Наследие Дромны

Дыхание с тихим хрипом вырывается из груди. Сухое горло дерёт, словно когтями. В морозном утреннем воздухе витает запах болота. Можно обогнуть его через бурелом и овраг, промытый мелкой речушкой. Но это будет слишком долго. Слишком много сил отнимет.

А через болото пройти можно. Я знаю тропу и проведу по ней Райсану. Её хрупкая ладонь в моих пальцах словно каменная. Скованная страхом. Я чувствую её усталость, да и сам устал. Но сделаю всё, чтобы уйти от погони. От охоты, что на нас открыли. Хоть, видят боги, я этого и не хотел.

***

В резном кубке из липы вязко переливалось вино. Оно пахло солнцем, золотым разнотравьем степей и немного — красной сухой землёй Вархассии, откуда и приехали гости. Смуглые и невысокие, дробящие тишину священного леса раскатистыми голосами. А пуще всех — посол. Жилистый, как сухая дубовая ветка, и твёрдый внутри, словно прошитый стальным стержнем. В глубине его глаз — холод, а в словах — мёд, от которого вино в кубке становилось ещё слаще.

Они пришли с миром, хоть мира между Вархассией и лесистыми землями Дромны не было никогда. Была затерянная в веках война, которая оборвалась, когда у обеих сторон не осталось больше сил сражаться. Были долгие годы ожидания новых битв, страха того, что один из сменяющих друг друга правителей окажется безумцем, который нарушит зыбкое и тревожное, как натянутая тетива, затишье. Но и к окончательному миру никто не стремился. Верно, каждый вождь где-то в глубине души тешил себя мыслью о присоединении соседних земель к своим. Да только смелости не хватало вновь развязать войну.

И таков всегда был мой отец — король Дромны. Много раз в детстве я слышал от него, что когда-нибудь богатая золотом и самоцветами Вархассия присоединится к нам. Что величие этого события воспоют на многие тысячи лет. Но то были только слова, приукрашенные сказками о подвигах великих предков, которые так и не довели дело до конца.

А теперь отец пил привезённое послом Вархассии вино и улыбался.

Неужели замшелому противостоянию конец? Хорошо бы.

И хорошо бы, этот нарочито радостный пир в честь приезда посла скорее закончился. Было в нём что-то гнилое и лицемерное. Потому что все понимали: заключать мир с вархассийцами — как есть яблоко, заранее зная, что в нём черви.

От скуки я ещё раз обвёл взглядом зал, вновь и вновь возвращаясь к дочери посла Райсане. Она была совсем не похожа на Лисварха. Тонкая и лёгкая, как лесная олениха, и глаза такие же — огромные, тёмные. За всё время, что гости здесь, она не сказала ещё ни слова, всё сидела подле отца, прислушивалась к разговорам и иногда посматривала на меня, будто изучала. А мне было неловко, словно мальчишке, никогда не знавшему женщины. И голос её услышать очень хотелось. То представлялось, что он чист и звонок, как журчание ручья в северных горах. То чудилось, что тих и спокоен, как шёпот реки в лесу. Но Райсана молчала, и это было сущим мучением.

А пир продолжался аж до утра, пока все не перепились вусмерть, так, что невозможно было отличить вархассийца от дромнянина. Некоторые уснули прямо за столами, некоторые нашли в себе силы разбрестись по бесчисленным комнатам дворца. Даже отца, который всегда хвалился тем, что может выпить едва ли не бочку вина, двое слуг подхватили под руки и повели наверх, потому как идти сам он уже не мог.

Остаток ночи я провёл почти без сна. От выпитого вина меня мутило. Стоило погрузиться в зыбкую дремоту, как уже привычные круги пред глазами начали вытягиваться, извиваться и превратились в белых кишащих опарышей. Я чувствовал, как они шевелятся, облепляют меня всего, щекочут ещё живую тёплую кожу. Пытался стряхнуть их, но не мог двинуть даже пальцем. А потом проснулся и побежал к умывальнику, едва сдерживая рвущуюся наружу еду.

Нет, вархассийский нектар оказался мне не по нутру.

На рассвете меня, совершенно измученного бессонницей, разбудил голос слуги, тревожный и испуганный. Я сел на кровати, и голова закружилась ещё сильнее; боль тяжёлой каплей перетекла из затылка в висок и осталась там, с каждым мгновением делаясь всё острее.

— Что тебе нужно? Демоны тебя забери! — простонал я, прикладывая холодную ладонь ко лбу.

