Глава 15. Экзамен

В день экзамена студентки выпускного класса с утра собрались у дверей зала Коллоквиумов. Казалось, высокие двойные створки, выкрашенные в зловещий красный цвет, ведут не в учебную аудиторию, а прямо во владения Маан, где богиня Справедливости будет отделять зерна от плевел.

Осунувшиеся от волнения девушки, нарядные в своих белоснежных воротничках и манжетках, украсивших скромные котарди, стояли в холле маленькими группками и тихо переговаривались. Айна сбежала от них на подоконник — из окна немилосердно дуло, по раме кое-где змеился иней, но мерзнуть тут было лучше, чем выслушивать бесконечное щебетание одноклассниц о свирепости цензоров и ужасах прошлых экзаменов.

За красными дверями сейчас мучили Браю, но никто из ее подружек до вечера не узнает, как справилась староста. Сдавшие — или провалившие — экзамен покидали зал Коллоквиумов через другой выход и сразу возвращались в дормиторий. Результаты студенткам зачитают на общем собрании, где выпускниц торжественно приведут к присяге, увенчают судейкой и возложат на плечи мантию. Или запрут в башню Невест, где бедняжки будут ожидать своей отправки на Счастливый остров.

— Ты слышала? Говорят, цензор в этом году — просто зверь! — веснушки Мелиссы побледнели настолько, что почти слились с прозрачной кожей тонкого личика. Девушка оперлась на подоконник дрожащей рукой, будто ноги отказывались держать ее. — Луиза видела мегеру в саду вместе с законницей Сэнди. Толстуха трепетала перед ней, как осиновый лист. Свет, Айна, я этого не выдержу, просто не выдержу! — Мелисса сглотнула, будто ее вот-вот вырвет, и поднесла к губам измазанную чернилами ладошку.

— Возьми себя вруки, Мел, — поморщилась Айна, невольно косясь в окно на Мограву, потемневшую и вздувшуюся после недавней бури. — Вряд ли «мегере» понравится, если тебя стошнит на подсудимого с перепугу.

«Знать бы, приплывет ли Марти на помощь, обернись все провалом? Станет ли рисковать ради меня жизнью? — думала она о своем. — Сможет ли справиться с лодкой на неспокойной реке?»

— Как ты не понимаешь?! — всплеснула руками одноклассница. — Если уж та сушеная вобла, что была цензором в прошлом году, чуть не довела одну из учениц до самоубийства, на что способна эта… эта… — губы Мелиссы задрожали, на голубые глаза навернулись слезы.

Айна соскользнула с подоконника, обняла девушку за хрупкие плечи, прижала к себе, шепча на ухо успокоительную чепуху. Мелисса, самая маленькая в классе, всхлипывала где-то под мышкой, пропитывая выходное коттарди горячей влагой.

— Вот я этой Луизе волосы-то повыдеру, — пробормотала Айна сквозь зубы, оглядывая холл в поисках не в меру говорливой абсалонки. Ребенком ее, обнаружив дар, отобрали у труппы столичных комедиантов, но тяга к невероятным историям, видно, впиталась в кровь девушки с молоком матери.

Луизе повезло. Красные двери, скрипнув, распахнулись. Между них показалась законница Гонт. Все разговоры мгновенно угасли, будто кто-то задул свечу. Мелисса высунула белокурую головку из-под крыла Айны, но тут же уткнулась обратно, как беспомощный птенец.

Бесцветные ледяные глаза законницы обвели холл. Под их взглядом ученицы ежились, прячась друг за друга, будто это могло отсрочить неминуемое. Наконец, колючие зрачки Горгоны остановились на Айне. Сердце в груди трепыхнулось, девушка невольно задержала дыхание, но глаз не опустила. Будь что будет! Она видела, как шевельнулись губы законницы, но в ушах так шумело, что только когда Мелисса легонько толкнула локтем в бок, Айна поняла — Гонт назвала ее имя!

Она медленно пошла навстречу судьбе, стараясь высоко держать голову и не кусать губы. «Пусть твоя чаша будет легка!» — донесся сзади голосок Мел. «Суди с честью!» — послышалось из рядов вздохнувших с облегчением одноклассниц.

