Глава 3. Возвращение к истокам

«Прощение — удел сильных, чтобы там не говорили слабые глупцы, невластные даже над своей гордыней.

Магистр Азель Гарриус, глава госпиталя Парнаско

Ник

Бездумно лежать и смотреть на потолок, провожая взглядом солнечных зайчиков, стало уже привычкой. Мне казалось, что за эти несколько месяцев я достиг совершенства в нелегкой науке безделья и успешно сдал по нему экзамен. Но все равно. Я изнывал от скуки и частые посетители, что бывали в моей унылой обители, не скрашивали досуг. О, Великая. Я бы жизнь отдал, за чистый лист пергамента и чернильницу с пером. Хотя нет, можно только пергамент и перо — как-то раз мне довелось писать кровью, когда закончились чернила…

Но я отвлекся. Мне было скучно. За столько лет своей научно-исследовательской практики я отвык от безделья и сейчас, похоже, шутница-судьба решила отыграться за все годы измывания над собственным организмом. Мне нельзя было писать, читать, пререкаться с персоналом госпиталя, выходить из палаты, выглядывать в окно. Можно было по пальцам пересчитать, что мне сейчас можно, чем вспомнить все запреты Азеля. Злобный узурпатор.

И ведь не сбежишь из этой обители скуки, как в прошлые разы, когда мне довелось здесь куковать — у входа и на улице охрана, магия под запретом, у меня даже еду проверяли на наличие ядов! Нет, представляете, эту жуткую жидкую бурду под названием «овсянка с добавками» дегустаторша постоянно пробует и не травится! У нее луженый желудок, в отличие от моего. Как же я скучал по нормальной пище и, особенно, по мясу. По сочному жирному хорошо прожаренному бифштексу и золотистой картошке. Ох, я бы все отдал за нее и бутылку чего-нибудь алкогольного. Но нет. Мне нельзя. У меня режим.

Первые дни в госпитале я старался не вспоминать. Все было как в тумане, как в кошмарном сне, когда ты не можешь проснуться, а обреченно смотришь повторяющиеся картины из своей жизни, не можешь остановить этот калейдоскоп воспоминаний, который постепенно затягивал в себя, вцепился своими когтями прямо в душу и не хотел отпускать. Я видел все, даже то, что успел позабыть: свое детство, отрочество, учебу у Азеля в госпитале, работу, эпидемию, смерть близких товарищей и предательство Элизы, обреченность и желание смерти. Я видел вновь встречу с Ирен, наши приключения и постепенное привыкание к друг другу, помнил нападение на замок и счастливое ничто, в которое я провалился после невыносимой боли, раздирающий нутро на клочки. И там, когда я смирился с неизбежным, моя мятежная душа обрела покой. Прежние яркие эмоции словно присыпали пеплом — они поблекли и казались чем-то далеким и ненужным. В голове вновь стали мелькать ведения, но они были другие, не такие как раньше. Я видел умерших друзей, Амалию, которая из зрелой женщины, которую я запомнил, превратилась в молоденькую девушку со смешными рыжими косичками. Они стояли и, улыбаясь, смотрели на меня, а мою душу затопило позабытое чувство счастья.

Я даже не понял, как смог выбраться — раз и картины померкли, друзья растворились во мгле, а посторонние звуки водопадом обрушились на мои уши, словно я вынырнул из омута на свежий воздух. Я жадно глотал его, не в силах насытиться, извивался дугой, пытаясь до чего-то дотянуться, но что-то придавливало за плечи, не давая вырваться. Помню, что мне было больно дышать, словно, я забыл, как это делать и сейчас заново учился, а от каждого движения резко вспыхивало сосредоточие энергии в груди, оно кололось, чесалось, словно в ней ерзало нечто колючие и крутило, как жернова мельницы, переламывая мои кости и плоть. Разум затопила боль, и я вновь очутился в спасительном ничто. И, если честно, хоть там мои мысли текли вяло и бессвязно, я помню, что больше не хотел просыпаться. Хотел вернуться к Амалии, прижаться к ее телу, поцеловать в золотистую макушку и услышать заливной смех подруги, который мне всегда казался похожий на перезвон колокольчиков — такой же чистый и звонкий.

Когда я вынырнул и тьмы в следующий раз, мой разум ворочался с неохотой, тело словно одеревенело и не хотело слушаться, вокруг сгустилась тьма, и ничего не было видно, а глотку жгло огнем. Я даже прохрипеть ничего не мог — голос, словно отнялся, а во рту бушевала пустыня — мне так сильно хотелось пить, что остальное казалось как-то незначительным. Даже то, что тело зудело, покалывало тысячи маленьких иголочек боли, а ноги не держали — я с грохотом рухнул на пол, видно, с кровати и, преодолевая какую-то странную слабость и немощность, пытался в этой мгле найти воду.

Потом все завертелось, замелькало в круговороте. Нет, мгла перед глазами не исчезла, но уши затопили голоса, меня касались, я пытался вырваться, не понимая, что происходит, сердце испуганно забилось, набатом застучав в ушах и перекрыв на несколько мгновений посторонние звуки. В чувство привел меня противный запах нашатыря — похоже, я потерял сознание, — и строгий голос Азеля Гарриуса, который сухо раздавал команды суетящимся милсестрам и целителям. Тогда я был искренне рад его услышать, ухватился за знакомый голос, как за спасительный круг, который мог мне объяснить, что произошло. Он и объяснил, а потом появился Филгус, и начались монотонные и серые, точнее, чернее ночи будни.

Я лишился зрения, своей магии, не мог нормально двигаться и был полностью зависим от окружающих людей — сбылись худшие мои кошмары. Я слышал, как за дверью переговаривались милсестры, думая что я сплю — они как куры-наседки жалели меня, перемывали косточки, сами того не ведая, что открывают мне то, что не захотели говорить Фил и Азель не желая, наверное, волновать меня. Мой дом сгорел вместе с моими исследованиями и библиотекой, которую я собирал несколько десятилетий, Ирен оказалась заложницей в руках собственного отца, Стефан возвысился, став советником монарха, а меня… а меня стали считать мертвым. Выкинули как ненужный элемент, опять, как в тот раз, и я часто стал ловить себя на мысли, что они правы, моя история должна была закончиться именно тогда.

Больнее всего было потерять не дом, а библиотеку. Во мне тогда что-то умерло, и я стал считать себя никому не нужным. Я же досадный, лишний элемент? О да, давайте уничтожим все, что ему дорого, чтобы он сам наложил на себя руки. Не наложит? Задавим жалостью. Мне было тошно. Хотелось выть в голос, оплакивать свою прошлую размеренную жизнь в уютном замке, когда я был предоставлен сам себе, никому не нужный, но считавший себя нужным другим. У меня были мои исследования, свой собственный угол, в котором я был хозяином, домашнее вреднее приведение и хозяйка-домовая. Мне нравилась такая жизнь, нравилось приходить в библиотеку и наслаждаться запахом старинных книг, которые я собственноручно добывал в коллекцию и ценил выше собственной жизни.

И если потерю зрения я мог пережить, то тишина и невозможность двигаться — убивали. У меня болело сердце, плакала надрыв душа, а голове бродили совсем невеселые думы. Я уцепился, как спасительную соломинку за свои воспоминания. Надеялся, что так не сойду с ума, что моим разумом не завладеет безысходность и тоска, что я смогу найти в себе силы встать на ноги и начать все сначала.

Раньше, я думал, что меня трудно сломить, но тогда, лежа в больничной палате, и раздираемый противоречиями, я ждал, когда моя душа перестанет бороться. Я чувствовал, что предел близок, ощущал могильный холод подбирающейся смерти, готовился к ней, глубоко внутри радуясь такому исходу. Ведь я ярко помнил то счастье, когда увидел своих друзей, я хотел вновь оказаться среди них, но что-то мешало.

Возможно, это была глупая ответственность, ведь у меня ничего не осталось кроме нее. Я беспокоился за глупую девчонку, хоть и старался не показывать это Филу, мне хотелось ее увидеть, узнать, что с ней все хорошо, сбросить этот груз, переложив его на другого. И мне было жалко брата, отца. Смогут ли они пережить мою смерть? Сможет ли Азель вновь похоронить своего ребенка? Про Стефана я совершенно не думал, а мысли о мести… Великая, я винил только себя, ведь это все произошло из-за моей глупости. Я решил, что я умнее всех, дал волю чувствам, а не разуму и потерял осторожность.

Нет, Стефана я при первой же возможности постарался бы уничтожить — хотя бы за мои бедные сгоревшие фолианты, — но бегать за ним и так праведно ненавидеть, как это делал Филгус… Я к нему ничего не чувствовал, словно, во мне умерли все чувства и мне, честно, было плевать на интриги брата. Я был занят другим — думал о своей жизни, искал путеводную звезду, что не дала бы мне потеряться, искал цель, ради которой живу.

И не находил. Раньше все было просто: вот госпиталь, ты спасаешь жизни, живешь ради людей и стараешься сделать их жизнь лучше. После эпидемии, когда я ушел из госпиталя, я нашел новую цель — двигать магическую науку вперед и ради кого? Точно, ради тех же людей. Опять наступил на эти же грабли. Но я не мог иначе. Меня так воспитали, учили, что истинные целители ценят жизнь других выше своей. И побыть эгоистом… Великая, у меня так плохо это получалось, а единственный раз, когда я оставил себе реликвию, закончился для меня чуть ли не в загробном мире. Я идиот. Причем полный.

