Глава 17. Меч, кровь, ключ

— Вы уверены, что другого способа нет, херре? — шепнул Рыц из-под своего неизменного капюшона.

Мастер Ар поморщился. Ткань воняла дымом, горелым жиром, оружейной смазкой, впитавшейся в волокна старой кровью — все запахи ощущались острее после дождя. Только одного не было среди них — самого естественного. От Рыца не пахло человеком.

— Ты хоть когда-нибудь стираешь плащ? Было бы лето, мухи бы дохли на подлете от вони.

Воин смущенно кашлянул:

— Простите, херре. Сегодня же отдам в стирку. Вы же знаете, с обонянием у меня не очень.

Ар усмехнулся. По-крайней мере, упрямая Железяка еще не потеряла чувство юмора.

— Сегодня не получится, да и завтра тоже. Мы будем заняты.

Над судным подием низко висело тяжелое зимнее небо. Казалось, перекладины виселицы вот-вот проткнут его разбухшее брюхо, и оттуда снова польется ледяная смесь мокрого снега и воды. Вокруг замерли в ожидании горожане — такие же серые лицами, горбящиеся на ветру, от которого едва защищали залатанные плащи. Кто-то пришел сюда за очередной порцией развелечений, на которые был так беден послевоенный Гор-над-Чета. Кто-то — в ожидании справедливости для сына, мужа, брата… Справедливости, которую здесь поставили на поток и раздавали щедрой рукой, так что виселица редко пустовала, да и с колеса еще только утром сняли останки поседней жертвы. И не зря.

— Барон С'Ана признается виновным по всем пунктам обвинения.

Лицо судьи скрывал капюшон с прорезями, шлем беззлобия, но физиономия несчастного барона была прекрасно видна отсюда, с телеги виноторговца. Мастер Ар со своим вассалом получили разрешение взобраться на бочки за пару баней.

Губы подсудимого дрожали, по толстым щекам катились слезы, исчезая в складках двойного подбородка. Волосатая грудь ходила ходуном в распахе порванной батистовой рубашки.

— Ты лишаешься титула и родового имени, — холодно объявил безликий голос из-под лилового куколя. — И приговариваешься к смерти на колесе.

Бывший барон взвыл, дергаясь в руках стражников, по атласным штанам из-под рубашки поползло мокрое пятно. Толпа оживленно забурлила, резкий свист заставил Мастера подпрыгнуть на винном бочонке. Нога больно ударилась о борт телеги.

— Барон обоссался! — скандировали у оглобель какие-то оборванные мальчишки. — Ссаный С'Ана!

Ар едва расслышал слова вышедшего на подий официала:

— Суд объявляет перерыв. Следующим будет рассматриваться дело о государственной измене и незаконном хранении оружия. А сейчас — наслаждайтесь казнью. Да восторжествует справедливость!

С несчастного С'Аны сорвали одежду и, невзирая на крики и мольбы, голого и дрожащего затолкали по лесенке на эшафот. По Рыцу не было заметно, чтобы он особенно наслаждался зрелищем. Неужели и железные воины способны стареть?

Мастер Ар едва сдержался, чтобы одним заклятием не загнать язык в глотку особенно громко орущего мальчишки — вот уж где радость жизни била через край.

— Кстати, мой милосердный Рыц, а ты задумывался, почему колесованию никогда не подвергают женщин?

Палач начал дробить бывшему барону руки, и вассалу пришлось подождать с ответом, пока визг толстяка не затерялся где-то под крышами тесно обступивших площадь домов.

— Гуманность суда? — предположил воин, поеживаясь под плащом, будто он был способен мерзнуть.

— Плохо же ты знаешь людей, — усмехнулся Ар.

Палач, поигрывая ломиком, приблизился к левому бедру хрипящего на колесе чловека. Не похоже было, что жировые отложения на теле жертвы доставляли ему какие-либо неудобства.

— Нет, дело в том, что из перебитых концов кости происходит кровотечение. Когда казнят мужчин, размозженные мышцы затыкают кровоточащие участки и препятствуют быстрой потере сознания. Женщины с их более тонкими мышцами лишились бы чувств задолго до окончания казни, а тогда какой бы был в ней смысл?

— Действительно, какой? — пробурчал Рыц.

