Глава 6

6.1.1 Decipimur specie recti[1]

Море, обманчиво кроткое, задумчиво качало на волнах одинокую шлюпку. Холодное дыхание ночной воды свободно пробиралось под матросскую куртку Унимо, и он сидел на корме, подняв плечи, как взъерошенная птица. Оглядевшись, можно было увидеть, как справа и слева из воды выступают огромные острые скалы, похожие на клыки дракона. Морской рассвет уже выглядывал из-за горизонта, добавляя к темноте неба едва различимые зелёные, синие и фиолетовые краски. Но это была ещё, несомненно, ночь: свет маяка полноправно царил в небе, не затмеваемый ни побледневшими звёздами, ни первыми лучами рассвета. Теперь Нимо уже мог различить строгие обводы высокой маячной башни и чёрные камни Исчезающего острова, громоздившиеся у её подножия.

Руки Унимо неподвижно лежали на вёслах, и море, казалось, само несло его к острову. Вода смотрелась непрозрачной, как чернила, и, сливаясь с ночным небом, создавала ощущение бесконечного во все стороны пространства. Это ощущение завораживало, тянуло дотронуться до воды, чтобы почувствовать границу между двумя царствами темноты. С трудом преодолев оцепенение, Ум-Тенебри сделал несколько неуверенных гребков, приближая свою шлюпку к острову. Пора было уже обдумать, как он собирается выбираться на берег, но вместо этого в голову лезли неуместные мысли о том, зачем он вообще отправился к Исчезающему острову и как он объяснит Смотрителю своё неожиданное появление. Все остальные сложности отошли на второй план и, когда шлюпка приблизилась к отвесным скалам Исчезающего острова, Унимо не смог придумать ничего лучше, чем спрыгнуть в воду и попытаться уцепиться за камни. Брошенная непутёвым рулевым шлюпка растерянно и как будто с укоризной покачивалась на волнах. Унимо ругал себя за то, что даже не попытался спасти шлюпку: оставленная в море, она непременно разобьётся о скалы. Но Исчезающий остров был уже совсем рядом, а всё остальное казалось не таким уж важным.

Уцепившись за выступ, Унимо подтянулся и выбрался на берег прежде, чем волна ударила о камень, по которому он забирался, и окатила его брызгами, показавшимися тёплыми после холода весеннего моря. Едва ступив скалистый берег, он почувствовал, как ступни его стало жечь, словно он шёл по раскалённому железу. Ноги подкосились, и Унимо поспешно сел, держась руками за камни, которые здесь, вероятно, нужно было считать землёй. В голове гудело, как в колоколе Тар-Кахольского собора Защитника во время Утреннего Обряда: неужели сказки капитана Просперо оказались правдой? Ум-Тенебри упрямо поднялся снова, и боль в ногах вернулась. Стиснув зубы, он сделал несколько шагов и убедился, что слова капитана стали реальностью: каждый шаг на берегу, даже на таком сомнительном берегу, приносил самую настоящую боль. Нимо снова сел, сквозь зубы отправляя капитана в путешествие к Окло-Ко, и на глаза навернулись непрошенные слёзы. Теперь, когда он наконец добрался до своей цели, сказки какого-то безумца вмешиваются в его планы. Кроме того, возможность так легко управлять его реальностью приводила в ужас и одновременно злила — как будто Унимо был игрушкой в руках стихий, равных по силе морю и ветру, но обладающих вздорной человеческой волей. Не желая признаваться себе, что не на шутку испугался, Нимо обнял руками колени и стал смотреть на горизонт и дышать медленно и ровно, стараясь успокоиться. Когда это ему начало удаваться, вдруг он почувствовал, словно какая-то тяжесть легла ему на плечи, и, вздрогнув, завертел головой. У самой маячной башни стоял, скрестив руки на груди и смотря в сторону Унимо, какой-то человек. Точнее, не какой-то, а, без сомнений, сам Форин Кастори. «Ну что, теперь ты доволен? Добрался всё-таки? Давай теперь, иди и рассказывай, почему ты заявился сюда непрошенным гостем», — злые мысли кружили в голове Унимо, но это помогло ему подняться и, стараясь не замечать боли в ногах, пойти навстречу Смотрителю маяка.

Нимо подошёл и в свете луны смог разглядеть обитателя острова. Лицо Форина было наполовину закрыто чёрными волосами, но из-за них сверкали зелёные глаза, с интересом разглядывающие незваного гостя. Тонкие губы растягивались в странной усмешке.

Подойдя на расстояние вежливого обращения, Ум-Тенебри поклонился и сказал:

— Приветствую вас, Айл-Форин, — на этом его решимость иссякла, и он уставился себе под ноги, отчаянно подбирая слова.

Смотритель в ответ слегка поклонился, приподнимая невидимую шляпу и убирая с лица длинные волосы, растрёпанные морским ветром. Усмешка на его лице стала ещё более зримой.

— Я хотел бы учиться у вас тому, что скрыто, и тому, что составляет суть мира, — наконец произнёс Унимо, поднимая глаза на Форина.

На лице того отразились сначала удивление, затем раздражение, непонимание, и снова вернулась многозначительная кривая усмешка: как будто в воду бросили камень, и по спокойной до этого глади мгновенно разошлись круги, а затем исчезли без следа. Унимо подивился стремительной и богатой мимике Смотрителя. Но тот по-прежнему не проронил ни слова.

— Я прошу прощения, что явился к вам без приглашения, но я… но у меня не было выбора…

Усмешка Смотрителя расползлась шире, и Унимо стало не по себе. Мелькнула мысль о том, что его специально заманили на этот остров — а теперь, когда шлюпка наверняка уже разбилась о скалы, ему не выбраться. Липкие щупальца страха осторожно коснулись затылка, и Нимо даже безотчётно отступил на полшага, едва не поскользнувшись на мокрых от морских брызг камнях.

Усмехнувшись ещё шире — хотя это казалось невозможным, — Смотритель жестом поманил гостя за собой, развернулся и направился к башне.

Унимо чувствовал себя героем одной из тех страшных сказок, которые он читал в детстве — и всегда поражался, что их герои ведут себя так глупо и безрассудно, как будто специально отправляясь туда, куда точно ходить не нужно. Но с возрастом Нимо понял, что если бы все герои отличались благоразумием, то ни одной сказки бы не было.

Ум-Тенебри шагнул за Смотрителем, чёрная фигура которого уже скрылась за тяжёлой дверью. Дверь осталась открытой, и Нимо легко проскользнул внутрь, оказавшись в темноте и вдыхая запах сырости и подгнившего дерева. Форин исчез из вида, и только звук его шагов был слышен где-то вверху по лестнице, поэтому Унимо принялся осторожно, но быстро забираться вверх, цепляясь за шершавые холодные камни стен. Ноги стали болеть как будто ещё сильнее, но Нимо старался не думать об этом: и так его положение было незавидным.

Постепенно на лестнице стало светлее, и Унимо оказался на довольно большой площадке, напоминающей гостиную. Из неё вело несколько дверей, но только одна из них была открытой — и за ней виднелось продолжение винтовой лестницы. Теперь она казалась уже, а ступеньки — более крутыми. Дыхание Унимо сбилось, когда он добрался наконец наверх, до крытой галереи маяка. На галерее было очень светло, после полутьмы лестницы такой яркий свет ослеплял, поэтому Нимо остановился на последней ступеньке, ожидая, когда вернутся пропавшие в яркой вспышке очертания мира. Как только зрение восстановилось, Унимо попытался найти взглядом Смотрителя, но вместо него увидел сидящего посреди комнаты человека, который был совершенно не похож на того, которого он встретил внизу: у него был высокий лоб, большой нос и широкие губы, а глаза с тяжёлыми веками чуть прищурены, как будто презрительно. Впрочем, это могло быть также признаком не очень хорошего зрения. А всё вместе напоминало маску из белого гипса и равнодушия.

Ум-Тенебри оглядел галерею и, не увидев Смотрителя, беспомощно уставился на человека в центре.

— Если ты ищешь Трикса, то вот он, — сказал незнакомец, кивнув куда-то в сторону. Его голос напоминал сухой и гулкий звук удара камней друг о друга. Казалось, каждое слово давалось ему с трудом, хотя говорил он довольно быстро и уверенно.

Взглянув, куда ему указали, Унимо действительно увидел своего проводника, который устроился на широком окне галереи и почти сливался с тёмными камнями стены. Поймав взгляд Нимо, он улыбнулся, повернув своё бледное лицо так, что на него упал свет луны.

— Трикс немой, — пояснил человек в центре, — но ты пришёл ко мне, а не к нему.

Нимо ещё раз посмотрел на Трикса — теперь ему стало понятно и загадочное молчание, и богатая мимика нового знакомого.

— Значит, Смотритель — это вы? — сказал Нимо, посмотрев на человека в центре.

Фигура на окне затряслась от беззвучного смеха, а человек только кивнул.

— Меня зовут Унимо, и я… — снова начал объяснять своё странное появление Ум-Тенебри.

— Я слышал, что ты рассказал Триксу, не нужно повторяться, — раздражённо перебил его Форин. — Скажи, чего ты хочешь от меня. Кроме тех глупостей, которые уже, увы, прозвучали.

