Глава 2

2.1.1 Alea jacta est[1]

Когда Тэлли увидела на пороге Унимо, дрожащего и испуганного, весь её гнев от того, что он явился так поздно и заставил её волноваться, исчез, растаял без следа, как лёд, брошенный в стакан горячего чая. Этот мальчик совсем не был виноват в том, что она лежала без сна, думая, что с ним что-то приключилось, что она подходила к окну и, щуря глаза, всматривалась в лиловые сумерки до тех пор, пока тёмные фигуры людей не начинали появляться повсюду, дорисованные воображением в густевшей, как сметана в маслобойке, темноте, что теперь перед её взглядом снова проносились воспоминания — те, которые она так старательно и кропотливо зарисовывала мелкими узорами повседневной суеты все последние два года. Поэтому Тэлли только вздохнула и отправилась заваривать согревающий и успокаивающий чай из мяты, шалфея и листьев зеленики.

— Тэлли, ты не поверишь, я видел того флейтиста! — с порога воскликнул Унимо, возбуждённо размахивая руками. — Того, который хотел нас убить.

Тэлифо стояла, облокотившись на стойку, и в ответ только пожала плечами:

— Я тоже его видела — он часто бывает в Тар-Кахоле, вроде бы он из Лесной стороны, но путешествует с тар-кахольскими бродячими музыкантами. Он, пожалуй, лучший флейтист Королевства.

Унимо непонимающе уставился на Тэлли, его серые глаза в чёрную крапинку удивлённо расширились:

— И ты… и ты не хочешь узнать, почему он напал на нас?

Тэлли отвернулась, шумно поправляя в печи большой чугунный чайник, и не ответила. Унимо забрался на высокую табуретку перед стойкой и беспокойно забарабанил пальцами.

— Мята помогает от бессонницы и тошноты, шалфей и можжевельник — от больного горла и простуды, ромашка — от боли в животе, а зеленика и зверобой — от грустных мыслей. Запомни, может пригодиться, — сказала Тэлли, устраиваясь напротив Унимо за стойкой.

Ум-Тенебри молчал, нахмурившись, поскольку Тэлли опять играла в игру «не-могу-об-этом-говорить».

— А кстати, ты действительно хотел устроиться на работу в приют для сирот? — спросила Тэлли, и Унимо растеряно посмотрел на неё, почувствовав на мгновение, что у него нет друзей в этом городе. Возмущение накрыло его с головой.

— Откуда ты знаешь, ты следила за мной? — с горечью воскликнул Унимо, вспыхивая от воспоминаний о своём позорном бегстве от дома сирот.

— Много о себе воображаешь, лори, — холодно ответила Тэлли. Её зелёные глаза блеснули и на секунду стали похожими на те, которые Унимо видел ночью у костра. — Я каждое утро приношу свежих пирожков в приют к завтраку, как и сегодня, и матушка Жизейла рассказала мне о том, что приходил какой-то странный бледный юноша и хотел устроиться на работу, а получив отказ, так расстроился, что убежал со слезами на глазах. Несложно было догадаться, что это ты.

Слышно было, что Тэлли нарочно не смягчает свои слова — чтобы отомстить Унимо за мнительность.

— К сожалению, это правда, — опустив взгляд, мрачно сказал он. — Конечно, я не думал получить там работу, а просто стоял и смотрел, как дурак, на свой старый дом. Вспоминал своё детство. Но потом я пошёл в ратушу, откуда меня прогнали, и ещё в пять домов, где требовались писари, но у меня ничего не вышло, — сбивчиво закончил Ум-Тенебри и, решившись (холодная вода), быстро произнёс: — Тэлли, прости меня, я не думал, конечно, что ты следила за мной, и вообще… извини, пожалуйста.

Извинения всегда давались ему с трудом. Даже понимая, что неправ, Унимо предпочитал отмалчиваться, ожидая, что всё пройдёт и забудется само собой. Отец не умел долго на него сердиться, и младший Ум-Тенебри этим беззастенчиво пользовался. Однако, ради справедливости следует отметить, что Унимо старался, по возможности, не делать ничего такого, за что ему пришлось бы извиняться. Как оказалось, его метод работает без сбоев только в закрытой системе шейлирского дома.

Тэлли кивнула, принимая извинения:

— Не расстраивайся: сложно найти работу в первый же день. Но ещё у меня есть некоторые подозрения, что ты не знаешь, чего хочешь. А в этом случае найти что-то подходящее ещё сложнее. Но здесь у тебя всегда будут еда и ночлег, так что можешь не торопиться с поисками.

Унимо вздохнул и вынужден был признать: так оно и было. Он не знал, чего хотел, но догадывался, что не должности писаря в пыльном архиве — а ничего другого он не умел. Разве что наняться уборщиком в булочную. Если это будет булочная Тэлифо Хирунди — он согласен, но вряд ей действительно нужна помощь, а устраиваться на работу из жалости он не собирался.

Вскипел чайник, и хозяйка достала глиняные чашки, покрытые глазурью цвета морской волны, пирог со щавелём и орехами, сушёные яблоки и печенье с корицей. Унимо был ужасно голоден и, поблагодарив Тэлли, протянувшую ему кружку с чаем запаха солнечных предгорий, потянулся уже за пирогом, как вспомнил про часы.

— Совсем забыл! Надеюсь, они не… — Унимо сосредоточенно рылся в карманах своей вывернутой куртки и наконец, торжествующе улыбаясь, вытянул из кармана длинную железную цепочку, на которой висели чудесные часы со стрижом. — Это тебе, Тэлли!

Не так часто Тэлли преподносили подарки. То есть на главные праздники года ей дарили положенные всем безличные сувениры, немногие хорошие знакомые и те, кому она помогала, старались дарить ей что-нибудь полезное в хозяйстве, зная, как тяжело ей одной, без родственников в столице, управляться с булочной. Но такую нелепую, ненужную, но выбранную специально для неё и, вообще-то, великолепную вещь ей дарили впервые. Такой подарок мог бы вручить восторженный семнадцатилетний юноша своей возлюбленной — и ещё поэтому у Тэлли не могло быть таких подарков. Она улыбалась совершенно искренне, когда осторожно взяла часы, полюбовалась на то, как они смотрятся в её ладони, ощутила холодок металла и приятную тяжесть и повесила их на шею.

— Спасибо тебе! Они замечательные, — смущённо пробормотала Тэлли.

Когда они выпили по две чашки чая, с пирогом и печеньем, Унимо рассказал подробно о своей неудаче в ратуше и о вечере на площади Рыцарей Защитника — умолчав только о встрече с принцем, поскольку подумал, что это не его тайна и он не должен рассказывать об этом даже друзьям.

— А что собираешься делать завтра? — спросила Тэлли, когда он закончил рассказ.

Унимо молчал, не зная, как правильно сказать о том, что он решил для себя раз и навсегда, ещё когда слушал Кору Лапис на площади.

— Я бы мог продолжить искать работу и даже, возможно, в конце концов нашёл бы должность писаря в какой-нибудь пыльной конторе или лавке, — начал он, — а потом, например, накопить денег и попытаться поступить в Университет. Но я понимаю, что не хочу этого. То есть, знаешь, иногда «не хочу» — это просто каприз, когда лень прикладывать какие-то усилия. Но сейчас мне кажется, что я не хочу упускать какую-то возможность — пока ещё не знаю, какую. Мой отец… в письме, которое он мне оставил, он советовал мне слушать своё сердце — ну, то есть то, что так называют в стихах и рассказах, — улыбнулся Унимо.

— Необычный совет для отца, — ободряюще улыбнулась в ответ Тэлифо. — И что же оно говорит, твоё «так называемое» сердце?

— Оно говорит, что я должен узнать о том, о чём ты не можешь мне рассказать, а ещё говорит, что я должен узнать всё о магии, которой не существует, — выдохнул Унимо и осторожно взглянул на Тэлли.

— Какое у тебя… решительное и амбициозное сердце, — покачала головой Тэлли, и на лице её уже не было улыбки. — Но ты уверен, что ты правильно понимаешь то, что оно тебе нашёптывает? И что последствия его едва слышного шёпота непременно накроют всего тебя с головой?

— Да, тари Тэлли, и я готов прыгнуть в эту воду, — Унимо даже кивнул для убедительности.

Тэлли снова с сомнением покачала головой:

— Но ты ведь даже не знаешь, насколько там глубоко и холодно.

— Никогда не знаешь до того, как прыгнешь, — пожал плечами Ум-Тенебри. — А после это перестаёт иметь значение: ты просто плывёшь, пока не выплывешь или не утонешь.

— Кажется, вы с отцом стоите друг друга — по крайней мере по части сравнений и методов, — наконец кисло улыбнулась Тэлли, и Унимо мгновенно отозвался радостной улыбкой, понимая, что заполучил союзника на пути к своей мечте.

— Ты ведь поможешь мне? Ты говорила, что знаешь человека, который мог бы объяснить мне, что произошло в ту ночь, и объяснить ещё много всего, — ринулся в бой Унимо, чтобы скрыть свой озноб от ледяной воды принятого решения.

На этот раз Тэлли молчала, раздумывая. Она видела себя в возрасте Унимо, узнавала этот блеск в глазах и эту готовность сделать всё, чтобы… но она знала и то, что бывает потом. Что обязательно случается. Чего невозможно избежать. И липкие нити страха заставляли её плести мягкий защитный кокон вокруг чужой души, так радостно летящей в ловушку. «Ну уж нет, оставь свои воспоминания для сопливых мемуаров, будь любезна!» — мысленно прикрикнула она на себя. Ей с трудом давалось признание того, что другие люди имеют право на собственные ошибки, что их судьба зависит от неё не больше, чем приготовление пирожков — от желания печи. Всё, что она может — это предостеречь и немного унять боль потом, когда предостережения будут отброшены.

Унимо смотрел на Тэлли с беспокойством, ожидая очередного «я не могу об этом говорить», но она сказала:

— Да, я знаю такого человека. И, честно говоря, если ты решил пойти по тому пути, о котором говоришь, он — тот, кто тебе нужен.