Вопли барона взлетели октавой выше, когда ломик раздробил тазовую кость.

— Так ты говорил, тебе не нравится мой способ? — вернулся Мастер к началу их разговора.

Черный капюшон качнулся из стороны в сторону:

— Неужели обязательно использовать мальчика? Ведь он ни в чем не виноват.

Ар фыркнул. Снова телится корова! Откуда у Рыца эта нелепая слабость к мальчишкам? Наверное в формулу доспехов закрался какой-то изъян. В конце концов, никто не совершенен. Даже гений.

— Вот именно! Невинный-то мне и нужен. Но если щенок тебе так дорог… — маг пожал плечами. — Мне подойдет и другой сопляк. Если, конечно, ты найдешь такого, кто добровольно последует за тобой в Круг.

Рыц беспокойно пошевелился, бочка скрипнула под весом доспехов:

— Вы же знаете, что это невозможно, херре. Не за такой короткий срок.

— Тогда заткнись и не мешай мне наслаждаться искусством палача. Видишь, как точно он наносит удары? На коже осужденного ни одной царапины!

Судя по завываниям С'Аны он сильно расходился в Мастером во мнениях. Впрочем, как и Рыц.

— Не слишком ли рискованно открывать Круг? Морской путь закрыт из-за штормов, но по суше я мог бы добраться до Междуречья...

— За восемь дней, если будешь менять лошадей. В это время девчонка давно сдаст экзамен и покинет остров. Даже если ты выяснишь, куда она направилась… Правомочные Судьи не исчезают просто так, а вот студентки бегут из Педагогиума почти каждый год. Одной больше, одной меньше...

— Но что, если Айны вообще там нет и никогда не было? — не унимался Рыц.

Ару захотелось, чтобы упрямец оказался на колесе, вместо пускающего сопли толстяка. Наверное, маг бы это и устроил… если бы железный воин сохранил способность чувствовать боль.

— Я видел ее! — прошипел Мастер. Пространство вокруг их телеги быстро пустело — даже улчиные мальчишки, возбужденные пыткой, казалось, почувствовали бегущий по хребту холодок — будто кто-то переступил через их тень. — Старуха Виллинг была цензором на экзамене год назад. Я просмотрел все лица, сохранившиеся в ее памяти, и нашел!

— Может быть, это была другая девушка? — осторожно предположил Рыц. — Мало ли в Педагогиуме голубоглазых брюнеток.

Ар хохотнул. Торжество, переполнившее его в момент узнавания, осветило мрачный день ярче давно забышего Гор-над-Чета солнца.

— Ты забываешь, мой упрямый Рыц, что Айна и Анафаэль — близнецы. Если ты видел одного, то не сможешь не узнать другого!

— Херре! — стальные пальцы слегка сжали колено. Мастер глянул в том направлении, куда смотрел Рыц.

Толпа зашевелилась. Передние ряды пытались пробраться поближе к судному подию, где вот-вот должна была развернуться вторая часть представления. Задние заполняли опустевшие места у эшафота, где мелко подрагивал привязанный к колесу барон. Кровь бежала по его подбородкам — наверное, толстяк в муках прокусил себе язык или губу. Перебитые руки и ноги свисали с обода, как у тряпичной куклы, из которой выпустили опилки.

— Шлёп! — под хохот мальчишек щеку умирающего украсило жирное коричневое пятно. Один из них замахнулся, готовясь запустить еще одно конское яблоко в несчастного.

Между бурых спин проскользнула женская фигура, закутанная в толстый платок. Сделав несколько неуверенных шагов, она согнулась пополам, держась за живот. Рвота растеклась по грязной брусчатке, мешаясь с затоптанной сотнями ног соломой.

— А вот и Франка, — улыбнулся Мастер, щегольской пречаткой ленлорда Киллиана смахивая сор с соседней бочки. — Что же ты сидишь, Рыц! Помоги бедной женщине. Не каждый день приходится смотреть, как судят твоего мужа и сына. Так давай же обеспечим ей лучшее место.