Взгляд Смотрителя равнодушно изучал Унимо, как будто его лицо было всего лишь светлым пятном на фоне темноты, неизбежно механически притягивающим взгляд. Да и вообще, какая разница, на что смотреть.

Нимо благоразумно не стал уточнять, как Форин умудрился услышать их с Триксом разговор за шумом волн на расстоянии сотен ступенек. Ему казалось, что под взглядом Смотрителя язык во рту расплавился и не желал слушаться. Хотелось молчать и забиться в какой-нибудь тёмный угол, раствориться в пространстве. И ноги к тому же ни на секунду не переставали болеть. Унимо даже стал тоскливо размышлять, прекратится ли эта боль, когда он сядет или ляжет.

Форин встал и, поправив одну из ламп, сердито посмотрел на своего гостя и вдруг произнёс:

— Невозможно разговаривать с тем, кто думает только о том, как избавиться от своей боли.

Унимо испуганно уставился на Смотрителя, недоумевая, чем же он себя выдал.

— Люди и так ничтожно мало думают, и при этом умудряются устраивать себе в этом деле сложности, — сердито продолжал Форин, как будто разговаривая сам с собой.

— Но я не… это капитан, он наслал на меня проклятие! — начал оправдываться Унимо. Было обидно, что его отчитывают за то, в чём он уж точно не виноват.

Краем взгляда он заметил, как Трикс на окне согнулся пополам от смеха. А Форин смотрел прямо и равнодушно в лицо Ум-Тенебри, пока тот не отвёл взгляд.

— Ты из тех, кто любит придумывать себе трудности. Никакого проклятия нет и не было, — сказал Смотритель, снова поворачиваясь к лампам, осторожно поправляя их и доливая масло.

Это было действительно невероятно, но Унимо почувствовал, как боль в ногах слабеет, а затем исчезает без следа. Настолько, что даже сложно было сказать, была ли она вообще. Нимо испуганно пошевелил пальцами на ногах — но всё было в порядке, а затем испугался уже тому, что он не мог поручиться, была ли та боль, которую он испытывал, реальной. Если да — то, значит, Форин излечил его с помощью магии. Если нет — то, значит, он, Унимо, начинал сходить с ума.

Тем не менее, избавившись от боли, Унимо почувствовал, как его сознание проясняется.

— Спасибо, — прошептал Ум-Тенебри, подивившись, каким слабым и жалким был его голос.

Смотритель сердито дёрнул плечом, но даже не повернулся.

— Теперь говори, что ты хочешь, или уходи, — сообщил он, резко разворачиваясь и вытирая испачканные в копоти ламп руки.

— Я… я хочу научиться магии, — пробормотал Унимо.

— Магии не существует — ты что, плохо учился в школе? — язвительно поинтересовался Форин.

Но Унимо показалось, что эта язвительность была ненастоящая — как будто Смотритель где-то подслушал её и теперь использовал для защиты.

— Я… я не учился в школе, — зачем-то сообщил Нимо, не уточняя, что учителя приходили к нему домой, и решился на вторую попытку: — Я хочу знать о том, что является реальным, о сути всех вещей.

Трикс внезапно спрыгнул с окна и, скорчив какую-то невозможную гримасу, уселся на пол прямо перед Унимо, уложив подбородок на тонкие бледные пальцы. Так, как будто затевалось неплохое представление.

Ум-Тенебри готов был расплакаться. Он не представлял, что делать, и помощи ждать не приходилось, а эти двое явно были настроены его прогнать.

— Я не понимаю, о чём ты, будь добр говорить только о том, что знаешь, — равнодушно, но уже слегка раздражённо ответил Смотритель.

— Тогда мне придётся молчать! — горько воскликнул Унимо, и глаза его предательски заблестели — но с большим трудом ему всё-таки удалось не расплакаться.

Форин первый раз с интересом взглянул на своего гостя, продолжая молчать в ожидании ответа.

— Мне сказали, что вы знаете, как всё устроено в настоящем мире, куда я случайно попал, после того как мой отец… в общем, после того как я не знал, куда мне пойти. И я решил, что во что бы то ни стало встречусь с вами и попрошу научить меня необыкновенным вещам. Это моё единственное желание в жизни, и вот поэтому я здесь, — пробормотал Унимо, не поднимая взгляда. Во рту у него пересохло, в голове слегка шумело — но, возможно, это шумело море за стенами маяка, — и, произнеся эти слова, он почувствовал ужасную усталость.

Сидящий на полу Трикс переводил взгляд со Смотрителя на мальчика, как будто наблюдая за интересной игрой. Форин снова устроился на табурете, сложив руки на груди.

— Я не могу научить тебя тому, чего ты не знаешь сам, — произнёс Форин после долгого молчания.

Трикс с сочувствием взглянул на Унимо, который ещё ниже опустил голову.

Нимо не знал, что ещё сказать, и лишь мысль о том, что ему некуда идти с маяка — и даже когда появится полоска суши, соединяющая Исчезающий остров с большой землёй, для него ничего не изменится: весь мир как будто сжался до размеров неприветливого каменистого пространства посреди моря, — заставила его попытаться придумать что-то наиболее правдоподобное.

— Но кто-то ведь должен смотреть за маяком… если вы решите уехать, например. Вы могли бы научить меня, — сказал Унимо, стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо.

Сидящий на полу Трикс повёл себя очень странно: он вдруг сердито замотал головой, да так сильно, что, казалось, он может повредить себе шею. Испуганно взглянув на него, Нимо шагнул назад, в сторону лестницы, но Форин неожиданно улыбнулся:

— То есть ты хочешь научиться быть смотрителем маяка?

— Да, — Унимо только кивнул, игнорируя отчаянные жесты Трикса.

Внезапно в окне мелькнуло что-то белое — наверное, чайка.

— Что — да? — требовательно проговорил Форин.

— Да, я хочу научиться быть смотрителем маяка, — ответил Унимо громче, чем следовало, и в его голосе зазвенело отчаяние.

Смотритель кивнул, а Трикс закрыл лицо руками — и было непонятно, плачет он или смеётся.

Форин сначала долго смотрел на лампы, дружно созидающие свет маяка, а затем, убедившись, что они горят ровно, обратился к Унимо, как будто только что его увидел. При этом он выглядел очень уставшим: в предрассветных сумерках были заметны серые тени вокруг глаз.

— Хорошо, тогда можешь остаться. Я научу тебя, как быть смотрителем маяка — впрочем, это совсем несложно, — сказал он.

Унимо кивнул.

— Спасибо.

— Раз уж ты будешь жить здесь, — произнёс Форин и, хотя он никак не выдавал своих чувств, Унимо показалось, что он вовсе не рад новому постояльцу, — Трикс покажет тебе комнаты прежних смотрителей — выбирай любую. Кухня ниже по лестнице, там есть какая-то еда. Советую тебе научиться готовить, поскольку я этого делать не умею, Трикс тоже, но что-то вроде хлеба и сыра здесь есть всегда. Можешь ходить в рыбацкий посёлок, когда сойдёт вода. Завтра покажу тебе, как устроен маяк, а сейчас иди.

Унимо не решился медлить или задавать вопросы, тем более что Трикс встал и стремительно скрылся в темноте лестницы вниз. Торопливо поклонившись Форину, который даже не взглянул больше на него, Нимо направился за своим немым проводником, спотыкаясь в темноте. Трикс ждал его на площадке внизу — той, из которой вело несколько дверей. Выражение лица помощника Смотрителя было на удивление каменным, когда он указал на те комнаты, из которых можно выбрать. Унимо не стал выбирать, а просто заглянул в ближайшую дверь, за которой увидел кровать, стол, окно — и подумал, что это прекрасное место, и больше всего он сейчас хочет остаться один и попытаться уснуть. Оглядев свою комнату, Нимо повернулся к Триксу, чтобы поблагодарить его. Тот стоял, небрежно прислонившись к двери и заведя руки за спину. Он приподнял брови и слегка дёрнул головой, что Унимо перевёл как: «Ну что, ты выбрал, устроился? Что-нибудь ещё нужно?»

— Спасибо, — сказал Нимо вполне искренне, но больше всего желая скорее остаться в одиночестве.

Трикс кивнул каким-то своим мыслям и вдруг, отделившись от серой в утреннем свете стены, коротко замахнулся и ударил Унимо по лицу. Сказать, что Ум-Тенебри не ожидал такого — значит явно преуменьшить изумление, возмущение и обиду, которые разом затопили его.

— Что?! Почему? Что вы?.. — Унимо хватал ртом воздух и машинально вытер кровь, которая закапала из носа.

Трикс не отвернулся, не ушёл, даже не отступил назад, а стоял прямо перед Унимо, сложив руки на груди и вызывающе ухмыляясь. Нимо попытался прожечь своего обидчика взглядом — но силы его детской злости явно не хватало для этого. Он упустил тот момент, когда можно было, не задумываясь, ударить в ответ, и теперь оставалось только с беспомощной злостью смотреть в его яркие зелёные глаза. «Он сумасшедший», — со страхом подумал Унимо, но это естественное предположение почему-то не казалось ему правдивым, а только удобным для его собственного измученного сознания.

