Глава 2. Охота

— Погоди, Копатый! Не так шустро. Не поспеваю я.

Плечистый парень с изрытым оспинами лицом остановился, оглядываясь на отставшего. Шос по прозвищу «Ноздря» с трудом волочил себя вперед, опираясь на палки. Дело было не в том, что вор, в юности потерявший нос под рукой палача, плохо ходил на лыжах. Просто вот уже второй день обычно сноровистый мужик не мог стянуть сапоги. Последняя попытка отогреть распухшие ступни у костра закончилась тем, что Ноздря с воплем повалился на спину и затих — желтый лицом там, где отлила вся кровь, так что заметней стали на щеках помороженные струпья.

«Надо было оставить его там, на привале, — сплюнул на снег Копатый, меряя окутанного облачками пара спутника недобрым взлядом. — Обуза он теперь одна». Парень наверное так бы и сделал, если бы не острый топорик, заткнутый за пояс Ноздри. Уж больно мастак был Шос метать свой инструмент, всаживая убегающему ровнехонько промеж лопаток. Подождав, пока товарищ подковыляет так близко, что стали видны свисающие из уродливых дыр на лице сосульки соплей, Копатый двинулся дальше.

Путь шел вверх по склону холма, и они взбирались между еловых стволов наискосок — тяжело и медленно. Может, по ту сторону покажется, наконец, опушка треклятого леса, в котором навечно остались трое из людей Хвороста. Двое загнулись в ночь бурана — костер погас, и утром они с Ноздрей и Жуком обнаружили только едва заметные под снегом холмики. Самого Жука они потеряли дня через два — в сумерках столкнулись с волчьей стаей. Легко отделались — звери занялись упавшим, еще живого раздирая на части, и спутников его преследовать не стали.

Оставшись вдвоем, подельники единодушно решили плюнуть на окаянного Черного Рыцаря с его золотом и беглым пацаном, который небось к весне и так в каком-нибудь овраге оттает, и озаботиться спасением собственных, морозом побитых шкур. Жратва в котомках подходила к концу, волки выли ночами все ближе, так что самое времечко было выйти к какому-никакому хутору — с теплой печкой, фигуристой хозяйкой и душистой похлебкой на столе.

Замечтавшись, Копатый и не заметил, как перевалил через гребень холма. Разочарование ударило, как оглоблей. Дрожащие от напряжения ноги подались в коленях, и он тяжело оперся о ближайший заиндевевший ствол. Впереди насколько хватало глаз тянулся лес — все та же синеватая, подернутая морозным туманцем стена сосен и елей, упирающаяся на севере в горный хребет. А над ней — ни единого дымка, только угрюмое небо, волочащее набитое снегом брюхо низко над мохнатыми маковками деревьев.

— Братка, слышь! Братка… — послышался сзади ненавистный хрип.

Копатый рывком обернулся, нашаривая за пазухой нож, — с котомкой Ноздри, может, дотянет он еще до людского жилья. Но Шос на него не глядел. Глаза под побелевшими ресницами уставились на что-то у подножия холма, где была небольшая проплешина в еловом частоколе. Надежда шевельнулась в груди, и там тупо заныло, будто отходило промерзшее сердце. Парень повернул голову, пробежал глазами по наболевшей белизне.

«Человек! Один. Ковыляет между обледеневшими стволами, да сам весь заиндевелый, потому я его сразу и не приметил. Не лыжник, вроде, но и не пешком, а то тут же бы по самые яйца провалился».

— Копатый, слышь! Это не тот ли окудник, за кем Черный Рыц-то нас посылал, что б его лось бешеный залягал с перепугу.

Парень сощурился против идущего от земли света. Если Ноздря прав, то им наконец улыбнулась удача. Поимка беглого чародея покроет все — голод, холод, ночи на снегу, потерю товарищей. Награды хватит и на лекаря для Шоса, и на лихого коня, что унесет его, Копатого, далеко-далеко, туда, где тепло, и где слыхом ни слыхивали о банде Хвороста. Вот только на того ли они напали?

— Что, если это просто охотник? — выразил парень свои сомнения вслух.

— А оружье у его где? — фыркнул Ноздря, утирая сопли рукавицей. — Ни копья, ни лука не видать.

Копатый быстро соображал.

— Вот что. Схоронимся здесь, за елочками. Пусть выйдет на чистое — там и поглядим, что за хрен.

