Северная лихорадка

Финалисты

Все люди в этом городе — наши. Мы пришли, чтобы взять своё, и возьмем столько, сколько захотим.

Сопротивляйтесь! Разгоните в наших жилах кровь! Мы сожмём покрепче загривки волков, и они будут выть от нетерпения. Дерзните убежать — так даже веселее!

Воздух Сейночи особенно сладок — он несет запах свежей добычи.

Сквозь мутные окна сочился неопределённый свет, воздух был затхлым, и горячка владела мною безраздельно.

Когда это началось? Как долго я болею?

В грудной клетке дикой птицей билось сердце, и мелкие, частые вдохи только обжигали рёбра-прутья. Я сделал над собой усилие и привстал, чтобы дотянуться до кувшина на хлипкой полке у изголовья — движение отозвалось ломотой во всём теле. Напился жадно, вдоволь. Во рту остался привкус стоялой воды.

Я с трудом сполз с постели и побрёл в уборную, брезгливо поёживаясь в пропотевшей хлопковой пижаме. Грязное зеркало на стене продемонстрировало болезненную бледность моего лица, чёрные круги под воспалёнными глазами и по меньшей мере недельное пренебрежение бритвенными принадлежностями. Когда я успел так зарасти?

Гиперборейские широты беспощадны к южанам вроде меня — плохое питание, холод и сырой разреженный воздух Уикбурга сделали своё дело. Северная лихорадка, очевидно же.

Ложиться больше нельзя. Мне нужна помощь.

Я вернулся в комнату и глотнул пару горьких тонизирующих пилюль. Человеческое тело — самая садистская шутка наших создателей: матушка Природа всегда готова напомнить бессмертной душе, где на самом деле её место, а Всевышний отец с осязаемым наслаждением записывает неизбежные телесные грешки в книгу Судного дня — и спросить за эту несправедливость совершенно не с кого.

От пилюль прояснилось, но я не без мучений облачился в уличное платье. Все мои вещи уже давно переместились на вешалку, но перчатки почему-то оказались в дорожной сумке. В ней же лежала маска с остроконечным клювом — давно я её не надевал. Чумных докторов здесь не видели с тех самых пор, как доктор Гарольд Шипман придумал своё чудодейственное средство. Ублюдок.

На столике у потухшего камина лежала свежая телеграмма — её, верно, занесли, пока я спал: «сидим дома все здоровы тчк рэй заходит тчк люблю элиза тчк».

У Элизы с детьми всё в порядке, Рэй проведывает их каждый Божий день — слава Всевышнему! Я не прощу себе, если Чёрная Смерть доберётся до них в моё вынужденное отсутствие. Я обязательно вернусь с лекарством, дайте только ещё немного времени!

Я сложил бумажную полосочку во внутренний карман плаща, поближе к сердцу.

Ни на лестнице, ни в прихожей убогой мещанской гостиницы никто не встретился. Доски под ногами скрипели, в воздухе витал тошнотворный рыбный дух. Я зажал нос, подошёл к входной двери с полустёртым резным узором и тихо отворил её.

Над мощёной улочкой висел до того густой туман, что в нём терялись даже крыши двухэтажных домов. Пахло сыростью и гнилью, и я поплотнее закутался в плащ.

К чёрту туман, до аптеки Шипмана я мог дойти с закрытыми глазами. Погода была мне даже на руку — кратчайший маршрут пролегал через рынок, и я надеялся незаметно проскользнуть мимо назойливых рыбных торгашей. Проклятая лихорадка усиливала все раздражители, тело казалось беззащитной губкой, впитывающей и запахи, и промозглость Уикбурга.

Современность оставила на его лике лишь тонкий косметический налёт. На весь город приходилось всего две небольшие дизельные электростанции — их хватало на работу телеграфа и иллюминацию нескольких центральных зданий вроде мэрии или суда. На окраинах же господствовала ворвань — уличное освещение на тюленьем или китовом жире, как и сотню лет назад. Каменные дома попадались не везде — местные почитали дешёвую древесину, пропитанную олифой. Многие — я был свидетелем — по старинке выплёскивали помои прямо на улицы, где среди объедков и зловонной жижи радостно копошились жирные крысы.

И всё же здесь победили чуму. Неизвестный состав, который Гарольд Шипман с благоволения городского головы добавил в водонапорную сеть и во все колодцы, остановил эпидемию и породил слухи о магических талантах доктора. Даже сицилийцы прознали про «спасителя Уикбурга» и выторговали у него немного чудодейственного порошка. Однако их мор лишь усугубился — и на юге вмиг позабыли о гиперборейском кудеснике. В чумные времена города полнятся не только предсмертными стонами, но и всевозможными шарлатанами.

Гарольд Шимпан не был шарлатаном — а сицилийцы вполне могли что-то перепутать. Настоящий состав действовал, иначе Уикбург сейчас не сильно отличался бы от моей родины.