Со мной пытались поговорить, видя мое не лучшее психологическое состояние. Но… я хоть и не видел, но прекрасно знал, почему у них ничего не вышло. Филгус, в силу своего характера и дара был слишком деликатен, он не хотел без спроса лезть ко мне душу, боясь, что меня это обидит, и я еще сильнее в себе замкнусь. Он был отчасти прав. Я не любил говорить о своих чувствах, боялся в глазах других оказаться слабым, доказывал себе и другим, что смогу преодолеть любимые перипетии жизни — меня этому научила жизнь. В детстве до меня никому не было дело, а Карактириус шпынял, когда я начинал жаловаться или же хотел ему выговориться, а брат переводил все в шутку — ему тогда было крайне неловко, это уже он потом научился слушать, но тогда…

Азель же еще в пору моей учебы понял, что я не люблю разговоры по душам и старался не лезть со своими расспросами. О нет, он поступал куда более деликатно, как истинный целитель. Зачем грубо лезть в душу, если можно постепенно уничтожать баррикады разума и «пациент» тебе все сам на духу выложит? Магистр Гарриус был гениальным манипулятором, а единственным средством от его всезнающего взгляда и сладких речей был побег. Что я и делал, не желая кому-либо раскрывать свои секреты.

Сейчас же убежать я чисто физически не мог, но — о, счастье! — Азель не лез ко мне в душу. Он сделал намного хуже — прислал ко мне этого синеволосого содомита! Тогда ко мне только вернулось зрение, и я вновь задался вопросом, что мне делать. Мыслительный процесс шел туго и плавно свернул в красочные сцены различных способов самоубийства. Я так увлекся, что и не заметил, как ко мне подкрался этот… человек и, нагнувшись, пристально уставился в мое лицо.

Я давно так не пугался. А как очутился на шкафу — до сих пор не могу понять. А как бы отреагировали, что когда открыли глаза, столкнулись нос к носу с накрашенным мужиком, который пытливо вас рассматривал… До сих пор вздрагиваю, как вспомню. И ведь не ударишь этого болезненного — сил нет, как и голоса — сорвал из-за него и целый день хрипел, пока не сварили специальную настойку.

Уже только потом я понял причину своего «срыва» — гадкий Азель перестал мне прописывать успокоительное, а в лекарствах, которые я принимал, был один побочный эффект, который ставил крест на моем душевном спокойствии, делая каждое переживание в разы сильнее. Великая, как же мне тогда было стыдно за свои «полеты»…

Солнечные зайчики пропали, а ласковое летнее солнце скрылось за тучами. Единственное мое развлечение исчезло. Скука. И когда же придет Фил? Да я даже согласен был поговорить по душам с Азелем или того хуже — Стефаном! Так сильно осточертело безделье…

Внезапно, в дверь палаты открылась, и в нее зашел человек, отвечая, словно, на мои мысленные мольбы о собеседнике. Я, конечно, не знал, как выглядит Его Высочество, только как его зовут, но я сразу понял, что передо мной брат Ирен. Они были удивительно похожи: тот же золотистый цвет волос, изгиб бровей, разрез и цвет глаз. Только было видно, что он старше ее на несколько лет, да и в отличие от девушки, от него веяло харизмой, ощущалось королевское величие, да и его взгляд… на пару мгновений мне показалось, что, я, словно сквозь время взглянул в глаза Рафиуса.

Этот властный взгляд синих глаз, в которых ощущалась непоколебимая уверенность в своей правоте. Нет, я ошибся. Он лишь лицом был похож на свою сестру, а вот духом — на дрожавшего пращура. Проклятые глаза Келионендора. Они заставляли вспоминать меня о том, что я стремился забыть.

Я поднялся и сел на кровати, скрестив ноги. Ариан стоял, не шевелясь, и внимательно следил за всеми моими движениями. Принц, кстати, был одет весьма неброско, что было несвойственно королевским особам с их любовью к помпезности и гордости к громоздким титулам, да и, видно, оставил своих телохранителей за дверью. Не боялся меня? Он либо идиот, либо безумец. Хотя, помня то письмо Председателя и его характеристику, которую он дал принцу, я склоняюсь ко второму варианту.

— Никериал Ленге, если не ошибаюсь? — уверенно, я бы даже сказал, с толикой высокомерия, произнес принц.

Решив не разочаровывать Его Высочество, я кивнул, хотя так и подмывало сказать, что он ошибся дверью. Не настроен я был на высокосветские беседы с братцем Ирен, ибо чуял, что он пришел не просто, чтобы поглядеть на меня. Может, хотел отомстить мне за «похищение» сестры? Так тогда где его меч, свидетели и торжественная речь над «поверженным врагом»? Странно.

Но задать интересующий вопрос я не успел, меня опередил Ариан:

— Да вот. Решил посмотреть на человека, в ком моя сестра не чает души.

— И как, довольны? — усмехнулся я.

— У нее ужасный вкус, — откровенно признался принц.

Я пожал плечами. Разговор что-то не складывался.

Ариан подошел к окну, по пути дотронувшись до лепестков цветущего жасмина и сел в кресло-качалку. Его еще с месяц назад принес Филгус, заявив, что у меня можно спокойно подремать. Он и вправду в нем постоянно спал и притом еще храпел, мешая спать уже мне. Я еще предлагал брату принести шаль, вязание и официально взять статус старушки, но, к сожалению, меня проигнорировали. И сейчас личное кресло Филгуса занял Ариан. Он, видно, еще ни разу не встречался с таким видом кресел, ибо сесть прямо и величественно ему удалось лишь с третьей попытки — первый две он просто-напросто качался.

Когда кресло было одолено, принц невозмутимо продолжил излагать причину своего посещения в моей скромной обители:

— Как вы себя чувствуете?

— До сего момента нормально, — неохотно протянул я, не понимая, в чем резон Его Высочества задавать такие странные вопросы постороннему человеку, которого он видел впервые в жизни.

— Это прекрасно.

В нашем чудесном разговоре вновь нагрянула продолжительная пауза. Ариан пристально рассматривал меня, словно чего-то выжидая и мне, если честно, под этим взглядом стало не по себе. Было такое чувство, что я находился на допросе у дознавателей, и они ждали того, чтобы я признался в своих злодеяниях, хотя у них уже давно были собраны все доказательства. Неприятное чувство.

— И… — не зная с чего начать, протянул я, почесывая отросшую щетину. — Чем я удостоился такой чести, что меня посетил член королевской семьи?

— Скажите, как вы относитесь к моей сестре? — крайне серьезно произнес принц, скрестив на коленях пальцы. — Любите, уважаете, рады, что наконец-то, что она от вас съехала?

Честно сказать, я сперва даже опешил от такого откровенного вопроса. И почему всем так не терпится узнать мое отношение к Ирен? Вот, давеча, Филгус, интригующе подмигивая и играя бровями, интересовался на ее счет. Они что, сговорились?

Я сокрушительно вздохнул.

А я-то решил, что Ариан отличается от своей сестры. Как же я ошибся — он тот же ребенок, который привык спрашивать в лоб и ставить всех в неудобное положение. Забавный малец — старается изо всех сил храбриться, показать какой он взрослый и самостоятельный, чтобы только с его мнением считались. Сколько ему? Не больше двадцати? Какой же он еще ребенок, даром, что наследник трона.

— Она довольно милая девушка, — уклончиво проговорил я. Ответить прямо — значит, оскорбить его, приукрасить — решит, что я воспылал к ней внеземными чувствами. — Добрая и справедливая, — как она справедливо лупила Преосвященство в Силенвиле… ммм… любо вспомнить. — Готова отстаивать свою точку зрения до последнего, — особенно, если нужно найти у бедного целителя несуществующие трупы, — и животных любит, — а также всех сизых и убогих.

— А именно вы как к ней относитесь? — вкрадчиво поинтересовался принц, многозначительно поглядывая на меня. Он что, ждет, что я спою в честь его сестры оду любви? Да? Он серьезно?

— А вы зачем интересуетесь?

Его Высочество и впрямь уверен, что если у Филгуса не получилось выпытать у меня, как я умудрился заставить Ирен согласиться на кражу реликвии у святош, а потом укрывать ее у себя, то у него получиться узнать, как именно я отношусь к принцессе? А может, ему рассказать, как я целовал его сестру, носил ее на плече, валял в сугробе? Или еще хлеще — как мы развлекались на досуге с его прабабушкой? Уверен, ему будет полезно послушать о ее бурной молодости.

— Моя сестра попала в довольно затруднительное… — Ариан замялся. — Я бы даже сказал, щекотливое, положение. По договору с Сиранией, Ирен должна была выйти замуж за принца Родрика, но наши соседи в силу сложившихся обстоятельств, — он многозначительно посмотрел на меня, — потребовали довольно значительные преференции, которые, откровенно говоря, ощутимо ударят по бюджету нашего королевства. И Его Величество не может пойти на уступки…

— Ну и причем здесь я? Предлагаете прийти к вам во дворец, заявить во всеуслышание, как я люблю вашу сестру, жить без нее не могу и готов бороться за ее благосклонность до последнего? И этим припугнуть Сиранию, которая поймет, что рыбка скоро соскочит с их крючка? Я правильно вас понимаю?