Наконец, выждав какое-то время, Трикс поклонился на прощание и бесшумно удалился в один из тёмных выходов. Нимо отступил в свою комнату, толкнул дверь и машинально сел на кровать. А потом лёг, поджав ноги, на колючее одеяло и заплакал.

Морской рассвет расплывался по всему небу щедро разбавленной водой малиновой краской. Кроткие утренние облака висели высоко, как будто по краям монументальной картины. С юга прилетел тёплый ветер, принося солнечные брызги.

В галерее маяка свет утра постепенно побеждал свет догорающих ламп, которые потеряли уже своё ночное величие. Форин всё так же сидел на табурете, положив подбородок на руки. Слишком много гостей — с непривычки он устал.

За спиной послышались лёгкие шаги тени.

— Ты чего так разозлился? — не оборачиваясь, произнёс Смотритель.

Трикс возмущённо передёрнул плечами, устраиваясь на своём любимом окне.

— Люди все врут, это нормально, — задумчиво продолжал Форин, — но, конечно, редко кто из них при этом надеется обмануть меня. Не переживай, он сам ещё поймёт свою ошибку.

Рассвет — самое время засыпать. Но, когда последняя лампа с тихим шипением погасла, Форин по-прежнему сидел и смотрел на остывающее сердце маяка, пока за окнами галереи звучала многообещающая увертюра весеннего дня. «Слишком много гостей», — бормотал Смотритель, как будто оправдываясь.

Проснулся Унимо оттого, что солнце светило ему прямо в глаза: отражённое серебряными зеркалами моря, оно искрилось и переливалось в воздухе. Он вспомнил, как долго не мог заснуть, натянув на себя серое шерстяное одеяло, но потом ужасная усталость окатила его, как огромная волна, и он захлебнулся сном.

Приподнявшись, он почувствовал боль в голове, а прикоснувшись к носу, понял, что Трикс вчера действительно ударил его. Мысли ворочались, как мухи в патоке, легко разбрасываясь нитяными лапками реальности, но ничего из того, что он помнил о вчерашнем дне, не казалось ему невероятным.

Унимо без труда нашёл умывальник и туалет, которые приметил ещё вчера, умылся холодной, чуть солоноватой водой и вышел в круглую комнату, которую он для себя назвал «гостиной». В огромном потёртом кресле полулежал Трикс — его тёмная фигура и голубовато-бледная кожа смотрелись трагично на фоне выцветшего алого бархата. Унимо решил делать вид, что не замечает этого коварного безумца, хотя находиться рядом с ним было неприятно и страшно. Он заставил себя выйти в гостиную, а не сидеть в комнате, и устроился на табурете у окна — ждать, когда проснётся Смотритель. Трикс без стеснения изучал юного Ум-Тенебри, бесцеремонно ловил его взгляд. Нимо сидел как на иголках: у него никак не получалось вести себя так, будто в комнате никого нет. Отец обычно так наказывал его за серьёзные проступки: вёл себя, как будто Унимо не существует, как будто он — пустое место. У Астиана Ум-Тенебри это получалось так убедительно, что к вечеру такого дня Нимо обычно и сам начинал сомневаться: не превратился ли он в невидимку? Одного дня, как правило, было более чем достаточно, чтобы он сполна осознал любой свой проступок.

Одиночество и горечь захлестнули Унимо, когда он вспомнил об отце. Ещё совсем недавно у него был человек, который обязан был любить его и принимать таким, какой он есть. И учить — тому, что знает сам. Теперь же Унимо вступил в мир, где он уже никому не нужен просто так, только из-за того, что он есть на свете. И лучшее, что он смог придумать — навязаться Смотрителю маяка, который не прогнал его только из жалости и наверняка избавится от надоедливого мальчишки при первой же возможности. И совсем не собирается учить магии. И не обязан.

Свежий морской ветер из окна коснулся затылка Унимо. Такой ветер весной приносит с моря огромные облака, которые поднимаются от самого горизонта и плывут по небу, пробуждая дремавшее зимой древнее желание бродить по свету, от которого по всему телу — от макушки до пяток — неудержимо разбегаются мурашки предвкушения. Даже если ваше путешествие ограничивается дорогой от ратуши до Кахольского озера — всё равно этот весенний кочевой синдром не заставит себя ждать.

В эту весну Унимо успел уже устать от путешествий: слишком уж они были напряжённые, исполненные недостойной настоящего путешественника суетой. Но знакомый с детства весенний ветер с лёгкостью так некстати напомнил о счастливом прошлом, что Нимо судорожно вздохнул.

Увлечённый своими невесёлыми мыслями, Унимо не заметил, как появился Форин. Он стоял на пороге лестницы с верхней галереи и равнодушно взирал на собрание в гостиной. Нимо пробормотал что-то вроде утреннего приветствия, а Трикс сотворил какой-то совершенно неповторимый жест руками. Форин кивнул обоим, вошёл в гостиную и встал около окна. Поймав взгляд Смотрителя, Трикс сделал несколько изящных движений пальцами и остановился в странном жесте, похожем на то, как если бы кто-то со связанными руками попытался поймать бабочку.

— Трикс говорит, что сожалеет о том, что сделал вчера, — перевёл Форин.

Нимо удивлённо уставился на насмешливого немого, который теперь выглядел серьёзным и немного смущённым. Ничего не понимая, Нимо взглянул на Смотрителя.

— Он думал, что ты в ответ тоже ударишь его, и тогда вы были бы квиты, — невозмутимо пояснил Форин.

— Я не привык бить людей. Меня этому не учили, — нахмурившись, произнёс Унимо, с обидой вспоминая выходку Трикса.

— А может, ты просто испугался? — серьёзно спросил Форин.

— Может, и испугался. Откуда я знаю, какие у вас тут порядки, — ответил Ум-Тенебри, взглянув прямо в глаза Смотрителю.

Ощущение несправедливости всегда придавало ему смелости.

Трикс фыркнул, а затем мгновенно вернул своему лицу серьёзность и повторил то же движение, только ещё сильнее прижимая руки запястьями друг к другу.

— Трикс говорит, что он очень сожалеет, — прокомментировал Форин.

— Да ничего, всё в порядке, — смущённо пробормотал Унимо.

Он терпеть не мог, когда перед ним извинялись, чувствовал себя при этом очень неловко. И никогда не мог злиться на человека, который попросил прощения, что бы тот ни сделал, даже уверенный, что в следующий раз этот человек поступит точно так же, на что его друг Майти говорил, что он ведёт себя «как девчонка». Но Унимо также никогда не мог понять, что в этом плохого — как раз наоборот, девочки обычно вели себя куда лучше мальчишек.

Трикс изобразил радость, которая была понятна и без перевода.

— Айл-Форин, а можно выучить… этот язык? — спросил Унимо.

Оба они — и Смотритель и его странный друг — уставились на него удивлённо.

— Думаю, для тебя я ещё ничем не заслужил быть «Айл», поэтому лучше просто «Форин», — заметил Смотритель, — а язык Трикса можно выучить, конечно, но ещё не было человека, который бы захотел это сделать.

Трикс изобразил подтверждающий преувеличенно глубокий вздох сожаления.

— Но почему? — спросил Нимо.

— Во-первых, зачем учить язык, на котором говорит только один человек — это неразумная трата сил, так они считают, во-вторых, у людей обычно и так получается договориться с Триксом о том, что им нужно, — начал объяснять Форин.

Трикс откинулся на спинку кресла со скучающим видом, как будто и не о нём шла речь.

— Ну и в-третьих, Трикс прекрасно слышит, поэтому люди могут говорить ему всё, что хотят, и от этого не чувствуют неудобства — поскольку обычно людям гораздо важнее то, что говорят они сами, чем то, что говорят другие.

Трикс изобразил общепонятный жест согласия, а затем на его лице расплескалась странная смесь презрения и отчаяния.

— Но если ты хочешь, то Трикс тебя с радостью научит своим замысловатым знакам. Мне иногда даже кажется, что не для всех его жестов можно найти слова.

Трикс самодовольно улыбнулся.

— Да, я бы хотел, — пробормотал Унимо под удивлённым взглядом Трикса.

Некоторое время все молчали. Нимо чувствовал запах ветра, впитавшего солёные брызги волн, разбивающихся о скалы в подножии маяка. Морские птицы с пронзительными криками проносились за окном, но их голоса уже не казались такими жалобными, как ночью.

— Вы не завтракали ещё, пойдёмте, — сказал Форин и, не дожидаясь ответа, направился в одну из дверей круглой гостиной.

Дверь вела в небольшую комнату со столом около окна, очагом и широкими каменными полками, на которых стояли железные коробки и банки: все разных цветов, подписанные аккуратным почерком.

Смотритель зажёг огонь и повесил над ним ржавый чайник, достал из стеклянной банки и бросил в воду щепотку трав, которые здесь заменяли чай. Трикс сразу устроился на табурете в углу — видимо, это было его место. А Унимо остался стоять в нерешительности, соображая, что лучше — предложить помощь из вежливости или не мешать. Тем временем Форин достал и порезал золотистый хлеб и белый козий сыр. Налил в деревянную плошку зеленичное варенье, в другую насыпал орехов и сушёных лесных ягод. Достал с полки три массивные глиняные чашки и расставил их на столе. Унимо отметил, что движения Смотрителя были точные и быстрые, при этом ни одного лишнего. Казалось, что он раз и навсегда запомнил алгоритм действий и выполнял его с машинной неотступностью. И это немного пугало.