— Господин, ваш отец… — слуга прерывисто вздохнул. — Умер утром.

Я так и застыл с рукой у лба, и сколько так просидел — не понял. В голове, что раскалывалась от боли, как яичная скорлупа, не было ни одной мысли. Только слова слуги ворочались медленно, словно им было тесно. И заполняли весь треклятый мир, который обрушивался на меня неподъёмной глыбой.

Слуга отступил, но совсем уйти не решался. Так и стоял за плечом серой понурой тенью, пока я не нашёл, наконец, силы пошевелиться.

Едва натянув штаны и заправляя на ходу рубаху, я кинулся в покои отца. Только ступил на порог комнаты — потонул в душном полумраке и запахе пустырника. Он прочно впечатался в память за несколько лет. Если пахнет пустырником — значит, отцу плохо и в его покои лучше не входить. Хоть он всегда это и скрывал. Старался утаить от детей слабость, что нет-нет, но иногда его посещала.

— Похоже, сердечный удар, — тихо проговорил лекарь, и его пальцы сочувственно сжали мою ладонь. — А ведь я предупреждал, что ему лучше столько не пить.

— Пойди вон, — собственный голос показался до жути чужим. Лекарь непонимающе уставился на меня, будто не расслышал. — Пшёл вон! — рявкнул я, сгорая от охватившей меня жгучей ярости.

Этот недоумок мог его спасти! Ведь мог же! Всегда спасал… А сейчас? Почему сейчас не получилось?

Лекарь испуганно поклонился и, пятясь, скрылся за дверью.

С трудом переставляя ноги, я дотащился до постели отца. Он лежал, утопая в пышной перине. По лицу его растеклась бледность, морщины, ещё вчера едва заметные у глаз и вокруг рта, стали глубже, словно не мужчина в расцвете лет лежал передо мной, а старик, которого раздавили прожитые годы. Я опустился на пол рядом с кроватью и взял отца за руку, недавно ещё полную сил, а теперь холодную и жёсткую.

И могильная стужа поползла вверх до запястья, сковала локоть, поднялась выше, овладевая всем телом. Я словно впал в забытье и чувствовал, как внутри разрастается гулкая пустота. Такая, что биение сердца отдавалось эхом в голове.

Мгла осеннего вечера сгущалась вокруг. Свет совсем перестал пробиваться через плотные шторы, а назойливый, неуловимый, как ночной вор, сквозняк покачивал их, заставляя чуть шелестеть. Скоро их шелест превратился в едва уловимый шёпот. Я даже поймал себя на том, что начинаю прислушиваться, пытаясь разобрать слова.

Из близкого к помешательству состояния вырвал уверенный голос:

— Тебе нужно пойти что-нибудь поесть, мой мальчик. Силы понадобятся.

— Оставь… — пошевелил я губами и поднял глаза.

Жрец Блир, кутаясь в тёмно-серый плащ, подошёл ближе и глянул с молчаливым укором. Меня словно сильнее прижало к полу.

— Сегодня ты ещё мальчишка, потерявший отца. А завтра будь добр быть королём. Боги благоволят сильным, — чеканя каждое слово, произнёс Блир. Затем отрешённо посмотрел на отца и одним движением начертил в воздухе знак мёртвого мира.

Холодные пальцы в моей ладони ощутимо дрогнули, и я отдёрнул руку. Отпрянул, едва не опрокинувшись на спину. По мёртвому телу отца прошлась судорога, а кожа на лице съёжилась, сильнее облепив череп. Ещё раз вздрогнув, он замер, совсем иссохший, и почти затерялся в богатом убранстве ложа. Блир, чуть склонив голову набок, как скульптор, оглядел своё творение и повернулся уходить. Я завороженно смотрел, как скользит по полу край его плаща, пока тот не скрылся за дверью. Вместе с ним ушла и тяжесть пропитанного смертью воздуха, даже свечи в массивной люстре под потолком стали светить ярче.

Почти со скрипом поднявшись с пола, я в мутном полубреду вернулся к себе в комнату, повалился в постель и заснул. Ночь прошла, милостиво не одарив ни одним сновидением.

Вечером следующего дня я стоял на балконе, глядя, как вниз по течению реки уплывает мерцающий огонёк горящей ладьи. Там лежал отец, и вместе с ним уплывали остатки того, что позволяло ещё долгие годы после взросления чувствовать себя ребёнком. Пусть изредка.