— Нет! — как-то даже чересчур поспешно воскликнул принц, видно, красочно представив сие действо. А что, я бы согласился, только ради того, чтоб посмотреть на реакцию короля и плюнуть на могилу Рафиусу. О, а еще полюбоваться на Стефана и многозначительно провести поперек шеи, намекая ему на долгую жизнь… например, на серебряных рудниках. — Нет, конечно, признаться, я думал о такой возможности, но зная характер короля… Эта провокация бы сыграла нам в ущерб.

О, Великая, он и вправду обдумывал то, что я только что сочинил на ходу?

— Ну и тогда в чем моя роль?

— Сидеть и ничего не делать.

Я неодумевающе глянул на него. В смысле ничего не делать? А я что-то сейчас делаю? Да я последние месяцы только и делаю, что лежу на койке и плюю в потолок.

— Я имел в виду, чтобы вы, когда узнаете некие новости, — ответил на мой вопрос Ариан, — ничего не предпринимали. Это может очень негативно отразиться на репутации моей сестры, а она у нее и так… желает оставлять лучшего.

В сердце прокралось нехорошее предчувствие. С ней что-то случилось? Неужели Стефан до нее добрался? Подштанники Настерревиля! Из-за того, что я отдал ей слезы, она в опасности?

— И… — совладать с обуявшими эмоциями удалось не сразу. Сердце забилось как сумасшедшее, а сосредоточение магической энергии с болью отозвалось в груди. — Почему я должен сидеть на месте? С Ирен… с Ее Высочеством что-то произошло?!

Ариан вздохнул, нахмурившись, его королевская осанка совсем не по-королевски исчезла — плечи поникли, — а вежливая улыбка исчезла с лица. Он явно переживал за свою сестру.

— Король Нагелий отправил ее в монастырь имени святого Евлампия Мученика.

Я сперва даже не поверил своим ушам.

— Что? Отправили в монастырь? — слышать это было так смешно и нелепо, что я впервые за несколько месяцев расхохотался. Да громогласно, до боли в груди и нехватки воздуха. Ирен же чуть ли не святая! И отправлять ее в монастырь, делать монахиней? За что? Да она в своей короткой жизни никому вреда не причинила! А проповеди Великой выучила назубок и считает чуть ли не лучшей книгой на свете!

Его Высочество переждал мой слегка безумный хохот молча, только укоризненно глянул, когда я смахнул невольные слезы.

— Но это же нелепо! Бессмыслица! Нагелий уже совсем выжил из ума?! — и, поняв, что только что высказался совсем не политкоректно при его наследнике, извиняющее положил руку на сердце. — Великодушно прошу прощения, но король — идиот.

— Мне говорили, что Никериал Ленге совершенно не ценит королевскую семью, — протянул принц. — И я вижу, они были весьма правы.

— Но согласитесь, — после нелепой вспышки веселья, мне вдруг стало совершенно легко общаться с братом Ирен, — ваш отец поступил крайне неразумно. Отправлять принцессу в монастырь и заведомо лишать ее и себя выгодного брака? И это, как я понял, из-за того, что она гостила у меня зиму? Я же приличный человек, независимо от того, что болтают люди, я ее и пальцем не тронул!

— В тонких перипетиях политики…, — начал объяснять Ариан, но, наткнувшись на мой довольно скептический взгляд, решил объяснить по-простому. — Им все равно. Раз Ее Высочество больше трех лун жила в одном замке с мужчиной, причем с тем, кто по слухам назначил роду Келианендора вендетту, то она «испорченный товар». Мой отец просто решил в своеобразной форме сохранить честь своей дочери, а после того как она подправит свою репутацию в монастыре, я склонен предположить, вернуть к королевскому двору. При должном умении можно извлечь положительную выгоду из данной ситуации…

— Вы его оправдываете?

Принц опустил взгляд, словно стыдясь своих предыдущих слов:

— Нет. Мне совершенно не нравится его решение.

— Но вы не можете ничего с ним поделать? — «догадался» я.

— Я могу, но для этого нужно время, — уклончиво произнес Ариан. — Поэтому и прошу, чтобы вы ничего не предпринимали. Если вы украдете мою сестру из монастыря, то окончательно загубите ее репутацию и возможность выйти замуж.

Я усмехнулся:

— А вы, как думаете, что лучше: стать старой девой или же умереть в расцвете сил от какой-нибудь чахотки? Я, конечно, не специалист в монастырском укладе жизни, но в силу своей профессии знаю, что редкая знатная дама, попадая в монастырь, доживает до преклонного возраста. Как вы думаете, насколько хватит девушку, которая никогда не знала ни холода, ни голода, в довольно аскетичном укладе жизни монахинь? Когда она подорвет здоровье? Когда нагрянут морозы?

— Она не нежный цветок, которого клонит к земле от любого дуновения ветра…

— Но и не крепкое дерево, Ариан, — вздохнул я и, встав с постели, подошел к окну. — Я прожил довольно много лет, и вижу не настоящее, а я — прошлое. И когда я смотрю на залитый солнечным светом этот двор, я до сих пор чувствую тошнотворный запах горящих тел, вижу пылающие костры и июльский пух, что сейчас витает в воздухе, мне кажутся хлопьями пепла, — я посмотрел на юношу. — Вы пытаетесь решить за свою сестру, как лучше ей жить, но вам самому понравилось бы быть марионеткой? Я понимаю, что в силу своего статуса она должна положить свое счастье на алтарь королевства, но вы когда-нибудь спрашивали, чего хочет она?

Принц нахмурился, видно, не совсем меня понимая.

— Я не буду лезть в ее жизнь, — пообещал я, — но и смотреть, как она умирает я тоже не стану. Все же, когда я спас ее от смерти, еще тогда в лесу, когда она лежала в сугробе, умирая от потери крови и переохлаждения, я взял за нее ответственность, — я улыбнулся, припомнив слова Азеля. — А целители никогда не бросают в беде своих пациентов.

Я просто не смогу обречь такую добрую и милую девушку на заточении в монастыре. Жить как в клетке — хуже смерти, а достойна Ирен такой судьбы? Достойна погубить свою молодость и здоровье в келье из-за одной единственной ошибки — побега из отчего дома? Я в ответе за ее судьбу раз однажды не дал умереть и приютил у себя на зиму, раз кроме меня, ей неоткуда ждать помощи.

— Если попытаетесь ее спасти, то этим погубите, — вскочил на ноги принц и подошел ко мне. Прелестно, он меня выше почти на голову. — Если вы смогли жить изгоем, то сможет ли она? Вы сами говорили, что не будете вмешиваться в ее жизнь, а что это, если не вмешательство? Разве для этого я помогал Филгусу Гоннери вас укрывать? Чтобы вы отняли у меня сестру?!

— Я не буду ее отнимать, — нахмурился я. Что-то мне не нравится, куда зашел разговор. — Вы ее брат, самый близкий для нее человек и благополучие Ирен ваша задача. Но если у вас это не выйдет, то я не дам ей умереть в холодной келье от воспаления легких, даже если этого мне придется ее украсть.

— Вы сделаете ее падшей женщиной! — с ужасом прошептал Ариан, видно в красках представив сие действо.

— А я на ней женюсь! — парировал я. Все же фиктивные браки еще никто не отменял.

— Это мезальянс! — побледнел от перспективы появления такого зятя принц.

— У меня наследуемый титул барона! — я вошел в раж.

— Отец будет в ужасе!

— Ну и отлично!

— Но… но это не правильно!

— Почему? — улыбнулся я. — По-моему, забавно.

Священный ужас в глазах Ариана меня откровенно рассмешил. В них так и читалось: «С кем я связался!»

— Не волнуйтесь, Ваше Высочество, — я по панибратски хлопнул принца по плечу и заговорщески подмигнул. — Все же я уверен, что у вас получится вызволить Ирен. А если нет, — я притворно вздохнул. — Я вас приглашу на свадьбу… шурин.

Его Высочество ощутимо вздрогнул и отшатнулся. Теперь я чувствовал, что он будет бороться за смену постоянного жительства своей сестры рьяно и с полной самоотдачей, постоянно помня мою угрозу.

Ариан весьма поспешно покинул мою палату, опасаясь, что договориться со мной до того, что я подговорю его еще на какие-нибудь «ужасы». А я, сидя на койке, отсалютовал ему яблоком, которым решил перекусить. Бедный юноша — он еще такой молодой и правильный. Великая, это так умилительно. Неужели и я раньше был таким?

***

Филгус застал меня за крайне важным занятием — я гипнотизировал письмо, которое мне напоследок оставил Ариан, заявив, что это попросила передать мне его сестра. Точнее, она просила передать Филу, но он осмелился отдать его прямому адресату, указанному на конверте.

Конверт был пожелтевший, пропахший старым пергаментом, затхлостью, отчего остро вспомнилась моя библиотека… родные запахи, по которым я так скучал. Письмо и вправду было адресовано мне, но не от Ирен, а от Элизы. У нее оказался весьма аккуратный подчерк с идеально-ровными круглыми буквами и завитушками. А ведь когда я учил ее грамоте, она писала весьма грязно, оставляя за собой кляксы, а буквы у нее были кривые и в разброс. Забавно…

От усиленного рассмотрения конверта у меня заболели и заслезились глаза, но отвести взгляд я не мог. Привет из прошлого от предательницы. Что она там написала — проклятия или признания в своей неправоте? И откуда это письмо достала Ирен? Может, порвать его к демонам и забыть как страшный сон? А если там написано что-то важное?