Сказано — сделано. Долго ждать не пришлось. Одиночке, видно, пришла в голову та же идея, что и им — взобраться на холм для обзора. Лицо чужака скрывалось под низко надвинутым капюшоном, на котором наросли от дыхания серебристые узоры. Ростом он не вышел, в плечах казался уже Копатого и по лесу, похоже, бродил уже давно. Ноги, к которым было примастачено что-то вроде плетеных лодочек, часто цеплялись одна за другую, пару раз человек чуть не свалился в снег. Голова свисала на грудь, так что вверх он не смотрел и не подозревал о грозящей ему опасности.

— Окудник, точно он! — просипел над ухом Ноздря, дыша недавно сожранным луком.

— Может, он, — согласился Копатый. — А может — певчий мудозвон. Проверить надо бы.

Он приценился к черной шаткой фигурке, медленно, но верно приближающейся к центру открытого пространства у подножия холма.

— Давай так. Ты слева, я справа. Он на своих корзинках от нас не удерет. А там — я говорить буду, ты помалкивай. Да морду-то прикрой!

Он уперся палками в снег, собираясь покинуть убежище, но дырявая рукавица вцепилась в плечо:

— Погодь! — луковая вонь доносилась даже через тряпку, которой Шос замотал изуродованный нос. — А что, ежели сучонок ворожбой своей нас шибанет? Сказывают, он двоих своих уже укокошил, потому за ним чародеи и гоняются.

— Забыл, что говно в доспехе пропердело? Волшба окудника энтого выдаст совбесам[1] с потрохами. Так что он рыпнется, только если крайняк. Потому пугать его нельзя. Тут потихоньку надо, нежно.

— А я чего? — ухмыльнулся под тряпкой Ноздря. — Я нежно запросто могу — обухом по кочерыжке, — и бывший вор погладил висевший у пояса топорик.

Вниз съехали плавно. Прежде чем одиночка что-то сообразил, лыжники уже были по обе стороны от него. Растерявшись, он замер, в отчаянии озираясь по сторонам. Копатый остро ощущал тяжесть ножа за пазухой. Котта на груди была заранее распахнута, чтобы облегчить доступ. Ноздря в кои веки внял убеждению и держал грабли на палках, вдали от заветного топора.

— Здорово, добр человек, — как можно приветлевей обратился Копатый к незнакомцу.

Тот настороженно стрельнул из-под капюшона голубыми, словно лед, глазами — искал пути к отступлению. Только вот не было таких.

— Не знаешь, как добраться до ближайшей деревни? Заплутали мы, — парень скользнул на лыжах ближе к синеглазому, стараясь заглянуть в лицо.

Оно было худым, усталость положила на скулы глубокие тени — лицо мальчишки, недавно вышедшего из отрочества. «Сучонок! — мелькнуло у Копатого. — Точно он!» Как ушкуйник ни сдерживался, радость, верно, мелькнула-таки во взгляде. Пацан отшатнулся, капюшон скользнул с чернявой галочьей головы.

— У меня нет ничего, — выдохнул он с облачком пара. — Правда. Ни еды, ни денег.

Копатый осклабился: раз не вышло волкам овцами прикинуться, чего ж зря под овчинами хорониться.

— А кто сказал, что нам деньги твои нужны? — и снова сделал шажок к беглецу, заставляя его повернуться боком к Ноздре.

Сработали они слаженно, как обычно. Слова Шосу были не нужны. Рука перехватила топорик у лезвия, свистнул хищно воздух. Реакция у пацана оказалась неплохая. Нападение как спиной почуял, отпрянул, одновременно разворачиваясь. Топорище приложило его вскользь, по лбу вместо виска. Рухнул чародей без звука. Тощий мешок свалился с плеча. На снег из-под черных волос закапало красным.

— Это ты нам нужен, голубок! — хрипло хихикнул Ноздря, суя оружие на место.

— Я ж просил — нежно, — поморщился Копатый, шуруя в мешке чародея. — За дохлого вдвое меньше заплатят.

— Дык а я чо? — стянул тряпку с морды Шос, морщась, когда ткань задела шелушащиеся щеки. — Прочухается окудник-то. Только сам посуди — как мы его из лесу попрем? Лыж у него нету. А так башку бы сучонку скрутить — и в мешок. Это Рыц железный монеты считает — живой, неживой. А колдуны совбесовские награду за любого дадут. Хоть чучело из его набей.