Сестёр, Амрину и Лайру, уже увели в их комнату: нянька весь день оберегала девочек от суеты подготовки к погребению. И даже взялась сама объяснить, куда уходит отец, опасаясь, что я не смогу сделать это достаточно мягко.

Гости тоже пришли проститься с отцом, стояли за спиной и тихо переговаривались, смотрели сочувственно, но в глазах их не было ни капли жалости — только лживое желание угодить. Лисварх тихо говорил о том, что готов помочь советом, пока я не привыкну к своему новому положению. Снова вливал в уши патоку обещаний и заискивающе улыбался. Я смотрел мимо него и кивал время от времени.

Лучше поговорить с Лисвархом завтра. Всё равно половина его слов осталась неуслышанной. А сегодня последний день, когда можно отмахнуться ото всех и побыть одному.

Свежий ветер пахнул в лицо, прокатился по желтеющим верхушкам вязов и дубов, тронул рябью гладь спокойной реки. Тёплая ладонь легла на плечо и скользнула по спине. Я вздрогнул и стиснул пальцами перекладину балкона.

— Мне жаль. — Голос, тихий, но глубокий, обволок сочувствием, искренним и близким. — Очень жаль твоего отца. И горько от того, что это случилось в светлый день заключения мира между нашими землями.

Райсана встала рядом и посмотрела снизу вверх. Сейчас она казалась ещё более хрупкой и неземной. Словно вышедшая из реки нимфа. Я повернулся к ней, и она тут же отвела взгляд, смутившись, провела тонкими пальцами по перекинутой через плечо косе. Догорающий над лесом закат мягкими бликами лёг на её лицо, скользнул по шее и бросил искры тёплого света на каштановые волосы.

— Спасибо, — ответил я, кажется, слишком запоздало.

И она осталась. Просто стояла вместе со мной, встречая ночь, разливающую по небу колодезную тьму. Мы говорили о многом. О таком разном и в то же время похожем детстве: меня готовили быть королём, а её — женой короля. Я был на севере и юге, объезжал владения Дромны с востока на запад, охотился и неделями жил в лесу. А она редко покидала имение Лисварха, и путешествие сюда было первым её приключением. Отец много времени уделял моему воспитанию и, пока я взрослел — старался быть рядом; Райсану же отдали на попечение нянек и подруг.

Она говорила то восторженно, то глотая слёзы… А я слушал её голос, напитывался им, как запахом цветущей в саду вербены. Отблески звёзд мерцали в её глазах. И ласковые пальцы едва касались моих.

К утру я понял, что не отпущу её никогда. Что даже готов терпеть Лисварха ещё некоторое время, пока ему не надоест опекать меня. Лишь бы Райсана была рядом.

***

Солнце за окном медленно катилось к закату, а потоку пришедших с дальних и ближних селений Дромны не было конца. Я сидел в кресле, ставшем к вечеру мучительно неудобным, и видел перед собой очередное посеревшее от горя лицо. Какое по счёту за сегодняшний невероятно длинный день? Неважно. Они давно слились в одно. И говорили все одно и то же. Я слушал их только краем уха, а сам уже обдумывал, что делать.

Что ещё делать?

Тревожные слухи быстро достигли столицы и привели жителей в ужас, которого здесь не знали, верно, со времён войны. С юга, от границы с Вархассией, шла жестокая хворь, раньше невиданная в наших краях. Люди мучились в судорогах и лихорадке, затем впадали в забытье и умирали, так и не приходя в себя. Сначала зараза косила стариков и детей. А потом взялась и за остальных. В столицу потянулись похожие на скорбные тени просители, молили прислать лекарей или колдунов — кого угодно, кто мог бы прекратить страшный мор, что с каждым днём уносил всё больше жизней.

Но даже после того, как из столицы на юг уехали почти все знахари, вереница людей не становилась короче.

Я кивнул очередному просителю, когда тот, не переставая кланяться, отходил к двери. И его место занял следующий. Незнакомец заметно прихрамывал на одну ногу, но это и неудивительно: обувь его больше напоминала кожаные лохмотья. На загорелом, изрезанном морщинами лице сверкали жутковатые светло-голубые глаза. Старик прижимал к груди грязно-серый свёрток и подходил ближе. С каждым шагом зловоние, исходящее от путника, становилось всё невыносимее, и невольно я поднял руку, прикрывая нос.

Незнакомец остановился, покосившись на стражника, уже вышедшего преградить ему путь, и опустился на одно колено. Не говоря ни слова, он положил свёрток на пол и откинул покрытую тёмными пятнами мешковину.