Нимо наконец решил, что лучше просто пристроиться к столу и не мешать. Он сел рядом с окном, которое было меньше, чем на галерее, но всё равно создавало ощущение открытого воздуха. Весна ещё не перешла в свою предлетнюю пору, поэтому даже на солнце от утреннего ветра было прохладно. Форин протянул Унимо висевший на стене широкий шерстяной шарф, в который можно было закутаться почти с головой. Ум-Тенебри поблагодарил, смущённый такой заботой. Происходящее казалось нереальным — несмотря на то, что заливавшая всё вокруг глазурь солнца не оставляла ни малейшего шанса представить мир вокруг туманным наваждением. Впрочем, солнечные наваждения обычно самые сильные.

Смотритель разлил ароматный чай и сам устроился на свободном табурете. Унимо чувствовал ужасный голод: вчера на корабле от волнения он едва съел кусок хлеба утром, а потом ему было и совсем не до еды, — так что теперь, увидев угощение, он почувствовал, как от голода слегка кружится голова. Но ему было неловко, что его, незваного гостя, кормят завтраком и поят чаем. С другой стороны, если он решил остаться на маяке, то так или иначе придётся пользоваться гостеприимством Смотрителя.

Трикс, добавляя в чай несколько ложек кисловатого варенья, сделал руками неуловимый жест, на что Форин строго ответил:

— Ты прекрасно знаешь, что кофе закончился. А тот, что продают в рыбацком посёлке, пахнет рыбным бульоном, словно в кофейнике варили уху.

Трикс сморщился и вздохнул по-детски. Унимо наконец решился и взял себе кусок хлеба с сыром. Потом ещё один, а на десерт — хлеб с вареньем и орехи. Всё казалось ужасно вкусным, даже чай, который был почти таким же, как у Тэлли. Подумав об этом, Нимо вспомнил Тэлифо, её заботу и то, как она рассказывала о Форине. Украдкой взглянув на Смотрителя, Унимо подумал, что в этом человеке, и правда, было что-то, что завораживало. Равнодушный взгляд льдисто-каменных серых глаз, резкие черты лица и высокий лоб создавали высокомерный образ, но всё равно что-то в нём напоминало ребёнка — такого серьёзного и грустного, какими иногда бывают дети.

Нимо поблагодарил за завтрак и выжидающе посмотрел на Форина: ему хотелось скорее научиться чему-нибудь, чтобы пребывание на маяке перестало казаться странным и обрело хоть какой-то смысл. Страх того, что Смотритель на самом деле не собирается его ничему учить, холодными руками неприятно касался потеплевшего солнечного сплетения.

— Трикс покажет тебе остров и, если захочешь, рыбацкий посёлок на берегу. Сегодня до него уже можно добраться по песчаной косе, — всё так же равнодушно сказал Форин, — а вечером я покажу тебе, как зажигать огонь на маяке.

— Да, конечно! — радостно отозвался Унимо.

Это было уже что-то. Он не сомневался, что Форин научит его не только зажигать лампы на верхней галерее, но и ещё множеству волшебных вещей.

Спустившись вслед за Триксом по даже теперь полутёмной лестнице, по которой он ночью с трудом поднимался, Унимо вышел из башни маяка — и тут же яркий солнечный свет, помноженный на блики волн, ослепил его, а резкий морской ветер перехватил дыхание. Когда глаза привыкли к буйству света, Нимо залюбовался зрелищем, которое открывалось с каменистого острова: всюду, насколько хватало глаз — море, с одной стороны плавно переходящее по узкой полоске песка в берег, а с другой стороны — вскипающее вокруг высоких скал, похожих на брошенные в море клыки огромного дракона. Глядя на эти скалы, нельзя было усомниться в правильности выбора места для маяка: в темноте они были смертельно опасны для любого корабля.

Трикс тем временем нетерпеливо помахал рукой перед носом Унимо, и тот оторвался от красоты и повернулся к своему проводнику. Было неловко задерживать его: наверное, у него были свои дела, и он спешил выполнить поручение Смотрителя и показать остров, поэтому Нимо с готовностью отправился в небольшое путешествие. Трикс повёл его по тропинке, которую трудно было угадать в беспорядочном нагромождении камней, составлявшем «землю» острова — но тем не менее тропинка действительно существовала и, ступая след-в-след за провожатым, можно было надеяться не упасть. На тонком слое дёрна, которым были покрыты некоторые скалы, уже прорезались зелёные иглы весенней травы, яркость которых особенно выделялась на фоне серого камня и тёмно-синего моря.

Они обошли остров вокруг, что заняло не больше двадцати минут. На той стороне, которая была обращена к океану, камни острова заканчивались резким обрывом, так что, оступившись, можно было навсегда остаться на острых скалах внизу. Нимо заворожённо подошёл к самому краю, слушая невольное замирание собственного сердца, а Трикс остался стоять на тропинке, сложив руки на груди, но Унимо с удивлением отметил, что тот, казалось, нервничал.

На Исчезающем острове не было ничего примечательного. Ничего, за что мог бы зацепиться взгляд: всё здесь безраздельно принадлежало морю, и только ему. Кроме разве что высокой строгой башни маяка, которая в своей значительности могла поспорить с беспредельностью водного пространства.

Когда они приблизились к узкой песчаной косе, ведущей к видневшимся вдали домам посёлка, Трикс вопросительно дёрнул подбородком в сторону берега. Унимо утвердительно кивнул: он намеревался сразу осмотреть своё новое пространство для жизни. То, что он пока видел, ему очень нравилось. Трикс пожал плечами и пошёл по необычно тёмному песку так ловко, как канатоходец по узкой верёвке в цирке. Унимо не мог похвастаться таким уверенным передвижением: его ноги то и дело увязали в мокром песке, он спотыкался на ровном месте и всё время рисковал упасть в воду. Остановившись и заметив, что его спутник отстал на десятки шагов, Трикс дожидался его, умудряясь даже своей позой демонстрировать насмешливое превосходство.

Когда они добрались до берега, Унимо уже немного устал. Ступив на твёрдую землю (камни острова он не мог воспринимать полностью как сушу), Ум-Тенебри невольно улыбнулся, почувствовав себя моряком после долгого плавания. Заметив это, Трикс скривился в странной улыбке и обвёл окружающий пейзаж широким презрительным жестом. Возможно, скромные ряды рыбацких хижин, дом общих собраний и маленький храм Защитника и не были самым замечательным зрелищем на земле, но было видно, что люди, которые здесь живут, любят своё скромное поселение. Да и близость моря с лихвой перекрывала все недостатки: близость моря придаёт особую значимость и глубину любому городу, любому посёлку, любому дому, который стоит на берегу. Близость моря раскрывает перспективу, раздвигает пространство — словом, делает то, что только умелый план и долгая история могут подарить срединному городу.

Перешагнув сваленные на берегу серые сети, Унимо поспешил за Триксом, уверенно шагающим по улице, которая, вероятно, была центральной улицей посёлка. Привычный уже запах моря резко сменился запахом рыбы, проснувшейся весенней земли, пыли и коз. Местные жители приветливо махали Триксу — удивительно, но, казалось, они были рады видеть этого странного немого.

Довольно быстро они вышли на центральную площадь (если можно назвать площадью площадку размером в четыре деревенских двора), заботливо выложенную ровными камнями, с большой неуклюжей клумбой посередине. В клумбе кто-то посадил ирисы, и теперь их фиолетовые огни были единственным скромным украшением деловитого посёлка.

Сурово покачав головой в ответ на попытку измазанных в золе мальчишек утянуть его за собой, Трикс направился к небольшому приземистому зданию на площади — видимо, местной таверне. Унимо плёлся за своим проводником, про себя возмущаясь, что тот ни разу даже не обернулся и не остановился, так что Нимо не мог как следует осмотреть посёлок.

В тёмной прохладной таверне Трикс сразу подошёл к стойке и кивнул бородатому хозяину, выложив на отполированное дерево несколько блестящих монет. Хозяин тут же ушёл и вернулся с большим бумажным пакетом, который протянул Триксу. Пошарив под стойкой, он также достал два стакана и бутылку с зеленоватой жидкостью — как оказалось, это был напиток из молодой зеленики. Трикс снова кивнул, протянул пакет Унимо, сам взял бутылку и стаканы и указал на стол в самом тёмном углу. Унимо сел, стараясь незаметно разглядывать немногочисленных посетителей. Ему было неловко, что он молча следует за Триксом, не оставляло ощущение, что он должен что-то сказать, хотя бы поздороваться, но почему-то опять ни слова не мог произнести. Судорожно глотнув приятного кисло-сладкого напитка, Унимо постарался успокоиться. Неожиданно к ним за стол подсел молодой рыбак, заказавший стакан зеленичного вина.

— Привет, друг! — сказал он, без церемоний устраиваясь напротив Трикса. — А этот малой кто? Новый ваш?

Трикс криво улыбнулся, даже не пытаясь сделать вид, что компания ему по душе, и как-то неопределённо взмахнул пальцами.