Но Шимпан запросил с меня за лекарство баснословную сумму, какую мне не заработать за всю жизнь. Напрасно я взывал к клятве Гиппократа — мерзавец смеялся мне в лицо, ёрничал и неизменно требовал деньги. Я уходил ни с чем, но всякий раз возвращался с надеждой взять его алчность измором… Странно, но Шипман почти не сопротивлялся этому — возможно, мои потуги развлекали его.

Северная лихорадка была отличным поводом для очередной встречи. Если есть хоть малейшая надежда, что он сжалится…

Я невольно остановился посреди рыночной площади. Здесь было совершенно пусто. Деревянные прилавки были оставлены в явной спешке — на некоторых даже оставался товар. И ни единой живой души. Я вдруг понял, что по пути сюда не видел не только людей, но и крыс. Где они все?

Густой туман делал картину совсем уж зловещей. Как будто молочная дымка — это некая призрачная сущность, которая засасывает в себя всех живых и открывает им новый, сумрачный мир за пределами человеческого понимания. Лишь я по незнанию оказался тут — чужак…

На другом конце площади что-то грохнуло, и я вздрогнул. Тучная женщина в необъятной робе собирала в кучу ящики из-под съедобных ракушек. Значит, никакой мистической тайны тут нет, а рынок закрылся просто потому, что наступал вечер — бритва Оккама срезала навеянные болезнью мысли и образы. Стремительно угасающее тело тумана подтвердило мою догадку — незримое солнце уже заходило. Надо было спешить.

Вскоре в сгущающемся сумраке показалась вычурная вывеска аптеки. Деревянные литеры складывали известное всякому слово «Shipman», чуть ниже виднелись многочисленные уточняющие приписки от руки — углём по потемневшей от времени доске. При входе даже не было плевательницы — жутким скупцом был этот Шипман.

Что удивило меня по-настоящему, так это табличка «Приёма нет». У него-то, готового выкачивать из страждущих деньги в любое время и любой день?

Я постучал в дверь.

Лишь минуту спустя за стеклом мелькнул неясный силуэт. Дзинькнул привычный латунный колокольчик — отворила немногословная докторская служанка Фрея. Вместо приветствия меня встретил тяжёлый вопросительный взгляд.

— Я к доктору. Мне плохо, — мой голос дрогнул в подходящий момент. — Северная лихорадка.

Её угловатое лицо не изменило выражения.

— Доктора забрали.

У меня перехватило и без того спёртое дыхание.

— То есть как забрали?

Фрея пожала плечами.

— Сами знаете.

Я кивнул с сочувственно-бывалым видом, хотя на самом деле не понял ни черта. Стража, что ли, Шипмана загребла? Так вот же он — мой шанс!

— Могу ли я подняться наверх и поискать лекарство? Деньги оставлю на столе.

Фрея сощурилась.

— Платите вперёд. Так и быть, принесу.

Я отсчитал несколько монет, встал у приёмной стойки и дождался, пока она вынесет мне пузырёк с микстурой. Сделал вид, что оцениваю содержимое, и немного замешкался на выходе. Когда Фрея ушла к себе, громко хлопнул дверью…

Следующие несколько минут я с величайшей осторожностью поднимался по лестнице. Слава Создателю, дверь была не заперта!

Я крутанул тумблер газовой люстры, но подачу горючего, видимо, перекрыли. К счастью, на полке у входа нашлась керосиновая лампа, ещё тёплая — наверное, Фрея только что воспользовалась именно ей.

Я зажёг лампу, и передо мной в мягком свете предстало давно знакомое помещение.

Большой канцелярский стол с прилегающей кушеткой — здесь Шипман вёл приём пациентов. Как только проблема выяснялась, он эффектно пересекал комнату и занимал место за длинной стойкой с алхимической утварью и рассыпанными по поверхности реактивами. Приготовление лекарства происходило прямо при изумлённом больном — доктор умел пустить пыль в глаза. Может, Шипман так взъелся на меня именно потому, что я презирал его дешёвые фокусы?

Неважно. Я поставил лампу на канцелярский стол и быстро повыдвигал все ящики.

Просматривал всё подряд: истории болезни, рецепты всякой всячины, счета… Удивительно, что стража не выгребла всё это до меня — в чём бы он ни был виновен.

В какой-то момент я уронил кипу листков и, чертыхаясь, присел, чтобы собрать их. От лихорадки и волнения я был очень неуклюж.

Страшный грохот оглушил меня, сверху посыпались осколки. Я вынырнул из-под стола и увидел, что с потолка сорвалась газовая люстра. В то же мгновение сзади мне на спину свалилась доска для записей. Я подумал, что с размаху врежусь подбородком в край стола, но лакированная махина внезапно сдвинулась на добрый локоть вперёд.

Что за чертовщина?