К горлу бросился тошнотворный комок, а кто-то из моих советников сдавленно охнул. Внутри свёртка оказался уже начавший разлагаться труп ребёнка. Мальчика или девочки — не разобрать. Старик бережно провёл ладонью по его голове, что-то невнятно бормоча. А потом уткнулся лицом в колени и зарыдал. Сначала беззвучно, а потом всё громче.

И никто не шелохнулся на своих местах, словно немой ужас пронзил всех: и советников, и Лисварха, и стражников. Длилось это всего мгновение, но, казалось, я бесконечно долго барахтался в густой жиже собственного оцепенения, не сводя глаз с лежащего у ног трупа.

— Это знак, Сарман, — прорвался голос Блира сквозь завывания корчившегося на полу старика. — Пора отправлять вархассийцев домой. Они принесут беды; их помыслы так же черны, как и глаза. Боги гневаются — разве ты не видишь, что дорога, по которой пришёл Лисварх, усеяна трупами?

Я повернулся к нему. Жрец встретил мой взгляд и выпрямился, будто только что ничего не шептал на ухо. И тут же всё вокруг сорвалось с места. Засуетились стражники, уводя безумного незнакомца и убирая смердящее тело. Загалдели советники, поспешно покидая чертог, словно у них не стало вдруг сил здесь оставаться.

— Больше никого нет, — вытягиваясь в струну, доложил стражник.

И правда, в дверь, что за последние дни почти не закрывалась, никто больше не ломился. Никто не заглядывал нетерпеливо, ожидая своей очереди. Никто не ругался с часовыми, обрушивая на их головы проклятия за то, что ждать встречи с королём приходится так долго.

И тишина. Как же кругом стало тихо. Только Лисварх, который, оказывается, ещё был здесь, зашевелился, поднимаясь с места.

— С вашего позволения, — он учтиво поклонился и вышел через боковую дверь, бросив короткий взгляд на Блира.

Жрец протяжно смотрел ему вслед, а я всё ждал объяснений словам, что с каждым мгновением казались мне более безумными.

— Прогони вархассийцев, Сарман, — наконец повторил Блир. — Терпение богов иссякло.

— Дай мне время. — Я с нажимом потёр переносицу и откинулся на спинку кресла. По телу, как судорога, пронеслась тянущая боль. — Лисварх обещал, что из Вархассии приедут лекари. Они помогут нашим знахарям побороть мор.

На каждое моё слово Блир качал головой.

— Они не помогут. Ничто не поможет. Только избавление от оскверняющих землю кровных врагов.

— Прекрати! — я до хруста в костяшках пальцев сжал подлокотники. — Неужели можно людские беды мешать с прихотью богов?

— Обдумай мои слова, — вздохнул жрец и спрятал ладони в широких рукавах одеяния. — Сейчас ты устал. Поговорим утром.

Он наклонил голову и ушёл. Его тёмно-серая фигура растворилась в наползающем со всех сторон вечернем сумраке.

Утром он не появился. Стражники говорили, что по своему обыкновению Блир на рассвете ушёл в священную рощу, но ещё возвращался. Я в одиночестве терзался его предостережением до полудня, а затем не выдержал. Приказал оседлать своего жеребца Алмара и поехал по затерянной в лесу тропе к месту, где не так давно проводили мою коронацию.

Воздух был пронизан лёгким морозом. Трава покрылась тонким инеем и хрустела под копытами коня, словно вафельная. Звенящий среди осин ветер хлестал по щекам; из ноздрей Алмара вырывался прозрачный пар. На мгновение я даже забыл, зачем еду — настолько было хорошо и свободно.

Но деревья расступились, открывая взору обширную поляну, которая никогда не зарастала высокой травой. Я спешился и присмотрелся, прикрыв глаза от солнечных лучей ладонью. Тут же уши словно заложило. По телу с бешеным рокотом понеслась кровь, заливая голову расплавленным свинцом.

На алтаре лицом вниз лежал Блир, и его тёмная кровь стекала по холодному камню, густела, не достигая земли. Я оставил Алмара чуть поодаль, подошёл и за плечо перевернул тело жреца. Он до сих пор сжимал воткнутый в живот клинок. Судя по рукояти — жертвенный кинжал, длинное лезвие которого было покрыто рунами.

Но для чего? Неужели он не верил в меня? В то, что я способен выгнать вархассийцев, и принесение себя в жертву казалось ему единственным спасением от гнева богов?