— Меня зовут Унимо, — сказал Ум-Тенебри, когда промолчать было уже невозможно.

Рыбак удивлённо взглянул на него, как будто был уверен, что спутник Трикса тоже должен быть немым, но затем, кивнув и осушив одним глотком полстакана, стал рассказывать об утреннем улове. Трикс изредка невпопад кивал головой, а Унимо произносил какие-то беззначные слова, которые принято говорить, показывая, что ты всё ещё делаешь вид, что слушаешь собеседника. Но молодого рыбака это не останавливало, и Унимо узнал о том, что весна в этом году ранняя, что, с тех пор как на маяке поселился Смотритель, Защитник его сохрани, здесь всегда хороший улов, что молодёжь всё чаще уезжает в Мор-Кахол, и много ещё чего.

Не дожидаясь даже паузы в разговоре, Трикс вдруг встал и, взмахнув невидимой шляпой, направился к выходу из таверны, которую постепенно наполняли рыбаки, отдыхающие после первого утреннего выхода в море. Унимо, которому поведение помощника Смотрителя показалось ужасно невежливым, пробормотал какие-то извинения и тоже поспешил на выход. Впрочем, рыбак, имени которого он так и не узнал, вполне приветливо улыбнулся и помахал им на прощание.

Солнце уже взошло настолько, что нужно было всё чаще опускать глаза к пыльной мостовой. Унимо пришлось пробежаться, чтобы догнать Трикса. Поравнявшись с ним, Ум-Тенебри попытался высказать своё недовольство, но слова снова застряли в горле — да и не было смысла обижаться на того, кто всё равно этого даже не заметит и чьи действия абсолютно непредсказуемы.

Они шли по узкой улочке, ведущей от главной площади к морю. Прохожие всё так же с готовностью улыбались и приветственно взмахивали руками при встрече. Почему-то это теперь казалось Унимо подозрительным, от солнца и быстрой ходьбы разболелась голова, перед глазами то и дело вспыхивали чёрно-золотистые пятна. Наконец Трикс остановился около одного из домов — каменного, с красной крышей и аккуратными занавесками на окнах — и замысловато постучал в деревянную дверь с широкими коваными петлями. В окне показалось чьё-то лицо, несколько секунд — и дверь открыл высокий мрачный мужчина. Он посторонился, пропуская Трикса и его спутника в тёмную прохладу дома.

— Подождите там, — кивнул хозяин на комнату с занавесками.

Трикс тут же скользнул в дверь и устроился на диване с вытертой обивкой, а Унимо осторожно присел на край стула, но тут же вскочил, заметив, что в комнате они не одни: у окна стояла и внимательно изучала его девочка примерно одного с ним роста. Её тёмные, цвета печёного каштана, волосы сверкали в лучах солнца, косо падающих сквозь неплотно закрытые ставни.

— Я — Мица, а тебя как зовут? — спросила девочка, и Унимо показалось, что она с едва заметной улыбкой переглянулась с Триксом.

Унимо не был дикарём, но за последнее время он быстро успел привыкнуть к тому, что его встречи с людьми становятся всё более неожиданными и всё менее подходящими под привычные правила вежливости. Поэтому он смутился и не сразу нашёл, что ответить:

— Я Унимо, мы с Триксом… пришли с маяка, — наконец произнёс он.

— Про тара Трикса я знаю, — фыркнула девочка, — мы с ним давно дружим. Он помогает Смотрителю помогать моему отцу с бумагами. Принести тебе печенья, Трикс? Или тебе, Унимо? Может быть, чаю? — видимо, вспомнив о роли хозяйки дома, деловито затараторила она.

Трикс покачал головой и изобразил какой-то жест — судя по всему, благодарность. Ум-Тенебри тоже замотал головой — но выглядело это совсем не так гармонично, как у немого.

— Ты живёшь на маяке? — продолжала допытываться Мица.

Унимо только кивнул, хотя понимал, что невежливо отвечать кивком на вопрос, но как будто манера общения Трикса в посёлке передалась и ему.

Тут в комнату вошёл открывший дверь мужчина и протянул Триксу кипу бумаг.

— Вот, это письма и чертежи синтийских кораблестроителей, — сказал он, — может, Смотритель поможет мне с переводом. Если бы это был обычный синтийский, мы бы нашли и у себя кого-нибудь, но это, видимо, старосинтийский — ничего не понять.

— Папа, это Унимо, он теперь живёт на маяке, представляешь! — с восторгом сообщила Мица.

Хмурый мужчина усмехнулся, и Унимо с удивлением заметил, как лицо девочки похоже на его — обветренное, чуть тронутое первыми морщинами. Усмешка отца мгновенно отразилась в озорном прищуре дочери, как деревья и небо отражаются в весёлой искристой воде весеннего лесного ручья. Унимо ощутил касание тоскливого сожаления: когда-то он радовался, — стараясь, впрочем, не подавать вида, — если кто-то в очередной раз отмечал, как он похож на отца. «Это всего лишь игра равнодушной природы, ничем, кроме крови, ты не близок своему отцу», — зло подумал Унимо.

Трикс тем временем взял бумаги, кивнул хозяину дома и шагнул к выходу, обратив к Мице какой-то, видимо, только им двоим понятный жест, от которого девушка тут же прыснула со смеху.

Хозяин проводил их до двери, и они направились обратно к морю. Оглянувшись, Унимо увидел, как занавеска на одном из окон дёрнулась, а потом он ещё долго чувствовал в весеннем воздухе запах чистого старого дома.

Почему-то на этой солнечной прогулке Унимо затосковал. Он был рад, что недалеко от маяка живут приветливые люди, с которыми можно поговорить, что Смотритель, кажется, взял его в ученики, что Трикс, хоть и ведёт себя странно, вроде бы не настроен против него. Но что-то было не так. Ум-Тенебри щурился на солнце и чувствовал, как из его глаз ветром и светом выжимаются слёзы. Ветром и светом.

Он вытирал лицо руками и шёл вслед за Триксом, стараясь не отставать, по вязкой земле берега, смешанной с песком и крупными белоснежными обломками раковин.

Когда они вернулись, Форин сидел в гостиной и читал книгу. Трикс отнёс в кухню пакет, в котором оказались печенье, сыр и сушёные яблоки, и передал Смотрителю письма с лёгким жестом, похожим на перебор струн арфы.

Форин кивнул, и тут Унимо, набравшись смелости, сказал, разрушая их безмолвное общение:

— Я мог бы перевести… со старосинтийского… отец учил меня, и я неплохо понимаю этот язык. Я мог бы помочь.

Нимо опять удивился, насколько неуверенно и жалко звучит его голос. Вероятно, всё дело было в акустике маяка.

Смотритель пожал плечами:

— Если хочешь, можешь попробовать, — и протянул ему несколько писем. — Чернила и бумага в столе.

Навязчивое желание ощущать себя нужным всегда преследовало Унимо. Даже живя с родителями в доме, в котором легко было совсем ничего не делать, он старался, что мог, делать сам, и помогать отцу, когда возможно. Старший Ум-Тенебри иногда мягко напоминал ему, что всё, что он делает, важно только ему самому, и не стоит забывать об этом и думать, что только делая что-то полезное, ты становишься нужным. Тогда Нимо обижался на отца, который зачем-то говорил ему, ребёнку, неприятные взрослые вещи, но сейчас отчётливо понимал, что дело, которым можно заняться, необходимо именно ему — чтобы как-то оправдать своё пребывание на маяке. Но он действительно неплохо знал старосинтийский — один из немногих языков, которые он успел выучить в доме отца без привычки напряжённо учиться.

Проведя экскурсию новому обитателю маяка, Трикс куда-то исчез. Унимо, занятый переводом торговых писем, даже не заметил, куда. Форин тоже ушёл на галерею маяка и явно не был бы рад, если бы его побеспокоили. Ум-Тенебри, предоставленный самому себе, с редким удовольствием погрузился в монотонную работу, отвлекаясь только на то, чтобы посмотреть в большие окна на море. Удивительно, но оно всегда было разное, подвижное, заливающее комнату, стоило чуть отвлечься. Солнечное марево полнилось криками морских птиц, ветер хозяйничал под сводами башни, как в каком-нибудь каменистом гроте прибрежных скал.

Вечером, когда небо стало тёмно-фиолетовым, Форин спустился с галереи. Его фигура, размытая весенними сумерками, казалось призрачной и величественной. Как будто сам Дух Моря нашёл пристанище на заброшенном маяке.

Унимо моргнул, отгоняя наваждение, а потом они с «Духом Моря» пили чай — на этот раз без Трикса, поэтому молчали. «Трикс не очень любит сумерки, старается спрятаться в это время», — пояснил Форин в ответ на единственный прозвучавший вопрос. Нимо хотелось спросить ещё много чего, но он не решался нарушать странную тишину весеннего вечера, когда само море, казалось, притихло в ожидании огромной звёздной ночи.

Когда черничный кисель морских сумерек загустел, Смотритель повёл затаившего дыхание Унимо наверх, в галерею с лампами.