Я стряхнул с себя доску и подскочил. С растущим удивлением я наблюдал, как посреди комнаты закручивается вихрь вырванных из ящиков бумаг, а ещё дальше, на лабораторной стойке звонко лопаются пробирки и склянки, взмывают пылевыми облачками реактивы. Прикрыв лицо рукавом, я с нарастающей тревогой оглядывал комнату, боясь увидеть истинную причину происходящего…

Два тёмных силуэта. Они кружились в отчаянном, разрушительном танце, сея вокруг себя хаос и грузно налетая на предметы; каждый состоял из концентрированной черноты, похожей на алхимические испарения. Тёмный вихрь всё ближе подбирался к моему углу — и в тот самый момент, когда я собрался с духом для того, чтобы броситься прочь из кабинета, двойной силуэт занесло к окну. Вслед за звоном бьющегося стекла я услышал этот звук…

Представьте, что есть колебание воздуха, в той же степени внушающее ужас, в какой скрип нового мела по доске вселяет в вашу грудь зудящую дурноту.

С таким звуком кракен прицепляет свои присоски к борту корабля — это демонстрация тёмной силы и неизбежности; с таким звуком зыбучий песок схлопывается над головой жертвы — это знак её полной беспомощности; с таким звуком дьявол высасывает последнюю каплю души из приговорённого к вечным мукам грешника — это его звук!..

В приступе паники я обхватил голову руками и бросился к двери, не разбирая препятствий.

Не помню, была ли внизу Фрея, и как звякнул входной колокольчик — я бежал по улице и молился, чтобы спасительный туман скрыл меня от неведомой тёмной силы. Я бежал…

Первая кровь! Он был — кем? Способным врачевателем? Грязным обманщиком?

Вырывать добычу из лап смерти — дерзость, но упиваться горем никчёмных, как и он сам, людишек, было слишком дорогой ошибкой. Мы подхватили его прямо в воздухе, закружили, пронесли над мостовой, поглощая на лету, и со жгучим любопытством присмотрелись к высокой фигуре за окном.

Этот — хотел обмануть смерть, но только призвал её. Что же, мы здесь!

Почему ты бежишь? Зачем дорожишь человеческим телом с тысячей его слабостей? Глупец…

Он спасся — пока. Но стоит ему трижды произнести своё имя во мраке Сейночи, и мы настигнем его. Да будет так!

Я обнаружил себя сидящим на мостовой, наверное, в паре кварталов от аптеки Шимпана. Дышать сквозь непрекращающийся кашель было трудно и больно, появился нервный тремор. Господи, почему я так слаб именно сейчас? Нельзя оставаться на месте…

— Плохо вам, а, мистер?

Я резко поднялся и за прилившей в глаза кровью увидел лишь очертания худощавой фигуры в неровном свете фонаря; это была женщина. Тут кашель разобрал меня с новой силой.

— Расхворались шибко, да? — в её голосе я уловил разочарование вместо участия. — Ну, будьте здоровы…

— Нет, нет! Подойдите сюда, прошу вас. Я…

Видавшие виды сапожки, длинные и кривоватые ноги в полупрозрачных чулках, высоко подобранная пышная юбка серого цвета, наподобие балетной пачки, туго стянутый тёмный корсет, обнажавший открытые плечи, и несимпатично-наглое лицо — обрамляла его высокая псевдосалонная причёска с дюжиной заколок. Я увидел её так ясно, что сцена в аптеке показалась дурным сном, и всё же…

— Вы настоящая? — пробормотал я.

Незнакомка скривила безвкусно размалёванный рот.

— Обижаете, мистер! Никаких подкладок, — она вульгарно приподняла грудь обеими руками. — Возьмёте?

Только тут до меня дошло, кто передо мной. Прекрасно… Но оставаться в одиночестве было немыслимо. В голове до сих пор перекатывался тот омерзительный звук…

— Проводите меня к гостинице «Уэймут». Я заплачу. Это всё, что нужно.

Да! Закроюсь в комнате, выпью микстуру от лихорадки, отлежусь… Шипман, с кем или чем ты связался? И как теперь искать лекарство? Аптека — единственное место… Но почему две тени? Шимпан всегда был один. Его забрали вместе с пациентом? Смутная догадка наклёвывалась, но… Не пойму, мысли путаются.

— А вы заразным чем болеете? Мистер…

— Арц. Марк Арц, — я схватился за своё имя, как за спасительную соломинку рассудка посреди омута безумия. — Не беспокойтесь, я врач. Моя болезнь для вас не опасна, — я сделал знак рукой, и мы неспешным шагом двинулись по едва освещённым животным жиром улицам; идти быстрее я и не смог бы.

— Я сразу смекнула, что вы не местный!.. А я Лиз. Долговязая Лиз ещё кличут, — она шутливо раскланялась на ходу, прикоснувшись пальцами к краям юбки.

— Лиз… А у вас в городе ничего необычного временами не происходит?

— Какого такого?

Я замялся, пытаясь восстановить в памяти хаос в кабинете Шипмана, но картинка стала ускользать от меня; в то же время я ясно почувствовал, что я упускаю что-то важное… Чёртова лихорадка!