За этой важной дилеммой — порвать или открыть, — и застал меня Фил. Обсуждение с внутренним голосом уже пошло по третьему кругу и я почти убедил себя, что если прочитаю, что ничего страшного не случиться, даже если бумагу она смазала каким-то жутко редким и действенным ядом. Мало ли, может к старости у нее развился маразм? Тогда почему она сама не отправила мне письмо? Может, дожидалась, пока я усыплю бдительность и вот — смертельный привет с того мира?

— Ну и что ты делаешь? — к койке подошел крайне озадаченный моим поведением брат. Я бы тоже удивился, увидев человека, который сидел и немигающее смотрел на лежащий рядом с ним конверт. — Это что? — Фил подхватил с одеяла письмо и озадачено повертел его в руках. — Любовная записочка от милсестры?

— Бери выше, — усмехнулся я. — От Его Высочества. Меньше часа назад приходил. Интересовался моим самочувствием.

Филгус скептически на меня глянул, потом догадался прочитать на конверте, от кого оно было адресовано. Удивился безмерно, да так, что даже не с первого раза нашел подходящие слова.

— И… как ты… Ты будешь открывать и читать? — он помахал письмом.

— Я как раз об этом раздумывал, — я с опаской посмотрел на него. Говорить или нет? — Ты бы осторожнее в «этим». Мало ли как какой сюрприз отправила с письмом моя «дражайшая» Элиза?

— О, я всегда верил, что она от тебя без ума, — широко улыбнулся этот шут и пробормотал заклинание распознавания. — Но смею тебя огорчить, яда на листах нет, а если и был, то уже давно иссох, — мне вернули немного помятый конверт и требовательно заявили. — Открывай.

Я недовольно засопел, но послушно сломал сургучную печать и достал три сложенных листа.

— Читай, — я отдал их Филу, а сам улегся на постель, закинув за голову руки и скрестив ноги.

Брат непонимающе глянул на меня, видно думая, что сугубо личное письмо Элизы я решу прочитать сам.

— Ты уверен? Все же…

Я поморщился:

— Не хочу напрягать глаза…

Хотя на самом деле, я не хотел читать, что написала эта предательница. На душе, несмотря за столько лет, было тошно. Мне легче было думать, что она прислала яд, написав на листе о том, как желает, чтоб я скорее умер, чем понимать, что мне досталась ее исповедь. А то, что это была именно она, я был уверен чуть ли на сто процентов. Если не это, то что же?

Филгус сел в свое любимое кресло-качалку, прочистил горло и начал зачитывать. А я в это время, словно вновь погрузился в прошлое…

<i>«Мой милый друг,

Прости меня. Конечно, совсем не так следует начинать письмо с извинениями и совсем по-другому просить прощения, но я не могу иначе. Да и зная тебя, я уверена, что ты так просто меня не простишь. Не забудешь всю ту боль, что я тебе причинила. И я тебя не виню, я виновата во всем сама, но… ты же не откажешь бедной женщине в небольшой прихоти просто выговориться? Я слишком долго молчала и хранила под замком свои настоящие чувства.

Помнишь, как мы впервые встретились? В стране бушевала черная смерть, выкашивая города, в воздухе постоянно витал тошнотворный запах горелой плоти, вместо июльского пуха кружились хлопья пепла, а люди превратились в озверевших нелюдей — они были готовы убивать за обычную корку хлеба. Никто не видел завтрашнего дня. Никто… кроме тебя, мой милый друг.

Наверное, я не имею больше права так тебя называть, но ничего не могу с собой поделать — слова невольно вылетают из уст, а сердце щемит от воспоминаний прошлых лет. Память, словно старый колодец с мутной водой, омут, который затягивает все глубже, трясина, из которой никак не выбраться, яд, что убивает. Я помню все о тебе: каждый жест, взгляд, шепот, повторяющий мое имя, твою мягкую улыбку, теплые пальцы, мерный стук сердца. Помню, как рядом с тобой мне ничего не было страшно. Я чувствовала, что рядом с тобой был мой дом. Вот только я своими собственными руками его сожгла. И за это себя ненавижу.

Тогда я была так самоуверенна, нагла и высокомерна, щерилась, словно щенок на каждого, пытаясь казаться сильной, ведь тогда слабые просто не могли выжить. Ты сказал, что знал мою мать, сказал, что та попросила присмотреть за своей единственной дочерью, и ты просто должен выполнить ее последнюю волю. Что я могла ответить? Рассказать, как ее ненавижу за то, что та меня бросила, променяв на глупую мечту стать магнессой? Но я почему-то доверилась тебе, пошла за тобой, оставив позади осколки своего привычного мира, который еще не разрушила эпидемия.

Ты сказал, что сможешь найти лекарство, остановишь эту болезнь, из-за которой умерли все, кого я любила. Я тебе поверила. Нет, не сразу, но ты… Ник, ты умеешь убеждать. Может, эта идея нас объединила, а может, ты увидел во мне мою умершую мать, но ответил на мою любовь. Сейчас я понимаю, что это была совсем не она, а лишь безмерная благодарность — я тогда была похожа на тонущего щенка, а ты стал моим могучим спасителем. Ты казался мне идеальным, тем, с кем можно было связать судьбу. Надежным. Сильным. Добрым. Понимающим… В вас, целители, трудно было не влюбиться, вы всегда выставляли на показ лишь свои лучшие качества.

Когда я была маленькой, то всегда делила мир на оттенки, запахи, ноты. Мой с детства был пропитан ароматом свежего хлеба, мир был яркий, быстрый, словно горная река, приходилось постоянно вертеться, чтобы везде успеть. Я играла в мажорной гамме, совсем не отвлекаясь, если лишний раз пропускала нужную ноту и скатывалась на соседнюю. Твой же оказался насквозь пропитан запахом спирта, травами и кровью. А цвета у него были тусклые, ровные, отдающие минорным настроением. Может, в другое время госпиталь Парнаско, куда ты меня привел, был и другим, но он навсегда впечатался мне в память именно таким: тяжелым, мрачным, тусклым. У меня от него сводило зубы, а ты считал его своим единственным домом и бился с остервенением за каждую жизнь — пытался спасти умирающих от этой садисткой болезни и не сдавался до последнего. Наверное, именно тогда я поняла, насколько мы были разные. Ты боролся за других, а я думала лишь о себе. Была такой глупой. Прости меня хотя бы за это.

Знаешь, даже спустя столько времени, узнав, к чему привели мои действия, я стараюсь не жалеть, пытаюсь найти себе оправдание. Так было надо. Пожертвовать одним, чтобы спасти тысячи. Ты должен был понять, что победив эпидемию, не принес мира, а всего лишь оголил куда более страшные беды: голод, разруху, бедность, неистовую ярость народа, который потерял все. Страну раздирали изнутри, к ней пытались подобраться снаружи соседние королевства; они словно падальщики выжидали, пока она умрет и можно будет ее съесть. Я всего лишь хотела сохранить мир, хотела не допустить войны, мне было страшно. Я еще никогда так сильно не боялась. Я хотела спасти страну. И себя.

Но ты словно не видел, что сотворил своими руками. Ты радовался, словно ребенок, гордился тем, что нашел лекарство, сотворил чудо, подарил всем недолгую надежду и временное затишье перед безжалостной бурей. Хотя я сперва тоже не задумывалась о будущем. Осознание пришло позже, когда меня с тобой пригласил на бал сам король.

Признаю, придворная жизнь закрутила меня с головой: красивые платья, драгоценности, новые подруги, которые раньше и не посмотрели бы в мою сторону, балы, приемы. Мне все казалось сказкой, сном и я так не хотела просыпаться. И Его Величество показал мне правду, рассказал, на что ты обрек целую страну — на медленную смерть Ты же всегда жертвовал собой ради других, и я подумала, почему бы не сделать это вновь? Ник, ты должен был понять меня. Меня, глупую девчонку, верящую, что совершает доброе дело всем во благо. Речи короля были так сладки, словно нектар из прекрасного цветка, я ведь тогда не знала, что прекрасные цветы почти всегда ядовиты. Он показал мне выход из почти безвыходной ситуации, подтолкнул к той пропасти, из которой не было возврата, и я добровольно совершила свою самую большую ошибку в жизни.

Я предала тебя. Растоптала твое сердце, надежды, мечты, собственными руками уничтожила все то, что мне в тебе нравилось. Ты просто хотел помогать людям, лечить их, делать счастливыми, а я… Я чувствую себя чудовищем, Ник. И осознание того, в кого я превратилась, сжигает изнутри не хуже черной болезни. Я сломала тебя — лишила всего и выкинула подальше от дома, словно ненужную вещь, — и собственными руками обрекла себя на вечные муки в Преисподней.

Если б я смогла найти другой выход, если бы ты не ушел, а стал отстаивать свою честь… Все могло обернуться по-другому. Думать о прошлом мне уже не больно — уже стерла до дыр все свои прежние эмоции, остались лишь голые факты. Я так долго анализировала, так долго искала иной путь, что мое прошлое стало казаться мне чем-то чужим, а ты — посторонним.