Там Форин, не теряя времени, подробно объяснил устройство ламп и огромной изогнутой линзы, которая во много раз усиливала их свет. Унимо слушал внимательно и частично даже понял, поскольку его отец, в отличие от большинства других шейлиров, любил возиться с разными механизмами и охотно объяснял сыну, как они устроены и по каким законам действуют.

Устройство маяка было лаконичным и совершенным, так что можно было долго любоваться им. Поддерживать огонь было достаточно просто: нужно всегда держать определённый уровень масла в соединённых друг с другом лампах — не больше и не меньше. Стоило подлить масло в одну из ламп — и тут же оно мягким золотом перекатывалось во все остальные, и где-то час можно было не волноваться. Главное было не уснуть ночью, и Нимо удивился, как это Форин обходится без сменщика (Трикс, видимо, не занимался поддержанием света в маяке): ведь это ни одну ночь нельзя поспать.

Унимо заворожённо смотрел, как уверенно и аккуратно действует Форин. На то, как его длинные тонкие пальцы держат стеклянный сосуд с маслом, как он поправляет лампы, как тщательно протирает линзу. Сейчас Смотритель вовсе не казался равнодушным — напротив, его глаза горели, а губы были сосредоточенно сжаты. Он напоминал некоторых странных учёных или поэтов из числа друзей отца — когда они в переполненной гостиной вдруг начинали говорить о чём-то, что для них действительно важно, и в мгновение ока преображались.

Узнавать, как устроен маяк и как поддерживать огонь в лампах, определять наклон линзы по углу, с которым яркий луч маяка разрезал ночное небо, — всё это было очень интересно. Унимо не думал отлынивать от этой работы, — наоборот, проводить ночи, поддерживая свет маяка, казалось ему прекрасным занятием, — но он каждую минуту ждал, что Форин скажет что-нибудь о магии. Что-нибудь о том, зачем он на самом деле приплыл на маяк. Ведь они оба знали, что не затем, чтобы стать учеником смотрителя маяка, как бы ни притягательна была эта судьба.

— Главное — понять, что на маяке ты всегда один, что бы ни случилось, — сказал Форин, усаживаясь на табурет и неотрывно смотря на огонь ламп. — Мне это легко, но обычно людей это пугает. А не спать всю ночь совсем просто, ты увидишь. Но сейчас иди спать, ты почти не спал прошлую ночь, тебе нужно отдохнуть.

Унимо молчал, не решаясь ни заговорить, ни уйти. Наконец, когда Форин, видимо, решил, что его ученик ушёл, так что даже удивлённо обернулся, оторвав взгляд от сияния ламп, Нимо сказал:

— Я постараюсь. Но вы ничего не сказали о том, другом, чему я хочу у вас учиться.

Слова в голове как будто слиплись в один большой ком, так что отлепить нужные было очень сложно. Но Форин, видимо, понял, о чём хотел сказать Унимо, потому что, вернув взгляд на лампы, с обычным равнодушием произнёс:

— Ты сказал, что хочешь стать учеником смотрителя маяка. Ты ученик смотрителя маяка — значит, должен быть доволен. Спокойной ночи.

6.1.2 Omnes vulnerant, ultima necat[2]

В библиотеке Ледяного Замка легко было заблудиться. Огромные шкафы и каменные полки с книгами занимали всё пространство, а сложная система лестниц, переходов и галерей превращала поиск книги в увлекательное путешествие. Десятки хранителей ежедневно дежурили в секциях библиотеки, помогая в поиске книг и выдавая особо ценные под запись, но в целом никто не следил за тем, какие книги читают слушатели. Кроме, разумеется, «несерьёзных» разделов библиотеки, доступных слушателям только в определённые дни, да и то благодаря самоотверженным усилиям Тео Гранция.

Сам Тео любил приходить в библиотеку вечером, когда уже зажигались хрустальные лампы, но темнота ещё не скрывала величественную мощь собранных в одном месте знаний. Ройф и Мариона жаловались, что библиотека нагоняет на них ужасную грусть оттого, что одному человеку никогда не прочесть всех этих книг, даже если читать всю жизнь непрерывно. А ведь каждый день пишутся ещё и новые строки, страницы, тома… Однако на Тео это средоточие свидетельств человеческого разума действовало умиротворяюще: усилия не бесплодны, камень за камнем возводится собор бессмертной мудрости, чтобы когда-нибудь быть посвящённым Защитнику, показать ему, что всё не напрасно.

Но сейчас Тео был в каком-то постоянном раздражении и возбуждении — как ищейка, почуявшая след, но не нашедшая пока дичь. Он не смог последовать совету Инаниса и заниматься только тем, что полагалось делать слушателям. Точнее, он честно попытался — но, прочитав нужные для занятий книги, он не смог просто так уйти из библиотеки, не заглянув в секцию рукописей и первоисточников. Дежурный хранитель удивлённо взглянул на зашедшего на территорию старших слушателя, но ничего не сказал. «Может, пойти к Инанису и рассказать, что становится всё хуже. Или к Плинию», — с тоской подумал Тео, но тут же отогнал эти мысли. «Никто не может указывать мне, что читать, а что нет!» — возмутился он, вспомнив, что вынужден будет ещё тратить драгоценное время на упражнения с Плинием.

Поднявшись по узкой лестнице со светлыми перилами, украшенными замысловатыми растительными орнаментами, Тео зашёл в ту часть библиотеки, где хранились письменные свидетельства пребывания Защитника в Шестистороннем. Жёлтые хрупкие рукописи были бережно упрятаны в прозрачные стеклянные чехлы, так что перекладывать их приходилось с огромной осторожностью. Выбрав для себя стопку рукописей, которые он ещё не успел изучить, слушатель устроился за столом с неяркой хрустальной лампой. В эту части библиотеки читатели приходили редко, так что можно было разложить рукописи по всему столу в только Тео ведомом порядке. Он принялся читать строчку за строчкой на старокахольском, который до сих пор для многих его одноступенников был труднопостижимым, чтение на нём составляло для них немалый труд. Самому Тео тоже требовалась сосредоточенность, чтобы разбирать давно устаревшие слова, но он успел уже неплохо натренироваться в чтении таких текстов, работая в этой части библиотеки. За высокими узкими окнами наступал всё ещё ранний весенний закат в горах. Лампы как будто разгорались ярче, когда в них подливали заоконную темноту.

Постепенно Тео начал погружаться в то состояние, когда мир вокруг исчезал, оставляя только пустую рамку, в которой можно было без помех раскладывать свои мысли. В такие моменты Тео чувствовал себя счастливым, чувствовал себя творцом, соединяющим смыслы в огромное полотно, похожее на звёздное небо своей мнимой беспорядочностью, которая при должном понимании оборачивалась безупречным первозданным порядком.

Сейчас он шёл по тонкой нити своей догадки и нашёл целый лес фактов, подтверждающих его правоту. В долгожданном озарении он видел стройную систему доказательств, которая была прекрасна и неопровержима — по крайней мере теми, кто составил «Жизнеописание». На мгновение Тео почувствовал голос совести, напоминающий о том, что недостойно служителя Защитника соревноваться с мёртвыми. Но дрожь, с которой он поспешно записывал своё открытие, боясь упустить хоть какую-то деталь, была свидетельством против него. Он всё-таки не мог равнодушно принять то, что узнал что-то, что пропустили поколения просветителей…

— Тео, друг мой…

Звон разбитого стекла прервал голос просветителя Тирема: вздрогнув всем телом, Тео дёрнул рукой и локтём уронил стеклянную табличку на каменный пол библиотеки.

Злой на себя и на добрейшего просветителя Тирема, который появился так некстати, Тео, чтобы скрыть выражение своего лица, тут же нырнул за рукописью. К счастью, пожелтевший лист с большими витиеватыми буквами старокахольского не пострадал. Тео бережно положил рукопись на стол, а затем принялся собирать разлетевшиеся осколки, бормоча извинения замершему на месте просветителю.

— Я отнесу рукопись в стекольную мастерскую, — виновато сказал Тео, поднимаясь.

На звон сбежались хранители, но просветитель Тирем кивнул на слова Тео и взмахом руки велел им возвращаться на свои места.

— Тео, в последнее время ты сам не свой. Что случилось? — встревоженно спросил просветитель. — Я не хочу по-стариковски лезть в твои дела, но мне больно видеть, что талантливый слушатель сгорает, как свеча за Вечерний Обряд.

Тео вздохнул и устыдился раздражения и злобы, невольно испытанных им к старому просветителю. Просветитель Тирем всегда был добр к нему — да и к другим слушателям тоже, — но Тео всегда выделял и как ребёнок радовался его достижениям. «Что же происходит с тобой, Тео Гранций, раз ты теперь на каждого, кто отвлекает тебя от твоего исследования, готов шипеть от злости?» — грустно подумал слушатель.

— Да так, небольшие неприятности, Айл-просветитель, — пробормотал Тео, и тут только заметил, что порезался, собирая острые осколки, и теперь яркая кровь, такая неуместная в библиотеке, стекала по его пальцам, обвивая их тонкой красной нитью.

— Тебе нужно к врачу, немедленно! — строго сказал испуганный просветитель Тирем и, не желая слушать никаких возражений, увёл слушателя из библиотеки.