Тропа рудников причудливо вилась, следуя складкам сурового ландшафта, карабкаясь, как упрямая серая змея, все выше и выше. Хвост ее сливался с дорогой на перевал, а голова исчезала в недрах горы Кухи-сим, настолько огромной, что она казалась пределом мира. Голые каменные склоны устремлялись отвесно вверх и исчезали за облаками, которые висели здесь, даже когда повсюду светило солнце. Входящим в ее тень казалось, что все силы уходят из жил, будто чудовищный монолит уже высасывал из них жизнь, выдавливал ее из слабых мягких тел, наваливаясь тоннами необработанной породы, премалывая и дробя — мельничным жерновом, надгробием, обелиском. Каторжники медленне перставляли ноги, чаще спотыкались и падали на покрытой щебенкой обочине, и конвою приходилось браться за плеть, угрозами и бранью заставляя арестантов проходить последний отрезок пути.

Петша не видел Кухи-сим. Он вообще не видел ничего, дальше маячащей перед ним спины, то пропадающей, то возникающей вновь из завесы смешанного с дождем снега. Не чувствовал ничего, кроме все поглощающего, пробирающего до мозга костей холода. Промокшее насквозь тело била крупная дрожь, которую не могло прогнать даже движение, а сверху все летела и летела скользкая холодная каша, залепляя глаза и уши, забивая разинутый, жадно хватающий воздух рот. Петша уже не помнил, чья сгорбленная спина указывает ему путь, и едва мог бы сказать, куда бредет сквозь метель и зачем. Он знал только — останавливаться нельзя. Падать нельзя. Иначе ужалит спину злой кнут с вплетенными в ремни свинцовыми шариками. А если это не поможет, замахнется конвойный тупым концом копья, утяжеленным железным кулаком, и проломит череп. И не будет рядом никого, кто подставит под смертельный удар руку...

«Может, все это — кошмарный сон, — казалось, мысли колыхались в голове с каждым новым шагом, и были такими же сумбурными и бестолковыми, как крутящаяся вокруг снежная каша. — Может, я все еще лежу на коленях Цепного, и все это мне просто снится: суд, нелепый приговор, дорога на рудник… Еще немного, и я проснусь в теплой камере, Цепной отдаст мне свою похлебку и примется рассказывать истории. Не словами, ведь он немой, а языком теней. В тот единственный час, когда свет из окошка падает на стену с его цепью, он поднимет длиннопалые худые кисти и начнет творить волшебство. Королевич поедет через лес верхом на волке. Дракон украдет принцессу. Чудо морское схватит корбаль и утащит в пучину. Цепной заставит тени плясать по своей воле и даже не покажет виду, что болит почерневшая от удара дубинкой рука».

Башмак Петши заскользил на мокрых камнях, нога подвернулась и он рухнул на колени. Острые грани щебенки вонзились в кожу, одна штанина не выдержала. Защипало ободранные до мяса ладони. Чьи-то ноги равнодушно протопали мимо, разбрызгивая слякоть. Грязная вода потекла в рот, но Петше было все равно. Больше всего хотелось просто лечь на дорогу и не двигаться. Заснуть и проснуться… наконец проснуться по-настоящему.

— А ну вставай, засранец!

Что-то наддало пониже спины, так что Петша растянулся на животе. Камешки расцарапали щеку, текущая по губам влага потеплела.

— Вставай, а то шкуру с живого спущу!

Свистнул воздух, и хребет взорвался болью, будто по нему проскакал подкованный конь. Крик вырвался из горла, обдирая глотку, а копыта все били и били по спине, пока Петша не поднялся на дрожащих руках и не пополз вперед, ничего не видя из-за смешанных со снегом слез.

— Куда?! — его сгребли за шкирку и рванули вверх. В лицо пахнуло пустотой, заглянула в глаза бездна, наполненная мельтешащими белыми мотылями. — Жить надоело?!

Конвойный, сыпля бранью, потащил Петшу в конец колонны — и прочь от пропасти, почти невидимой в снежной свистопляске.

— Еще раз свалишься, я тебя, сволоту, медленно прикончу, понял?! Кишки на копье накручу и на скалах развешу!

И снова сбитые ноги шагают, уже не чувствуя неровностей тропы или талой воды в башмаках. Снова глаза невидяще застыли на очередной бурой спине впереди.