«Успокойся, у тебя все получится, — с каждым шагом повторяла про себя Айна, стараясь не обращать внимания на злорадную ухмылочку Гонт. — Ведь пробный экзамен прошел на ура. Я сразу поняла, что конюх не виновен. Все дело было в ласке, которая пробиралась на конюшню и заплетала гриву ректорской кобыле. А та нервная оказалась, пугалась каждую ночь, да кучи в деннике валила. Зверька-то как поймали, и прекратилось все. Только конюха все равно высекли за нерадение».

«Тебе просто повезло, — нашептывал в голове язвительный голос, который Айне меньше всего хотелось слышать сейчас. — Дело-то было пустяковое. На настоящем экзамене таким не отделаешься! И про ласку вовремя вспомнила, что отец рассказывал, будто они ходят пот лошадиный лизать, соль ищут. Второй раз надеяться на везение нечего. Мымра Гонт наверняка подберет случай, с которым тебе не справиться. Вроде того мастера цеха благовоний, который гнал душистые масла из тел убитых им красавиц. Или кондитерши, что топила печь купленными у бедняков младенцами. Говорят, Судья, отправившая первого на колесо, потом сошла с ума, а судившая кондитершу повесилась. Гонт устроили бы оба варианта, не сомневаюсь».

За спиной Айны захлопнулись красные двери, и она обвела взглядом знакомое помещение. Зал Коллоквиумов представлял собой круглый амфитеатр: суд проходил на площадке в центре, от которой карабкались вверх ряды скамей для слушателей. Сейчас они были пусты, если не считать нескольких лиловых мантий. Экзаменационную комиссию составляли три законницы Педагогиума — Белинда, Сэнди и, конечно, Гонт, чтоб у нее под кроватью кухельклопф расплодился. Цензор, незнакомая седовласая женщина с лицом, сохранившим следы былой красоты, сидела рядом выше их. В общем, все было похоже на пробный экзамен, только тогда роль приезжей Судьи играла сама ректор.

О! А вот это что-то новенькое! У выхода, расположенного напротив красной двери, заняли позицию два воина в форме Доркасской гвардии. Айна глянула через плечо. Точно, и там такая же картина: копья, алые мундиры, усатые физиономии. Это чтобы неудачливая ученица не дала деру? Или подсудимые тут — не обленившиеся конюхи?

Цензор поднялась со скамьи и заговорила хорошо поставленным мелодичным голосом:

— Я, Патриция Агнес, полномочная Судья из Тиаго-Раи, буду цензором на этом экзамене. Пусть экзаменуемая принесет клятву.

«Тиаго-Раи! — пронеслось в голове яркой змейкой. — Какая удача! Наверняка цензор уже присматривает лучших, чтобы предложить им место в самом процветающем городе ОЗ. Если мне удастся произвести впечатление на эту Патрицию… Подумать только, Тиаго-Раи, мечта любой студентки! Лучше может быть только сама Феерианда». Айна попыталась представить себя в центре огромной площади, окруженной роскошными особняками, упирающимися в самое небо, но картинка оставалась размытой, как мутный сон. Сердце ужалило острое чувство стыда: «А как же Марти? Про него ты уже забыла? А твои поиски?»

Зашуршали складки мантий — остальные законницы последовали примеру цензора и встали.

Гонт жестом велела Айне подойти к лежащей на постаменте здоровенной книге — древнейшему Кодексу, обычно хранившемуся на почетном месте в библиотеке Педагогиума.

Положив одну ладонь на хрупкие страницы, а другую на сердце, Айна стала повторять за наставницей слова клятвы: «Торжественно клянусь перед лицом Маан Всевидящей… осуществлять правосудие, подчиняясь только закону… быть беспристрастной и справедливой, как велят мне долг судьи и моя совесть...». Она знала, что делает это в последний раз. Выдержавшие экзамен приносят настоящую присягу, скрепленную магией — раз и на всегда. Ну а не выдержавшим скоро придется произнести совсем другую клятву.

Снова зашуршали мантии — экзаменаторы уселись на свои места.

— Введите обвиняемую, — торжественно — или торжествующе? — прогундосила горгона Гонт.