Копатый размышлял, делая вид, что занят срезанным с пояса беглеца бархатным кошелем. Ноздря был полной дубиной, если думал, что СОВБЕЗовцы не раскусят, кто они такие. Скорее всего, их просто вздернут на первом же суку, с вязанкой хвороста на шее — для тех, кто не умеет читать. Но вот без лыж вытащить пленника из чащи будет, и вправду, трудновато.

— Глянь-ка, — он постучал плохо гнущимся от холода пальцем по вытащенной из кошеля карточной колоде, — вот и знак, что мы того поймали. Я-то думал, тут монеты, а это...

— Чо, меченые? — Ноздря и грубо оскалился. — В картишки чародей пожуливал?

— Какое! — Копатый зло харкнул на снег и подкатился ближе к товарищу. — Похоже, тут заклятья всякие. Знаки да образа чудные намалеваны. Глянь, даже баба есть. Как пить дать, демоница.

— Голая? — ахнул Шос и сунул безносую морду в цветные картинки.

Этого Копатый и ждал.

Вор крякнул, вытаращил глаза, хватая воздух ртом. В уголке обветренных губ показалась темная капля. Его товарищ поспешно отдернул карты — пожалуй, их можно будет выгодно продать, если, конечно, кровища товар не замажет.

Ноздря еще мгновение постоял, обхватив рукавицами воткнутый под ложечку нож. Багровое перелилось через край, побежало по подбородку, и мертвец рухнул в снег, нелепо выворачивая лыжи. Копатый аккуратно снял крепления с ног, от которых шел уже приторный душок. Выдернул оружие из груди, аккуратно отер об одежду и вернул за пазуху. Довольный, размотал с покойника веревочный пояс — пригодится пленника вязать. Вот только долго чего-то тот в отключке валяется, не окочурился бы.

Парень склонился над добычей. Окудник лежал совершенно неподвижно, глаза под синеватыми веками не шевелились, грудь не вздымалась. «Угрохал-таки никак, волчье вымя!» — ругнулся про себя Копатый и дернул одежду на груди мальчишки, сердце послушать. «Много ли ему надо, такому малохольному».

Под завязками котты что-то блеснуло, и Копатый с удвоенным рвением зашарил по безвольному телу. «Опа! Вот это да!» Сорвав варежку, осторожно повертел кристалл в пальцах, любуясь игрой света на гранях. На мгновение он забыл, зачем сунулся сучонку под одежду. В голове стояло только одно — сколько можно выручить за вещицу, и кому выгоднее ее загнать.

Толчок в левый бок заставил отвести от драгоценности жадные глаза. С удивлением парень воззрился на грубую деревянную рукоять, торчавшую из его плоти. Это было глупо, неправодподобно, невероятно. Такое могло случиться с кем угодно, только не с ним. Но тут пришла боль, и Копатый понял, что все — правда. Боль никогда не лгала. Он перевел туманящийся взгляд на лицо мага. Глаза мальчишки были распахнуты, огромные зрачки отражали сгорбившуюся фигуру, медленно заваливавшуюся на бок.

Найд спихнул с себя грузное тело. Судорожно втянул в легкие ледяной воздух, но это не помогло. Он едва успел перевалиться на бок, как его вырвало. Желудок быстро расстался со скудным содержимым — орехами из разоренной беличьей кладовой, но еще долго болезненно сокращался, заставляя марать снег вонючей желчью. Умом Найд понимал, что у нападавших могут быть товарищи, что надо как можно скорее убираться с голого места под прикрытие деревьев, но ничего не мог с собой поделать. Ему казалось, какая-то часть заколотого им человека навечно осталась внутри, просочилась под кожу через лезвие ножа, растворилась в крови, как медленно действующий яд. Он изменился, и никогда уже не будет прежним, будто содеянное сделало его меньше собой, и больше тем, кем хотели его видеть преследователи — непроявленным магом вне закона, безумным убийцей.

Полный отвращения к себе, Найд скорчился между двух трупов, баюкая надорванный спазмами живот. «Я зарезал одного, но на самом деле оба умерли из-за меня. Если бы я использовал силу, то, возможно, смог бы отпугнуть их… или отвести глаза… Не знаю, как, но мог бы попытаться. Если бы не боялся обнаружить себя». Он понимал, что этот страх, въевшийся в самый мозг костей, определил его выбор. Найд захватил дрожащей рукой пригорошню снега и растер лицо. Лоб защипало там, где пришелся обух топора безносого. Рана у того в животе еще дымилась, по котте расплылось огромное бурое пятно, дальше алый снег таял, проседая. Запах крови густо висел в морозном воздухе.