«Наверное, я умер. Наверное, Цепной никогда не подставлялся под удар. Мне проломили череп, и я попал в преисподнюю, а это первый ее ледяной круг. А рудник — это будет второй. Я никогда не увижу ни отца, ни матери, ни Данки с Мирчей, ни Ленуты. Даже после смерти мы не встретимся. Они пойдут к Свету по золотым полям, а я буду бесконечно умирать в ледяной тьме. И все — из-за ворона и проклятого меча! Эх, знал бы как оно все обернется, взял бы и закинул его в реку от греха, и пусть бы там догнивал рядом с черепами утопленников!»

А потом Петша уже ничего не думал. Его мир съежился до маленького размытого оконца света впереди, до облачка собственного дыхания, до стука крови в ушах — затихающего — и нестрашной тени испуга: «Ноги… Почему я больше не чувствую ног?»

Второй раз падать было небольно. И лежать на земле нехолодно. Он закрыл глаза, ожидая последнего удара. Звуки уходящей колонны долетали будто сквозь толстое одеяло. Шарканье подошв по земле, хлюпанье талого снега под ногами, ругань конвоиров, хриплые окрики. Они удалялись, затихая.

«Чего охранник тянет? Или он хочет, и правда, выпустить кишки? И ждет, пока остальные отойдут подальше, чтобы… никто не мешал ему развлекаться?»

Петша приоткрыл глаза, щурясь сквозь набухшие влагой ресницы. Вокруг была только белесая, метущая подолом тишина. Прямо перед ним оставшиеся в слякоти следы быстро заполнялись пушистыми хлопьями, будто небо старалось как можно скорее стереть всякое воспоминание о прошедших тут людях. Скоро и упавший будет погребен под тяжелым мокнущим саваном, он станет просто незаметным холмиком у дороги. А потом придут дикие звери, раскопают снег и доберутся до его мяса. Но прежде — прежде прилетит ворон, чтобы полакомиться его глазами...

При мысли о вороне Петша вскрикнул — с его губ сорвался едва слышный, тонкий звук — и забарахтался, пытаясь подняться. Если бы мог, он бы сейчас побежал за бросившей его колонной, пусть даже впереди ожидали каторжный труд в недрах горы, муки и ранняя смерть. Но тело отказывалось слушаться, руки и ноги едва сгибались, пальцы бесцельно царапали камни, срывая ногти, пятная белизну кровью. Впервые он понял: ты умираешь, когда перестаешь чувствовать боль.

Последним усилием Петша перевернулся на спину — он хотел посмотреть в глаза небу, которое послало его на смерть. Но оно скрылось за серой вуалью, равнодушное и холодное. Оно потрошило облачных лебедей, засыпая землю и Петшу пухом убитых птиц.

Он поднял руки, долго искал, не попадая, но наконец, закрыл ладонями глаза. Теперь ворону придется сначала расклевать плоть, прежде чем добраться до лакомства. Если, конечно, тело успеет окоченеть...

— Петша! Петша, очнись!

«Вот теперь я точно умер, — думал Петша, внутренне улыбаясь. — Иначе как бы здесь оказался отец? Его ведь оправдали, и он остался в Гор-над-Чета. Только… как же он нашел меня в преисподней?»

Веки были такими тяжелыми, будто на них уже положили монеты. Но он толкал и толкал их вверх, пока...

— Папка! — то ли свист, то ли хрип. «Неужели эти звуки идут из моего горла?»

— Петша!

В объятиях отца начинает возваращаться боль. Мир качается вокруг, пляшут скалы, кивают головами вершины гор, едва различимые за снежной круговертью. Он все-таки есть — мир. И Петша еще в нем. И в его тело медленно и мучительно возвращается жизнь.

— Нужно переодеть в сухое. Быстрее. Давайте шкуры. Еще!

Голоса пропадают и снова появляются. Свет чередуется с мраком. Все качается, Петша плывает по воздуху, потом лежит на чем-то твердом, и все это время его кости дробят тысячью молотков, он возрождается на колесе.

Петша сидит, прислонившись к теплой спине отца, накрытый шкурами и плащами так, что наружу торчит одна голова. Это всего лишь небольшое углубление в скале, но каменный козырек защищает от ветра и мокрого снега и рассеивает идущий от костра дым. Ленлорд Киллиан и его телохранитель молча сидят по другую сторону огня. В котелке закипает пахнущий травами отвар. Снаружи глухо переступают копытами лошади.