Воины распахнули двери, через которые скоро предстояло выйти Айне — победительницей или побежденной. Девушка, которую подталкивал в спину товарищ охранников-гвардейцев, больше всего походила не на преступницу, а на жертву. Молоденькая, едва ли старше студенток-выпускниц. Нечесаные волосы клочьями свисают с грязной головы, безжизненные, опухшие от слез глаза невидяще скользят по залу, искусанные губы слегка подергиваются, будто шепча беззвучную молитву. Красные от цыпок пальцы механически сжимают и отпускают складки простого коричневого блио прислуги — тоже грязного и с рваным подолом.

«Свет, что же мог натворить этот ребенок?» Сердце Айны сжималось от жалости, которую она не могла себе позволить. Внезапно в измученных чертах девушки ей почудилось что-то знакомое. Этот вздернутый нос с широкой переносицей, ямочка на подбородке, родинка в уголке губ, это платье… «Конечно! Я видела ее на кухне! — сообразила Айна, которая чаще остальных одноклассниц отбывала повинности по чистке рыбы и овощей. — Только тогда выглядела девочка совсем иначе. У нее были чудные каштановые кудри и заразительный смех, а еще она любила петь за работой… Я бы поджарила молнией того, кто это с ней сотворил!»

Айне пришлось одернуть себя, больно прикусив губу. «Хватит! Ты уже уверена, что девушка невиновна. Так дело не пойдет. Ты ведь даже еще не знаешь, в чем ее обвиняют!»

Экзамен тем временем шел своим чередом.

— Назовись, подсудимая, — холодно велела законница Гонт.

Девушка захлопала глазами, будто не понимая, чего от нее хотят. Стоявший сзади солдат слегка тряхнул ее, и запекшиеся губы наконец выдавили, запинаясь:

— Рия, дочь Ээрона… Ваша Честь.

«Точно, Рия», — припомнила Айна. Она постаралась поймать бегающий взгляд бедняжки, но та будто не видела ее.

— Ты обвиняешся в том, Рия дочь Ээрона, — Гонт зашуршала свитком, — что понесла вне брака. Обвиняешься в том, что скрыла это. Обвиняешься в том, что тайно родила дитя мужского пола в лесу и удушила его до смерти. Овиняешься в том, что закопала тело в роще на речном берегу. Обвиняешься в том, что попыталась скрыть факт детоубийства.

Ужасные слова, казалось, почти не произвели впечатления на Рию. Лицо ее сохраняло все то же потерянное выражение, только грудь судорожно вздымалась под грязно-коричневой тканью, да пальцы чаще сжимали и отпускали замызганный подол.

Гонт многозначительно кашлянула, и Айна поняла, что молча пялится на подсудимую, вместо того, чтобы приступать к работе. Собравшись с мыслями, студентка сделала глубокий вдох и шагнула вперед.

— Я, Айна неполномочная, буду сегодня судить тебя, Рия дочь Ээрона, перед лицом принесших присягу и Справедливой Маан, — зазубренные формулы сами ложились на язык. Они скрежетали, как меч под точильным бруском, и Айна, как ни старалась, не могла смягчить их. — Я спрошу тебя только однажды, и один раз ты сможешь дать ответ. Так отвечай честно, Рия дочь Ээрона: признаешь ли ты себя виновной в содеянном?

Наконец Айне удалось привлечь к себе внимание. Подсудимая перевела на нее выцветший от слез взгляд, который внезапно сверкнул узнаванием. Она вскинула голову и бросила так, будто это был плевок в лицо Судьи:

— Нет!

Айна попыталась ободряюще улыбнуться, надеясь, что улыбка скажет Рие: студентка на ее стороне, и ей нечего бояться. Ясно же, что кухонная певунья и хохотушка просто не могла совершить такого чудовищного перступления! Это чей-то злобный навет.

Рука потянулась ко лбу подсудимой, но так качнулась назад, ощерившись, будто загнанный в угол зверек. Охранник удержал ее и тряхнул, заставляя стоять прямо. Рия завыла, как раненое животное, мотая головой. Айне пришлось прибегнуть к успокаивающему заклинанию. Кухарка всхлипнула в последний раз и обмякла в руках солдата. Глаза ее, устремленные прямо на Айну, подернулись мутной пеленой. Теперь можно было провести вторжение.