Найд снова увидел перед собой повозку, сквозь днище которой сочилась темная влага; шестилетнюю девочку, у которой осталось только поллица; дергающиеся в судорогах ножки в расшитых валяных башмачках. «Может, эти двое — из тех разбойников, что напали на деревню Альмы, а потом ушли в лес. Может, на свете без них станет только лучше». Но особого облегчения эта мысль не принесла. Горький привкус во рту жег язык, и Найд потянулся зачерпнуть еще снегу. Пальцы наткнулись на задубевшую от мороза замшу, глаза нашли карту, выпавшую из пальцев парня в оспинах. Тонкий глянцевый прямоугольник косо вошел в снег, так что на виду остались только суровое лицо женщины в короне, острие обнаженного клинка и руническая надпись по верху: «Справедливость». Разум подсказывал, что это было простым совпадением, и все же беглец еще раз молчаливо поблагодарил Найрэ — подарок старой колдуньи снова помог ему.

Найду претило обирать мертвецов, но их пожитки могли спасти ему жизнь. Скудный запас еды, в основном состоявший из сушеного мяса, перекочевал из разбойничьих мешков в дорожную сумку. Пальцы тряслись, плохо слушались — и не только от холода. Отвернувшись от трупов и стараясь думать только о своей цели, беглец протянул руку к безносому. Облегченно выпрямился, заталкивая топорище за пояс. Дело оставалось за парнем в оспинах. Кинжал разбойника был гораздо лучше грубого ножа, еще недавно шинковавшего овощи на монастырской кухне. Найд присел на корточки и, невольно задержав дыхание, сунул руку в горловину одежды. Пальцы коснулись волос на чужой, быстро остывающей груди. Он вздрогнул, уставился в остекленевшие глаза, высматривая малейшее движение. «Вот еще! Никогда не слышал, чтоб мертвяки боялись щекотки!» Юноша тряхнул головой и решительно сунул руку глубже. Наградой стал отличный кинжал с длинным узорчатым лезвием и ножнами, крепящимися под одеждой хитрыми ремнями — явно изобретение самого бандита.

Сняв самодельные снегоступы, Найд приладил к ногам лыжи безносого, закинул мешок за плечи и на мгновение задумался. Продолжать путь в ту сторону, откуда явились разбойники, он опасался. Назад поворачивать было глупо. Решившись наконец, он заскользил вокруг холма, держа направление на лысую макушку сухой сосны. В голове звучали эхом слова нападавших о «железном Рыце», заплатившего за его поимку. «Мог ли это быть Безликий? А кому бы еще понадобилось нанимать головорезов, отчаянных или тупых настолько, чтобы рискнуть собственной жизнью, гоняясь по лесам за преступным магом? И потом — «железный». Не указание ли это на те бесценные доспехи, что таскает на себе вассал Мастера Ара? Значит, треклятый колдун не успокоился! Небось, хочет поквитаться за отрезанный палец, вот и науськал на меня своего цепного пса. А тот сам по сугробам не полез, купил для этого услуги шавок помельче».

Найд оглянулся через плечо, но чаща позади была погружена в сонное безмолвие — только сыпалась серебряная пыль с задетых им кустов, да вилась голубоватой змейкой свежая лыжня. Хорошо бы, к вечеру пошел снег или замела поземка… Беглец спустился в овраг, по дну которого еще недавно струился замерзший теперь ручей, и какое-то время шел вниз по течению, высматривая место, удобное для подъема на другую сторону. Наконец, противоположный склон понизился, стал более пологим, и Найд рискнул взобраться наверх, цепляясь кое-где за низкорослые елочки и спутанные ветви торчащего из-под снега ракитника. Тут он наткнулся на волчьи следы — отпечатки двух, нет, трех пар лап кружили вокруг вытоптанного пятачка со следами крови и клочьями сероватой шерсти. Похоже, тут задрали бедолагу косого. Один из зверей был особенно крупным. Найд накрыл след ладонью для сравнения: да, матерый волчище. Ушел на юг, а за ним остальные — след в след. Наверное, соединились где-то там со стаей — прошлой ночью неподалеку выло семь голосов.

Он взял направление прочь от волчьей цепочки. Встречаться с голодными хищниками совсем не хотелось, хотя люди для него сейчас были опаснее любого зверя. Найд криво усмехнулся собственной мысли, и губы резанула судорога боли — из разошедшихся трещинок выступила кровь. Он отер рот рукавицей и наддал ходу: на лыжах дело шло гораздо быстрее. Появился шанс оторваться от возможных преследователей, и грех было его упускать. Живот крутило от голода, но Найд лишь пожевал полоску сушеного мяса на бегу — поохотиться он сможет потом, когда почувствует себя в безопасности.