— Тебе придется отправиться с господином Рикардом, — дыхание отца шекочет волосы над ухом. От него так уютно пахнет домом, что у Петши наворачиваются невольные слезы. Он трясет головой, но отец прижимается к нему колючей щекой. — Так надо. Ты же понимаешь, что не можешь вернуться домой. Ленлорд Киллиан заплатил конвоиру, чтобы тебя сочли мертвым.

— Каналья выполнил уговор слишком хорошо, — проворчал озиат, зачерпывая из котелка деревянной ложкой. — Еще немного, и… — он аккуратно подул на зеленоватую жижу, сунул ее в рот и скривился. — Готово. Вот, выпей это.

В ход пошла медная кружка. От настоя валил пар, железные стенки приятно согревали ладони, но Петша не спешил сделать глоток — уж больно выразительную гримасу скорчил Киллиан, попробовав свое варево.

— Пей, — мягко, но натстойчиво велел отец. — Это поможет тебе согреться и набраться сил. Они тебе понадобятся. До владений ленлорда путь неблизкий.

Петша послушно глотнул, обжигаясь. Горечь завязала язык узлом, глаза заслезились, глотку разорвал кашель. Отец осторожно придержал его руки с трясущейся кружкой. Поднес их ко рту.

Тепло разлилось по нутру, блаженно отдаваясь в костях. В голове прояснилось. Даже зрение, казалось, стало четче. Стены пещерки перестали качаться и утвердились на своих местах. Боль в царапинах и ссадинах отступила, но не так, как прежде. Не сменилась немотой, а стала терпимой, милосердной. На лбу проступил пот, и Петша высунулся из-под шкур, как любопытный птенец.

— Но почему вы не поедете с нами? — он вывернул шею, пытаясь поймать взгляд отца. — Все вместе, ты, мама, Мирча и...

— Мы не можем, — ответил отец, как обрубил. Поймал метнувшуюся в глазах сына муку и поторопился смягчить слова. — Пока. Нам нужно дождаться кое-кого.

Быстрый взгляд в сторону Киллиана сказал Петше все. Найд! Снова этот проклятущий сирота! Наверняка в обмен на спасение сына отец принял условия озиата.

— А что потом? И что, если этот кто-то… не придет?

— Я никогда не обделю твою семью гостеприимством, — улыбнулся ленлорд. — Не бойся, тебе понравится у меня в замке. Ты станешь оруженосцем, научишься владеть копьем и мечом, а когда подрастешь, станешь воином, как твой отец. Ты же хочешь быть похожим на отца, верно?

В папином горле родился и умер глухой рычащий звук — Петша расслышал его только потому, что сидел так близко. «Конечно, я хочу быть таким, как папа — сильным, смелым, решительным, но...» Перед глазами мелькнул оседающий на землю сын мельника, его удивленные глаза и темная влага, проступающая между пальцев. А вот и сам Петша — стоит над упавшим, поднимая копье, утяжеленное на тупом конце металлом. Удар сминает лицо, превращая его в маску ярмарочного уродца. Пальцы вцепляются в отцовскую руку, так что под сорванными ногтями снова выступает кровь.

— Не знаю, смогу ли я быть воином, — тихо проговорил Петша, пряча взгляд в рыжие всполохи пламени. — Я не хочу никого убивать.

Рикард шевельнулся, будто хотел что-то сказать, но господин опередил его:

— Ты напуган и устал. Завтра… все будет иначе. И не беспокойся — тебе не придется никого убивать, пока рядом мой телохранитель.

— А… вы разве не поедете с нами? — спросил Петша, уже зная ответ.

Киллиан качнул головой:

— У меня в городе еще остались дела. Да и отец твой наверняка предпочтет добраться домой верхом, вместо того, чтобы спускаться с гор пешим — да еще в такую непогоду.

Петша вглянул на мохнатый занавес, скрывший от сидевших в пещерке людей все, кроме едва различимых контуров лошадей. Что, если злосчастный Найд сейчас на пути к Гор-над-Чета? Что, если он заплутает в горах или поскользнется и сверзнется с узкой тропы в пропасть? Что, если из-за этого сына хромой козы родители застрянут в городе до самого лета?