Тео успел только схватить со стола свои записи и, свернув их, сунуть в карман перепачканную кровью бумагу.

Тар Квид, школьный доктор, как всегда, встретил пациента спокойствием и своей кривой врачевательской усмешкой, заверил просветителя Тирема, что позаботится обо всём, и вежливо выпроводил его. Не теряя времени, он осмотрел порезы, аккуратно промыл их, обработал густой травяной мазью, в которой по запаху Тео распознал горный тимьян, и перевязал чистой белой тканью.

— Порезался, когда собирал стекло от разбитого футляра рукописи в библиотеке, — пояснил Тео в благодарность доктору Квиду.

Доктор сам никогда не спрашивал, что случилось, без необходимости. Просто делал своё дело. А случалось разное.

— Надеюсь, в вашем варварском уставе нет пункта о том, что нельзя разбивать стеклянные таблички, и тебе не грозит какое-нибудь наказание? — уточнил Квид, стоя у стены сложив руки и любуясь своей работой.

— Нет, насколько я знаю, пока нет, — улыбнулся Тео.

Его всегда умиляла эта светская гуманистическая неприязнь доктора к нравам и обычаям «диких служителей», как он их часто называл, особенно по контрасту с тем, как давно и добросовестно он врачевал раны и болезни всех обитателей Ледяного Замка.

— Знаете, Айл-доктор, я вспомнил такую забавную вещь: в детстве бабушка говорила мне, что если порезаться о разбитое стекло, то маленькие осколки непременно попадут в кровь, дойдут до сердца и человек умрёт, — сказал Тео. — В детстве мне не раз представлялась эта смерть.

— Даже не мечтай, — серьёзно отозвался доктор Квид, убирая инструменты и лекарства в большой стеклянный шкаф.

От звука маленьких серебряных ножниц, звякнувших о стеклянную полку шкафа, Тео нервно вздрогнул. Квид заметил это, внимательно посмотрел на слушателя, и тот вынужден был отвести взгляд.

— Смотрю, они тебя совсем замучили, — вздохнул доктор.

Желание всё рассказать и найти сочувствие у человека, мнение которого важно и ценно, накатило на Тео вместе с усталостью и переживанием от случая в библиотеке. Но он сдержался и позволил себе совсем немного:

— Это не они, я сам, — сказал он грустно.

Квид покачал головой и поставил на маленькую жаровню кофейник, даже не спрашивая, будет ли кофе его пациент. От такой удачи как кофе с доктором в Ледяном Замке не отказываются.

— Ну-ну, насколько я могу судить, любой упорядоченный культ как раз и сводится, по большому счёту, к тому, чтобы заставить человека думать, что он сам именно этого хочет.

Когда Тео попадал в больничное крыло, Квид всегда начинал спорить о вере в Защитника, но слушатель был искушён в поединках по риторике, поэтому чувствовал себя как взрослый в споре в ребёнком — то есть соглашался или переводил всё в шутку с мудрой такой улыбой. Впрочем, у доктора была какая-то своя правда, которая, вопреки всем законам построения спора, невольно покоряла пристрастного собеседника.

— А разве хоть какие-то отношения между людьми строятся на иной основе? — спросил Тео, не удержавшись.

— Ну хорошо, мастер слушатель, в таком случае я, как школьный доктор, хочу, чтобы ты хотел беречь немного своё здоровье. Прежде всего, от того, что у тебя здесь, — тут он коснулся своей головы с густыми и короткими чёрными волосами.

Кофе почти было закипел, но Квид ловким и точным движением, совсем как до этого перевязывал руку Тео, снял кофейник и поставил на стол тонкие глиняные чашки с контурами Ледяных гор — подарок кого-то из пациентов.

Слушатель улыбнулся, но оценил ненавязчивую заботу доктора.

— Я постараюсь, — сказал он.

— Не постараешься, — со вздохом произнёс Квид, разливая кофе, — но вы тут почти все такие. Мастера Грави на вас нет. Но ты, конечно, особенно.

— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал Тео, бережно сжимая в руках горячую, почти обжигающую глину чашки.

— Ну да, предвзято отношусь к своему земляку, — хмыкнул Квид, пододвигая к Тео коробку печенья из Морской стороны.

Так они сидели, пили кофе и болтали ещё довольно долго для людей, у которых немало дел и обязанностей. И Тео, к своему удивлению, почувствовал, как тугой узел, которым в его голове завязались нити реальности, слегка ослаб. И хотя Квид смотрел немного свысока и советовал, — сам понимая бесполезность таких советов, — не доводить до крайностей, освобождать голову от мыслей, даже очень важных, не зацикливаться, как тот моряк Морской стороны, который обещал доплыть до горизонта, и прочие обычные докторские рекомендации, которым никто не следует (по крайней мере, точно не служители), но от общения с доктором почему-то становилось тепло на душе, как от имбирного чая зимним вечером.

С сожалением Тео взглянул на часы и понял, что пора уже идти на занятия к Плинию. На ненужные занятия по концентрации. Только чтобы его хранитель и просветитель Инанис чувствовали, что они сделали всё, что могли.

Тепло попрощавшись с доктором, Тео направился в крыло хранителей. С каждым шагом в нём снова поднималась волна раздражения и злости: он мог бы потратить время с большей пользой. И как они самоуверенно думают, что знают, в чём его проблема! Хотят помочь. Все говорят, что хотят помочь.

Плиний сразу почувствовал настроение слушателя, и приветственная улыбка быстро сползла с его лица. Он принял излишне деловой вид и повёл Тео в комнату для занятий: блёклые, сливающиеся в одно светлое пятно, стены, стол и пара стульев такой формы, как будто их специально создали для иллюстрации соответствующих слов в детской книжке с картинками: просто стол и просто стул. Чтобы ничто не цепляло взгляд, не отвлекало от занятий. Продуманно, как и всё в Ледяном Замке.

Хранитель в нерешительности остановился и посмотрел в глаза Тео, рассчитывая на поддержку. Но не тут-то было. Слушатель только усмехнулся и застыл с деланной почтительностью.

— Давай, я сначала расскажу тебе технику, а потом ты попробуешь, — предложил Плиний.

— Можешь не трудиться объяснять: я уже прочитал всё, что касается техники, это совсем несложно, — небрежно сказал Тео.

Любой другой хранитель не стал бы продолжать разговаривать со слушателем в таком тоне. Любой другой, но не Плиний Фиделио, на счастье или на беду Тео.

— Ну что же, хорошо, раз так. Будь добр тогда сказать, с чего следует начать, — спокойно произнёс Плиний.

— Как всегда — с того, чтобы не думать, — ответил Тео, прямо смотря на своего наставника.

— С того, чтобы контролировать свои мысли и убрать лишние, — поправил Плиний.

— Да, вы это называете так, — с вызовом произнёс Тео.

Хранитель с внутренним вздохом подумал, что ещё немного и у него не останется никакого пространства для манёвра.

— «Мы» — это кто? — спросил Плиний.

— «Вы» — это те, кто сначала готовы подчиняться любым бессмысленным правилам, а потом начинают сами с радостью и важным видом создавать их! — выпалил Тео.

Большей частью своего сознания Тео понимал, что поступает очень глупо и несправедливо. И что вовсе не правилам Школы противоречит такое поведение, а его собственным представлениям о том, что можно, а чего нет. Но он не мог остановиться, как будто какая-то пружина, долго сжимаемая где-то в груди, распрямилась, и её не удержать, как не избежать ран от её стремительного движения.

— Уходи, — негромко сказал хранитель, отвернувшись в сторону. Его добродушное лицо вмиг приобрело пугающее сходство с картинами древних просветителей со стен парадных залов Школы.

После стольких лет обучения в Ледяном Замке хранителю совсем не составляло труда сохранять самообладание даже в такой ситуации, когда жгучее ощущение обиды и несправедливости связывало мысли, как клей — книжный переплёт. Но впервые он не был уверен, что это нужно, что не лучше сорваться, накричать на слушателя, пригрозить ему, вывести из его мучительного мрачного равновесия.

— Что? — спросил Тео, как будто совсем не ожидал такого поворота событий.

— Ты прекрасно слышал, — ответил Плиний. — Если не хочешь учиться, уходи. Это тоже один из наших принципов. Или, если тебе так будет понятнее: убирайся, я не хочу тебя видеть.

Слушатель ощущал теперь только растерянность и сожаление. Злость и раздражение, сделав своё дело, предательски покинули его. Но исправить ничего уже было нельзя, и Тео молча развернулся и побрёл прочь.

У двери в его комнату слушателя поджидала Мариона. Она нервно дёргала кисти своей зелёной накидки, прислонясь к стене, а увидев Тео, просияла, как дерево Зимнего праздника. Хотя и как изрядно напуганное дерево Зимнего праздника. Тео, рассчитывавший скорее забраться в комнату и притвориться спящим, не смог скрыть досаду на своём лице.

— Привет, Тео, — как можно непринуждённее сказала Мариона, — не хочешь прогуляться?

Слушатель остановился напротив, сложив руки на груди и всем видом изображая вежливое терпение.

— Извини, Мариона, я очень устал, — сказал он.

Девушка ещё плотнее закуталась в свою накидку, защищаясь от сгустившегося вокруг холода.