— У вас пропадают люди?

— А, вы про Охоту?

Я вздрогнул. Она так выделила это слово…

— Разное кумекают, — буднично продолжила Лиз. — Вроде как бывают ночи, по две, по три, когда людей чикают и бросают где попало. Мамка мне рассказывала, что стая-де волков и страшные тёмные всадники забирают грешников. Только чушь это всё. Сколько лет по улицам работаю, ничего такого не видела. Я вот думаю, что коли и есть что-то эдакое — то наших не трогают. Ну, как сестёр, понимаете? У них своя охота, у нас своя…

Мы завернули за угол, и я не удержался и бросил взгляд назад. Пусто, только я да Лиз. Безлюдные улицы. Может, весть о Шимпане разнеслась, и люди прячутся по домам, остерегаясь Охоты?

— Вы знаете Гарольда Шипмана?

— Ну!

— Кто-то забрал его…

Лиз звонко рассмеялась.

— Этого-то? Я только вчера его в пансионе видела… Веселился, девок за задницы хватал. Каждый месяц укатывает на пару ночей к миссис Вандербилт. Может себе позволить!

Я резко остановился, и Лиз вопросительно обернулась.

Трудно описать словами, как остро я ощутил свою глупость в тот момент. Охота, кружащие призраки, демонические звуки… Какой же я идиот! Не распознать горячечные видения! А ещё — доктор!

Забрали Шимпана не слуги Сатаны, а девочки миссис Вандербилт. Люстра в кабинете, может, и вправду разбилась — но всё остальное дорисовало моё воспалённое сознание. И вот теперь я распинаюсь перед Долговязой Лиз и трясусь от каждого шороха…

Господи, какой позор! Как хорошо, что моя Элиза не видит всего этого…

— Мистер? Вы идёте? — Лиз дотронулась до моей руки, и я отдёрнул её, будто ошпарился.

— Иди… прочь… сейчас же… — я задыхался от гнева на самого себя и совсем не хотел срывать его на грязной девке.

Она открыла было рот, чтобы возмутиться, но тут от карниза каменного дома отделилась густая тень и спикировала на неё, словно хищная птица.

Я застыл.

На расстоянии вытянутой руки от меня Лиз извивалась в бесшумной агонии, а тень невидимым клинком полосовала её тело, превращая нелепый наряд в пропитанные кровью лохмотья, и эта кровь отжималась и всасывалась в темноту с невероятно мерзким звуком…

Я побежал, споткнулся и ударился лбом о брусчатку, в глазах вспыхнули огни… Я так и понёсся на четвереньках неведомо куда, ничего не разбирая и зачерпывая под ногти дорожную грязь. Бессилие и страх — где скрыться от них?

Я заполз в сточную канаву и замер, надеясь, что Охота посчитает такую добычу слишком мерзостной…

Мы входили во вкус. Волки довольно урчали, переваривая изнеженную плоть блудницы. И она смела называть нас своими братьями!

А он — посмел усомниться в нашем существовании. Гость из-за морей, прирождённый лекарь с чистой душой — давно у нас не было такого! Мы позволим ему выскользнуть из когтей, подарим призрачную надежду — пусть сам сделает последний шаг к главному таинству Сейночи!

Мы вечны, как сама Тьма, ибо люди всегда будут давать нам жизнь.

Что есть вечность? При жизни мы не в силах осознать её бездонную пустоту, как галька, лежащая на морском берегу, не может познать всю глубину океана лишь по брызгам изредка набегающих волн.

Я могу сказать — «мне показалось, что я пролежал в канаве целую вечность» — и это не будет таким уж преувеличением. Страх смерти до того сковал меня, что река времени стала течь неизмеримо медленнее ручейка моего сознания. В его потоке пульсировала лишь одна мысль: моя бессмертная душа страстно не желала, чтобы бренное тело привело её к вечной погибели.

Теологическая часть моего разума разглагольствовала, мол, сгинувши в муках, очистишься. Я не раз наблюдал преображения людей перед мучительной кончиной — в какой-то момент они просто отпускали всё земное. Их болезнь становилась как бы указателем: се страждет плоть, а се душа чиста и невесома. Именно недуг указывал им путь наверх, где боль сменяется вечным светом.

Шипман сейчас возлежит на берегу небесного озера и лениво потягивает нектар через бамбуковую трубочку, Долговязая Лиз играет на вычурной арфе и подмигивает мне… Боже, какой вульгарный образ…

Да чёрта с два. Во власти Охоты, чем бы она ни была, забрать любую приглянувшуюся душу, а эффектная телесная агония — лишь аперитив перед настоящим пиршеством.

Оно скрыто от глаз смертных, ибо это агония мятущейся между небом и землёй души, и длится она тёмную и страшную вечность — глубину которой мы просто мы в силах осознать при жизни…

Чья-то твёрдая рука вторглась в мой мысленный ручеёк, и он обратился в зловонный поток нечистот прямо у моего носа. Какой-то сильный человек одним рывком выдернул меня из канавы, усадил на брусчатку и проревел:

— Имя?