— Помоги ему, Свет, — беззвучно взмолился он про себя. — Охрани его от лютых людей и от зверя, от холода и камнепада, от неверного шага и ложных путей. Приведи его на наш порог. Пожалуйста.

Отец никогда не любил длинных прощаний. Он сам подсадил Петшу на огромного черного жеребца, каких в Гор-над-Чета и в глаза не видывали. Страшный зверь косил лиловым глазом и скалил зубы, но Рикард держал повод твердой рукой, и конь стоял, не шелохнувшись. Телохранитель плотней подоткнул вокруг Петши меховой плащ, надвинул на самый нос капюшон. Его грудь была гораздо шире и тверже отцовской, и шло от нее не тепло, а безликий холод, так что хотелось держаться от большого тела подальше. «Наверное у него под плащом кираса», — догадался Петша.

— Береги себя, — отец сжал его руку. — И слушайся во всем херра Рикарда. Теперь ты должен служить ему и его господину.

Телохранитель тронул жеребца пятками, и тот послушно понес сильное тело вперед. Петша оглянулся, но отец и Киллиан уже стали просто серыми мазками на фоне ранних, расчерченных белым сумерек.

Свет знает, как Рикард находил дорогу. Петше казалось, что они движутся через жидкую манную кашу, которую мешает спятивший кашевар. Снег летел то слева направо, то справа налево, то падал отвесно вниз, то закручивался вихрями. Иногда он будто уставал, и Петша к своему ужасу обнаруживал себя то на краю узкого скального карниза, то на лепившихся к склону горы деревянных мостках, то на карабкавшихся по расселине каменных ступенях. Наконец, он просто решил закрыть глаза и предоставить свою судьбу твердым рукам Рикарда — и копытам его коня.

Ровный шаг жеребца убаюкивал, бормотание телохранителя, обращавшегося то ли к лошади, то ли к самому себе, нагоняло прерывистый, тревожный сон.

— Нет, чтобы открыть портал. Сам бы мог отправиться в свое Междуречье. Так нет… Мол, мне не справиться с мальчишкой. А с девчонкой, значит, я справлюсь! Нет, конечно, я понимаю, что близнец может объявиться в Приморье, и тогда надо реагировать быстро… Только с какой стати? И вообще! Сколько можно… Один ребенок, другой… Стар я стал уже для этого, вот что. Всегда оно и то же. Рыц найди. Рыц привези. В каждой бочке затычка — Рыц. Причем в самой грязной, той, где побольше дерьма. Будто оно не воняет и к доспехам не липнет. Тут меняй плащ, не меняй — не поможет...

Внезапно Петша понял, что они остановились. Он стянул съехавший на глаза капюшон открывая обзор. Крупные мокрые хлопья по прежнему падали с невидимого за хмарью неба, сильно потемнело. Он едва различил очертания каких-то каменных глыб впереди, на ровной открытой площадке между скалами.

— Мы сделаем тут привал? — сонно спросил Петша.

— Вроде того, — недовольно пробурчал Рикард, спешиваясь.

Сильные руки подхватили под мышки и поставили на землю. Ни слова не говоря, телохранитель зашагал к камням. Петше ничего не оставалось, как поспешить за ним. Черный жеребец проводил их подозрительным взглядом и принялся разрывать копытом мокрый снег — будто тут можно было найти траву!

Сначала Петша решил, что перед ними — развалины какого-то здания. Но когда они подошли поближе, он понял, что руины — это вовсе не руины, а поставленные торчком здоровенные валуны, образущие широкий круг. Некоторые из них венчала плоская каменная глыба, подобие крыши. Петша думал, что Рикард устроится на ночлег под одной из них, но он решительно двинулся дальше, к центру круга. Здесь он замер, поджидая спутника.

— Мы раззожем тут костер? — с сомнением спросил Петша, ковыряя носком башмака окрошку из воды и льда.

— Вроде того, — глухо повторил телохранитель. — Давай-ка, помоги мне расчистить место.

Петша хотел было возразить что-то насчет хвороста, но вспомнил, что отец велел слушаться Рикарда во всем, и присел на корточки. Разгреб руками мокрую скользкую массу, обнажая каменные плиты. Похоже, тот, кто расставил торчком странные валуны, давным-давно положил здесь и их, и даже выбил в граните странный узор. Он провел по бороздкам покрасневшим пальцем, выковыривая грязь и ледяную крошку.