Я сжал кулак и ударил им о шершавую поверхность алтаря. От шеи по лицу растекался горячий поток, бился в висках. Вот же чёртов болван! Слишком много думал о своей привязанности к Райсане и мало — о безопасности народа. Пригрел под боком целое змеиное гнездо. А Блир оказался умнее и решительнее меня.

Снова повернувшись к телу жреца, я закрыл его распахнутые в небо глаза и ещё долго стоял, рассматривая лицо. Всегда такое жёсткое и строгое, пугавшее меня в детстве, а теперь даже умиротворённое. Он умер, зная, что поступил верно. А я продолжал жить, постоянно проглатывая осознание собственных ошибок, предпочитая откладывать их исправление на потом.

Слова Блира о вархассийцах вдруг окрасились для меня другими оттенками. Кажется, я понял всё, что было сказано им… и не сказано.

Хватит! Чужеземцы загостились. Пора бы и честь знать.

***

Моя решительность разбилась о тёплый взгляд Райсаны. После погребения Блира, я позвал её, чтобы поговорить, попросить остаться в Дромне и стать моей женой, когда мор закончится. Она выслушала меня спокойно и внимательно, а потом взяла за руку и сплела свои пальцы с моими.

— Даже воля отца не сможет заставить меня уехать, Сарман. Я стану твоей женой. И через несколько лун стану матерью твоего ребёнка.

Я поднял голову и, всё ещё не веря своим ушам, посмотрел в глаза Райсаны, блестящие от слёз. Она улыбнулась дрожащими губами и сильнее сжала мою ладонь, развеивая последние сомнения. Несмелая радость толкнулась внутри. А потом заглушила всю горечь от последних потерь. Я целовал лицо Райсаны и шептал какую-то чушь, задыхаясь от любви к ней.

На следующий день было объявлено о свадьбе.

Лисварх, только услышав об этом, заулыбался ещё шире, чем обычно, и пообещал, что лишь передаст дочь мне — сразу же покинет Дромну. Я кисло улыбнулся в ответ, мысленно воздавая хвалу богам, что всё так удачно разрешилось и удалось избавиться от вархассийцев, избежав неприятного разговора и деликатных увиливаний.

Только от пышного праздника решено было отказаться. Это стало бы неуважением к страданиям людей на юге Дромны, по-прежнему страдающих от хвори. После короткой подготовки вызванный из соседнего городка жрец провёл обряд в священной роще. Я старался не смотреть на алтарь, с которого сама собой исчезла кровь Блира ещё до того, как я приказал отмыть её. Райсана стояла рядом, одетая по обычаю моего народа: в зелёное платье, расшитое мелкими белыми цветками привезённой с юга вербены. Её окутывал едва уловимый аромат, напоминающий о нашей первой проведённой за разговорами ночи. Я не выпускал руку Райсаны из своей и не мог насмотреться на мою королеву.

После возвращения в замок к богатым дарам, что скоро должны были привезти из Вархассии, Лисварх присовокупил трёх гончих. Лучших из своры известного в наших краях охотника, у которого посол их и купил. Чёрно-пегие, крепко сбитые, темноглазые, они беспрестанно принюхивались и помахивали хвостами. Не рвались с привязи, а будто осматривались и привыкали к новому дому.

— Хорошие псы, — я не удержался и потрепал крайнего слева, самого ладного кобеля по холке.

— Перед отъездом я хотел бы сходить с тобой на кабана. Слышал, ты отличный охотник, — Лисварх улыбнулся и жестом приказал моему выжлятнику увести собак.

— Давно не охотился. Но размяться не откажусь.

Лисварх похлопал меня по плечу, а потом потянул к себе и обнял.

— Я очень рад, что всё так закончилось, сынок, — проговорил он, едва не касаясь губами моего уха.

По спине пронеслась холодная волна. Я почти силой высвободился из его объятий и вернулся к Райсане. «Пойду хоть на медведя с вилами, лишь бы ты скорее отсюда убрался», — мелькнуло в голове.

***

Утро заливало покрытую первым снегом траву холодным золотом. В воздухе стояла лёгкая дымка, и солнечные лучи дробились в ней, просачивались сквозь оголённые ветки осин и вязов.

Хорошее время для охоты. Тихое.

Я пустил Алмара бодрой рысью и внимательно выглядывал среди ветвей возможную добычу. Недавно гончие взяли след крупного кабана и погнали его вдоль болота. Зверь даже промелькнул недалеко от меня между покрытых мхом стволов, но стоило лишь вскинуть лук — скрылся в прозрачном тумане. Я обогнул широкий овраг и пошёл своре наперерез. Если повезёт, кабана пригонят прямо ко мне.