Лоб Рии оказался прохладным и влажным на ощупь, к нему прилипла тонкая растрепанная прядка. Айна бережно отвела ее пальцем и

Завыла от боли. На языке соленый вкус — это лопнула прокушенная губа. Нужно взять что-то в рот, что-то, во что можно вцепиться зубами. Нельзя кричать! Рука лихорадочно шарит по палым, подернутым морозцем листьям. Находит что-то твердое и шершавое. Быстрей, быстрей! Пока новая волна не накрыла с головой. Язык упирается в горьковатую кору, ледок тает, смачивая пересохшую глотку. И вот в нутре снова все взрывается — медленно, будто кто-то раздувает костер внизу живота. Сначала ее плоть лижут маленькие желтые языки пламени, вот они быстро вытягиваются, наливаются алым, растут вширь, набирают мощь и с ревом устремляются кверху, голубея, плавя ее тело до самых костей, до самого их мозга… Зубы ломают зажатую во рту ветку, язык обжигает терпкий древесный сок, но она этого не чувствует. Сейчас она умрет, умрет, ум...

Айна нашла себя на краю сознания корчащейся в схватках Рии. Вовремя брошенное заклинание щита спасло ее в последний момент. Еще немного, и она бы либо позорно билась в родовых муках на глазах злорадствующей Гонт, либо, спасаясь от боли, прервала бы вторжение — а второй попытки студентке не дали бы. Айна знала, что неспобосность оградить себя от эмоций и чувств «объекта» — одна из самых частых причин провала на экзамене. Знала, в чем обвиняют Рию, и все равно оказалась неподготовленной.

«Дубина! — мысленно ругала она себя, торопливо осматриваясь внутри воспоминания подсудимой. — Ведь именно на это и рассчитывала Горгона Гонт! Безумно жалко бедную девочку, но похоже, она действительно родила в лесу, причем совсем недавно: между стволами деревьев, там где тень, лежит нерастаявший снег; река скована льдом у берега, темная вода поблескивает в просветах за березами. Значит, этот пункт обвинения подтверждается. Теперь надо проверить остальные...»

Поколебавшись, Айна решила дать себе передышку и отправиться в прошлое — посмотреть, кто же отец ребенка. Конечно, потом придется вернуться в момент сразу после родов, чтобы подтвердить или опровергнуть детоубийство. Но она чувствовала себя еще не готовой. Что, если все окажется правдой? Что, если эмоции Рии окажутся такими сильными, что поставленную ею плотину прорвет? Что, если...

Его руки везде, требовательные, жадные. Поднимающийся изнутри жар, заставляющий щеки полыхать, а сердце биться быстро-быстро, как крылышки загнанной соколом птахи.

— Не надо, Джаника! Отпусти!

— Глупая, ты же сама этого хочешь, я же вижу.

— Нет, я не хочу! Не по-людски это. Если кто узнает...

— Никто не узнает, красавица моя, голубка сизокрылая, нежные перышки...

Айна усилила мощность щита, подавив неподобающее желание досмотреть до конца — вот значит, как оно бывает, с мужчиной. Быстро пролистала воспоминания еще дальше назад. Заказанные у паромщика бусы с Доркасской ярмарки. Молодой помощник-матрос — Джаника. Над пухлой губой едва пробиваются усы, темные глаза смотрят мягко из-под бровей с изломом, будто чаячьи крылья. Разве может такой обидеть, разве может предать?

Нелегко попасть в обоз, забирающий привезенные паромом продукты для кухни Педагогиума. Всем хочется первыми узнать новости с материка. Но Рие это удается. Почти каждый раз.

Короткие встречи у затона, сорванные ветром поцелуи, сладкие обещания. Лазоревые стеркозы, звенящие над сплетенными телами. То самое свидание, после которого Рия, подобрав юбки, смывает струящуюся по бедрам кровь. Выцветающее небо, в котором она тонет раз за разом. Забившийся под рубаху песок. Запах Джаники — пенька и плавящиеся под солнцем смолы — сохрнившийся в складочке на внутренней стороне локтя. Аромат который она вдыхает ночами. И вот — день, летний и звонкий, когда паром приходит без Него.