— Это что, буквы? Какие странные...

— Это руны.

Петша вздернул голову. «Киллиан?! Не может быть! Он должен быть сейчас на пути в Гор-над-Чета вместе с отцом. Или прошло гораздо больше времени, чем я думал? Нет, ведь еще даже не совсем стемнело!» Но вот он, ленлорд, выступает из-под каменной арки — светлые глаза лучатся в сумерках, метель положила на плечи второй плащ — из сверкающего серебра.

— Ты знаешь, что это за место? — мягко проговорил Киллиан, бесшумно приближаясь.

Петша покачал головой. Если ленлорд здесь, где тогда отец? Может, он тоже передумал и вернулся?

— Это Шул-ла-Рун. Люди еще называют его Кольцом Желания. Но на самом деле это врата. Которые пока закрыты.

— В-врата? — пробормотал непослушными губами Петша. Почему-то от слов Киллиана его пробрала дрожь. Он снова начал мерзнуть — всем телом и сразу. — Значит, мы приехали? Но где же ваш замок? — глаза зашарили по сгущающимся сумеркам, но вокруг были только заштрихованные белым силуэты каменных столпов.

— Ты приехал, — подтвердил Киллиан, подходя еще ближе. Его волосы совсем поседели от снега. — Ты ведь умный мальчик и понимаешь, что когда дверь заперта, нужно подобрать к ней ключ?

Петша кивнул, не очень соображая, о чем идет речь. Он наконец отважился спросить:

— А папа… Он тоже здесь? Он с вами?

— Да, теперь он со мной, — серьезно кивнул ленлорд. — Отдай Рикарду мой плащ, тебе он больше не понадобится.

Все тело сотрясала дрожь, но Птеша стиснул зубы и скинул с плеч тяжелый мех. Наверное, отец привез его собственный плащ. Пусть не такой теплый, зато свой. Вот только где же папка?

— Ты скоро отправишься туда, где вы встретитесь, — будто прочитал его мысли Киллиан. — Но сначала внимательно слушай, что я говорю, и повторяй за мной, понял?

Петша уже ничего не понимал, но кивнул, подавляя дрожь. Может, ему придется принести клятву верности лендлорду или что-то в этом духе? Ведь и отец сказал, что Петша теперь будт служить ему...

— Пурпур яростный, причиняющий раны, цвет карателей и пророков, знамя праведных, алая кровь — дай власти ставшему твоим бранным посланником! — запел Киллиан плавным речетативом. Петша и сам не заметил, как стал вторить ему — тонким, ломающимся голосом. Слова будто сами оформляли его губы в нужные звуки, язык уверенно выталкивал их, хотя мозг не улавливал смысла.

— Обо мне, ставшем твоим правым посланником — вспомни. Заточи мой меч, разрушением мой удар — наполни. Кровь и Нерву из жил моей жертвы — исторгни. Направь острие моего клинка, цели своей — достигни.

Рука Киллиана скользнула под плащ и вытащила клинок, тускло блеснувший в последних лучах угасающего света. Петша узнал приметную рукоять, в форме головы ягуара, но речетатив торопился дальше, и все силы уходили на то, чтобы успевать повторять странные слова.

— Камень, кости дробящий, захлебнувшийся в хохоте, оседлавший смерч — откройся просящему твоего снисхождения! В волю того, кто просит тебя — вникни. Кровью пополни кровь, осквернителя заповедей — настигни. Разрушая мысли его, кости его — стихни. Насыщая жажду свою, одержимый, погребая его под собой — дрогни!

— Разомкни круг, как я размыкаю плоть и дух!

Снег перестал. Все замерло. В оглушительной тишине дыхание Птеши гремело, как крик. Меч в руке Киллиана поднялся и заскользил через загустевший воздух. Стальная змея ужалила в грудь, обрывая там что-то. Петша понял, что не может вздохнуть. Что стоит, насаженный на клинок, как огромная бабочка, которую прошлым летом поймал и приколол на стенку Мирча. А потом сталь вышла из него, а с ней — жизнь.