— Кто же он? — Унимо в нетерпении подался вперёд, чуть не опрокинув чашку с остатками чая.

— Форин Кастори, смотритель маяка на Исчезающем острове, — серьёзно ответила Тэлли.

— Исчезающий остров? Никогда о таком не слышал, — пробормотал Унимо, опасаясь, что этот остров существует там же, где магия и всё остальное, о чём нельзя говорить. Название тоже было подходящим для такой гипотезы. А значит, с тем, чтобы туда добраться, могли возникнуть большие проблемы. Впрочем, географию Королевства он тоже изучал не слишком прилежно, так что надежда на то, что этот остров всё-таки можно отыскать на карте, оставалась.

Правильно разгадав озадаченный вид Унимо, Тэлли усмехнулась:

— Не беспокойся, это совершенно реальный, только очень маленький, остров в океане, в Островной стороне. Исчезающим он назван потому, что остров появляется только во время высокого прилива, когда тонкая полоска суши, соединяющая его с материком, скрывается под водой. То есть остров то появляется, то исчезает, превращаясь в полуостров.

Унимо радостно улыбнулся: значит, до этого острова вполне можно добраться обычным способом.

— Хотя когда мы впервые обнаружили его, он не показался нам таким уж реальным, — добавила Тэлли.

Унимо напряжённо уставился на неё, ожидая продолжения. «Кто — мы? Как это — не таким уж реальным?» — звучало у него в голове.

— Пожалуй, я могу рассказать тебе эту историю, — помолчав, медленно произнесла Тэлли. — Она поможет тебе понять, стоит ли связываться с таким человеком, как Форин Кастори, и что тебя может ожидать. Только предупреждаю, что мне придётся изменить кое-что в этой истории, чтобы не нарушить данного мной слова. Немного исправить… ммм… место действия. Но на ходе событий это не отразится, — заверила Тэлли.

Унимо был так рад, что она решила хоть что-то рассказать, что согласно закивал головой и приготовился слушать.

Тэлли снова замолчала, чтобы подобрать подходящие слова, играя роль собственного цензора. Это было нелегко, потому что настоящая история всплывала в её воспоминаниях с такой поразительной яркостью, как будто это было вчера…

Когда Тэлли закончила свой рассказ, Унимо не мог сказать ни слова. В нём боролись самые разные чувства, и сильнейшим было, пожалуй, необъяснимое восхищение смотрителем маяка. И желание во что бы то ни стало побывать на Исчезающем острове. Хотя голос разума сухо напоминал Унимо, что поведение Форина Кастори нельзя было назвать безупречным, и он представал человеком опасным и непредсказуемым, если не безумным.

— Это отличная история, Тэлли. Мне ещё больше захотелось отправиться на этот остров. Но знаешь… — взгляд Унимо стал немного (самую малость!) хитрым, — мне показалось, что ты… что тебе… что ты влюблена в смотрителя… или что-то вроде того, — храбро закончил Унимо.

Тэлли возмущённо взглянула на малолетнего наглеца, который вот так, между прочим говорит о ней, Тэлифо Хирунди, «влюблена»! Да что он понимает! Хотелось рассказать, что это по милости (точнее, по немилости) Форина Кастори она уже два долгих года (и, видимо, все оставшиеся ей годы) обречена жить здесь, в этой ссылке среди пирожков и наивных горожан, с каким трудом она привыкала к этому, как дрессировала свою память и как хладнокровно убивала свои мечты, стремления и надежды всей жизни, — и всё это только по одному короткому повелению Смотрителя, брошенному между его великими делами. Но по его же воле она не могла ничего этого рассказать, так что приходилось теперь ещё выслушивать обвинения во «влюблённости» от этого желторотого лори.

— Вообще-то, это не твоё дело, но то, что ты имеешь в виду, произнося эти слова — нет, — немного недовольно, но спокойно ответила Тэлли. И мстительно добавила: — Когда вырастешь, поймёшь.

Унимо только фыркнул, но возражать не стал. «Магии не существует», — вспомнилось ему почему-то.

— Кстати, если ты всё-таки доберёшься до смотрителя, я прошу и советую не говорить ничего обо мне, вообще не упоминать меня, — сказала Тэлли.

— Почему? Вы что, поссорились? — разочарованно спросил Унимо. Он-то надеялся, что рекомендация Тэлли поможет ему убедить смотрителя взять его в ученики и рассказать всё, что он знает. Но, выходит, ему придётся выдумывать что-то самому.

— Вроде того, — нахмурилась Тэлли, и стало ясно, что она не хочет об этом говорить.

— Тэлли, а как назывался тот фрегат? Ты не сказала, — напомнил Унимо, чтобы её молчание не затянулось.

— Не сказала? — растерянно спросила Тэлифо. — «Люксия», он назывался «Люксия».

Унимо едва не подпрыгнул на месте от такого — всё складывалось так, как и должно было. Значит, он сделал правильный выбор, раз всё вокруг, от мелких примет до больших знаков, так ловко собирается в большую мозаику.

Тэлли удивлённо посмотрела на него, и он пояснил:

— Сегодня на Стене Правды я видел объявление о том, что фрегат «Люксия» стоит сейчас в Мор-Кахоле и набирает команду для годового плавания! Наверняка они будут проходить мимо Исчезающего острова, ну, или где-нибудь в Островной стороне точно!

— Это прекрасно, — скептическим тоном заметила Тэлли, — но ты уверен, что сможешь наняться на корабль, не имея ни малейшего представление о морском деле, и притом ещё убедить капитана высадить тебя в нужном месте, как будто это какой-нибудь парадный береговой парусник для катания богатых шейлиров?

— Я… я мог бы попросить капитана высадить меня где-нибудь поближе к острову — а там бы уже добрался по берегу или на лодке… я бы заплатил ему серебряными кольцами, — стал придумывать Унимо, пытаясь удержать так удачно сложившиеся кусочки мозаики.

— Капитан Просперо Костин никогда не берёт пассажиров, — покачала головой Тэлли.

В отчаянии, Унимо пытался придумать хоть что-нибудь, и тут неожиданно в голове у него возник план, который мог бы сработать:

— Тэлли, я знаю, что делать! В ратуше передо мной сидел старый матрос, который, как и я, не смог найти работу. Я тогда ещё подумал, что он мог бы устроиться на «Люксию». Если бы я его нашёл и предложил вместе пойти в Мор-Кахол, он мог бы рассказать мне основные вещи, чтобы я на первое время мог сойти за ученика матроса. А потом… потом я как-нибудь договорился бы с капитаном, чтобы он высадил меня.

— Унимо, что ты говоришь, ты хоть слышишь себя? Даже мне этот план кажется безумным. Узнав, что ты его обманул, капитан Костин может заковать тебя в кандалы и посадить в трюм на всё время плавания — на целый год! И ты ведь слышал, что я рассказала тебе о нашем с ним знакомстве.

— Вообще-то, во многом Айл-Форин был сам виноват, что так получилось, — заметил Унимо, но Тэлли озвучила его худшие опасения. Обманом проникать на корабль, капитан которого не отличается уравновешенностью и благоразумием, а в открытом море обладает абсолютной властью над всеми, кто находится на корабле, было в высшей степени рискованно. Шанс на успех тоже был, к тому же Унимо почему-то казалось, что к нему капитан отнесётся лучше, чем к Тэлли и Форину, но всё равно голос разума надрывался от предупреждений.

— Я… я попробую завтра снова сходить в ратушу и найти адрес того матроса. Если не получится, значит, и говорить не о чём. А если получится — значит, такова воля судьбы, — торжественно заключил Унимо, и его серые глаза засияли.

— Точнее, своеволие одного безумного юного шейлира, — проворчала Тэлли, но в её взгляде явно просвечивала гордость за своего постояльца. — Я пойду завтра в ту же сторону, в Дом Радости[2], так что можем пойти вместе.

— В Дом Радости? А зачем тебе в Дом Радости? — обеспокоенно спросил Унимо.

— Навестить друзей, — коротко ответила Тэлли, и Ум-Тенебри решил дальше не спрашивать.

Как и большинство тар-кахольцев, он относился к обитателям Дома Радости со смесью жалости, страха и желания никогда их не видеть с горячей убеждённостью в том, что они такие же люди, как и все остальные, просто немного… непонятные, поэтому их нужно защищать и оберегать от окружающего мира.

— А теперь — спать, — распорядилась Тэлли, заметив, как медленно и часто Унимо моргает.

Он не стал возражать. Поднимаясь в свою комнату, Унимо слышал, как Тэлли, убирая посуду, напевала себе под нос старинную тар-кахольскую колыбельную, которую несколько раз пела его мать, но ему никогда не удавалось дослушать её до конца:

— Скорей засыпай,

глаза закрывай,

не знай, не гадай,

не ходи, не смотри,

как там, за рекой,

зажигают огни,

ставят силки

и капканы

не на лис,

не на птиц,

а на тех,

кто ночами

ходит пить чай

с волками,

нарушая

покой окраин

тоскливым своим

молчанием.

«Не ходите

гулять ночами

за стеной городской», —

скажут потом,

если поймают их,

охотники-рыболовы,

отрубая ноги

бессмертной души

с красными башмаками,

без которых,

как ни пляши,

ни в Лесную сторону

не уйти,

ни до дома

дойти,

без которых

всего пути:

с мостовой,

по кривой,

в канаву…

В ту ночь Унимо спал крепко и проснулся, когда лучи солнца уже ясно обозначали золотистую полоску на стене над его головой и даже на втором этаже чувствовался утренний запах свежеиспечённых пирожков.

Когда они с Тэлли позавтракали и вышли из булочной, повесив большую табличку «Выходной», столичные улицы уже полностью проснулись и наполнились потоками спешащих по делам горожан. По дороге к ратуше Унимо рассказывал свой нехитрый план: он собирался заглянуть в Зал Поиска Занятий и спросить адрес одноглазого матроса, которому он должен вернуть забытую вчера трость — для убедительности по пути Унимо подобрал подходящую корягу. Тэлли не верила в успех этого плана, но пожелала Ум-Тенебри удачи.

