобонится ночью, меня будто паралич берет, шевельнуться не могу, только ужас ощущаю. И холод. Я пробовала в землю закапывать, но утром он опять в бане под полом оказывался…

Скоро привыкла к сыночку, стала его Феденькой про себя называть… Никому не показывала. Доставала иногда из-под пола, обмывала, в свежую пеленку закутывала. Полгода прошло, а трупик все свежий лежал. Как спящий младенчик был, только не дышал, не плакал и не рос…

А потом я заболела, так, что с кровати вставать не могла, падала… Мальчишка все приходил ночью, все сосал, будто жизнь высасывал… Наконец, дошло до того, что скорую вызвали и в больницу увезли. Рак нашли в груди. В той самой, которую мертвечонок насасывал… Сделали операцию, полностью грудь удалили.

А Феденька не покидал, и в больницу приходил, уже другую грудь мусолил…

Мишка бросил меня, когда из-за рака удалили вторую грудь.

После второй операции Феденька пропал… И тельце из бани исчезло. Я обрадовалась. Подожгла ночью баню втихушку, чтоб не вспоминать этот ужас. Научилась жить заново, с новым, как говорится, телом, и без Мишки. Он быстро спился, через пять лет умер. А у меня дети подросли, Юлька замуж вышла. Сын работать стал, младшая при мне находилась. Я больше ни разу не «залетала», потому что стеснялась с мужиками встречаться. Днем в лифчик ваты напихаешь и ходишь, а ночью ж мужика ватой не обманешь.

Я работала в детской больнице санитаркой. Однажды привезли к нам ребятишек из детдома: там кишечная палочка обнаружилась, много детей заболело. И в одну двухместную палату положили мальчика и девочку. Я, помню, удивилась, а мне сказали, что это брат с сестрой, их нельзя разлучать… Они хорошенькие такие, светленькие, голубоглазые, на моих Юльку с Пашкой в детстве похожи… И имена у них чудно подобрались — Алеша и Ксюша…

Ночью впервые за много лет приснился мертвечонок Феденька… По-доброму так, улыбается будто и в ладошках по конфетке протягивает: «Алеше и Ксюше». Утром на подушке я и нашла две карамельки из сна…

Наверное, Бог ведет тебя, если в душе благая цель. Мне в опеке добро дали, не смотрели, что зарплата маленькая и дом старый, и без мужа я… Отдали брата и сестру.

Вот мне и пятьдесят исполнилось. Ребятишки мои все пристроены, Ксюшка и Алешка в школу ходят. Познакомилась с мужчиной, его не смутило, что я такая теперь, безгрудая. Стали жить вместе. У него своих детей-то нет, он к моим мелким привязался, они его папкой звать стали. Год прожили, чувствую, что не то что-то… Тошнит, голова кружится. Климакс-то давно мне поставили, сбои по-женски после операций привычными стали. Пошла в «женскую», при осмотре меня припугнули, что матка увеличена. Неужто, рак и там жевать меня начал? Сделали узи — а там малышка наша…

Вот так. А сегодня с утра у меня уже были гости, из администрации города приходили. Я ж в день матери родила, нам с малышкой подарки принесли…

Девочка заворочалась, всхлипнула. Моя собеседница кинулась к кроватке…

— Вы простите, мне за молочком пора, — улыбнулась будто виновато новоиспеченная мать, — своего-то нет, больничным питаемся… А дочку я Ангелинкой назвала, думаю, она мне — Божье прощение…

В самолете я накидала в блокнот «скелет» будущей статьи о женщине, не побоявшейся родить так поздно, о доброте ее и сострадании к сиротам. Я обязательно напишу еще, как красива ее маленькая дочка и подтвержу это снимками… А в финале я поздравлю всех мамочек с их праздником. А дома, прослушав еще раз историю с диктофона, нажму на кнопочку «очистить». А потом подойду к мужу и дочке и расскажу, что скоро нас станет четверо.