— Ты теперь всегда так, совсем не говоришь со мной. Как раньше, по-настоящему, — произнесла она.

Терпения Тео хватило ненадолго.

— Ты говоришь так, как будто я тебе что-то обещал, — раздражённо бросил он.

— Не обязательно обещать доверие тому, кого назвал другом, — горько отозвалась Мариона, глядя в сторону.

Они замолчали.

— Я, правда, устал, Ари, — уже другим тоном сказал Тео.

— Понятно, — Мариона разочарованно скользнула взглядом по его лицу и развернулась, чтобы уйти.

Тео шагнул за ней и потянулся, как будто собирался её остановить, но тут же одёрнул руку.

— По-настоящему здесь не бывает. Пора бы тебе уже это понять, — зло прошептал он ей в спину.

Мариона не обернулась, только вздрогнула, стремительно спускаясь по высоким каменным ступеням.

Она почти бежала, пока дыхание её не сбилось, пока она не почувствовала, как что-то колючее, словно куст чертополоха, пробилось внутри и стремительно росло. Мариона прислонилась лбом к стене в пустынном коридоре и стояла так, пока ледяная белая корка не расплылась по грубо обтёсанному камню тёмным пятном, а онемевший лоб не стал мокрым. «Всегда не вовремя, я всегда не вовремя. Я всё только порчу. Он презирает меня, конечно, презирает», — думала она, пока остывала голова. «Впрочем, это неважно, — холод вернул мыслям желанную ясность. Такую, которая позволила обратиться к Защитнику: — Айл-Защитник, прошу тебя, защити его! Сделай так, чтобы он нашёл тебя, он достоин этого больше других! Больше таких, как я или как они, которые точно знают, что делать. Которые могут хотя бы немного отогреться, даже здесь. А он — нет. Прошу, Айл-Защитник, будь к нему справедлив и милостив по своей великой мудрости! Пожалуйста, прошу тебя…»

Когда часы на школьной башне глухо пробили семь вечера и закат уже налил в кувшины между горами тёмно-лилового вина, а ночные птицы, почистив перья, готовились подняться с насиженных за день скал, в высокие дубовые ворота Ледяного Замка постучали. Вежливо, но уверенно, как значилось в инструкции, полученной посланником в Тар-Кахоле.

Хранитель привратник удивлённо посмотрел вниз с башни над воротами и, увидев одинокого всадника в одежде цветов королевского флага, поспешил открыть. Обычно в такое время ворота Ледяного Замка уже закрывали на тяжёлый засов, поскольку мало кто решался так поздно путешествовать через горы без особой надобности, а если уходил, то оставался ночевать в ближайшем городке за перевалом. Недоумевая, что могло привести королевского посланника в Ледяной Замок, привратник открыл ворота и приветственно поклонился.

— Да пребудет с вами сила Защитника, тар хранитель, — с поклоном произнёс человек, соскочив с лошади. — Я — Милвус Им-Онте, служитель Зала Представителей Королевской ратуши. У меня письмо от Сэйлори к Айл-просветителю Люмару.

Служитель поклонился королевскому посланнику, велел отвести на конюшню его уставшую и напуганную горными переходами лошадь, а сам, передав свой пост подошедшему хранителю, вызвался проводить прибывшего к Айл-просветителю.

Люмар уже видел прибытие королевского гостя из окна своего кабинета. Лицо его было бесстрастно, но руки как будто сами с ожесточением комкали письмо — пока оно не превратилось в почти правильный шар.

Когда в дверь осторожно постучали, Люмар распахнул её с видом тщательно отмеренных самодовольства и вежливости. Именно таким, должно быть, представляет себе главного служителя Защитника этот тар-кахольский выскочка.

— Милвус Им-Онте, Айл-просветитель, к вашим услугам, с посланием от Сэйлори, — королевский посланник склонился в низком поклоне на пороге комнаты Люмара. — Прошу прощения, что потревожил вас так поздно: обвал задержал меня на переправе.

Люмар отпустил хранителя, велев приготовить ужин и комнату для лори Им-Онте, а затем позвать просветителя Инаниса, и с добродушной старческой улыбкой произнёс:

— Рады приветствовать вас в Ледяном Замке, лори, и в вашем лице свидетельствовать наше глубокое почтение Сэйлори, да хранит Защитник его долгие годы. В комнату вам подадут ужин, вино и что вы пожелаете, но, может быть, вы хотите сейчас выпить чего-нибудь горячего?

— Нет-нет, не стоит беспокоиться, — торопливо заверил Милвус, достал из внутреннего кармана тяжёлого дорожного плаща конверт, покрытый тонким слоем воска от дождя и других превратностей долгого пути, и с поклоном протянул его просветителю: — Послание от Сэйлори, Айл-просветитель.

Люмар кивком указал непрошенному гостю на кресло около окна, сам сел напротив и, осторожно надломив королевскую печать в форме правильного шестиугольника, прочитал:

«Айл-просветитель Люмар, приветствую Вас!

Для меня было бы радостью лично засвидетельствовать Вам моё глубокое уважение и верность принципам Конкордата, но, к сожалению, дела Королевства не позволяют мне надолго отлучаться из столицы. Поэтому я поручил шейлиру Милвусу Им-Онте выполнить это почётное поручение и постараюсь в письме выразить в полной мере то, что желал бы сказать Вам при встрече.

Прежде всего, примите мои искренние заверения в нерушимости Конкордата и готовности всех служащих Королевства и дальше тщательно соблюдать его мудрые правила. Со своей стороны, я хотел бы высказать пожелание о более глубоком созидательном взаимодействии высоко ценимых во всех Сторонах верных служителей Защитника нашего и служителей Королевства. В непростые для нас времена только взаимная поддержка приведёт к процветанию и укреплению государства. Во дни сомнений именно просветители и хранители примером своей праведной жизни могут направить метущиеся умы в сторону укрепления порядка и традиций нашего Королевства.

Разумеется, благополучие и процветание Школы и всех храмов является основой процветания нашего Королевство, поэтому, что бы Вы ни пожелали для этого — не встретите отказа, пока я ношу эту корону.

Не сомневаюсь, что Вы окажете лори Милвусу, верному мне человеку и добросовестному служителю Зала Представителей, радушный приём, но прошу Вас также предоставить ему возможность пожить в Ледяном Замке дигет или два, чтобы он мог передать мои приветственные слова всем просветителям, хранителям и слушателям, а также, если на то будет Ваша воля, прикоснуться к таинствам нашей веры в самом сердце её, коим, несомненно, является Школа просветителей.

Ваш верный друг, почитатель Защитника и доблестных его служителей,

Король Шестистороннего Королевства

Оланзо Озо».

Когда Люмар закончил читать, в дверь постучали. Явился вызванный им просветитель Инанис — как всегда, безукоризненно невозмутимый, но в его тёмных глазах Айл-просветитель без труда прочёл волны беспокойства при виде королевского посланника. Тем не менее их взаимные приветствия и обмены любезностями были безупречны.

— Просветитель Инанис, Сэйлори в своём приветственном письме выражает пожелание, чтобы мы показали лори Им-Онте жизнь в нашей скромной обители, — с улыбкой произнёс Люмар, обращаясь к Инанису. — Несомненно, мы будем рады видеть лори нашим гостем столько, сколько он пожелает, и расскажем и покажем всё, что он ни пожелает узнать. Поэтому я поручаю тебе, Инанис, как моему верному помощнику, сопровождать лори королевского посланника, выполнять все его просьбы и отвечать на все вопросы о Школе с полной откровенностью.

«И постарайся проследить, мальчик мой, что именно будет разнюхивать здесь этот птичник», — мысленно добавил Люмар.

Во взгляде Инаниса мелькнул вопрос, но он скрыл его от быстрого взгляда Милвуса в поклоне.

— Это честь для меня, Айл-просветитель. Добро пожаловать в Ледяной Замок, лори, — произнёс он.

Старик просветитель задумчиво посмотрел в огонь, затем встал и сказал, давая понять, что беседа окончена:

— Инанис, друг мой, будь добр проводить лори в его комнату в башне для гостей — я думаю, что после дороги через весенний перевал наш гость с ног падает от усталости.

Милвус с благодарностью наклонил голову, готовый следовать за своим провожатым в мир служителей Защитника.

— А скажите, лори, в библиотеке Зала Представителей всё ещё висит та картина углём, которую прошлый Глава Зала счёл оскорблением Защитника? — небрежно спросил Люмар, когда его посетители уже вышли за порог.

Милвус медленно повернулся и, мгновенно ответив понимающей улыбкой, сказал:

— Нет, Айл-просветитель, со временем её сняли — полагаю, чтобы не смущать служащих.

Люмар кивнул, видимо, удовлетворившись ответом, а затем, когда привратник, ожидавший у двери с переносной лампой, увёл гостя вперёд, Айл-просветитель шепнул Инанису:

— У Зала Представителей нет и никогда не было библиотеки. Служители пользуются книгами Зала Истории, — и, коснувшись головы просветителя, склонённой для вечернего благословения, почувствовал, как тот вздрогнул.

«Вся надежда на тебя, мальчик мой, да поможет тебе Защитник», — устало подумал Люмар вместо обычной обрядовой формулы.