Впереди послышался далёкий лай гончих, радостный и азартный. Они шли с запада, и оттуда скоро донёсся треск веток и тяжёлое дыхание загнанной дичи. Кабан тихо бубнил себе под нос, будто ворчал на утомивших его собак. Я приостановил коня и взял лук. Прицелился в громадную тень, скользнувшую у облезлых зарослей малинника. Выстрелил. Промах.

Секач засопел, метнулся в сторону и пошёл к болоту. До него было ещё далеко — успею нагнать, прежде чем Алмар откажется идти по топкой земле. Лай собак стал громче, а сквозь него прорезались и окрики егерей. Я ударил коня пятками, и тот пустился в тряский галоп — только успевай держись. Кабан, до того неспешно уходящий вглубь леса, припустил сильнее, и пару раз я видел, как мелькнули его задние копыта в высокой пожелтевшей траве.

Кровь стучала в ушах, словно я не верхом ехал, а бежал за секачом на своих двоих. Ноздри раздувались, улавливая запах прелой листвы и свежего снега. Ветер норовил сдёрнуть с головы шапку. Слёзы катились из глаз, и я торопливо стирал их. Лук ударял по спине в такт бегу Алмара. Я потянул повод и взял севернее, чтобы перехватить кабана в низине.

Вот он! Шёл прямо на меня, как будто не видел. Огромный, высотой почти под брюхо коня. Он словно нарочно топтал попадающие под копыта ветки и громко, рассерженно сопел. Я убрался с его дороги и остановил Алмара. Снова снял лук, прицелился. Краем слуха уловил приближение ещё одного всадника.

— Сарман! — охрипший тонкий голос Райсаны.

Что она здесь делает, да ещё и верхом? Ей же нельзя!

Секач утробно хрюкнул, резко повернул назад и скрылся в чаще.

Я обернулся.

— Райсана, как ты здесь оказалась? Уходи! Кабан может вернуться.

Она спрыгнула с коня и, подхватив юбку, бросилась ко мне.

— Они убьют тебя! Убьют, любимый, — Райсана одной рукой ухватилась за узду жеребца, а другой за мою штанину. — Я слышала, как разговаривали люди отца в замке.

Раздался глухой и влажный звук воткнувшейся в плоть стрелы. Алмар истошно заржал и взвился на дыбы. Райсана отпрянула, сделал пару шагов и завалилась на снег. Я сжал колени, пытаясь удержаться в седле. В левый бок коня, совсем рядом с моей ногой, воткнулась ещё одна стрела. Потом ещё. Алмар покачнулся и начал заваливаться назад и вбок.

Я высвободил ступни из стремян, отпустил повод, упал на спину и откатился в сторону. Жеребец, захрапев, упал рядом и тяжело задышал. Кобыла Райсаны испуганно зыркнула выпученным глазом, рванула с места и ускользнула от хозяйки, которая едва успела подняться на ноги.

Новая стрела вонзилась в землю, только немного задев меня по плечу. Царапина. Я почти на четвереньках отполз в сторону и встал. Схватил Райсану за руку и бросился в ближайшие заросли вереса.

Вдалеке снова послышался лай гончих, вот только, думается, гнались они теперь не за кабаном. Как много вопросов мне хотелось задать. Как сильно хотелось приставить к горлу Лисварха нож и последний раз глянуть в холодную глубину его льстивых глаз. Он всё просчитал, гад. И успел достать меня до отъезда.

Куда бежать? К болоту? Там есть известная только местным охотникам тропа. Можно пройти по ней, скрыться в перелеске и дорогой между холмов выйти к ближайшей деревне. Там мы сможем укрыться на время и обдумать, как лучше поступить.

Только бы скрыться от погони.

Высокая хрусткая трава обхватывала ноги словно силками. Скользила по руке, оставляя порезы. Я старался на бегу придержать ветки, чтобы они не попадали в лицо бегущей за мной Райсане. И крепко сжимал её ладонь, на удивление холодную и тонкую.

В стороне промелькнул поросший сухой беленой овраг. Значит, нужно взять к югу. Через несколько шагов воздух пронзил едва уловимый запах болота. Бежать стало гораздо сложнее. Ноги то и дело по щиколотку проваливались в топкую землю.