Когда они добрались до площади Всех Дорог, Тэлли сказала, что будет ждать здесь под высокими дубами — их саженцы были когда-то подарком столице от Лесной стороны. «Не люблю этот птичий базар», — пояснила она, кивнув в сторону ратуши.

На этот раз Унимо быстро добрался до Зала Поиска Занятий. Очередь уже была большой, и он остановился в нерешительности: неужели придётся снова провести несколько часов в приёмной? Но теперь его ждала Тэлли, и он решился, хотя чувствовал себя крайне неловко: подкараулив, когда очередной проситель вышел, сердито нахлобучивая шляпу, Унимо раньше других юркнул к двери и обернулся с вежливой улыбкой: «Простите, пожалуйста, мне только спросить!» Не дожидаясь ответа, он ринулся в Зал Поиска Занятий, услышав за спиной: «Всем вам только спросить!», «Держите его!», «Лезут без очереди!» — но бежать следом и скандалить в Зале Поиска Занятий никто не решился.

— Доброе… опять вы, лори? — служащая, которая вчера выпроводила Унимо, была неприятно удивлена. Она с нетерпением ждала, что скажет навязчивый проситель, чтобы тут же вежливо выставить его или позвать охрану, если он будет упрямиться.

— Нет… да… тари, я хотел только спросить, — растерялся было Унимо, но тут же вспомнил заготовленную речь. — Вчера передо мной приходил матрос, помните? Он забыл свою трость в приёмной. Я побежал за ним — но было поздно. Вчера я уже не стал возвращаться, а вот теперь решил всё-таки сделать доброе дело. Мне кажется, что эта трость дорога ему, она не простая, а сделана из легчайшего и прочного дерева таго. Думаю, он ужасно расстроился, потеряв её. Но если бы вы были так любезны и сказали мне адрес, я бы вернул бедняге его трость, — Унимо для убедительности потряс перед изумлённой служащей узловатой корягой, надеясь, что она не станет проверять её на лёгкость.

Служащая, видимо, не сразу смогла вспомнить статью Устава Ратуши, которая подходила бы для забытых тростей. Но в конце концов она с победной улыбкой произнесла:

— Статья сорок шесть заключительной части Устава Королевской ратуши: «То, что проситель говорит о себе один на один служащим Короля, должно составлять секрет двоих, за исключением случаев, когда его раскрытия требуют королевская необходимость или повеления квесторов».

— Так что же делать с тростью, тари? — криво улыбнулся Унимо, и служащая совершенно по-человечески пожала плечами.

Выходя из Зала Поиска Занятий, Ум-Тенебри не мог скрыть разочарования: ещё бы, чуть только он обрёл, наконец, настоящую мечту, как тут же столкнулся с непреодолимым препятствием. Такой блестящий план нужно было оставить из-за какой-то ерунды. Даже поджидавшие у дверей просители не стали высказывать свои претензии: настолько несчастным он выглядел. Да и времени на то, чтобы получить очередной отказ, действительно, потребовалось совсем немного.

Унимо почти спустился к выходу, как вдруг в голове у него возник запасной план. Поскольку в ратуше терять ему было уже нечего, он повернулся и решительно направился обратно: нужно было найти библиотеку.

Библиотека Королевской ратуши оказалась на самом высоком этаже. Когда Унимо зашёл, только несколько посетителей сидели с книгами за столами в просторном зале, а у входа скучал молодой библиотекарь — видимо, направленный на практику студент Университета. Унимо успел подумать, разрешается ли библиотекарям читать во время работы, и если нет, то это, должно быть, ужасно жестоко.

— Доброе утро! Чем могу вам помочь… тар? — оживился библиотекарь, заметив посетителя.

Ум-Тенебри не был уверен, что не существует какого-либо внутреннего правила Ратуши, которое запрещает выдавать книги шейлирам («…у которых в собственности есть свои библиотеки», да), поэтому был рад, что библиотекарь не пытается выяснить его имя.

— Доброе утро! Тар библиотекарь, мне нужен всего лишь Устав Ратуши, — как можно любезнее улыбнулся Унимо, рассчитывая на быстрое исполнение такой простой просьбы.

— Устав Королевской ратуши? — раздражающе переспросил библиотекарь.

— Да, именно. Надеюсь, в библиотеке Королевской ратуши найдётся несколько экземпляров Устава Королевской ратуши? — нетерпеливо повторил Унимо, по привычке последнего дня ожидая отказ даже в такой простой просьбе.

Но библиотекарь только улыбнулся ещё шире и указал рукой на полку за спиной Унимо:

— Вот там вы легко найдёте Устав и все основные законы в редакции Зала Правил и Следствий, тар.

Пробормотав благодарность, Унимо взял с полки Устав в обложке из переплетающихся полосок ткани зелёного и пурпурного цветов и устроился в самом дальнем углу библиотечного зала.

Листая этот памятник искусства описания сложными словами простых вещей, Унимо горько пожалел о том, что не был внимателен на уроках Скрима. Возможно, тогда этот птичий язык показался бы ему более понятным. К тому же в Уставе отсутствовало оглавление в привычном смысле, и текст был разбит на бесконечные главы, части и параграфы, система которых ускользала от Унимо. Но упорство и азарт последнего шанса не позволили Ум-Тенебри отступить, и уже через три четверти часа он нашёл, что хотел. Поставив книгу на место, он попытался незаметно выскользнуть из библиотеки, но в дверях его догнал насмешливый голос библиотекаря:

— Надеюсь, вы нашли, что искали, тар?

— Да, благодарю вас, — не оборачиваясь, произнёс Унимо и со всех ног бросился вниз: Тэлли и так уже непростительно долго ждала его.

У выхода из ратуши сидел старик охранник. Видимо, это был ветеран войны с Илайским Королевством, которого отправили на эту лёгкую службу в качестве награды: на его форме виднелись знаки сержанта Королевской гвардии. Он дремал, закрыв лицо форменной зелёной шляпой.

— Тар Королевский сержант, — кашлянул Унимо, приближаясь к нему.

Вздрогнув, старик открыл глаза и уставился на молодого просителя, которому взбрело в голову потревожить его сон.

— Что угодно, молодой тар? — немного ворчливо спросил охранник, как бы говоря: «Конечно, я понимаю, что по своим обязанностям должен разговаривать вежливо со всеми просителями, которым вздумается что-то спросить у заслуженного солдата, но не слишком ли ты наглый, юнец?»

Унимо ответил ему невозмутимо вежливо:

— Тар сержант, простите, что беспокою вас, мне на самом деле очень жаль, но я вынужден обратиться к вам, поскольку это предусмотрено в Уставе Ратуши. Пункт шесть раздела семнадцать части третьей Устава: «В случае, если кто-либо из подданных Шестистороннего Королевства или иностранных гостей по рассеянности или недосмотру забудет в Королевской ратуше вещь, которая может представлять ценность как вообще, так и исключительно для её обладателя, охране Королевской ратуши надлежит немедленно предпринять все меры для розыска хозяина вещи и, если потребуется, доставить означенную вещь в место нахождение оного, проявив всю возможную заботливость о её сохранности».

Охранник слушал Унимо, и даже его усы, казалось, возмущённо подрагивали.

— И что же вы потеряли, тар? — ядовито спросил он.

— Не я, тар сержант, — терпеливо пояснил Унимо, — а посетитель, который был здесь вчера. Одноглазый матрос, он потерял вот эту трость, — тут Ум-Тенебри протянул охраннику трость из «дерева таго».

Когда охранник даже не попытался поднять руку, чтобы взять протянутую трость, Унимо нетерпеливо встряхнул ей и продолжил:

— Я хотел сам вернуть трость посетителю, но служители Зала Поиска Занятий отказались сообщать мне, где я могу его найти. Поэтому будьте любезны взять у меня трость и доставить её хозяину, как того требует Устав.

— Вы что, правда думаете, что я буду бегать по городу за матросом с его тростью? — наконец рассердился охранник. — Этот Устав писали, верно, когда в ратуше был свой гарнизон охранников, чтобы бегать за каждым просителем! А теперь, как видите, я один.

Унимо сочувственно покивал, но руку с тростью не опустил:

— Понимаю, тар сержант, но соответствующая статья Устава не отменена и её толкование определённо указывает на вашу обязанность вернуть забытую вещь владельцу. И служительница была совершенно права, когда отказалась сообщать мне адрес просителя — ведь я не имею чести служить в охране Королевской ратуши. Так, хотел помочь, — Унимо небрежно пожал плечами и, поставив трость рядом с охранником, повернулся, чтобы уйти.

— Так вы что, согласны были сами передать эту трость? — недоверчиво переспросил охранник.

— Да, потому что старик матрос вчера запомнился мне, пока я ждал в очереди, и я представляю, как он расстроился, обнаружив пропажу. Но правила есть правила, я понимаю…

— Значит, если я узнаю адрес, вы передадите трость? — продолжал охранник.

Унимо всеми силами старался скрыть свою радость за невозмутимостью, даже добавил чуть-чуть беспокойства, протянув:

— Ну, я, право, не знаю… если вы не думаете, что это будет нарушением.

— Уверен, что нет. Будем считать, что я… эээ… делегировал вас действовать во благо Королевской ратуши! — с неожиданным энтузиазмом заявил сержант и со всей возможной в его возрасте поспешностью отправился в Зал Поиска Занятий узнавать адрес матроса, пока странный проситель не передумал.

— Не забудьте сказать, что этого требует Устав! — крикнул ему вдогонку Ум-Тенебри.

Сержант вернулся с победой: довольный своей хитростью, он сказал Унимо адрес старика и протянул обратно трость.

— Спасибо, тар. Королевская ратуша вас не забудет! — серьёзно заявил охранник, и Ум-Тенебри с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться.

— Уж я надеюсь, — пробормотал Унимо и почти выбежал на улицу, где его полтора часа как ждала Тэлли.