А знаешь, сперва мне очень нравилась цена за предательство. Я стала королевой, той, кем и не смела и мечтать — король решил, что простая девушка понравится народу. И не прогадал. Меня полюбили. Меня восхваляли. Я жила в роскоши, не знала забот, была, словно яркой звездой на небосклоне. Я верила, что Его Величество любит меня, верила, что чопорные аристократы приняли меня в свой круг, верила, что в изгнании тебе будет лучше…

Наивность. Глупость. Упрямство, которое так мешало открыть глаза на правду. Это было будто проклятие, которое медленно выпивало все мои силы, заставляло опрометчиво лететь, словно мотыльку на огонь.

То, что сперва казалось мне подарком свыше, оказалось ложью. Его Величество меня не замечал, моего единственного сына украли и запретили к нему приближаться, придворные презирали. Я стала больше не нужна, я осталась совсем одна. Но я не сдалась, нашла в себе силы бороться и победила. И все это ради тебя Ник. Все, только чтобы искупить хоть небольшую часть своей вины.

Наверное, ты не знаешь, но я поддержала твой госпиталь, профинансировала твои проекты, которые ты так сильно хотел воплотить в жизнь, но просто не успел. Я сделала жизнь людей лучше, попыталась жить ради других, попыталась хоть ненамного, но приблизиться к тебе…

Моей расплатой за грехи стало одиночество. Да, подданные меня восхваляют, говорят, что со мной пришел Золотой век. Я правлю страной больше двадцати лет, после внезапной смерти моего августейшего мужа. Я добилась всего, кроме обычного женского счастья.

И знаешь, Ник, я бы все отдала, чтобы стать прежней наивной девочкой Элизой и быть подле тебя.

Прости меня, Ник.

И прощай.

С наилучшими пожеланиями,

Ее Королевское Величество Элизабет Келионендорская»</i>

Лучший друг замолчал, а в моих ушах так и звучали эти слова, словно сказанные ее уставшим голосом. Она сожалела о том, что предала меня, хотела, чтобы я смог ее понять и простить, пыталась искупить свою вину… Но я… Как я могу простить человека, который разрушил мне жизнь, втоптал в грязь мое сердце и мои лучшие стремления? Нет, я, конечно, понимаю, что это были интриги Рафиуса, но без ее помощи ему бы не удалось так «правдиво» оклеветать меня!

Если бы она только была на моей стороне, если бы она заявила, что король лжет и пытается себя выгородить, что он подкупил аристократов и магов, что он… Да что об этом сейчас говорить. Если бы, что было бы… Народ бы поверил Элизе, ведь она была простой девушкой, родной для тех, кто не верил аристократии и Совету магов.

Сама того не зная, она держала в своих руках такую власть! И так ее использовать? Во вред тому, кто полюбил ее и привел в свою жизнь, дал ей все и готов был исполнить ее любую прихоть?! Мы бы вместе отбили все нападки, смогли восстановить справедливость, но вместо этого она меня морально убила. Если сперва я никак не мог поверить в предательство Элизы, потом задавался вопросом, за что она так поступила, даже стал ненавидеть, то сейчас мной овладело равнодушие.

Ее слова… ее попытки извиниться… Я бы слукавил, сказав, что это никак не колыхнуло во мне прежние чувства. Мне было ее жалко, хотя я понимал, что даже жалости она не достойна. Но простить… Я не святой и никогда им не был.

— И что ты скажешь? — нарушил затянувшееся молчание Фил.

— Приму ли я ее извинения? Не знаю…

Я и вправду не знал. На душе было как-то пусто и тихо.

— А нужно ли мое прощение мертвой женщине? — озвучил я свои мысли.

— Нужно, — твердо произнес брат и подошел ко мне, — но не ей, а тебе, Ники. Ты должен наконец-то забыть ту историю и отпустить. Я понимаю, тебе тогда причинили много боли, но у того, кто живет прошлым, нет будущего.

— Я им не живу, — недовольно пробурчал я. С чего он так решил?

— И поэтому сторонишься своего приемного отца, не хочешь вернуться на работу, — вздохнул Фил, — которую признайся, Ник, ты любишь и по ней скучаешь. Ты наказал себя сам и за что? — он присел возле меня. — Я тебе не говорил, но… Мне нравилось наблюдать за тем, как ты здесь работал. Я даже тебе завидовал, Ники, хотел с такой же самоотдачей любить свою работу, вдохновляться ей, как делал ты. Ты был счастлив и я это прекрасно видел, ведь ты нашел свое призвание и каждый день спасал столько жизней. Я гордился своим младшим братом. Твое место не там, — он махнул рукой в сторону окна, — не в том старом замке, а здесь, ведь в госпитале всегда хранилось твое сердце.

Я поморщился, чуть мотнув головой:

— Это не так.

Филгус посмотрел на меня укоризненно, как смотрит старший на своего непутевого младшего брата, который не хочет признавать очевидного.

— Ты можешь обманывать себя еще много лет, но я вижу, что ты скучаешь по своей прежней жизни, но поистине ослиное упрямство тебе мешает это признать.

Я фыркнул и скрестил на груди руки.

— Мне нравится уединение, и я совершенно не скучаю по госпиталю. Давай больше не будем об этом.

— Хорошо, — как-то подозрительно быстро сдался Филгус и решил сменить тему разговора. — Как ты знаешь, а я вижу, что ты обо всем прекрасно догадываешься, твой замок нуждается в капитальном ремонте — и это я еще преуменьшил объем строительных работ. Твоих сбережений явно не хватит не то что обустроить замок, но и купить маленький домик в какой-нибудь глуши. Я прав?

Я нехотя кивнул. Хотя это было не совсем правдой. На домик бы мне хватило, я бы даже сказал, на приличный дом с участком, но для меня он был бы неудобен, особенно, по сравнению с моим прежним местом жительства. Никакого места силы, ни родового камня, ни элементарной магической защиты. Да и куда я помещу свою библиотеку? В подвал? Так его еще и оборудовать надо, расширить, укрепить грунт, притянуть к нему силовой поток… вообщем, куча мороки.

У меня был открыт счет в банке, там же в ячейке лежали особо ценные книги, копии которых и сгорели в моей библиотеке, но все равно, это было совершенно мало для восстановления моего дома.

— А библиотека? — продолжал брат. — Я уверен, что ты задумывался о том, как тебе восстанавливать свою библиотеку.

— Думал. Столичная библиотека подошла бы идеально для такого дела. Я подумывал, когда меня выпишут, пожить у тебя или у Дара и потихоньку восполнить книги, а также заиметь новые, тем более, ты говорил, что Дару удалось спасти часть моей библиотеки.

— Конечно можешь, но где достанешь деньги на ремонт замка? А это целое состояние.

— Ты к чему клонишь? — нахмурился я, начиная догадываться о причинах меркантильных вопросов.

— Полные целители хорошо зарабатывают, особенно, когда они работают в лучшем госпитале страны и имеют весьма хорошие отношения с его главой, — раскрыл свой коварный замысел брат. Еще этот охламон растянул губы в победной ухмылке, словно, заманил меня в свою ловушку.

— Ты издеваешься? — я возвел очи к потолку. — Признавайся, тебя прислал Азель?

— И что тебе не нравится? Высокооплачиваемая престижная работа в столице и с безграничным доступом в библиотеку Совета почти во все, даже в закрытые секции. — Фил перешел на интригующий шепот. — Представь, сколько там хранится знаний, до которых тебе до сего момента невозможно было добраться. А вот когда станешь мастером, то…

— Да лучше нарезать ингредиенты во вшивой лавке захудалого зельевара и варить настойки от простуды, чем вернуться в это гадюшник! — я, конечно, немного преувеличивал, но Филгус откровенно надоел со своей агитацией. Мало мне Азеля, так и этот взялся за мою вербовку. Надоело!

— И зарабатывать медяки?

— Провокатор, — проворчал я, борясь с противоречивым желанием выставить его за дверь или же поддаться на уговоры. Фил был в кое-чем прав, но так просто отринуть то, за что я цеплялся все эти годы? Как я покажусь на глаза Азелю, после стольких отказов и обещаний, что не нарушу свое слово никогда не возвращаться в госпиталь? У меня есть гордость, и свои слова я на ветер не бросаю. — Осенью я буду собирать налоги со своих деревень, устроюсь на работу, возьму кредит в банке, в залог оставив свою землю. Если эти жадные коротышки откажут в кредите, то одолжу золота у драконов. Думаю, Эд не откажется мне помочь.

Фил задумался:

— Совет магов сможет тебе помочь и выдать ссуду, но с определенными гарантиями. У него взять кредит будет дешевле, чем у гномов или же у драконов. Думаю, я смогу уговорить Председателя, но… Ники, ты должен работать во благо магического общества в довольно известном заведении и иметь протекцию, как минимум, двух членов Совета. Если понадобится, я, и думаю, Дар ее подпишет. Но с одним условием — ты будешь работать в Парнаско.

Я чуть не завыл:

— Ты смерти моей жаждешь?

— А как иначе заставить побороть твое упрямство и вернуть туда, где тебе самое место? — довольно искренне заявил Филгус, за что был бит подушкой и позорно отступил к двери. — Ты пойми, Ники, я желаю тебе только лучшего, и как мне действовать, если ты себе сам ставишь палки в колеса?

— Ты пытаешься заставить идти меня в пасть к дракону! — зловеще прошипел я, поднимая упавшую подушку и вновь целясь ею в брата. Были бы магические силы — одной подушкой он бы вряд ли отделался, но за неимением их…

— Ты будешь работать рядом с городской библиотекой и библиотекой Совета! — заявил свой последний аргумент этот искуситель, прежде чем скрыться в коридоре. — Подумай об этом.