Только когда небо над макушками деревьев уже лихорадил закатный багрянец, юноша начал осматриваться в поисках подходящего места для ночлега. Приглядев небольшую полянку в окружении елочек да сосен, он принялся собирать хворост — надо было успеть разжечь костер до наступления темноты. Он все еще опасался Рыцевых наймитов, но рассудил, что навряд ли те станут таскаться по лесу в полном мраке: ночь шла безлунная и глухая, с морозом, потрескивающим в заиндевевших стволах, да тоскливыми песнями волков.

Искры из огнива никак не хотели заниматься на клочке смерзшегося мха, хотя Найд себе все руки сбил кресалом. Тьма между тем сгустилась настолько, что искать лучшую растопку стало делом немыслимым и опасным. «Эх, вот бы сейчас хоть немного магии! Самой простой, домашней. Поделишься своим последним теплом с костром, а он потом согреет тебя. Только, может, Ар с СОВБЕЗовцами только этого и ждут! Кто знает, насколько чувствительны приборы Светлых? А Темному Мастеру и приборы не нужны — у него на чары, похоже, нюх. Захочет до меня добраться, и чаща с сугробами по пояс его не остановит. Откроет портал, да сцапает тепленького во сне. Вот только, если я огня не добуду, то раньше от холода окочурюсь всем чародеям на радость».

Сцепив зубы, Найд полез в сумку и нашарил свернутый в трубочку пергамент — письмо херра Харриса, последнее напутствие опекуна, заменившего сироте отца. Пальцы осторожно разгладили почти невидимый в темноте листок. Написанное нельзя было бы прочесть и при дневном свете — чернила почти полностью смыла вода, когда Найд упал в реку во время своего бегства. Но он прекрасно помнил содержание письма. В нем ленлорд прощался с воспитанником и наставлял искать убежища и помощи у свего давнего боевого товарища — Шейна из Гор-над-Чета. Найд хранил испорченный пергамент как память о дорогом человеке. И вот, похоже, настало время расстаться с последней вещью, оставшейся от короткого периода его жизни, который можно было бы назвать счастливым. Сухой клочок выделанной кожи мог согреть беглеца этой ночью, будто любовь приютившей его семьи, протянувшаяся через погруженное в зимний сон пространство.

— Айден, — прошептали потрескавшиеся губы имя друга детства и названного брата. Онемевшие пальцы снова стукнули кресалом о кремень. Сноп ярких искр на миг осветил пергамент с синеватыми разводами и тут же погас. — Харрис, — словно заклинание, произнес Найд. На этот раз ему повезло. Искры с шипением схватились, край письма затлел, потрескивая. Оставалось только раздуть пламя и аккуратно подсунуть его под сложенные шалашиком ветки.

— Спасибо, — поблагодарил Найд в темноту. Рухнул на заранее сложенные у костра еловые лапы, вытянул ноющие от усталости ноги к огню. В жарких оранжевых сполохах рушились островерхие крыши и башни города, который поджидал его по ту сторону хребта Кеви-Кан. Но что, если и туда заявятся по его грешную душу Мастер Ар со своим громилой? А то и сексоты СОВБЕЗа, во главе с этой истеричной баньши Летицией. Шейна Найд, правда, едва помнил — тот уехал с семьей на север вскоре после появления сироты в Горлице. Но ведь у рыжего стрелка наверняка теперь детей мала куча, и все, кстати, кушать хотят. А тут — нахлебник без гроша в кармане, зато со славой магоубийцы и — если СОВБЕЗовцы подключили к поискам светские власти — личными портретами, развешанными на всех городских углах.

Найд представил себе собственную физиономию, корчащую зверскую рожу под надписью «Доставить живым или мертвым. Награда...» Тут воображение дало сбой, ибо он не в силах был себе представить, сколько может стоить замаринованная черепушка нарушителя Волшебного Кодекса.