Впрочем, Тэлифо ничуть не скучала: она устроилась на одной из лавочек под дубами и наблюдала, как воробьи купаются в лужах, оставшихся после ночного дождя, смывая с себя зимнюю пыль и грязь уныния. «Хорошо бы и люди так могли», — грустно думала она.

— Тэлли, у меня получилось, получилось! — воскликнул Унимо, подбежав и усевшись на скамейку рядом с ней.

— Ну-ну, это всего лишь адрес, — Тэлли попыталась немного охладить юного Ум-Тенебри, но не смогла скрыть улыбку.

На совете, проведённом в походных условиях под дубами площади Всех Дорог, было решено, не теряя времени, пойти к матросу, а в Дом Радости зайти на обратном пути. Как удалось выяснить разведке в лице Унимо, старика матроса звали Силур Бравир, он остановился в трактире «Шмелиный мёд» в старом трактирном районе Тар-Кахола, расположенном на левом склоне холма, на вершине которого стояла ратуша.

По улице Дорога Холма Тэлли и Унимо быстро спустились в район трактиров, где, спрашивая прохожих про «Шмелиный мёд», вышли к небольшому двухэтажному зданию с покосившимися воротами и прогнившей табличкой, которая подтверждала, что они не ошиблись. Во дворе трактира паслись козы, которые тут же перестали жевать длинные сухие стебли лебеды и с испугом смотрели на незнакомцев агатово-блестящими глазами. В Шестистороннем коз и коров держали только на молоко, так что часто старые козы свободно разгуливали, где им вздумается, в поисках своей смерти, но в самом Тар-Кахоле коз Унимо видел впервые. Должно быть, трактирщик решил, что держать коз будет дешевле, чем покупать молоко у деревенских жителей из окрестностей Тар-Кахола, которые каждый день привозили свежие продукты в город. Козы жалобно заблеяли, и на пороге появился хозяин трактира — сгорбленный старик с клюкой и длинной неухоженной бородой: в ней отчётливо виднелись жёлтые соломины и хлебные крошки.

— Мест нет! — рявкнул он с порога неожиданно громким для старика голосом.

— Тар, доброе утро и удачи вашему делу! — вежливо поприветствовал старика Унимо. — Мы ищем одного человека — матроса Силура Бравира, нам сказали, что он снял комнату в вашем трактире.

— А мне что за печаль, кого вы там ищете? — прокаркал трактирщик.

Спасая положение, в беседу вступила Тэлли. Она улыбнулась своей самой милой улыбкой и произнесла голосом сладким, как мёд:

— О, простите нас, почтенный тар, мой братишка, видимо, не так выразился. Мы ищем нашего дядю Силура — идём за ним с самой Морской стороны. Он остался нашим единственным родственником, — тут Тэлли скорбно покачала головой, давая понять, что этому предшествовали трагические события, описывать которое она, впрочем, не станет, чтобы сберечь время почтенного тара, — и вот наконец мы нашли его, чтобы отвести в наш дом, чтобы он не скитался больше по морям.

Злой старик всё ещё смотрел сердито, но исповедь зеленоглазой племянницы явно настроила его на большую снисходительность.

— Тут он, ваш Силур, — проворчал трактирщик. — Только сейчас вы вряд ли его добудитесь, судя по тому, сколько он вчера залил в себя вина. И, кстати, за последнюю бутылку так и не заплатил, — сверкнул глазами трактирщик.

— Мы заплатим, — быстро заверила Тэлли. — Только бы попасть к нему скорее! Мы так переживаем.

Унимо оставалось только кивать, играя роль глупого братишки.

— На втором этаже, первая комната слева, — буркнул старик. — И не забудьте напомнить про вино, иначе больше ни капли не налью ему! — добавил он уже вслед быстро поднимающимся по лестнице посетителям.

Тэлли решительно постучала в первую комнату слева, но никто не ответил. Потом постучала сильнее, потом постучал Унимо — ответа не было, но дверь, тихонько скрипнув, легко отворилась. В приоткрытую дверь Унимо и Тэлли с удивлением увидели, что матрос не спит, а сидит на единственном в комнате стуле, уставившись единственным глазом в одну точку, а по всему полу разбросаны пустые бутылки.

«Я сейчас», — шепнула Тэлли и спустилась на первый этаж. Вернулась она с бутылкой лёгкого фруктового вина и подносом с тремя бокалами.

Пока Унимо изумлённо наблюдал за её манёврами, Тэлифо распахнула дверь и вошла с небрежностью официантки трактиров средней руки, в которых официантками обычно были родственницы или подруги хозяина, и поставила поднос на подоконник, поскольку никакого стола в комнате не было.

— Подарок от заведения, — улыбнулась она, протягивая матросу бокал вина.

Силур удивлённо поднял голову — он явно не понимал, что происходит.

— Я… я заплачу, чуть позже… как только найду работу… как только я… — забормотал он, принимая протянутое вино. И тут же нахмурился: — Вас ведь прислал хозяин? Передайте ему…

— Нет-нет, тар! — запротестовала Тэлли. — Мы пришли к вам по своей собственной воле, потому что мой друг хочет с вами поговорить. Если мы пришли в неподходящее время, то можем уйти…

— Нет, всё в порядке, — Силур любезно уступил Тэлли единственный стул, перебравшись на кровать. И горько усмехнулся, разведя руками: — Теперь для меня, видите, всё время — неподходящее. А где же ваш друг?

Тэлли позвала Унимо, который стоял за приоткрытой дверью, и он нерешительно протиснулся в проход, встретив насмешливый взгляд ярко-голубого глаза. Унимо подумал, что матрос был не так стар, как ему показалось в Зале Поиска Занятий — его старили выражение лица, болезненная худоба и неаккуратная клочковатая борода, но глаз смотрел внимательно и цепко, несмотря на выпитое вино. У матроса в ушах болтались серебряные серьги-кольца разного диаметра — единственное, что украшало его неказистый вид.

— Тар Силур, меня зовут Унимо Ум-Тенебри, и я пришёл к вам за помощью, — начал Унимо.

— За помощью? — неприятно усмехнулся матрос, обнажив гнилые зубы. — Думаю, вы ошиблись дверью, почтенный молодой тар. Впрочем, если ваша прекрасная подруга для этого решилась самолично принести мне вина, то я к вашим услугам, — не вставая, он отвесил шутовской поклон.

Унимо погасил вспыхнувшее раздражение. Он стал сомневаться, что действительно хочет путешествовать с этим человеком даже до Мор-Кахола. Но внутренний голос строго напомнил: ещё не хватало, чтобы из-за шейлирских капризов он отступился от своего решения.

— Тар Силур, у меня есть к вам просьба, и если вы согласитесь, то очень мне поможете. Дело в том, что мне нужно попасть на корабль — фрегат, который стоит сейчас в Мор-Кахоле и набирает команду. Мне нужно добраться до одного острова, до которого не ходит ни один другой корабль. Но капитан этого фрегата — Просперо Костин, — говорят, не берёт пассажиров, так что мне придётся попытаться устроиться матросом. Но я ничего не смыслю в морском деле, поэтому, если бы вы согласились пойти со мной, по дороге вы могли бы объяснить мне что-то основное, чтобы я мог хотя бы на первое время сойти за ученика матроса, — Унимо замолчал.

Матрос слушал его внимательно, чуть наклонив голову набок и улыбаясь. Тэлли обеспокоенно смотрела то на него, то на Унимо.

— Ого, ты вздумал провести самого Просперо? Да ты парень не промах! — хмыкнул Силур. — Ещё и меня хочешь в это втянуть.

— Но ведь капитан не узнает, что это вы помогли мне — в Мор-Кахоле мы можем разойтись и не подавать виду, что знакомы, — убеждал Унимо («Хотя, конечно, лучше будет, если мы утроимся на «Люксию» вместе, а вы назовёте меня своим учеником», — добавил он про себя, легкомысленно надеясь, что сможет договориться об этом уже по пути в Мор-Кахол).

Силур с явным удовольствием отпил немного вина: вероятно, Тэлли не поскупилась, и оно было куда лучше того, которым в долг потчевал его хозяин трактира.

— Интересно, что может заставить человека сделать это? Я имею в виду — прийти к подозрительному неприятному незнакомцу с таким авантюрным планом. С безумным планом на свой страх и риск пробираться на саму «Люксию»? Причина должна быть такая… существенная? — улыбнулся Силур, утомлённый долгой речью, и вопросительно уставился в лицо Унимо.

Ум-Тенебри взглянул на Тэлли, ища поддержки: в его планы не входило рассказывать почти не знакомому и, действительно, неприятному человеку про свои планы.

— Ммм… мне надо навестить кое-кого на Исчезающем острове, — решился он.

Но моряку, видимо, нужно было видеть все карты:

— Кого навестить? Там никто не живёт, насколько я знаю. Не хочешь — не говори, но тогда я с тобой не пойду.

Унимо не знал, что делать. Ему очень не хотелось доверять незнакомцу свою заветную мечту, но тот явно дал понять, что иначе им не договориться. Удовлетворение любопытства странного матроса было непременным условием этого договора, и нужно было либо платить, либо уходить. Почему-то Унимо был уверен, что соврать сейчас у него не получится. Он не готовился к этому.

— Я хочу попасть к человеку, который знает всё на свете, и научиться чему-нибудь необыкновенному. Это моя мечта, и это правда, — произнёс он.

Силур смотрел удивлённо, но в его взгляде уже не было насмешливости и высокомерия. Как будто он услышал то, что хотел услышать. Помолчав немного, он серьёзно кивнул:

— Хорошо, я согласен. До Мор-Кахола день пути — я как раз успею растолковать тебе морские премудрости. Но на самом деле, — усмехнулся он, — от матроса требуется только два умения: делать то, что говорят, и делать вид, что тебе всё нипочём, кроме дефицита выпивки.

Не ожидая такого ответа, Унимо удивлённо замолчал. Он не верил своей удаче. Но Тэлли и тут пришла на помощь:

— Отлично, вот и договорились, — радостно утвердила она.

Силур ещё раз сосредоточенно кивнул.

