Глава 6

6.2.1 Malum discordiae[1]

Капитан «Люксии» ещё долго смотрел вслед уплывающей шлюпке, бормоча какие-то ругательства и пугая юнгу-рулевого своим настроением. Старший помощник и боцман старались не попадаться на глаза Просперо лишний раз, поэтому на юте он стоял в гордом одиночестве, напоминая серую цаплю с болот Лесной стороны.

— Неплохая ночь для музыки, — раздался над ухом капитана скрипучий голос, и он вздрогнул всем телом, выронив трубку, которую пытался набить.

Капитан не смог отказать своему старому приятелю — Мастеру Эо, — когда тот попросил взять его на борт. «Захотелось подышать морским воздухом», — пояснил слепой с одной из своих кривых ухмылок, которые как будто касались собеседника скользкими, но хваткими осьминожьими щупальцами, давая понять, что ничего больше не скажет. Просперо и не стал расспрашивать: в своё время, когда юный Костин только начинал приручать море, Флейтист не раз выручал его из беды. Но присутствие на борту этого старика с его молчаливой помощницей тревожило капитана почти так же, как тогда, прежде, путешествие самого Форина.

— Что ты так подкрадываешься, старик, — недовольно пробормотал Просперо, покосившись на Мастера Эо, который незаметно поднялся по трапу и теперь стоял на юте, осторожно держа в руках резной футляр своей флейты. Девчонка тенью стояла за ним.

— А что ты такой нервный на своём корабле, капитан? — хрипло парировал старик и засмеялся своим костяным смехом.

Просперо ничего не ответил, только молча наблюдал, как его пассажир бережно открывает футляр с флейтой, как достаёт её, мелькнувшую рыбьим серебром в свете луны, крепко ухватив обеими руками, как настраивается, прислушивается, заглядывает куда-то на изнанку мира своими огромными бесполезными глазами.

Матросы — из тех, кто помоложе, — с любопытством поглядывали на ют с бака и с главной палубы, ожидая концерта. Помощница Флейтиста, взяв у старика футляр, села на палубу, скрестив ноги и откинув капюшон. Капитан удивился, какая она была молодая и нежная — её образ никак не подходил для спутницы безобразного старика. А может быть, наоборот, в этом контрасте как раз и рождалась гармония, как в несхожих голосах фуги. Девушка выглядела уставшей, но её тонкое лицо, отмеченное печатью ранних невзгод, было лицом ребёнка.

Флейтист заиграл — и весь корабль вздрогнул от приглушённого, цепкого звука, с которым флейта забралась на до второй октавы, а затем стремительным пассажем, как сорвавшийся с горы камень, скатилась вниз, в пещеры самой Окло-Ко. И началось невообразимое: казалось, что всё вокруг покинуло свои привычные места, что корабль плывёт по небу, а луна сброшена с высокой башни Синтийской столицы на самое дно и теперь сверкает из глубины недосягаемым сокровищем. Что морские птицы набросились на матросов, пытаясь выклевать им глаза, и загнали людей в трюм, а сами как ни в чём не бывало мерно расхаживали по палубе, раскуривая трубки. Что капитан, наконец, забрался на воронье гнездо на вершине мачты и оттуда высматривал землю.

— Прекрати! — закричал Просперо, закрывая уши.

Ему казалось, что эти визгливые звуки, раз за разом окатывающие его ледяной водой, никогда не кончатся. Как настоящий моряк, он не любил воду как вещество. И когда на юте воды оказалось уже по щиколотку, понял, что старик Флейтист задумал потопить «Люксию» изнутри.

— Прекрати! Слышишь, чего тебе нужно? — тяжело дыша, Просперо схватил Флейтиста за узкие плечи и едва удержался, чтобы не встряхнуть, как старый пыльный мешок.

Мастер Эо убрал флейту от сухих, как старый пергамент, губ — и всё мгновенно вернулось на свои места. Едва заметным брезгливым движением он скинул со своих плеч сильные руки капитана.

— Мне нужно, мой дорогой капитан, — со светской улыбкой начал Эо, — точнее сказать, я даже хочу, чтобы мы изменили курс и направились к столице Синтийской Республики. Тебе ведь по прежнему всё равно, куда плыть?