Я прислушался. Лай собак пропал, только иногда чудилось его эхо, гуляющее где-то под кронами деревьев. Стало совсем тихо — лишь наше с Райсаной тяжёлое дыхание да хлюпанье воды под шагами. Мы бежали так ещё долго, стараясь не загонять себя. Иногда останавливались и прислушивались, опасаясь, что нас настигнут стрелы или свора Лисварха.

Когда болото закончилось, солнце уже перебралось нам за спины. Поросль ольхи стала гуще, а земля под ногами — твёрже. Наконец-то. Мы пошли быстрым шагом, чтобы дать себе хорошенько отдышаться. Пот катился по спине и лбу, заливая глаза. Я утирал его промокшим насквозь рукавом и время от времени оборачивался на Райсану. Она слабо улыбалась и крепче держалась за меня.

Если мы шли правильно, то скоро будет открытое место. Там ещё немного — и дорога. Нужно выйти из леса до темноты.

Шелест травы пронёсся над землёй, и треск разломленного сучка забился в уши. Мерный конский топот множился со всех сторон и бил по голове тяжёлым молотом. Я завёл Райсану себе за спину и развернулся на звук возобновившейся погони.

Лисварх приближался к нам, а за ним следовали его люди. С десяток стрел целились мне в грудь, и пошевели я хоть пальцем — любая из них тут же сорвётся с тетивы.

— Зря ты бегал, Сарман. Всё уже могло бы закончиться. — Всё тот же медовый голос. Он будто убаюкивал и обещал, что всё будет хорошо.

— Будь ты проклят, Лисварх! — выплюнул я. — Надо было гнать тебя из Дромны, ещё не пустив на порог.

Надо было. И для Райсаны, что сейчас испуганно хватала меня за локоть, так тоже было бы лучше.

— Отец, прошу тебя, — выдохнула она и попыталась выйти вперёд, но я удержал.

— Ты ни в чём не виновата, моя дочь. И теперь станешь наследницей мужа. Всё так, как нужно, — Лисварх обернулся на одного из своих людей, бородатого, с короткими кривыми ногами: — Уведи её. Головой отвечать будешь!

Тот, кивнув, спешился и подошёл чуть в развалку. Ухмыльнувшись, он протянул руку к Райсане. Я вынул из-за пояса нож, секанул его по запястью. И по груди. Бородатый взвыл. А мне под рёбра вонзилась боль, продрала до лопатки и растеклась по телу. Я опустил взгляд. Бурое оперение стрелы чуть дрогнуло на ветру. Небо опрокинулось и застыло прямо перед глазами, словно накрыло холодным синим саваном.

В стороне я слышал, как рыдает Райсана и сыпет проклятия на голову отца. А потом удаляющийся стук копыт — и тишина, что отдавалась бульканьем в ушах. Кровь застывала в жилах, замедлялась, словно горная река, вышедшая на равнину.

Я почти смирился.

Земля принимала мою жизнь, впитывала, как дождевую воду. Руки сплетались с травой, что снова казалась пряно ароматной и упругой, точно летом. Кожа рассыпалась песком, и её будто смывало ласкающий берег волной. Боль уходила, растворялась облаком в бесконечном ледяном небе. Оно становилось всё ближе.

Скоро всё закончится…

Но вдруг ощущение долгого полёта пропало. Я падал. Хотел кричать, но не мог.

Меня нет. Уже нет. Но почему же снова так больно, словно из тела одно за другим вырывают рёбра и каждую мышцу наматывает на мельничный жернов?

Из глаз брызнули слёзы и застыли на щеках льдом. Я грянулся спиной о твёрдую землю и только чудом не раскололся на части.

— Вставай, — разрушил поглотившую меня плотную тьму знакомый голос.

Блир?

— Оставь… меня. — Мои губы не шевелились, но голос отчётливо звенел в давшем трещину безмолвии.

— Ты должен быть сильным. Ты король.

— Я мёртв.

— Но ты остаёшься королём. Посмотри: за твоей спиной холмы, где сражались воины Дромны. Где они погибали, стараясь не пустить на свои земли вархассийцев. А ты пустил. Ты должен это исправить.

— Я один.

— Они пойдут за тобой. Все.

Я снова открыл глаза и, ещё сомневаясь в собственных силах, встал. Опустил взгляд. На земле со стрелой в груди продолжало лежать моё тело. Неподвижное и теперь как будто чужое. А мир вокруг изменился. И в тоже время был таким же, как и всегда. Я видел его словно с изнанки. Живой и меняющийся. Прозрачный и текучий, как вода. Чистый свет пронизывал кроны осин над головой, струился на землю и разбегался сотнями лучей по белым пятнам снега. До слуха долетал любой, даже самый тихий звук. Журчание реки за пару миль отсюда, шелест вереска на холмах. Хлопанье крыльев птицы, вспорхнувшей на болоте.