— Встречаемся завтра в шесть утра у Восточных ворот, — как будто опасаясь передумать, он добавил: — Всё, а сейчас идите-идите, мне нужно собираться и… собираться.

С этими словами он поднялся и оглядел грязную пустую комнату, как будто впервые её увидел. Унимо и Тэлли решили не злоупотреблять гостеприимством матроса и поспешили к двери.

— Спасибо за вино, прекрасная тари, — на прощание сказал он и добавил насмешливо: — До встречи, ученик матроса Унимо.

Когда Тэлли и Унимо покинули двор трактира — при этом взгляд коз был такой же удивлённый, а хозяин уже не казался таким сердитым и лично проводил их до ворот, задумчиво почёсывая бороду, — Унимо сдавленно зашептал:

— Тэлли, Тэлли, что это было?

Тэлифо ободряюще сжала его руку.

— Всё хорошо, Унимо, кажется, мир играет на твоей стороне, — сказала она.

«Но это вовсе не значит, что по твоим правилам», — обеспокоенно мысленно прибавила Тэлли, стараясь, чтобы её лицо не выражало ничего, кроме радости от победы своего юного друга.

2.1.2 Credendo vides[3]

«Я говорю с вами, Айл-Защитник, и тут же замираю от мыслей о том, как это эгоистично и самоуверенно с моей стороны — отвлекать вас за границами слов Обряда. Поверьте, никогда бы не посмел я звать вас своими собственными словами, но что я могу ещё, Айл-Защитник? Только уповать на ваше великодушие. Больше всего на свете я хотел бы хранить в своём сердце надежду хоть раз вас увидеть… Они говорят, что это грех сомнения, но это не так! Я твёрдо знаю, что вы существуете. Но также я знаю, что вы человек, или были когда-то человеком — а скажи я им такое, они бы с презрением отвернулись от меня. Но это было бы не важно, если бы я только мог увидеть вас. Нет, не подумайте, они тоже верят в вас всем сердцем и всем разумом, они уважают вас и верно служат вам, но они не видят того дара, который вы нам дали. И я слишком слаб, чтобы изменить это. Но я буду пытаться», — увлёкшись своими мыслями, кто-то бормотал вслух, стоя один в морозной темноте огромного Зала Обряда. За ночь все помещения Ледяного Замка, кроме спален, промерзали насквозь, а стены в Зале Обряда и вовсе покрывались тонким слоем инея. Причудливые узоры из мелких белых ледяных пластинок таяли, как в легенде о Сошествии Света, только в пять часов утра, когда служители зажигали яркие светильники из горного хрусталя и все обитатели Школы просветителей, как один, являлись на Утренний Обряд. Но до этого момента оставалось ещё несколько часов, и только неприкаянные беспокойные души бродили по замку, безвозвратно теряя драгоценные минуты сна.

Потрескивающую от холода тишину Зала Обряда дерзко нарушал Тео Гранций, в прошлом — сын богатого купца Морской стороны, а ныне — один из слушателей третьей ступени Школы просветителей Горной стороны Шестистороннего Королевства. Точнее будет сказать — лучший слушатель за многие годы, как считали почти все просветители. Хотя для многочисленных родственников Тео его выбор стать служителем Защитника был необъясним и на шкале опасных безумств располагался где-то между самоубийством и переездом в Синтийскую Республику.

Подданные Шестистороннего не были религиозны, но с уважением относились к вере и к её служителям. Немногие из них стали бы отрицать существование Защитника, но они как бы делегировали почётную обязанность богослужения тем немногим, кто может делать это со страстью и полной отдачей. Поэтому духовенство официальной религии в Шестистороннем напоминало скорее небольшой монашеский орден, лишённый очевидных привилегий, но обладающий огромным моральным авторитетом.

Обряды служения Защитнику являлись такими сложными и запутанными, требовали знания нескольких языков и множества древних законов и правил, кроме того, часто предполагали лишения и испытания воли служителей, а взамен предоставляли весьма призрачные преимущества, что желающих обучаться искусству хранения знаний о Защитнике всегда было мало. Поэтому во всём Шестистороннем Королевстве существовала только одна школа для будущих служителей Защитника — затерянная в холодных и безлюдных Ледяных горах Горной стороны Школа просветителей.

По иерархии служителей Защитника желающий идти по этому пути сначала становился слушателем и должен был несколько лет слушать все обряды, не пропуская ни одного (к слову, на каждый дигет года приходился отдельный обряд, поэтому неудивительно, что год уходил только на то, чтобы запомнить их все, да и то при должном старании), впитывая знания, необходимые для поддержания славы Защитника. Затем, если слушатель сдавал все экзамены, то где-то через четыре года он становился хранителем и получал право самостоятельно проводить обряды в любом соборе Королевства. В случае, если хранитель проявлял выдающиеся способности, мог увидеть что-то новое, соединить разрозненные сведения о Защитнике в единое гармоничное полотно, он становился просветителем и мог преподавать слушателям и хранителям, а также навсегда остаться в Школе просветителей, с её самой богатой в Шестистороннем библиотекой, что для многих само по себе было наградой.

Не имея влияния на дела Королевства, формальной власти в отношении его подданных и какой-либо поддержки со стороны короля, кроме уважительного отношения и невмешательства в дела служения Защитнику, просветители обладали значительной автономией в установлении своих собственных правил. Так, Совет просветителей Школы обладал верховной властью в отношении всех слушателей и хранителей — до тех пор, пока они не покинут навсегда путь служения Защитнику. Законы Королевства также распространялись на Ледяной Замок только в части, которая не противоречит внутреннему Уставу, принятому четыреста лет назад и с тех пор хранимому в неизменном виде.

Несмотря на суровые ограничения, которые сопровождали жизнь в Ледяном Замке (помимо бесконечной учёбы и мучительного холода, царившего в Ледяных горах большую часть года, отступая ненадолго только на летние месяцы, среди некоторых просветителей была популярна идея о недостаточности этих испытаний для проверки силы духа будущих хранителей, поэтому они то и дело придумывали дополнительные сложности, которые слушатели должны были преодолевать во славу Защитника, вроде ночных чтений Порядка Прославления или многократного подъёма на самую высокую башню замка), за два года Тео ни разу не пожалел о выбранном пути. Учёба давалась ему не только легко, но и приносила радость: казалось, что каждое новое знание приближает его к цели, к тому, чего он желает всем сердцем — по-настоящему служить Защитнику. Он уже воспринимал Ледяной Замок как свой настоящий дом и любил его, со всеми служителями, многие из которых были очень странными для мира за стенами Школы, но здесь находили своё место и свою семью, объединённую верой и пройденными вместе испытаниями.

Но этой весной, в начале третьего года обучения, что-то случилось: Тео впервые было неуютно в огромном Зале Обряда, впервые он чувствовал себя одиноким и впервые страдал бессонницей: мысли, как волны ночного прилива, к вечеру становились больше, настойчивее и шумно накрывали Тео с головой, не давая уснуть, заставляя барахтаться в вязком, мутном иле непонимания. Не в силах лежать неподвижно и слушать мерное дыхание спящих, он выбирался из кровати, закутывался в одеяло и бродил по ночному Ледяному Замку, как призрак Замёрзшего Хранителя, стуча зубами от холода. Тео не мог больше оставаться с этими мыслями один на один — ему, призванному слушать, нужен был свой слушатель. И подходящим слушателем мог быть далеко не каждый — Тео мысленно усмехнулся своей притязательности. По правилам, он должен был рассказывать о любых сомнениях своему хранителю-наставнику, но это было невозможно потому, во-первых, что его хранитель-наставник уже месяц назад отправился в главный собор Дальней стороны с поручением от Айл-просветителя, а во-вторых и главных, что это было бы нечестно — взваливать на того, кто не может отказать в помощи, свою ношу. По здравому смыслу, в таких случаях принято разговаривать с друзьями, но Тео приходилось признать, что он вряд ли встретил бы понимание у своих друзей-слушателей: в отличие от него, они тратили всё время на изучение основного, и у них не оставалось времени для чтения дополнительных книг из библиотеки, а выводы Тео были пока ещё очень далеки от того, что можно легко представить тем, кто не знал всего, что он вычитывал долгими зимними вечерами. Его мысли пока напоминали озарение, которое происходит иногда, если постоянно сосредоточенно читать и напряжённо думать о чём-то, как случайный проблеск в конце тёмной пещеры, по которому ещё нельзя выйти на свет, но который ясно указывает на то, что выход есть. Даже Мариона, знавшая больше других, не смогла бы понять. Но Марионе он тем более не мог рассказать ещё и потому, что она была склонна ему восторженно верить, а это опасно. Очень опасно.

Итого, у Тео оставался только один человек, с которым можно было поделиться своими тяжёлыми мыслями, не опасаясь при этом требовать слишком многого — просветитель Инанис Сервил. Этот человек был дорог Тео, его мнение имело для слушателя слишком большое значение, поэтому говорить с ним прямо — означало идти на риск. Следовало хорошо подумать, прежде чем говорить что-либо Инанису Сервилу, потому что если Тео ошибается, то он очень об этом пожалеет. Но другого варианта не было. Бродя по холодным коридорам своего сознания, Тео так и не отыскал другого пути и только окончательно уверился в том, что нужно рассказать кому-то из просветителей. Точнее, не кому-то — а именно просветителю Инанису Сервилу, которого, если бы он не был просветителем, Тео мог бы назвать своим другом. В том значении этого слова, которое означает глубокое понимание, ненавязчивую заботу и уважительное взаимопризнание. Но Инанис Сервил был просветителем, а значит — дружба в Ледяном Замке для него была делом почти запретным.

Окончательно замёрзнув от своих мыслей, Тео вернулся в спальню, стараясь не шуметь. Трое слушателей, с которыми он делил комнату, спали, натянув одеяла до носов и сжавшись в клубок — поза, к которой быстро привыкают все, заброшенные в Ледяные горы. Тео, выросший под южным морским ветром, который даже ночью не успевал остывать, долго не мог привыкнуть к тому, что спать нужно, укутавшись с головой и надев тёплые вещи, но теперь ему было странно представить, как может быть по-другому. Укрывшись колючим шерстяным одеялом, Тео пообещал себе, что завтра же расскажет обо всём просветителю Инанису, и с этой мыслью, впервые за дигет, быстро заснул.