У Просперо не было сил спорить с Флейтистом. Да что там, только Форин, пожалуй, смог бы пытаться справиться в реальнейшем с ворчливым слепым. И уж точно не капитан «Люксии», обессиленный после сражения с упрямым мальчишкой. Сейчас ему хотелось только передать корабль своему старшему помощнику, пойти на бак, с которого мгновенно как ветром сдует всех матросов, отпустить вперёдсмотрящего и устроиться поудобнее, прислонившись спиной к фок-мачте. Видеть только эту тонкую линию, с которой взгляд постоянно соскальзывает то в тёмно-синюю высь моря, то в чёрную глубину глазниц вселенной, называемую людьми ночным небом…

— Курс на столицу Синтийской Республики, говоришь? — переспросил Просперо с ноткой раздражения.

Он уже успел немного прийти в себя после непрошенного концерта, и теперь оттягивал время. Ничто так не раздражало его, как необходимость задать определённый курс. Как и любая определённость, кроме определённости горизонта. Офицеры «Люксии», по молчаливой договорённости, никогда не досаждали капитану расчётами, картами, проводками. А он лишь изредка приказывал вдруг поменять курс без всякой причины: как будто проверяя, послушно ли ему море по-прежнему. И море неизменно влекло «Люксию» туда, куда желал капитан.

— Кинли, ты слышал, что сказал Мастер Эо? Лори Навий, рассчитайте курс на Синт, будьте любезны, — невозмутимо распорядился капитан, со светской улыбкой обернувшись к слепому.

И только слепой мог разглядеть за этой улыбкой бурю.

Не дожидаясь ответа, капитан отправился на бак, спугнув хмурых матросов, как стаю предгрозовых чаек, и устроился на своём любимом месте за фок-мачтой. Если с этого места смотреть вперёд, на далёкую точку горизонта, то кажется, что нет никакого корабля, людей, замершего в безветрии такелажа, а вокруг только море. Это нравилось капитану Просперо больше всего.

Тем временем старший помощник Навий рассчитал курс, а рулевой Кинли с готовностью уставился в компас, осторожно перебирая спицы штурвала. Но это не могло обмануть Флейтиста: он резко шагнул в сторону рулевого и, наклонившись к самому нактоузу, угрожающе прошипел:

— Кажется, мы не двигаемся с места?

Кинли вздрогнул и отпрянул, насколько мог, не бросая штурвал. Хотя, действительно, «Люксия» почти не двигалась. Глаза флейтиста, казалось, прожигали насквозь, и спрятаться, отвести взгляд было невозможно. Юнга вспомнил почему-то этого мальчишку, Унимо, как он стоял на мостике против них обоих, Флейтиста и капитана. Кинли бросил взгляд на старшего помощника Навия, надеясь на защиту. Но тот не спешил вмешиваться, наблюдая за происходящим, прислонившись к борту полуюта. На «Люксии» особенно ценилась способность действовать самостоятельно в любой ситуации, поэтому Кинли только усмехался, когда его немногочисленные «земные» приятели говорили о том, как, вероятно, объединяет людей морская жизнь. Рулевой разочарованно вернул взгляд на компас перед штурвалом, тщетно стараясь не замечать старика, который хищной птицей нависал над ним и ждал ответа. Корабль тем временем полностью остановился из-за падения ветра — и это было явно не то, что старик рад был бы услышать.

— Айл-мастер, ветер совсем пропал. Как только будет хоть дуновение, мы тут же направимся в сторону Синта, — осторожно сказал Кинли, стараясь, чтобы его голос дрожал не сильно.

Флейтист неожиданно улыбнулся.

— И часто здесь вот так пропадает ветер? — вкрадчиво спросил он.

Юнга снова в отчаянии взглянул в сторону офицеров: он понимал, что вопрос был задан, на самом деле, про капитана, и не хотел брать на себя риск отвечать. Поэтому уклончиво произнёс:

— Случается.

Слепой наградил его второй усмешкой и наконец разомкнул тиски своего взгляда, развернувшись и направившись в сторону главной палубы. Девушка в капюшоне мгновенно последовала за ним, как тень за кошкой в лунную ночь.

— Перестань, — раздался над ухом Просперо глухой человеческий голос, нарушая блаженную тишину. Тишину, в которой явственно слышалось мерное дыхание моря, и можно было дышать всё реже и реже, пока наконец не подстроиться под него.

Капитан с усилием открыл глаза и подвинулся, освобождая место Флейтисту.