«Спокойно, — обрвал Найд сам себя, вытаскивая из мешка медный котелок и набивая его снегом. — Откуда Мастеру Ару или СОВБЕЗовцам знать, куда я направляюсь? Дара предвидения у них, вроде, нет, а то меня давно бы сцапали. Содержание письма известно только двоим людям — мне самому и херру Харрису. Разве что опекун...» Воспитанник ленлорда зашипел, сунув палец в снег — шальная искра обожгла руку, которая вешала посудину над костром. Не хотелось верить, что человек, заменивший ему отца, мог пойти на предательство. Хотя… неизвестно ведь, что наплели ему маги. В то, что Найд убил Найрэ, безвредную старушку-ведунью, Харрис, к счастью, не поверил. Но ведь есть еще Джейремия Хопкинс, точнее, его труп без следов насильственной смерти. Кого же еще винить в гибели сексота, как не непроявленного мага, которого тот должен был обезвредить и задержать?

«Самое поганое, — думал Найд, наливая теплую воду в выдолбленную из чурки кружку, — что ведь и Светлые поди уверены, что это я укокошил Хопкинса. Кто видел Темного Мастера? Кроме меня — никто. Его вообще нет. В природе не существует. Правда, в природе также не существует и гигантов в мифриальных доспехах. Но может, СОВБЕЗовцы убедили себя, что это была иллюзия, вызванная моими чарами? В любом случае, даже, если херр Харрис остался на моей стороне, кто мешал магам покопаться у него в голове? Джереймия, конечно, обещал мне позаботиться о ленлорде, но он мертв. А его начальница, не задумываясь, решилась бы на вторжение, лишь бы изловить преступника, который так нагло утер ей нос».

И все же мысль о том, что опекун под грузом доказательств мог поверить в то, что его воспитанник — хладнокровный убийца, вызывала тупую боль в груди и желание помчаться через ночной лес, чтобы как можно быстрее вернуться в Горлицу и рассказать тем, кто любил его, как все было на самом деле. Вот только именно этого СОВБЕЗовцы и ждут. «Ладно, чего уж мечтать о несбыточном, — Найд вздохнул и сунул еще одну мясную полоску в рот. — Лучше исходить из того, что маги знают о содержании письма, и в Гор-над-Чета идти мне теперь опасно. Только куда же тогда податься? Если уж в дикой чаще меня их наемники нашли… — мысли Найда начали сонно путаться, перекатываясь на темных волнах изнеможения физического и душевного. — Эх, ну почему мне не довелось родится простым деревенским мальчишкой… без этого проклятья, что люди называют даром». Он уснул с рукой на рукояти разбойничьего кинжала и недожеванным кусочком мяса во рту.

Айден стоял у алтаря, на коротом горел фальшивый огонь служителей Света, а рядом с ним — женщина в свободном голубом платье. Медные волосы убраны в высокую прическу, лицо скрыто фатой. Торжественно пел хор, свечи в руках множества людей тянулись к куполу храма острыми оранжевыми язычками. Айден поднял обнаженный меч, и на его острие блестнуло золотом гладкое кольцо. Клинок опустился. Кольцо скользнуло на белый палец невесты. И тут же — будто меч, не касаясь, ранил ее, — на голубом подоле там, где он льнул к стройным ногам, стало проступать красное. Алое пятнышко быстро росло, оплывало вниз по складкам багровыми потеками. Пение оборвалось. В жуткой тишине раздалось хлопанье крыльев. Внезапный порыв ветра, будто кто-то распахнул одновременно все двери, задул свечи. Хриплое карканье прозвучало, как издевательский смех. Кровь толчками вытекала на каменные плиты из-под пропитавшегося влагой платья, бежала темными ручейками по трещинам, образуя рунный узор. Невеста по обычаю подняла фату — и уши Найда разорвал крик. Череп смотрел на него горящими ненавистью глазницами — костяная маска в окружении поредевших медных кудрей. Смерть тяжело пахла металлом и ромашками.

Найд проснулся с колотящимся в горле сердцем. Пальцы сами собой сомкнулись на рукояти кинжала, и спокойная уверенность потертой кожаной оплетки вернула Найда в реальность. От костра остались едва мерцающие красным угли. Их неверный свет делал огромным темный силуэт, застывший на самой границе ночи и рукотворных сумерек. Волк. Наверное, тот самый, с лапами почти в человеческую ладонь. Сидит и смотрит прямо на лежащего. Будто чего-то ждет. Или принес какую-то весть.

Найд приподнялся на потерявшем чувствительность локте, сунул ветку в умирающие угли. Взметнувшийся желтый язычок отразился в звериных глазах, заставив их ярко вспыхнуть. Животное вскочило на ноги и исчезло во тьме между деревьями — бесшумно, как призрак, вернувшийся в рукав Темного мага.

[1] Совбесы — просторечная форма слова «СОВБЕЗовцы», т.е. агенты Службы Общей Волшебной Безопасности