Я вгляделся в странные очертания склонённой надо мной головы и признал только длинные усы и жестяную каску в форме жёлудя. Городская стража!

— Оглох?! Имя!

— М-марк Арц. Д-доктор. Чумной. Как же хорошо, что вы…

— Не местный, что ль? Отделал тебя кто так?

— П-понимаете, я шёл с девушкой… А потом… И… Вы позаботитесь обо мне? Они где-то рядом!

Тогда эта безумная тирада показалась мне верхом красноречия, и я удивился неприветливой реакции стража. Усы его выразительно зашевелились, и я не успел опомниться, как он уже куда-то вёл меня, пребольно заломив руки. После удара о мостовую перед глазами плыли разноцветные круги, разгонявшие сгущающуюся черноту этой странной ночи…

Меня препроводили в знакомый участок. За месяц Шипман трижды докладывал на меня городской страже, но я всякий раз находил с ними общий язык. Никогда я ещё не был так рад этим угрюмым людям в плащах блевотных оттенков! В тусклом электрическом свете они выглядели диковинными палачами — но нет же, это мои защитники от ночного безумия!

Меня притащили к канцелярской стойке, где я обмакнул пальцы в чернила и приложил к бумаге, — а затем отвели в промозглый подвальчик. Там с меня сорвали одежду и подставили под беспощадную струю воды. При моём лихорадочном ознобе она показалась ледяной! Стуча зубами, я принял дурнопахнущую робу как неизбежное зло и вскоре очутился в просторной камере с единственным мелко зарешёченным окошком в глухой каменной стене.

Я дотронулся до её шершавой поверхности и стал водить пальцами вверх-вниз… Эта стена, должно быть, существовала веками, видела множество узников и была для них более осязаемой реальностью, чем всё, что осталось снаружи. Волки, демоны — что они способны противопоставить могучей стене?..

Под стёртым верхним слоем пыли обнаружилась едва заметная надпись: «СТРАЖИ СА…» Самые лучшие? Сами виноваты? Я несколько минут размышлял над возможным окончанием слова, но так ни к чему и не пришёл.

По правде, мне даже не было интересно, за что меня задержали — лишь бы оставили всё как есть до утра. Но стоило мне беззаботно растянуться на деревянной койке, как дверь камеры с лязгом отошла в сторону. На пороге показался незнакомец в длинном чёрном облачении; я вообразил, что это священник, и насторожился.

— Эдрик Ласк, дознаватель, — представился вошедший, и в свете одинокой дуговой лампы я разглядел на его лице длинный шрам от виска до края челюсти; кто его так?

— Вам не больно пережёвывать пищу? Пазухи не гноятся? — машинально спросил я.

Дознаватель поморщился и не удостоил меня ответом — вместо этого сел на койку напротив и стал деловито перелистывать какие-то бумаги из большой кожаной папки.

— Простите, я не хотел… — я вдруг понял всю неуместность своего эскулапского выпада. — Вы же знаете, что я врач.

Он кивнул, не поднимая глаз.

— Марк Арц, чумной доктор из Нижнего Готтланда. Что вы делали на улице в такой час?

Я открыл было рот, чтобы ответить по-простому, однако остро ощутил, насколько безумно это будет звучать. Ласк оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на меня.

— Я заболел, — наконец сказал я. — Северная лихорадка. Решил пройтись по городу, чтобы разогнать кровь. В какой-то момент мне стало очень плохо. Я споткнулся. Упал. Сам не помню, как очутился в канаве.

Ласк опустил уголки рта и мелко кивнул несколько раз.

— Значит, рассказывать о девушке вы больше не хотите?

Я замялся. Усатый страж разобрал что-то в моём лепетании?

— Я очень болен, — повторил я. — Возможно, у меня видения. Я вообще уже ни в чём не уверен. Не сочтите, что я пытаюсь соврать вам или скрыть что-либо — я говорю только то, что знаю наверняка.

Ласк неожиданно улыбнулся.

— Что ж, это здраво, — он отложил бумаги и придвинулся поближе ко мне. — Сейчас я расскажу вам, что знаем мы. А именно: мы обнаружили изуродованный труп мисс Элизабет Страйдер в нескольких сотнях футов от той канавы, где нашли вас. Вы пытались таким образом смыть кровь? Или избавиться от орудия убийства?

— Долговязая Лиз, — прошептал я.

Мысли вновь стали путаться. Всего час назад я скрывался от кровожадной сверхъестественной силы, и её проявления были реальными и осязаемыми — сейчас же я сидел в самой обычной каменной камере и говорил со здравомыслящим и дотошным дознавателем по поводу действительно произошедшего убийства. Неужели эти два мира пересекаются? Или это мой разум пытается развести их по разным углам, чтобы защититься от сумасшествия?