— Хорошо тут у тебя, — сказал старик как ни в чём не бывало, усаживаясь на свернувшуюся серой змеёй на палубе бухту какой-то снасти с фок-мачты.

— Неплохо, — улыбнулся Просперо.

Он вспомнил, как страшно и тяжело ему было давно, когда он не знал ещё, что бывает море. Он плакал каждый день, сам не понимая почему, и мать с отцом ругали его за эти слёзы без причины, и от этого он плакал ещё сильнее. Как рыба, выброшенная из воды на берег, извивается жидким металлом в обжигающих лучах земного солнца, не обретает покоя, пока снова не оказывается в воде или не умирает. То, что Просперо Костин родился на земле, было такой же ошибкой, как для рыбы — попасться в сети.

— Новый король ещё не беспокоит тебя? — помолчав, спросил Флейтист.

Просперо покачал головой и удивлённо взглянул на него: в реальнейшем не было принято говорить о королях.

Флейтист кивнул и сказал:

— Думаю, ещё доберётся. Он уже начал прибирать к рукам слуг Защитника. Ему слишком мало проявленной власти, он хочет управлять и тем, что скрыто.

Капитан снова с удивлением посмотрел в приправленное морщинами лицо Флейтиста, чем-то неуловимо напоминающее предгрозовое море, и пожал плечами. Он понимал, что старик ничего не делает просто так, но не хотел утруждать себя тяжёлыми земными мыслями о том, к чему тот клонит.

— Я задумал остановить его, — сказал Мастер Эо, опасаясь, что капитан впадёт в морской транс и его уже ничем нельзя будет вернуть в реальнейшее.

Просперо неопределённо хмыкнул, вглядываясь в горизонт, в густой тени которого уже таились искры нового рассвета, видимые пока только летающим высоко морским птицам.

— И для этого мне нужно попасть в Синт, — закончил Флейтист и выжидающе посмотрел на капитана.

Сола всё это время невесомой тенью сидела рядом, положив подбородок на планширь и не меняя направления взгляда, как будто ни капитана, ни Флейтиста рядом не было.

В другое время капитан был бы изумлён и не поверил бы тому, что услышал: чтобы Мастер в реальнейшем стал объяснять свои поступки — такого почти не случалось. Но Просперо только устало помотал головой, думая, как бы скорее закончить разговор.

— Так в чём же проблема, Мастер? — спросил он. — Тебе достаточно просто сказать «я хочу», ну, ты всё это знаешь…

— Да. Но мне нравится смотреть, как море подчиняется тебе, — усмехнулся Флейтист. Его белёсые глаза как будто, и правда, вбирали в себя всё вокруг: капитана, корабль, море, небо, — оно послушно тебе, как флейта послушна каждому хрипу музыканта. В моём мире останется только то, что совершенно, и вы с морем, несомненно, займёте там своё место.

«Мастер Эо умеет уговаривать», — с усмешкой подумал капитан, покачиваясь на волнах собственного воображения в мире, состоящем только из моря. Разбуженный ветер потянулся и постепенно наполнил все паруса «Люксии», до бом-брамселей, и фрегат, как чайка, поймавшая воздушный поток, лёг на курс к Синту.

Дигет пути прошёл в молчании. Корабль радостно летел на всех парусах, и брызги от его форштевня искрились на солнце, как хрустальный дождь. Весна уже вступила в свои права даже на море, и солнце уверенно сияло в ярко-голубом небе, и только к вечеру набегали лавандовые облака. Тем не менее капитан и его пассажиры были мрачны, а настроение капитана всегда передавалось команде. Поэтому, когда «Люксия», запросив заход в дружеский Синт, ошвартовалась у синтийского причала, зажатая между грузным торговцем и стайкой пугливых баркасов, многие были рады, что путешествие наконец закончилось и можно было избавиться от назойливых пассажиров. Капитан приказал коку закупить припасы на рынках Синта, а матросам разрешил осмотреться в городе, хотя желающих нашлось не много: на «Люксию» шли обычно те, кому на любом берегу было скучно.

Мастер Флейтист же повёл себя странно: он каждый день стал подолгу играть на пристани, усевшись на бочке, которую для него с грохотом выкатили по деревянным сходням «Люксии». Сола всегда стояла рядом, в своём чёрном плаще с капюшоном, не уходя в тень даже под безжалостным полуденным солнцем. Больше дигета в реальнейшем — это был, вероятно, её предел, но Флейтист не обращал внимания на свою ученицу, сосредоточенный только на музыке.