О да, я подумаю. В следующей жизни.

В кабинет Азеля я вошел без стука. Мой приемный отец сидел за столом и очень удивился такому позднему посетителю, как и я — подштанники Настерревиля, я так надеялся, что он уже спит и можно будет с чистой совестью вернуться обратно! А во всем виноват мой глупый порыв поговорить с отцом, который появился после целого вечера обдумывания слов Филгуса о моей дальнейшей жизни.

Этот провокатор все же посеял в моей душе зерна сомнения и, откинув эмоциональную составляющую вопроса, я довольно быстро пришел к выводу, что работать в госпитале — наиболее быстрый, легкий и надежный способ получения денег, особенно, если мне при помощи друзей удаться оформить кредит с льготными ставками.

По-хорошему нужно было содрать золотые со Стефана за моральный ущерб, но судиться с этим гадом сейчас мне было недосуг. Да и в нашем законодательстве сияли такие дыры, прикрытые кодексами чести магов, что шанс реально отсудить у этого куска доброкачественного навоза вшивого медяка был ничтожно мал. Я, конечно, мог бы позвать его на дуэль… но с моим «хорошим» здоровьем, я вряд ли продержусь долго, хоть он и не мастер боевой магии.

Мне нужно было восстановить физическую форму, снять целительскую блокировку магии, заставить поверить себя, что произошедшее тогда никак не повлияло на мои целительские способности. А я скажу вам, что это страшно пытаться вновь открыть завесу в мир мертвых после того, что со мной сделала та энергия. Я боялся, но хотел при первой возможности испробовать все свои силы, чтобы потом быть в них уверенным, а не жить в потенциальном страхе перед «тем миром».

Парнаско подходил для моих планов идеально, если бы не одно но — с ним у меня было связанно много неприятных воспоминаний, как и со столицей, и заставить себя лечить людей, зная, что в глубине души они тебя ненавидят… Как я мог назвать себя целителем? Как мог стать прежним и полюбить их? Конечно, те времена уже в прошлом, я давно позабыл, как был сильно на них обижен, разочарован, но неприятный осадок все же остался.

Да и Азель… мне, откровенного говоря, было перед ним немного стыдно. Я его сильно разочаровал, потом долго отказывался от его предложения вернуться обратно, пытаясь доказать себе и ему, что смогу жить один и без «подачек». Глупо, конечно, но тогда во мне взыграла гордость, которая потом переросла в упрямство и привычку. Прав был Фил, когда об этом говорил. Ладно, я готов был себя пересилить, покаяться во всех грехах, ведь у меня появилась цель — вернуть свой замок в рабочее состояние и вновь собрать библиотеку, даже наметился план. Осталось лишь самое сложное — привести его в действие. И первым его пунктом было поговорить с магистром Гарриусом.

Я, конечно, мог бы пойти в другой госпиталь, благо в столице и других городах их было навалом, но тут уже проблема состояла в другом — там, по-сравнению с Парнаско, слишком мало платили.

Целительство в нашем королевстве было бесплатное и поддерживалось Министерством финансов, а точнее, Казначейством королевства, который год за годом, в равных долях распределял денежные средства по госпиталям. Поставляли мало, да и, как следовало ожидать, по дороге часть золотых бесследно оседала в карманах чиновников. Им же было плевать, что каждая монета могла спасти множество жизней, увеличить оклад целителей, лекарств, обновить основные фонды. Хотя во времена моей практики не было и этого, а вся забота лежала на Совете магов и самих глав госпиталей, которые извивались, как могли и искали новые источники финансирования. Как я узнавал, новая статья расходов в бюджете страны «на нужды госпиталей» появилась во времена правления Элизы. На этом ей можно было сказать спасибо, даже несмотря на то, что денежные средства распределись по остаточному принципу — если остались в бюджете, то отдадут госпиталям.

Несмотря на то, что королевство платило золотые, Совет магов не отказался от своих обязанностей — ведь без их помощи госпиталям было не выжить. Они финансировали целительство, но по-особенному — через гранты. Выигрывали его не все — он доставался тем, кто активно занимался научной работой и исследованиями, имел специалистов высокого уровня, был наиболее значимым для страны, но Совет старался дифференцировать финансирование, то есть, золото получали все, но кому-то доставалось много, а самым плохим проектам, которые были направлены на получение гранта — почти ничего.

Также в госпитали активно жертвовали аристократы, отдавая дань моде, которая еще не прошла со времен правления Элизы и, выполняя свой общественный долг — чтоб показать всем, какие они щедрые и хорошие. А куда обычно отправляли свои денежки дворяне? Правильно, туда, где они могли лечиться, и первым в этом списке было Парнаско. У Азеля были обширные связи в аристократии и Совете магов, а покровителем госпиталя была сама королевская семья.

Парнаско был престижен, даже очень престижен.

А Азель Гарриус — его бессметный глава, ведь именно он поднял с колен когда-то разоряющийся госпиталь и превратил его в жемчужину, смог сохранить его в самые тяжелые годы, преумножить богатство и теперь именно Парнаско двигало вперед всю целительскую сферу королевства.

Здесь было где мне развернуться и другие госпитали в моем понимании выглядели по-сравнению с ним довольно жалко. Да и как я мог предать то место, в котором вырос? И, честно сказать, я боялся, что когда Азель узнает, что его ученик сбежал к конкурентам — он меня убьет и прикопает в своем саду под вишней. А если не он — то мои будущие коллеги, когда узнают, что я ученик Гарриуса — уж очень его не любили в других госпиталях.

Словом, набравшись храбрости и убедив себя в правильности своего решения, после отбоя я отправился к нему в кабинет, постоянно прячась от глазастых милсестер и других пациентов-полуночников. У двери кабинета главы госпиталя моя уверенность дрогнула, а после того, как я увидел Азеля — полностью испарилась, на прощание помахав ручкой и покрутив пальцем у виска.

От позорного побега меня удерживало одно — ноги перестали слушаться. Я словно вернулся в детство — также боялся зайти к нему, робел перед его суровым взглядом, понимая, что шансы на успех того, что мне разрешат завести волкоглака, ничтожно малы. Сейчас, конечно, я пришел по-иному поводу, но вот ощущения были те же.

— Ты чего не спишь? — нахмурился наставник, глянув на часы. И, правда, на часах было почти полночь.

— Хотел поговорить, — пожал плечами я и глубоко вздохнув, вошел в кабинет, присев в кресло перед приемным родителем. Было ощущение, что я только что нырнул омут и отрезал себе все пути к отступлению.

Ник, ты же мужчина, хватит психовать, соберись! И главное, не думай о том, что тебе потом скажет этот идиот и провокатор Филгус. Это было твое осознанное решение, а не попытка доказать брату, что ты можешь все.

— Говори, — Азель устало протер глаза и положил перо в чернильницу. Он как всегда совершенно не щадил себя и работал до поздней ночи.

Я вновь глубоко вздохнул и скрестил на груди руки, мысленно дав себе подзатыльник для храбрости.

— Помнишь, — начал я, — ты как-то сказал, что надеешься, что я когда-нибудь смогу простить всех тех, кто меня предал? Я еще тогда резко ответил, что этому никогда не бывать.

— Помню, мой мальчик, — слабо улыбнулся он.

— Так вот. Ты был прав.

— Прав? — мне удалось безмерно удивить наставника. Он даже пододвинулся поближе и пристально на меня посмотрел, не до конца веря моим словам. — Я сплю или и это наяву?

— Да, я признаю, — я, закрыл глаза, чтоб не видеть его взгляда, — я был не прав. — заготовленные слова вылетели из головы, а на язык запросились иные, те, которые я так долго хранил в своей душе и боялся озвучить. Но сейчас мне вдруг захотелось выговориться, поговорить с ним как с отцом, поделиться своими переживаниями, впервые, за долгие годы. — Мне было трудно смириться с… моей… обидой, я боялся вернуться обратно… боялся вновь… довериться…. и… Великая, только не заставляй меня произносить эти слова вновь, ты ведь прекрасно понимаешь о том, что я хочу сказать, — Ох, никогда не любил оправдываться, признавать свои ошибки, раскрывать перед другими душу. А перед глазами возник образ брата, который словно заставлял меня говорить дальше. — Главное, я готов сейчас вновь… попробовать, готов отпустить и… Я хотел вернуться раньше, но… я боялся, все же это был мой дом и… я предал тебя… мне было стыдно… — Демоны, я не о том говорю! — Я скучал по госпиталю! Но из-за своих страхов и упрямства, заставлял себя верить, что мне будет лучше одному… не здесь. Прости меня… отец, но я хотел разобраться в себе, мне нужно было время, чтобы осмыслить и принять произошедшее. Я… тогда я потерял стольких друзей, Амалию, меня предали, а ты… мне было очень трудно тебя видеть… я убежал, но…

Я замолчал и уставился на многообразные папки, которыми был завален стол Азеля. Поднять взгляд и посмотреть на наставника было выше моих сил. Я чувствовал себя провинившимся мальчишкой, который вместо своей просьбы вернуть его в госпиталь, наговорил много ненужных слов. Великая, я ведь даже не планировал это сказать и сейчас, за свой внезапный порыв, мне было не по себе. Я боялся, что он меня осудит и сейчас мечтал оказаться где угодно, но только не под его осуждающим взглядом.