Если Охота реальна — неужели стражи не видят, что это дело рук не человеческих? Если я галлюцинировал — то кто убил Долговязую Лиз?

Я вдруг понял, к чему клонит Ласк…

— Я не убивал её! Лиз забрала Охота! Вы же знаете про это, правда? Вы же живёте здесь столько лет!

— С самого рождения, — сухо подтвердил Ласк. — И что я знаю наверняка, так это то, что никакой Охоты не существует. Убийства, которые приписывают ей, совершают люди. Вроде вас, герр Арц.

Я неожиданно ощутил облегчение.

— Вы уверены? Хоть раз кого-то поймали?

— Да, — сказал Ласк со значением и, как мне показалось, еле удержался от того, чтобы потрогать внушительный шрам.

Я отчаянно замотал головой.

— Тогда убил её не я, а кто-то другой! У меня не было мотива!

— О, вы, вероятно, просто вошли во вкус! Насчёт мотива… Гарольд Шимпан, — отчеканил дознаватель. — Врач, которого вы осаждали весь последний месяц — пропал прошлой ночью. Мы пока не нашли тело. Но аптека находится всего в двух кварталах…

— И что? — я почувствовал сильное раздражение. — Спросите кого угодно — весь прошлый день я пролежал в гостинице! Да, Шимпан был мерзавцем. Но у меня на родине свирепствует чума, офицер. И мёртвым он мне уже ничем не поможет. Поймите же, я просто хочу поскорее получить треклятое лекарство и вернуться домой, к семье!

Ласк неуловимо изменился в лице.

— Хм… А с вашей семьёй всё в порядке?

— Разумеется! — я схватился за грудь и тут вспомнил, что одежду у меня забрали. — В плаще, во внутреннем кармане была телеграмма.

— Верно, — сказал Ласк очень тихо. — Более того, я запросил все телеграммы, которые вы получили за последний месяц.

— Да ради Бога! Узнали что-то новое?

Дознаватель Ласк дрожащей рукой потянулся к своим бумагам.

— Дело в том, что сообщение, которое было при вас, датировано… — он замялся, копошась в папке, и боковым зрением я увидел на стене справа от него странную тень. Туман рассеялся, и сюда проникает лунный свет?

Я поднял голову и увидел вываливающуюся из стены решётку.

Ласк дёрнулся, но не успел издать ни звука. Косматый сгусток ночи окутал и придушил дознавателя, а потом тень стала беспощадно свежевать его, вырывая целые куски плоти и с глухим чавканьем поглощая горячую кровь…

Всё это успело произойти прежде, чем решётка ударилась о пол. Я был следующим…

Я собрал в кулак всю волю и метнулся к стене. Спину окатило волной жара — пахучим звериным теплом и дыханием. Чувствуя, как подгибаются колени, я ухватился руками за нишу, с неимоверным усилием подтянулся и просунул себя в узкое окно. Еле поднялся на ноги и побежал прочь.

Стражи едва не лишили нас забавы.

Люди для нас — и цель, и средство, но кто из них может сделать мрак столь острым, чтобы он резал плоть, подобно тончайшему скальпелю чумного лекаря? Кто из них способен оседлать волка и наводнить страхом и трепетом целые города? Какой их силач может одним дуновением вырвать стальную решётку из каменной хватки?

На это не способен никто из смертных.

Но он — должен пройти весь путь, перед тем как мы его настигнем. Он снова бежит, но бежать ему осталось недолго.

Сейночи он в третий раз назовёт себя, и мрак сомкнётся над его головой, где бы он ни скрывался.

Я давно перешёл на шаг и теперь крался по улицам в поисках укрытия. Трижды Охота миновала меня, и надежда увидеть новое утро всё ещё теплилась в обескровленной страхом душе. Даже лихорадка немного отступила.

Совсем недалеко послышался гулкий удар колокола.

Ратуша? В Уикбурге не было ратуши, поэтому полночный час отмечала… конечно же, церковь! Как я раньше не догадался? Что может защитить от скверны и мрака лучше, чем Храм Божий?

Опасливо оглядываясь, я повернул за угол молчаливого особняка какого-то местного вельможи, и даже через туман различил очертания готической церквушки. Не веря своему счастью, я припустил ко входу трусцой и чуть не поскользнулся на влажных от конденсата ступенях.

Громко постучал в высокие дубовые двери. Тишина. Ударил кулаком ещё раз, и створка подалась сама собой. Я торопливо вошёл внутрь и запер её на засов изнутри.

Плотные ряды скамей, невысокая кафедра и по-провинциальному пышный алтарь позади неё. Вокруг — подсвеченные скульптуры местных святых покровителей. Под потолком с еле слышным тренчанием покачивалась массивная люстра с ворванными светильниками; запах горелого жира почти заглушали благовония.