Кто-то толкнул меня в плечо. Я обернулся. Мягкие губы Алмара тут же зашарили по карману на охотничьей куртке, ища лакомство.

— Прости, мне нечем тебя угостить, дружище, но мы сможем ещё поохотиться, — я потрепал его по шее и запрыгнул в седло.

Со всех сторон съезжались воины, облачённые в доспехи давних времён. Разодранные непогодой стяги реяли на ветру; копья и мечи, наконечники стрел поблёскивали, ловя лучи закатного солнца. И сотни глаз, холодных и пустых, смотрели на меня с ожиданием.

Я поднял руку, и воздух вздрогнул от воя рога. Алмар фыркнул и, не дождавшись команды, рванулся вперёд.

В погоню.

***

Ветер подхватывал меня, толкал в спину. Копыта жеребца почти не касались земли. Серые тучи неслись с востока вслед моему войску и наползали рваными клубами, как дым от огромного костра. Скоро жёлтый свет вечерней зари померк, и лес застыл, увязнув в потоке густого снегопада.

Вархассийцы во главе с Лисвархом неспешно возвращались в замок, то прятались за деревьями, то снова показывались перед взором. Чем ближе я подходил, тем чаще они оглядывались, поднимали лица к небу, щурились от колючего снега. Голос рога пронёсся над их головами. Кони вархассийцев обезумели. Они вставали на дыбы или срывались с места, чтобы умчаться в темноту, едва успевая огибать толстые стволы вязов и осин. Всадники сыпались из сёдел, бранились и озирались по сторонам.

Мои воины шли вперёд, и будь их кони из плоти и крови, то давно раздавили бы людей Лисварха, втоптали в землю раздробленные кости и смешали со снегом тёплую кровь. Но и внушаемого ужаса было достаточно, чтобы гнать вархассийцев через лес, как зайцев. Они быстро поняли, что им не уйти, но размахивали бесполезным оружием в попытке поразить бесплотного врага. Звук рога заставлял их рвать на себе волосы и сдирать скрюченными пальцами кожу с лиц. Они расшибались насмерть о толстые стволы дубов и ломали хребты, проваливаясь в овраги. Тонули в болоте, захлёбываясь вонючей жижей. Они дохли один за другим, давясь собственным страхом. И я заглядывал в мёртвые глаза каждого, чтобы забрать с собой.

Лисварх бежал от меня долго. Сначала он лишился коня, когда тот сломал ногу, застряв между кочек на болоте. Затем ещё долго нёсся, не разбирая дороги и боясь оглянуться. Я гнал его до ночи, то отпуская чуть вперёд, то настигая. Дарил надежду и душил её. Водил по кругу у самого края леса. Пока он в изнеможении не упал в покрывшийся настом снег. Я остановил Алмара в шаге от посла и спешился.

— Ты не хотел возвращаться домой, Лисварх, так значит сгинешь здесь навсегда. — Ветром в кронах деревьев прошелестел мой голос.

Вархассиец поднял руку, словно отгораживаясь от яркого света, привалился к шершавому пню. Его сердце трепыхалось, норовя выпрыгнуть из груди. Я слушал тяжёлое дыхание Лисварха и видел, как покрываются сединой его длинные волосы. Наконец он попытался встать, но покачнулся, схватился за горло. Пробежался пальцами вниз и, рванув пуговицы сюртука, снова сполз на землю.

Его сердце последний раз толкнулось и замерло.

Из леса не вышел никто.

Только серый жеребец, на котором когда-то сидел кривоногий приспешник Лисварха, выехал к замку на рассвете, везя на спине Райсану. Я увёл её в сторону и оградил от вида десятков смертей.

И, если позволят боги, я увижу, как прекратится мор в моём краю и люди вернутся к привычной жизни. Как родится мой ребёнок и станет наследником Дромны. Как он вырастет и будет охотиться в священном лесу, так же познавать свои земли, как я когда-то. Шаг за шагом завоёвывать любовь народа, которую я не успел завоевать. И воздавать хвалу богам, что хранили его во все времена.

Тогда можно будет вздохнуть спокойно. Смириться с тем, что моя жизнь мне больше не принадлежит. И уйти, зная: я сделал для Райсаны и моего наследника всё, что мог.

_