— Джанике? — лысеющий паромщик качает головой, обвисшая кожа на его горле печально трясется. Он похож на старую черепаху, которой больно от своей мудрости. — Девочка, он больше тут не работает. Женился парень, ты разве не знала? А у тестя-то своя шхуна и сыновей нет. Зачем молодому орлу тут спину ломать...

Она падает в жухлую траву, сбитая соколом голубка. Сломанные крылья зря скребут тоскующую по дождю землю. Она волочит их за собой, оставляя кровавые следы, но никто не видит. Никто не должен видеть, никто не должен знать. Там, в деревеньке на правом берегу — больная мать и отец, пытающийся прокормить девять голодных ртов. Без нее они не вытянут. Значит, надо жить. Значит, надо откладывать каждый заработанный медяк. Благо, живот пока небольшой, а если его стянуть потуже под камизой, авось и задохнется в утробе горький нежеланный плод...

Вперед, снова вперед. Осталось проверить самое страшное обвинение. Повинуясь дурному предчувствию, Айна укрепила щит, готовясь к худешему. Но к этому невозможно было подготовиться.

Все кончилось внезапно. Вместо горячей, кромсающей внутренности тяжести — пустота и лекость, откоторой голова идет кругом. Между расставленных ног лежит на подстилке из палой листвы — он. Крошечный, красный, поблескивающий от слизи. Неживой. Только бы он был неживой. Пусть бы убился о холодную землю. Пусть бы задохся еще в утробе. Как хорошо — эта тишина, и только собственное хриплое дыхание, только замедляющийся стук крови в ушах и проступающие все отчетливей, как через мокрую ткань, голоса птиц.

Тишина рушится, сыплется острыми осколками, на которые ее разбил беспомощный жалобный звук — так пищит выпавший из гнезда птенец. Младенец на земле трепыхается, разевая беззубый ротик. Измазанное кровью лицо страдальчески морщится, ножки, между которыми виднеются непропорционально крупные гениталии, судорожно лягают воздух.

«Нельзя!» — бьется в голове одна мысль.

«Кричать нельзя!» — беззвучно шевелятся обдранные о кору губы.

Она хочет накрыть ладонью дрожащую красную пасть, но младенец, делая вдох, распахивает глаза — лазоревые, как стрекозиные крылья, — и смотрит прямо на нее. Как будто все знает.

Быстро, боясь самой себя и прикосновения к скользкой коже, она хватает его и переворачивает, вдавливая личико в мягкие листья опада. Крик глохнет, превращается в едва слышный писк, который все длится, длится, даже когда она давит, наваливается всем телом, погребает свой грех под собой — она все еще слышит этот жалобный протестующий звук. Она все еще слышит его...

Айну едва не захлестнуло на сей раз. Ей хотелось остановиться, вынырнуть в знакомую прохладу зала Коллоквиумов, но нужно было еще убедиться в том, что подсудимая сделала с трупом ребенка. «Бедное дитя! Бедная Рия!» Но Гонт наверняка придерется, если Айна не даст ответ по всем пунктам обвинения. Так что ей придется...

Подхватить послед с пуповиной, тянущейся к распластанному, наполовину погрузившемуся в прелые листья тельцу. Туда, к реке. Привязать к камню и сбросить в темную быструю воду. Обмыться. Переодеться в чистое. И все. Будто ничего и не было. Ничего и не было. Не было. Не...

Что это? Голоса? Откуда?! Здесь же никогда никого… Ее ищут! Найдут! Здесь, с ним…

Запах влажной листвы бьет в нос — жирный запах смерти, разложения, распада. Быстрей, быстрей! Под кустами почва мягче, почти без камней и толстых корневищ, о которые ломаются ногти. Она роет, как лисица, молча и сосредоточенно, сторожко оглядываясь по сторонам, глубоко втягивая воздух в поисках чужих запахов. Потом так же быстро закидывает неглубокую могилу. Голоса не приближаются, но и не отдаляются. Они доносятся со стороны реки — один мужской, молодой и звонкий, срывающийся на заливистый смех. Другой — девичий, плавный, со знакомыми интонациями. Она осторожно подползает к краю косогора, прячась за березами. Там, на речном берегу...