— И все же… — после продолжительной паузы устало произнес Азель, — ты здесь, — Я кивнул, найдя крайне увлекательным рассматривание вон той синей папочки. — Знаешь, я так долго пытался тебя вернуть в госпиталь, что уже потерял надежду и вдруг ты приходишь сам, — он замолчал, видно подбирая слова или же нагнетая обстановку. — И я хочу сказать одно — мне не за что тебя прощать. Я горжусь тобой, сынок.

Я неверяше посмотрел на него, на мгновение позабыв, что не хотел встречаться с ним взглядом. Азель и вправду улыбался, а его глаза лучились отцовской любовью и заботой, как в детстве, что у меня невольно защемило сердце. Он и вправду мной гордился, не лукавил, был искренне тронут тем, что мне хватило сил признать свои ошибки и вернуться.

И все мои переживания, словно рукой сняло — я стал чувствовать себя так свободно и легко, будто с моих плеч упал камень. В тот момент я поверил, что возможно все будет как прежде, что я вернулся домой после долгий скитаний.

— Прости меня, — поддавшись порыву, прошептал я. Просто тогда все иные слова были не к месту.

— Ничего мой мальчик… ничего… — наставник, словно помолодел на пару лет и, подойдя ко мне, взъерошил на моей голове волосы. — И добро пожаловать домой.

Несмотря на семейную обстановку, я невольно поморщился — не любил, когда он так делал.

Азель рассмеялся, увидев мои гримасы, и махнул мне рукой в сторону выхода:

— Иди спать, Ники. Завтра поговорим, — и, лукаво улыбнувшись, пожурил пальцем. — И да, тебе же запрещалось выходить из палаты — я не прав?

Я ухмыльнулся — когда такая мелочь меня останавливала?

А Элизу я простил, хоть и не сразу. Сбежав от бдительных очей милсестер, я пришел в небольшой храм, который был создан прямо на территории госпиталя Парнаско и, взяв черную восковую свечку, поставил ее Элизе. Пока свеча мерно горела и плакала черными слезами на подсвечник, а я, неотрывно смотря на ее яркое пламя, мысленно проговаривал все то, что хотел сказать ей при жизни, но так и не смог.

Моя маленькая Элиза, мое маленькое солнце, которое было отражением моей первой и самой верной подруги. Я был на нее зол, был ей разочарован, но сейчас просто давал ее мятежной душе просто успокоиться. Говорил я тогда много и не всегда по делу, выплескивая накопившиеся за годы эмоции, очнулся лишь тогда — когда догорал огарок, а на моей душе было спокойно и как-то легко, словно я скинул с сердца большой груз. Да, я простил ее, также как простил и себя, наконец-то поставив жирную точку во всей той истории.

Думаю, в чертогах Пресветлой ей теперь было спокойно, ну а я… а мне предстояло жить настоящим, а не прошлым.

***

Выписали меня только через две недели.

Первым же делом я пошел к Азелю, написал ему свое резюме и расписался в магическом договоре о найме на работу. Первый шаг к восстановлению своего дома был успешно сделан и обмыт рюмкой коньяка, которую, не поверите, мне налил сам Азель. Наставник даже шутливо отругал себя за то, что самолично спаивает своего сотрудника и предупредил, что алкоголь в госпитале не потерпит, даже в качестве лекарства и в нерабочие часы. Я нервно улыбнулся, и чуть было не пошел на попятную, решив спалить договор и выпрыгнуть в окно. А я ведь почти забыл, какая жесткая дисциплина царила в госпитале…

Я, конечно, сообщил Филу, что собрался вернуться в госпиталь сроком эдак лет на пять, пока не скоплю золотых на капитальный ремонт замка, чем безмерно обрадовал брата, который тут же попытался меня споить из тайно принесенной фляги. Я вежливо отказался — Азель мог учуять алкоголь за несколько верст, а я не хотел получать выговор, еще даже не приступив к работе.

Думаю, брат обрадовался не самому факту, что я уступил под его напором и пошел на поклон к наставнику, а именно то, что я буду работать в столице, совсем не далеко от его собственного дома. Жить там я не собирался ни под каким предлогом — один день в обществе Лиры ставил крест на моем душевном спокойствии, как минимум на месяц, — а уже застолбил себе местечко в общежитии целителей, пока не найду более приемлемый вариант в городе.

О, стоит рассказать об этом забавном и одновременно таинственном месте более подробно. В общежитие жили обычно стажеры или же самые лучшие целители госпиталя, преимущественно, холостяки. Первые еще просто не нашли в столице дешевенький уголок, да и зарплата у них была небольшая, чтобы позволить себе изыски, как снять комнатку, у вторых же с деньгами все было хорошо, но вот времени катастрофически не хватало. Они сутками сидели на работе, урывками спя в комнатах отдыха, и добраться до своей постели просто физически не могли. Так и зачем им дом али квартира, если они и так ночевали в госпитале? Возможно и нужна, если, конечно, у них появлялась семья, но это в целительской среде была такая редкость… Какая жена потерпит, если ее муж будет любить свою работу больше чем ее? И это если отношения уже сложились и каким-то чудом переросли в брачные узы, а что делать остальным? Право, когда у целителя появляются выходные — он спит как убитый целый день и ни на какую «любовь» и «высокие отношения» у него просто нет ни времени, ни желания. Уж легче развести прямо на работе миловидную и не обремененную нравственностью милсестру и быстренько провести «осмотр» в кладовой. Быстро, легко и без обязательств.

Так что общежитие целителей было крайне занятное местечко. Стажеры, в переменах от зубрежки целительских атласов и рабочих часов, крутили романы с новыми милсестрами — более опытные даже не смотрели на этих задохликов, предпочитая дичь покрупнее, — целители отсыпались и не дай Великая, их было кому-нибудь разбудить — злее и мстительнее гадов не было на свете. Поэтому в коридорах царила тишь и гладь, но в комнатах был сущий ад и хаос — прибираться никто не любил, да и зачем было тратить драгоценное время на какую-то презренную уборку? И еды там не было. Ни у кого, даже тараканы и то померли с голодухи. А все почему? Потому что целители вне госпиталя были крайне ленивыми существами, для которых сделать одно лишнее движение — смерти подобно, тем более, себе что-то приготовить.

Скажу по-секрету, когда я раньше жил в этом прекрасной месте, то за все годы своей целительской практики так и не удосужился узнать, где там находилась мифическая кухня. А мифическая потому, что все знали, что она есть, но никто на ней не бывал. Хотя, думается мне, после того, как я туда перееду вместе с Миленой, кухня потеряет свой ореол таинственности и будет лишена девственности жесткой рукой домовой и впервые за все свое существование, там запахнет едой. Так что с голода мне умереть будет не дано.

Кроме того, что я выбил с Азеля себе койку в этом удивительном месте, я побывал вместе с Филом в своем бывшем доме. Я не надеялся полностью починить замок — можно было это делать постепенно, благо я никуда не спешил и для проживания мне бы хватило и несколько комнат, но вот было обязательно нужно укрепить основание, проверить родовой камень и обновить защиту рода, а перед этим просканировать здание, чтоб узнать его полное эксплуатационное состояние. Мороки было полно и в последнюю неделю до выписки, я сбегал из госпиталя с Филом к своему замку и оценивал ущерб.

Состояние моего дома оценивалось не ахти — честно сказать, замок легче было обозвать руинами и, наплевав на свои стремления, просто переселиться в другое место. Но нет, так просто сдаваться я был не готов. И с энтузиазмом преступил к своему плану, перво-наперво позвав Джека. Это своевольное привидение не отозвалось, даже когда я угрожал найти его любимые цепи и их безжалостно расплавить. В тот момент я особо остро почувствовал, что Стефан уничтожил не только мой библиотеку, но и мой дом. Да, его можно отстроить заново, можно собрать и книги, восстановить исследования, но кто мне вернет то чувство уюта и теплоты? Кто будет надоедливо бренчать цепями под ухом? Хоть Джек был и не лучшим собеседником и часто выводил меня из себя, но именно он дарил мне ощущение того, что дома меня ждут.

Великая, да я привык к этому привидению, даже полюбил, как своего брюзжащего и надоедливого дальнего родственника, коим он, на самом деле, и был. Мне было его жаль. Я ведь помню, как он пытался меня спасти, четко помню его бесполезные попытки. И что с ним сейчас стало? Он обрел долгожданный покой или же уничтожил свою сущность, пытаясь не дать мне сгинуть в огне?

Кто знает. Но, независимо от своего скверного характера, Джек любил этот замок, а также пытался уберечь своего последнего бесполезного потомка своими методами. И как я мог предать забвению его дом и все что он ради него сделал?

Не мог. Поэтому, стиснув зубы и мысленно погоревав над быстро тающим счетом, оплатил сканирование замка и укрепление его фундамента. А так как официально я числился мертвым, то всю волокиту на себя взял Филгус, став моим невольным посредником. И к концу этой работы, мне стало казаться, что Фил еще больше возненавидел Стефана, ибо если бы не он, то маяться этой ерундой брату не пришлось.