Я сел на ближайшую скамью, прикрыл глаза, молитвенно сложил руки и возблагодарил Господа за убежище в столь страшную ночь. Что бы я ни делал, я делал во славу Его — и надеялся, что, даже добывая лекарство от чумы, действую по указанию и воле Его.

Господи, дай мне сил! Господи, помилуй и защити от полчищ дьявольских! Господи, ниспошли мне знак, что ты не отвернулся от меня!

— Что привело тебя сюда в полночный час, сын мой?

Я вздрогнул и обратил взор в сторону говорившего. В проходе между скамьями стояла чуть сгорбленная, но всё же статная фигура в длинной сутане.

— Святой отец! — воскликнул я с облегчением. — Сей ночи мне так нужна ваша поддержка! Помолитесь со мной, за меня, за всех нас…

Я почувствовал, как к моим глазам подбираются слёзы.

Священник подошёл совсем близко и сел на скамью рядом со мной. Он был лыс, лицо выглядело измождённым, но всё же настолько светлым, насколько это возможно в краях промозглых ветров и вечных дождей.

— Ну же, не поддавайся унынию, сын мой. Я отец Люциус, — он по-отечески приобнял меня и обратил мудрый взор прямо в душу. — Тебя гложет тяжкий грех? Ты утратил веру?

— Я пытаюсь излечить людей от Чёрной Смерти, отец. Но я никогда не воспринимал борьбу Света и Тьмы за наши души столь буквально… Мне страшно, отец. Я боюсь, что каким-то своим поступком я отвратил от себя Свет, и теперь мне остаётся только раствориться во Тьме вечных мук… Но я верую!

— Я не могу вообразить, какой страшный грех мог совершить человек, отдавший себя промыслу Божьему, — подбодрил меня отец Люциус. — Но если он имел место, я готов исповедовать тебя, чтобы ты мог врачевать дальше…

— Мне не в чем исповедаться! Я не сделал ничего плохого! Клянусь! — мой голос сорвался на последнем слове, и у меня самого возникло чувство, будто я вру.

В голове вдруг возник очаг боли, и я схватился за неё обеими руками, громко простонав. Падающая люстра. Бьющиеся колбы и пробирки. Разрушительный вальс двух теней в докторском кабинете — отчаяние и гнев!.. Почему я вижу это снова?

Я почувствовал на припухшем лбу что-то металлическое и холодное и замер. Боль сразу утихла. Я открыл глаза и увидел, что отец Люциус приложил к моей голове большое рельефное распятие.

— Возьми это, сын мой, — он вложил крест в мои пальцы. — Сжимай его крепче, и тогда никакой мрак не повредит тебе.

— Даже Охота? — недоверчиво спросил я.

Отец Люциус слегка отшатнулся от меня.

— Охота?.. — протянул он. — Тебя преследует Охота?

Я с жаром кивнул. Он расплылся в странной улыбке.

— Не стоит бояться демонов, сын мой. Разве ты не знаешь, что они забирает только плоть, а душа твоя возносится прямо на небеса?

— Это не так! Я сам видел, я чувствовал…

— Охота — это символ вечной победы Всевышнего над Сатаной! — со страстью сказал отец Люциус. — Князь Тьмы знает, что не может забрать твою бессмертную душу и потому подвергает поруганию твою плоть, но это не имеет никакого значения для Царствия Небесного…

Я ушам своим не верил. Священник оправдывает Охоту? Не знал, что иезуиты забрались так далеко на север…

— Если на что-то Его воля, это непременно случится. Но я помолюсь за тебя, сын мой, — торжественно пообещал отец Люциус, видя моё смущение. — Как тебя зовут?

Молитва ещё никому не вредила, верно? Я отчётливо произнёс:

— Се есть Раб Божий Марк Арц…

В то же мгновение словно бы вихрь ворвался в церковный зал и одним дуновением погасил половину светильников. С протяжными стонами закачалась люстра, загудели сами стены, будто из-под храма уходил фундамент…

Я вцепился в сутану отца Люциуса и прокричал ему на ухо, чтобы он защитил нас своими молитвами!

Но вместо этого он встал, воздел руки к куполу церкви и, не обращая на меня ни малейшего внимания, начал громко петь слова благодарности Всевышнему. Безумец! Его-то Охота не заберёт!

Я наблюдал его глупое овечье смирение, и внутри меня поднимался гнев. Слабоумный слуга жестокого божества! Как ты смеешь отказывать мне в защите! Я сжал в руке тяжёлое распятие…

Удар. Ещё удар.

Я бил и бил его по голове острым концом крестовины, пока отец Люциус не смолк и не осклабился. Я чуть не зарычал, увидев кровь, сочащуюся из раны на виске. Где твой Всевышний теперь?..