«Нет! Нет!» Шок чуть не выбрасывает Айну в реальность. «Невозможно! Мы с Марти услышали бы… Мы бы заметили...» Но не услышали и не заметили. Рия видела их. Видела нелепую щенячью возню, которая издалека так напоминала то, чему только что была свидетелем сама Айна — заглянув в память подсудимой. Кухарка никому не рассказала об этом. Конечно, иначе бы пришлось объяснять, как и зачем она оказалась в лесу. Когда на нее донесла глазастая скотница, давно метившая на теплое местечко при кухне, Рия отрицала все — и продолжала молчать. Но будет ли она молчать теперь, когда Айна вынесет ей приговор? И знает ли несчастная, что ее ожидает за детоубийство?

Мысли раскатились, подпрыгивая и стуча, как порвавшиеся бусы. Вроде тех, что до сих пор висели на грязной шее Рии — дешевые раскрашенные глиняные шарики. Те, что навечно связали ее с Джанике. Те, что разорвет только смерть.

Понимание ударило Айну, как молния. «Она расскажет. Она думает, я повинна в том же грехе. Как же тогда я могу судить? Расскажет, и тогда Марти найдут — ведь на нем был плащ ваганта. Найдут, как и ее Джанике. Только если бывшего моряка выпорют, да и то если не откупится, то Марти вздернут, для начала прилюдно оскопив.

Значит, ведьма Гонт знала? Знала с самого начала и подстроила эту ловушку? Ведь если я оправдаю девочку, то провалю экзамен. Хуже того, солгав — стану клятвопреступницей! Если же осужу и вынесу приговор, то, может, и стану Судьей — пусть не в Тиаго-Раи, а в каком-нибудь Говноберге, но при этом погубив Марти! Что же делать?! Свет, неужели нет никакого выхода?»

Подсудимая начинала слабеть. Дольше держать контакт было опасно и бессмысленно. Айна опустила руку. Лицо Марти, наполовину скрытое длинными белокурыми локонами, и пестрый плащ растворились в прохладе огромного зала. Рия часто моргала в руках солдата, приходя в себя. Законницы и цензор внимательно следили за происходящим. Айна знала, что для них прошло не более пары минут: ментальные путешествия совершались быстро.

— Каково же будет решение Судьи? — елейно протянула Гонт, растягивая тонкие губы в довольной усмешке.

«Что, съела? — говорили ее бесцветные глазки, вцепившиеся в лицо Айны. — Давай, оправдай ее, я все равно оспорю твое решение, и ты вылетишь из Педагогиума быстее, чем ведьма успеет вскочить на метлу. Или осуди — и увидишь, как в толпу бросят детородный член твоего дружка».

— Так что же ты скажешь, Айна? — доброжелательно подбодрила цензор, удивленная нерешительностью студентки.

— Я… — голос дрогнул. Что ж, по крайней мере она не станет клятвопреступницей. — Я не в силах вынести решение.

Лиловые мантии пришли в движение, тишину зала разбил шепот. Айна почувствовала на себе взгляд Рии — надежда теплилась в нем, как ранний рассвет.

— Позволь узнать, почему? — Горгона Гонт приблизилась, хмуря подрисованные брови.

Айна медленно выдохнула сквозь зубы и тихо произнесла:

— Потому что я ничего не вижу. Я не смогла выполнить вторжение.

Торжествующая улыбка законницы сказала ей: Гонт добилась своего. Марти в безопасности.

— А-а… что мне делать с этой? — донесся до Айны будто издалека голос державшего Рию гвардейца. Такой финал, как видно, был для служаки в диковинку.

— Виновна по всем пунктам, — скривила губы законница и небрежно махнула рукой. — Подсудимая будет побита палками, помещена в кожаный мешок с собакой, змеей и петухом и утоплена в реке. Уберите ее.

Отчаянный вопль Рии все еще звучал в ушах Айны, когда она выходила из зала Коллоквиумов. Проигравшей, но не побежденной.