Тем не менее ночные прогулки не могли оставаться безнаказанными: утром Тео чувствовал себя так, как будто его засунули в бочку с колотым льдом и хорошенько потрясли.

— Выглядишь, как что-то замороженное и потом размороженное, — поприветствовал его сосед по комнате Ройф, когда Тео выбрался в маленькую кухню-столовую, где они по очереди готовили еду.

— И тебе доброго утра, — кивнул Тео, наливая крепкого чая из горных трав и запихивая в себя ложку за ложкой горячую кашу. Есть совсем не хотелось, но стоило помнить о трёх часах предстоящего Утреннего Обряда.

— Вчера заходила Мариона, искала тебя, но ты уже отбыл на своё вечернее паломничество по пустым залам.

Тео рассеянно кивнул, занятый своими мыслями.

— Отчего судьба так несправедлива ко мне? — бормотал Валион, присоединившийся к невесёлому утреннему чаепитию. — Даже сны мне сняться только про Ледяной Замок, лишая меня тем самым единственной возможности путешествовать.

Тео сочувственно протянул товарищу кружку с горячим чаем.

После Обряда началась учёба, и только ближе к вечеру появилось немного свободного времени. Обычно Тео проводил его в библиотеке или пил чай с друзьями, замученными дневными занятиями, но на этот раз он отправился в ту часть замка, в которую редко заходил кто-нибудь посторонний — ту, где жили просветители. Холодные каменные коридоры, освещённые редкими настенными лампами, были пусты, навстречу уже не попадались шумные слушатели и задумчивые хранители. Звук шагов отражался от стен и звучал чуть впереди, словно забегая вперёд.

Тео снова почувствовал себя неуютно: наглым выскочкой, который направляется отвлекать просветителя, пока его товарищи зубрят очередное Правило Обряда. Хотя вообще-то он не первый раз заходил в эту часть замка, к просветителю Инанису, на кофе и разговоры. Поэтому он легко нашёл нужную дверь на верхнем этаже, куда никто не мог зайти случайно — и куда мало кто из слушателей согласился бы прийти по собственной воле.

Перед дверью из гладкого тёмного дерева с резными металлическими петлями Тео остановился на долю мгновения, которую он выделил себе для последних сомнений, а затем осторожно постучал и, услышав знакомое «Войдите», прикоснулся к ледяной ручке и решительно открыл дверь.

Просветитель Инанис сидел за своим огромным письменным столом, как всегда, занятый важными делами. Тео казалось, что у просветителя не было ни одной свободной минуты — и тем ценнее для него было то, что он всегда мог прийти к Инанису и рассказать о чём-то важном, поговорить о поэзии или просто помолчать за чашкой горячего кофе.

Просветитель был красив той строгой и утончённой красотой, которая во многих вызывает неприятные чувства, придавая образу человека невольное высокомерие. Его тёмные волосы и резко очерченные скулы делали Инаниса похожим на синтийца. Движения его, немного резкие, всегда как будто обозначали каждую точку пространства вокруг и определяли ей своё место, в том числе и тем точкам, которые составляли людей. Но самыми примечательными были глаза: цвета жжёной бумаги, способные пронизывать собеседника до самого дна и затем презрительно сужаться, если это дно было недостаточно глубоко или скрыто в мутной воде.

В ответ на приветствие Инанис привычно кивнул в сторону кресел у низкого столика, показывая, что ему нужно десять минут, чтобы закончить важное дело, которое невозможно было прервать. И Тео, как обычно, взял из огромного книжного шкафа в кабинете просветителя книгу на свой вкус — на этот раз это была «Тёмная материя» Эли Онира — и уютно устроился в кресле. Хотя в комнате горел камин и было довольно тепло, Тео почувствовал, что у него дрожат руки, и никак не мог сосредоточиться на словах в книге. Он боялся того, что хотел сделать. И хотя это никак не могло повлиять на его решение, страх рос в нём перед последней чертой, заставляя выдумывать всё новые аргументы, которые, на самом деле, Тео и так знал. Например, всем было известно, что просветитель Инанис Сервил — ревностный приверженец строгого следования всем, даже устаревшим, правилам Устава Школы. Шёпотом это объясняли легендой о том, что Инанис был младенцем подкинут в Школу и выращен просветителем Люмаром, поэтому он не знал иного дома, кроме Ледяного Замка. Возможно, так и было, но Тео, разумеется, никогда об этом не спрашивал. Так или иначе, но просветитель Инанис был хранителем дисциплины в Школе, чем вызывал страх и трепет у слушателей первого года, являясь для них как бы воплощением нового порядка, в который они так опрометчиво ввязались, променяв домашний уют на ледяные стены.

Как это ни странно, именно с вопиющего нарушения дисциплины началась их с Тео дружба. Со знаменитого «Библиотечного бунта», который устроил слушатель Гранций в первый же год своего обучения.

А началось всё, как всегда, с поэзии. Точнее, с того, что Тео не нашёл в библиотеке Школы — самой большой библиотеке Шестистороннего Королевства! — стихов своего любимого поэта Котрила Лийора. Да и вообще вся литература «описательного и приблизительного свойства» была в Школе помещена в особый раздел библиотеки, свободный вход в который был разрешён только хранителям и просветителям. Это объяснялось человеколюбивым желанием избавить слушателей от искушения отвлекаться от освоения огромного объёма знаний, необходимых будущим хранителям, на книги выдуманных историй и красивых слов. «Они не понимают, — возмущался тогда Тео, — что выдуманные истории нужны не меньше, чем итория принятия Конкордата! И вообще, любые знания — это свобода, которую никто не вправе ограничивать!» Тео было мучительно находиться рядом с самой большой библиотекой и не пройти её всю, благоговейно оглядывая огромные, уходящие к высокому потолку шкафы, каменные полки и хитросплетения лестниц и резных перил, составляющие несколько этажей. Многие слушатели разделяли возмущение Тео, но когда он предложил пойти к просветителю Инанису Сервилу, который ко всему был ещё бессменным смотрителем Школьной библиотеки, и попросить открыть все разделы библиотеки для слушателей, на него уставились с откровенным ужасом. Никто не поддержал идею делегации слушателей первого года, но Тео это не остановило — он пошёл один. Тогда он первый раз побывал в кабинете просветителя Инаниса, впервые поразился количеству великолепных книг в книжном шкафу и скромности остальной обстановки. Когда юный Тео, стоя перед просветителем, от одного взгляда которого дрожали даже хранители, с жаром доказывал необходимость доступа ко всем книгам библиотеки для всех, увидел прижизненное издание Лийора, прекрасно сохранившееся, в прочном переплёте, стоящее на полке личной библиотеки просветителя, он запнулся, изумлённый. «Вот вы ведь можете в любой момент взять и почитать гениального Котрила Лийора. Потому что он великолепен. А поэты библиотеки спрятаны в секретном разделе. Это несправедливо!» — сказал Тео. «Значит, ты считаешь, что у просветителей не должно быть никаких привилегий?» — с улыбкой спросил тогда Инанис. Кажется, вся эта история с возмущённым слушателем его забавляла, но он видел и что-то ещё, что не позволило ему просто выставить вон наглого ученика. «Должны быть, наверное, — пробормотал Тео, — но не в поэзии. В поэзии все равны!» Потом они незаметно перешли к обсуждению ранних стихов Лийора, который оказался любимым поэтом и просветителя Инаниса тоже. Тем не менее, несмотря на сходство поэтических вкусов, на прощание просветитель строго сказал, что порядок доступа в библиотеку установлен давным-давно и менять его нет никаких объективных причин.

Тео не оставалось ничего, кроме обращения к радикальным мерам: он стянул запасные ключи от хранилища запретных книг и объявил «тайные вечера свободной поэзии», состоящие в том, что с наступлением ночи он на два часа открывал дверь в секретный раздел, и все слушатели могли прийти, выбрать книгу и почитать при заговорщицком свете ручных ламп.

Секретный раздел оказался огромным, как будто всё, что было когда-то написано в Шестистороннем и за его пределами, было тут — стоило только хорошо поискать. А собрание старинной и современной поэзии Шестистороннего не поддавалось вообще никакому описанию: Тео тогда застыл на месте и несколько минут просто смотрел на бесконечные ряды книг, не веря своим глазам. В родительском доме у него была богатая библиотека, особенно для удалённого от Тар-Кахола городка Морской стороны: отец Тео, кроме того, что занимался морской торговлей, собрал самую большую в их городе библиотеку, выстроил для неё отдельный флигель и пускал всех желающих в любое время дня и ночи. Все удивлялись, как чудака Гранция до сих пор не ограбили, а он только отшучивался — и за всё время не пропало ни одной книги. Но даже для сына Гранция библиотека Школы казалась невероятной — невозможно было поверить, что все эти сокровища собраны здесь, они превышали предел допустимого под этим небом волшебства.

Сначала желающих посетить «тайные вечера» было совсем мало — несколько храбрецов, — но на третий день пришло уже довольно много слушателей, которые со страхом и восторгом брали в руки запрещённые днём книги, читали вслух любимые стихи, спорили шёпотом, и Тео чувствовал себя почти королём ночной библиотеки. А на четвёртый день кто-то рассказал о библиотечном подполье просветителям…

Этот кто-то знал, что во всём виноват Тео Гранций, что именно он вероломно украл ключи и дерзко и сознательно нарушал Устав Школы, так что на следующий день Тео вызвали к самому Айл-просветителю Люмару.