Болезненная волна прошла через всё тело, и я ужаснулся содеянному. Я вскочил и бросился к алтарю, чтобы оказаться поближе к вечному свету, чтобы тьма изнутри не смогла поглотить меня окончательно, и…

Я остановился посреди зала. Всё замерло. Прямо передо мной на каменный пол с грохотом низверглась церковная люстра, и ворвань потекла между скамьями, будто кровь распятых разбойников по вершине Голгофы. Из стен храма выделились сгустки теней, множество их. Они окружили меня со всех сторон, и я отчётливо увидел всадников на волках — молчаливых, древних, вечных. Звери мерно дышали через раскрытые пасти и внушали скорее уважение, чем страх.

Мне не было страшно.

Мне некуда было бежать.

Потому что я был там, где впервые обрушилась люстра.

Прошлой ночью — это я подстерёг Шипмана после того, как он вернулся из пансиона. Гнев и отчаяние пульсировали в голове, затмевая всё человеческое… Мы боролись… Два силуэта, кружась по комнате, опрокидывали всё вокруг; потом я оттеснил его к окну и с силой вытолкнул. Посыпались осколки стекла, и там, во мраке, я впервые увидел Охоту, которая ждала добычу. Она знала, что я сделаю это, и просто подхватила тучное тело Шимпана, размалывая его на лету…

Я видел всё это, но почему забыл? И почему я набросился на Шимпана, как зверь, прямо с порога? Мне нужно было лекарство, а не его жизнь…

Сообщение Элизы…

— Нет! — заорал я, съёжившись, и эхо вернулось ко мне из всех закоулков церкви.

Я прижал к груди распятие и ринулся к дубовым дверям, прямо сквозь призрачных всадников; они даже не попытались остановить меня.

Я бежал по полуночным улицам, чувствуя необыкновенный прилив сил, но умолял лихорадку вернуться! Я жаждал почувствовать слабость и бренность своего тела, однако они испарялись из меня, оставляя только мрак и нечеловеческую выносливость.

— Нет! — я скрежетал зубами и хлестал себя открывшимися воспоминаниями, надеясь пробудить всё то, что делало меня человеком.

Они убили Долговязую Лиз, потому что она напомнила мне… Они выпотрошили Ласка, потому что он хотел сказать мне раньше срока — раньше их срока!

Телеграммы!

Вчера вечером я получил от Рэя весть, которой боялся больше смерти. Элиза и дети… Они не хотели, чтобы я знал, и лгали мне, боясь отвлечь от дела и вынудить меня вернуться домой — что бы я сделал? Они хотели, чтобы я исполнил свою миссию и спас город, хотя сами уже одной ногой стояли в могиле…

Я пошёл к единственному человеку в Уикбурге, который должен был ответить за это. «Чёрная Смерть забрала всю мою семью!» — я прокричал это Шимпану в лицо и набросился на него, как дикий зверь.

Элиза мертва, дети мертвы…

— Плачь! — неистовствовал я, надеясь почувствовать на бегу хотя бы одышку. — Ты потерял всё самое дорогое! Плачь же!..

Но я не мог выдавить из себя ни единой слезинки.

Всё, что меня когда-либо волновало, ушло куда-то далеко, на задворки разума, и я даже не был способен испугаться этому. Я не мог почувствовать ничего из того, что делало меня человеком!

Тем временем голоса тьмы звучали в моей голове:

«Зачем ты дорожишь смертным телом? Разве ты хочешь, чтобы лихорадка вернулась? Своим гневом ты пробудил нас, мы обязаны тебе этой Охотой! Не противься неизбежному… Марк Арц… Марк Арц… Марк Арц…»

Они повторяли моё имя, как заклинание, и с каждым разом оно становилось всё более бессмысленным — кто этот человек? Где все его страсти и стремления? Они всасывались в темноту с удивительно приятным и сладостным звуком…

Я вошёл в свою комнату, раскрыл дорожную сумку и достал прорезиненную клювастую маску с мутными стёклышками-глазницами. Я задержал дыхание и надел её, соединив в одном этом мгновении все воспоминания о людях, чьи предсмертные муки я облегчил… Сострадание к ближнему, смирение перед высшими силами, боль утрат… Они могут подавиться моим телом, но они не получат меня всего! — душу я навсегда оставлю под этой маской… Я чумной доктор Марк Арц…

И тут я понял, что не могу остаться.

Шипман принадлежал Охоте, и он знал секрет лекарства — даже после смерти, несомненно! Если я приму их приглашение, то смогу выжать из его душонки то, что мне так нужно!

И я отпустил себя.

Окровавленное распятие упало на пол.

Подо мной тотчас же стал расти зверь — сильный и бесконечно преданный. Клювастая маска начала плавиться, стекая горячими каплями на тюремную робу. Мысли стали острыми и быстрыми как никогда.

Я рассмеялся. Теперь Шипман был моим!..

Все люди в этом городе — наши. Мы пришли, чтобы взять своё, и возьмем столько, сколько захотим.

Сопротивляйтесь! Разгоните в наших жилах кровь! Мы сожмём покрепче загривки волков, и они будут выть от нетерпения. Дерзните убежать — так даже веселее!

Воздух Сейночи особенно сладок — он несет запах свежей добычи.

_