Мне крайне не нравился мой текущий статус мертвеца и связанные вместе с ним заморочки. По госпиталю я не мог свободно разгуливать днем, а крался ночью, аки настоящий вор и, укутавшись в простыню, чтоб невольные свидетели решили, что им повстречался псих, а недавно умерший «Никериал Ленге». Я не мог выходить на улицу один, а когда выходил с братом на «свободу» носил морок и меня это жутко раздражало. Ну не любил я играть в эти шпионские игры, я хотел нормально жить, работать, не опасаясь, что меня сейчас узнают и сдадут. По мне легче было сразу уничтожить Стефана и не заморачиваться, на крайний случай его похитить и скормить плотоядному саду Филгуса, который у него появился после учебы детей зельеварению. И быстро и крайне полезно саду, ибо компост, я уверен, из тушки новоявленного советника короля получился бы отменный.

Но мой план быстро отвергли и вежливо попросили не совать нос в план своего собственного спасения от этого лиходея. Я, даже, немного обиделся на эдакую несправедливость и плюнул на своих добровольных спасителей рукой. Пускай творят что хотят, если их замысел потерпит фиаско, то мой гениальный план всегда можно будет привести в действие.

В тот день, когда меня выписали, и я поставил столь важные подписи на всех бланках и официально стал полноправным работником госпиталя Парнаско, мне, вместо формы, выдали вязкое вещество в миске, имевшее черный цвет и специфический резковатый запах и, не спросив моего дозволения, координально изменили мою внешность. Я стал крашенным брюнетом. Я, который с детства гордился своим серебристым оттенком волос стал посредственным брюнетом, которого еще и обстригли, превратив воронье гнездо на голове в строгий ершик.

Из-за резко потемневших волос, мои серые глаза стали пронзительнее, отчего Азель предложил мне изменить их цвет наиболее нейтральный при помощи специальных эликсиров, но я с негодованием отказался травить свой организм, хотя, если честно, мое возмущение мало помогло против двойного напора Фила и Азеля. И теперь, в купе с черными волосами у меня появились темно-серые глаза, так что узнать в этом новом человеке Никериала Ленге не смогла бы, даже Лира. В зеркало после этого я всматривался больше часа, привыкая к таким переменам на старости лет и с ностальгией вспоминая невинные, по сравнению с этими брадобреями, эксперименты Петры и Алии по изменению моей внешности.

Конечно, можно было носить морок, но в госпитале, где каждодневно творилась магия весьма высоко порядка, это было опасно — порой, на операции, даже нельзя было надевать магические амулеты, чтобы те не конфликтовали с целительской магией, а тут целый морок. Поэтому меняли внешность по-старинке, как обычные люди — немного лексиров, немного устойчивой магической краски и вуяля — новый человек и даже без использования простейших иллюзий. Тогда я искренне посочувствовал Микио, который почти каждый день менял множество ликов и не только мужских, но еще и женских, и детских. Понятно, почему он был… с особенностями, я б на его месте не выдержал такой резкой смены имиджа и уже давно свихнулся.

Дав мне день передохнуть и свыкнуться с новой внешностью, Азель, выдав мне новую униформу, повел знакомить с персоналом.

Встречу с новыми коллегами я предвкушал особенно — в прошлый раз, когда я работал в госпитале, меня никогда не представляли сотрудникам, как какого-то новичка, все же даже страдающая рассеянный склерозом уборщица знала меня в лицо, ведь я с детства жил в Парнаско. А тут я окажусь на месте тех, которых обычно представляли мне, как самому молодому и талантливому целителю госпиталя. Одни новички мило пугались моего изучающего взгляда, путались в словах, заикались, обещая усердно работать во благо госпиталя, другие же горделиво осыпали себя похвалами своих наставников, третьи — ластились к «начальству» не хуже бездомной собаки, но всех их объединяло одно — они раздражали. Кто-то меньше, например, первый тип, кто-то больше — гордецы, уверенные, что лучше всех знают, как правильно проводить осмотр, начитавшись книжек и пытающиеся выпятить свою уникальность при каждом удобном случае.

Я с другими целителями даже делал ставки, кто из них продержится в Парнаско дольше и не сломается в процессе. Ломались многие и каждый день можно было услышать в кладовых всхлипы милсестер и юных целительниц, а из углов выпихивать молодых целителей, которые с остекленевшим взглядом, держались за свою голову.

Я хотел показать персоналу уверенного в себе мага, собрав из трех образов более приемлемый. Все равно с целителями и милсестрами придется уживаться в месте, так почему бы не упростить им и мне задачу? Одиночек в госпитале не бывало — такие просто не выживали.

Комната отдыха ощутимо изменилась: в ней прибавилось полок и стеллажей с книгами, старые диваны исчезли, вместо них появились новые и их передвинули поближе к окну. Столовая и кухня в одном лице, на которой целители успевали перекусить и сделать себе бодрящий чай, исчезла за цветастой ширмой, на пол постелили дубовый паркет и ковры, на стенах появились новые портреты, хотя на потолке люстра осталась той же — с тяжелой рамой, облупившейся позолотой и огарками свеч в потускневших подсвечниках. В комнате было более менее чисто, хотя в наше время в ней царил настоящий бедлам — у нас просто не было времени и сил на уборку, а уборщиц не было — разбежались во время эпидемии, побоявшись заразиться. Да и Азель не хотел тратить золото — в то время их никому не хватало и даже мы не получали зарплату, работая на чистом энтузиазме и за жалкие крохи еды.

Как только глава Парнаско открыл дверь и протолкнул меня вперед, на нас уставились все, кто прибывал в комнате. Целители развалились на диванах и креслах: некоторые, нахохлившись, тайком посапывали, другие — что-то читали, кто-то при этом даже умудрялся есть куриную ногу, за ширмой тянуло чем-то съестным, а милсестры заматывали в бинты полоски чистых полотен.

— Знакомьтесь, — на мое плечо легла рука наставника, — это Николя Пур и он будет работать в нашем прекрасном госпитале.

— Приятно с вами познакомится, — я мило улыбнулся присутствующим, до сих пор сжимая в руках выданную сложенную робу целителя.

На меня недоуменно уставились целители, некоторые даже поморщились, показывая, какой дружный у нас будет коллектив. Ла-а-адно. Не с такими еще работали и ничего, почти ко всем отыскался подход.

— Ах да, забыл сказать, — продолжил радовать своих работников «добрый» глава госпиталя. — Господин Бамер с этого дня господин Пур будет под вашим патронажем, — мой новый куратор, тот самый, который невозмутимо ел куриную ногу над амбулаторной картой пациента, обреченно посмотрел со своего места на начальника, — в должности младшего целителя. Я уверен, с вашим опытом, вы сможете друг с другом сладить.

Теперь уже мне пришлось удивляться. Младшего? Что?

— Ты шутишь? — я повернулся на наставника, не ожидая от того такой подлянки и на миг забыв о субординации.

— Почему же, — хитро глянул на меня отец, подтолкнув к коллективу. — Я совершенно серьезно. За столько времени ваши навыки целителя, возможно, потеряли былую остроту. Поучитесь у профессионалов, — угу, которых я старше на несколько десятков лет. — Я посмотрю, как вы работаете, — о, так это испытательный срок? — А через месяц решу, брать ли вас в штат. Вы же, господин Пур, хотите стать членом нашей дружной семьи на долгое время.

Я обреченно кивнул — особого выбора у меня не было, а месяц можно и потерпеть это унижение. Главное, чтоб зарплата исправно выдавалась, да и библиотека была под рукой. Я не привередливый.

Азель оставил нас одних.

Но все же, каков интриган! И ведь специально устроил это представление! Решил наказать меня на целый месяц в качестве бесправного младшего целителя, которого будут использовать в качестве слуги? Честно, на его бы месте я бы себя отправил навечно в холодные подвалы морга, сторожить покой мертвых, в назидание за непослушание и побег на целых полвека, но, слава Великой, что я отделался так просто.

После того, как магистр Гарриус покинул своих подчиненных, те, вернулись к своим прежним занятиям, став полностью меня игнорировать. Только вот мой новый «начальник» с неохотой встал с насиженного места и, кинув недоеденную ножку обратно в блюдо, неспешно подошел ко мне, на ходу вытирая руки о тряпку.

— Ну здравствуй, что ль, — с ленцой обратился ко мне он. Это был вихревастый долговязый паренек, лопоухий, с вытянутым лицом, острым носом и маленькими хищными глазами. Он был больше похож на ученика мага на последнем году обучения, чем на полноправного целителя. — Меня зовут Сидней Бамер, но не люблю я эту волокиту… так что зови меня Сидом.

Бамер мне не понравился сразу — еще тогда, когда тот ел над амбулаторной картой, всячески плюя на моральные устои, которые неукоснительно соблюдались еще моим коллективом. Он и вправду не понимал, что на жирных пятнах трудно разобрать чернила или же делал это специально? Словом, я был весьма доволен своим новым начальником, как и он мной — его весьма дружелюбное выражение лица ставило жирный крест над нашими будущими дружескими отношениями.

— Очень приятно познакомится, Сид, — я протянул вперед руку для рукопожатия, проявляя элементарную вежливость. — А меня друзья называют Ником.

— Угу, — кивнул Сид, проигнорировав мой жирный намек. — Пошли, Николя. Покажу тебе госпиталь.

Я поморщился. И какой «герой» придумал мне этот изумительный псевдоним? Узнаю — прибью.

А где-то в другом конце города, в одной полутемной квартире, заливисто чихнул всеми известный магистр Микио, чуть не навернувшись со стремянки…