В кабинете старейшего просветителя — фактически, главы Школы, хотя формально все просветители считались равными, — кроме самого Люмара был просветитель Инанис Сервил, который буквально дрожал от бешенства. Просветитель Инанис допросил Тео с применением запрещённых в Королевстве пыток — ибо именно так следовало расценивать его неотрывный взгляд, который, казалось, прожигал Тео насквозь. К счастью, Тео удалось убедительно признаться в том, что он действовал один, без сообщников, и запрещённые книги читал в гордом одиночестве. Просветитель Инанис нахмурился, но такая правда его, видимо, устроила. Он обвинил Тео в нарушении десяти пунктов Устава Школы, среди которых: кража общего имущества Школы, тайное проникновение в библиотеку, неуважение к хранителям библиотеки и просветителям, создание угрозы уничтожения книг из раздела «приблизительного и описательного свойства». В своё оправдание Тео сказал только, что никогда не допустил бы, чтобы с книгами что-то случилось, признал, что методы его, возможно, были не самыми лучшими, но… — и вовремя замолчал, встретив пылающий гневом взгляд Инаниса. За все эти немыслимые преступления по Уставу полагалось что-то вроде нескольких смертных казней или исключения из Школы, так что девять ударов плетью, которые назначил ему просветитель Инанис, должны были показаться ему очень мягким наказанием. Хотя вообще в Школе довольно редко применяли телесные наказания, особенно со времён старшинства просветителя Люмара, который был известен своим снисходительным отношением к нарушениям Устава слушателями-первогодками. Но даже просветитель Люмар не стал возражать, услышав приговор. Он всё время молчал, с интересом разглядывая Тео, и по его лицу, как всегда, нельзя было понять, насколько он разделяет негодование просветителя Инаниса.

Так или иначе, в тот же день Тео, лучшего слушателя первого года, безжалостно выпороли в подвалах замка, и потом он ещё пару дней валялся в школьной больнице, не в силах пошевелиться из-за боли в спине, но, как ни странно, настроение у него было хорошее. К тому же школьный врач — доктор Квид, один из немногих светских людей, живущих в замке, — сразу проникся сочувствием к своему пациенту — жертве варварства обитателей Ледяных гор. Оказалось, что доктор Квид, как и Тео, родился в Морской стороне, и к тому моменту, как слушатель смог покинуть больницу, они стали друзьями, беседуя о море, кораблях, тёплом лете и шумных портовых городах их родного края.

На второй день заточения навестить Тео пришёл сам просветитель Инанис. Он молча положил на тумбочку перед удивлённым слушателем книгу, пожелал не скучать и выздоравливать и ушёл. Это была та самая книга стихов Котрила Лийора, из личной библиотеки просветителя Инаниса, и, бережно открыв её, Тео прочитал:

«То, за что ты готов сражаться изо всех сил, уже принадлежит тебе, даже если ты не можешь этого увидеть».

«Изречения Защитника, записанные неизвестными», том 2, параграф 6.

Тео улыбался, осторожно держа в руках книгу. Это был, пожалуй, лучший подарок в его жизни.

А через месяц после этого случая особым распоряжением Люмара слушателям был разрешён доступ во все разделы библиотеки в каждый последний день дигета. Причём это распоряжение имело длинное обоснование со ссылками на Устав Школы, которое мог написать только настоящий знаток школьных правил…

Как раз с тех времён как-то само собой сложилось так, что Тео заходил к просветителю раз или два в дигет, и они пили кофе и говорили, в основном о поэзии и о книгах. Для обоих это были важные встречи, потому что оба они, на самом деле, проживали своё одиночество, осознанное и принятое каждым из них как благо, но всё-таки — одиночество.

— Кофе? — спросил просветитель, закончив дела.

Тео радостно кивнул. Горячие напитки, особенно кофе и шоколад, ценились в Ледяном Замке на вес золота. Долгими холодными вечерами или мучительным морозным утром невозможно было выжить без чашки чего-нибудь горячего и вкусного, поэтому даже чай из собранных недолгим летом горных трав быстро заканчивался. А кофе, привозимый в Шестистороннее из Синтийской Республики, был только у тех немногих слушателей, кому родственники присылали посылки.

Инанис, как радушный хозяин, поставил на огонь кофейник, достал из шкафа две тонкие глиняные чашки, коробку тар-кахольского шоколадного печенья с лесными орехами и, разместив всё это на столике перед Тео, сел в кресло напротив, сплетя длинные тонкие пальцы перед собой.

— Как твоя учёба? — спросил просветитель, отмечая начало разговора. Он видел, что Тео что-то сильно тревожит — так, что он вряд ли дождётся, пока приготовится кофе.

— Всё хорошо, Айл-Инанис, — ответил Тео. С учёбой проблем у него не было никогда — возможно даже, если бы обучение давалось ему большим трудом, было бы лучше: он не отвлекался бы на всякие старые книги и не задавал бы себе вопросов не по программе. То есть не был бы Тео Гранцием.

— Просветитель Тирэм восхищён твоими эссе. Он уверен, что уже осенью ты сможешь сдать экзамен на хранителя — раньше всех остальных, — продолжал Инанис, вынуждая Тео перейти к разговору по существу: тревога слушателя передалась и ему, нужно было скорее узнать, в чём дело, и успокоиться или впасть в отчаяние.

— Просветитель Тирэм слишком добр ко мне, — с притворной скромностью сказал Тео. — Но, на самом деле, я боюсь, что скоро не смогу написать даже самого простого эссе. Поэтому и пришёл сегодня к вам.

Просветитель снял кофейник с огня точно в тот самый трудноуловимый и единственно подходящий момент, когда кофе уже вот-вот готов закипеть, но не закипел, и налил Тео целую чашку идеального для раннего вечера тяжёлого холодного дня напитка.

— Так что может помещать тебе написать ещё много гениальных эссе? — мягко напомнил Инанис, когда Тео маленькими жадными глотками выпил почти весь кофе.

Тео неглубоко вздохнул, покрутил в руках чашку, поставил её не стол, посмотрел в огонь и сказал:

— Если рассказывать с начала, то как раз при написании одного эссе я отправился в библиотеку искать рукописное издание Жизнеописания, поскольку у меня появились некоторые… ммм… сомнения в точности изложения.

— Ну конечно, как у тебя могли не возникнуть сомнения в правильности Жизнеописания, веками создаваемого лучшими просветителями Школы и вот уже шестьдесят пять лет как признаваемого окончательным и наиболее полным вариантом доступных нам знаний о воплощении Защитника, — ворчливо прокомментировал Инанис. Если бы перед ним был не Тео, просветитель серьёзно разозлился бы от такой наглости.

Тео только улыбнулся, прекрасно зная, что у него есть чем удивить самого просветителя, так что оправдания можно было оставить на потом. Сначала — о главном.

— Да, и поэтому я стал изучать первоисточники...

— Жизнеописание — это и есть первоисточник, — упрямо заметил Инанис.

Тео знал, что лучше не спорить. Инанис был сумасшедшим по части терминов.

— Да, то есть я хотел сказать, что начал читать те старые рукописные книги из раздела свидетельств, которые использовались при создании Жизнеописания, ещё на том забавном старокахольском, который похож на язык детей, когда они только начинают понимать, что всё на свете как-то называется, и дают то слишком буквальные, то слишком метафоричные имена.

Инанис поморщился от такого вольного сравнения, но перебивать не стал.

— Кстати, это имеет большое значение — составители Жизнеописания, очевидно, при сборе материалов мыслили на современном им языке, что было ошибкой, — Тео начал увлекаться и забегать вперёд. — Так вот, я прочитал около ста рукописей, сравнивая их с окончательным текстом, и понял, что в результате… ммм… излишне правильного перевода исчезла очень важная деталь. То есть я бы даже сказал — основная деталь, которая, как искра, зажигает лампаду, другую, третью, пока не становится светло. А саму искру в темноте никто бы не заметил. И потом, когда свет уже разгорелся — её тоже не видно.

Просветитель Инанис усмехнулся: он всегда считал манеру Тео говорить излишне словозатратной, но, когда понял, что Тео, в отличие от большинства людей, всегда говорит осознанно, думая о каждом слове, переписал её из недостатков в особенности.

— В общем, у меня появилось предположение, что Защитник был человеком, — вдруг быстро и скомкано проговорил Тео, доставая из кармана лист бумаги. — Вот, тут я выписал цитаты рукописей, с указанием авторов и страниц. Например, вот это: «И взял он себе тело человека, но никаким именем называться не пожелал» — везде переводят так, как будто Защитник создал себе человеческое тело, чтобы не пугать людей своим истинным обличием. Но ведь старокахольское выражение «взять себе человеческое тело» означало сначала просто «родиться», а «никаким именем называться не пожелал» — это старая канцелярская формулировка записи сирот. То есть получается, что Защитник родился, и что он был сиротой.

Тео замолчал и со страхом посмотрел на просветителя. Лицо Инаниса было непроницаемо, словно каменная маска замковых барельефов.

— Дай мне твои записи, я их изучу. Так сложно аргументированно тебе возразить, — мрачно сказал тот, протягивая руку за бумагой, которую Тео держал перед собой. — Но сейчас объясни мне, зачем ты это делаешь? Ты хочешь прославиться, во что бы то ни стало, или любой ценой уличить просветителей в ошибке? Чего ты хочешь?

Внутри Тео тоскливо поник тот слушатель, который восхищался гениальным просветителем Инанисом, ловил каждое его слово и радовался даже нечастому насмешливому одобрению. Но теперь Тео был уже другим — он так же чувствовал боль от слов Инаниса, но шёл с этой болью дальше, не останавливаясь.

— Нет, просветитель, я просто хочу знать правду, — сказал Тео.

— Не используй слова «просто» и «правда» в одном предложении, это во-первых! — зло оборвал его Инанис. — А во-вторых, правду не знает даже Защитник. А ты хочешь знать. Ну, давай, вперёд! Может, гениальный Тео Гранций докажет нам, наконец, что Защитника не существует, и мы, сирые и убогие, разойдёмся наконец по домам, заниматься полезными делами, когда великий слушатель явит нам всю правду.

Тео очень редко плакал — точнее, никогда. Даже в детстве, когда он падал и до крови раздирал коленку, мама приучила его не плакать. Даже когда он прощался с родителями, прощался навсегда, потому что Тео — любимый сын переставал существовать, он не проронил ни слезинки. Даже во время унизительного, жестокого и несправедливого наказания за «Библиотечный бунт», даже после, когда остался один в палате — он не плакал. Но теперь ему хотелось свернуться под одеялом и завыть, как воют маленькие горные волки в особо суровые зимы, когда пища заканчивается и они своим звериным чутьём остро, как запах, понимают, что до весны им не дожить.

Но сейчас ему нельзя было плакать, как никогда. Сейчас ему надо было собраться и говорить, попадая в каждое слово.

— Вера в Защитника никогда не была основана на отрицании поиска правды, — сказал Тео.

— Ты хочешь поучить меня, на чём основана наша вера? — холодно осведомился просветитель.

— Я хочу только сказать, что не делал ничего, что позволило бы усомниться в моей вере в Защитника, — парировал Тео.

Инанис молчал, отведя взгляд в огонь. Тео тоже смотрел в пламя камина, надеясь, что глаза щиплет именно от его яркого света. Где-то в раскалённых углях их взгляды встречались, перегорали и становились золой.

— Я не посмел бы сомневаться в твоей вере, Тео, — мягко сказал просветитель, — но прошу тебя честно спросить себя, зачем ты делаешь то, что делаешь. Действительно ли твоя цель чиста и достойна Защитника? Не увлекаешься ли ты самим процессом поиска, что так естественно для острого ума вроде твоего? Не держишься ли ты, наконец, высокомерно по отношению к своим товарищам, не так щедро одарённым? Я ничего не утверждаю, но лишь прошу тебя подумать.

— Я подумаю, просветитель, — пробормотал Тео и вдруг вскинул голову и посмотрел прямо в глаза Инаниса. — Но только и вы скажите мне, почему те, кто приходят сюда за ответами, так легко их получают? Почему они приходят и говорят: «Моя жизнь бессмысленна, давайте я буду славить Защитника» — и остаются? Приходят и говорят: «Меня никто не понимает, но уж вы-то должны, потому что мы с вами верим в одного Защитника, а я, так уж и быть, выучу все эти сложные обряды»? Или даже: «У меня всё так хорошо, что я не знаю, чего желать. Наверное, мне нужно благодарить за это Защитника. Научите меня, как». Неужели вы сами не считаете себя выше их? Неужели вы правда думаете, что здесь везде стоят знаки равно, что тот каменщик, который таскает камни, и тот, который строит самый прекрасный собор, делают одно и то же?..

— Всё во славу Защитника, — сказал Инанис, таким тоном, каким произносят формулы Обряда, и Тео понял, что разговор окончен.

Он поклонился просветителю и вышел, впервые не допив кофе.

Инанис ещё долго сидел и смотрел в огонь, хотя у него было много дел и просветитель Люмар просил его зайти, «если будет время» (старейший просветитель Люмар по возможности всегда формулировал свои приказы подчёркнуто необязательно, что придавало им ещё большую значимость).

Просветитель Инанис был всерьёз обеспокоен признанием Тео. У него было такое ощущение, как будто в старом рассохшемся деревянном доме дети зажигают спички, одну за одной, и рано или поздно дом обязательно загорится, хотя никто не делает это специально и все будут очень удивлены.

Просветитель Люмар искренне обрадовался Инанису, когда тот пришёл в его кабинет на самом верху Башни Просветителей, усадил гостя поближе к огню и налил чашку горячего шоколада. Люмар прекрасно помнил, как он, ещё при прежнем старейшем просветителе Нетвере, нашёл у ворот Ледяного Замка корзину с маленьким пищащим свёртком и испуганно отнёс его просветителям. В свёртке оказался недавно рождённый мальчик, которому от родителей или от тех, кто о нём заботился, досталось только тёплое шерстяное одеяло. «Что делать, придётся нам вырастить его, во славу Защитника, — сказал тогда старейший просветитель и, лукаво улыбнувшись, добавил: — поручаю это тебе, просветитель Люмар. Думаю, это будет для тебя испытанием, достойным имени Защитника. И я уверен, что ты справишься». Люмар тогда почти впал в искушение отчаяния — хорошо, что среди просветителей были две женщины, которые помогали Люмару, пока ребёнок был мал. А потом оказалось, что у ребёнка, названного Инанисом Сервилом, внимательные глаза, пытливый, проницательный ум и прекрасная память, так что, слушая обряды, он уже к шести годам сам по себе научился старокахольскому, и больше всего на свете он любил книги и горячий шоколад…

— Что-то случилось, Айл-просветитель? — спросил Инанис, наблюдая, как Люмар пристально смотрит на него, чуть улыбаясь.

Волосы просветителя Люмара уже побелели, глубокие морщины, словно горные тропы, пролегли по его лицу, но ничто в нём не было признаком слабости, каждая деталь его облика была наполнена величием.

— Извини, Инанис, я просто вспомнил, как в детстве, лет в семь или восемь, ты сидел в этом же кресле, пил шоколад и с восторгом рассказывал, что уже можешь легко читать на старокахольском.

Инанис не мог не улыбнуться, хотя даже приятные воспоминания почему-то вызывали в нём беспокойство. Как будто его детство принадлежало кому-то другому, как будто всё это ему когда-то рассказали, как сказку на ночь. Впрочем, Инанис никогда не сожалел о том, что не знал своих родителей. Лучшего дома, чем Ледяной Замок, он не мог бы и пожелать, а его способности идеально подходили к обучению в Школе просветителей, так что тот, кто принёс его к стенам Замка, сыграл не самую плохую роль в судьбе будущего просветители Инаниса.

— Теперь эта способность не вызывает во мне того восторга, — грустно улыбнулся Инанис.

— Да, теперь ты взрослый серьёзный просветитель, — вздохнул Люмар. — К тому же чем-то не на шутку обеспокоенный — так, что даже забыл принести мне королевские грамоты за последние пятьдесят лет.

Инанис, который никогда ничего не забывал, досадуя на себя, резко поднялся:

— А ведь правда, забыл. Простите, Айл-просветитель, я сейчас схожу и принесу их — они остались у меня на столе…

— Нет, — остановил его Люмар, — подожди. Это не срочно. Сейчас мне нужно знать, что тебя так тревожит.

Просветитель Инанис остановился и, взглянув на Люмара, в который раз подумал, что старейший видит всё, что происходит в Школе, как будто с вершины горы рассматривает долину в солнечный день.

— Меня беспокоит Тео. Он… слишком много на себя берёт. А при его уме это может быть очень опасно. Для него самого, я имею в виду, — Инанис говорил медленно, с трудом подбирая слова.

— Тео, значит, — кивнул Люмар, как будто он тоже об этом думал. — Опасаешься, что повторится история с библиотекой?

— Нет, совсем нет, — покачал головой Инанис. — Думаю, будет что-то совсем другое, не связанное с нарушением Устава, но гораздо, гораздо хуже.

Люмар удивлённо посмотрел на своего воспитанника. Если уж Инанис говорит, что может случиться что-то хуже нарушения Устава, то это должно быть что-то действительно ужасное. Надо было подумать об этом, и Люмар мысленно поместил образ Тео в раздел, где хранились важные для жизни Школы дела. Этот талантливый ученик был ему очень близок — возможно, потому, что он немного напоминал Инаниса в детстве. Но гораздо более самоуверенный и решительный. Это редкое сочетание ума и упрямой смелости делало Тео действительно опасным для самого себя. Нужно было подумать, как осторожно направить его на безопасную дорогу, не разбудив дремлющий пока дух противоречия.

— Я подумаю об этом, — сказал Люмар, и Инанис почувствовал, как будто гора свалилась с его плеч. Нет, конечно, он не перестал беспокоиться из-за Тео, но если Айл-просветитель обещал о чём-то подумать, то это означало, что он предпримет всё, что возможно.

— Хотя в последнее время мои мысли занимает одно внешнее обстоятельство — а это, как ты знаешь, сильно отвлекает, — после молчания тяжело проговорил Люмар. Казалось, что с этими словами морщины на его лице проступили яснее, а от улыбки не осталось никакого следа.

Инанис внимательно и обеспокоенно смотрел на старейшего просветителя. Немного было на свете проблем, с которыми Люмар не мог бы справиться, а если его что-то беспокоило — значит, это должно было быть что-то вроде катастрофы.

— Поэтому я и просил тебя собрать все королевские грамоты — думаю, мы должны подготовиться, — продолжал Люмар.

— Подготовиться к чему? — осторожно спросил Инанис, не выдерживая молчания, чувствуя себя снова маленьким мальчиком в кабинете взрослого и умного просветителя.

— Думаю, что скоро новый король потребует от нас платы за все века независимости и невмешательства в наши дела, а нам нечем будет заплатить, — сказал просветитель Люмар, и его голос вдруг зазвучал решительно и резко: — Точнее, я никогда не готов буду заплатить ту цену, которую он наверняка назначит. А ты знаешь, что бывает в таких случаях?

Инанис в ужасе смотрел на Айл-просветителя. Он прекрасно понимал, о чём тот говорит, хотя довольно редко думал об этом, привыкнув выставлять границы мира по стенам Ледяного Замка. Всё остальное существовало как будто в умозрительной проекции, которую нужно было иногда включать в формулы для правильного расчёта, но в реальности Школы не имеющую заметного влияния.

— Вижу, что ты понимаешь, о чём речь, — горько усмехнулся Люмар. Его голос стал жёстким и глухим, как удары тревожного колокола. — И мне, вполне вероятно, понадобится твоя помощь, скорее всего, за пределами Школы, что, я знаю, очень для тебя неприятно, но такая необходимость может возникнуть. Впрочем, конечно, пока это ещё только мои предположения.

«Предположения!» — в отчаянии подумал Инанис. На его памяти предположения Люмара всегда становились самой настоящей реальностью. Так что глупо было надеяться, что в этот раз будет по-другому.

За окнами Башни Просветителей догорал холодный весенний закат, и ярко-красный свет уходящего солнца, предвещая новые морозы, подсвечивал снежные склоны Ледяных гор, размывая и без того зыбкую здесь границу между землёй и небом.