А музыка была лучшей из той, что существует на свете. И хотя портовые грузчики, хмурые работяги, рыбаки, измазанные с ног до головы рыбьей чешуёй, скромные служащие Синтийской Республики проходили мимо, не смея даже поднять глаза на заморского музыканта, они чувствовали, что музыка как будто касалась их, обнимала за плечи, завязывала глаза и шептала в уши вещи, от которых краснели добропорядочные семьянины, от которых хотелось бросить все дела, сидеть на берегу, любоваться цветущими облаками и смотреть на море или отправиться за горизонт с безумным капитаном вроде Просперо. Поэтому жители Синта поспешно проходили мимо, боясь отвлечься и забыть о том, что они должны были делать — изо дня в день, ради процветания Республики.

Но Флейтист был терпелив, и в один из дней к нему подошёл неприметный человек в костюме республиканских цветов Синта. Дождавшись, пока старик закончит очередную мелодию, посланник учтиво поклонился и произнёс на языке Шестистороннего с едва заметным акцентом:

— Лори, меня зовут Теннот-Лим, мне поручено приветствовать вас от маски Непременного Консула и пригласить в Дом Управления. Я могу проводить вас, когда вы будете готовы.

Мастер Эо кивнул, вежливо, но задумчиво. Как будто предложение посланника Непременного Консула не было чем-то необычным. Как будто он не этого желал в реальнейшем больше всего.

— Моя помощница пойдёт со мной, — то ли спросил, то ли предупредил Флейтист, едва дёрнув подбородком в сторону Солы.

Девушка встрепенулась, поднялась с пыльной пристани, на которой сидела, смотря в масляную воду порта, и остановилась в ожидании. Она услышала, что посланник что-то сказал про дом и думала только о том, что в доме наверняка есть тень — спасение от этого наглого солнца.

Теннот-Лим кивнул, дождался, пока Флейтист медленно и аккуратно уложил свою флейту в резной футляр, и повёл чужеземцев по вновь выстроенным длинным прямым улицам Синта.

Спеша вслед за Мастером Эо и стараясь не потерять из виду чёрно-синюю спину проводника, Сола не успевала рассматривать странную архитектуру Синтийской столицы. То, что она выхватывала боковым зрением, было необычно, так не похоже на здания Тар-Кахола: все дома здесь были как будто нарисованы, начерчены ровными линиями, сделаны из одинаковых заготовок — кругов, квадратов, прямоугольников, соединённых между собой. Ещё одна странность была в том, что в таком большом городе было очень мало запахов: кроме запаха каменной пыли, нагретой солнцем, не было почти ничего. В отличие от Тар-Кахола, пройдясь по улицам которого можно было стремительно перемещаться из облака запаха свежей выпечки с корицей и горьковатого запаха кофе в переулок тошнотворного запаха тухлой рыбы, которую какой-то нерадивый торговец выбросил прямо в городе, а затем среди запаха весенних цветов из щедро расставленных вдоль парадной улицы клумб вдруг почувствовать ледяное дыхание склепа из заколоченного шейлирского особняка.

— Дом Управления, — неожиданно объявил Теннот-Лим, остановившись возле неприметного трёхэтажного здания с треугольной крышей и квадратными пристройками.

Сола удивлённо взглянула на эту воплощённую безыскусность и подумала, что в Тар-Кахоле в таком доме не стал бы жить даже самый бедный шейлир. А здесь, судя по тому, что проводник привёл их именно сюда, располагался правитель всей Синтийской Республики.

— Прошу вас, — произнёс Теннот-Лим, распахнув дверь в благодатную тень.

Внутри было пусто: ни охраны, ни слуг. Широкая каменная лестница вела наверх, а вдоль стен были расставлены приземистые скамейки.

— Присядьте отдохнуть, пожалуйста, — предложил посланник, — мне нужно предупредить Непременного Консула, что вы прибыли.

Флейтист утроился на скамейке, не выказывая никакого любопытства, и Сола пристроилась рядом, стараясь тоже особенно не разглядывать скромное убранство Дома Управления. Через минуту к ним вышел человек в такой же чёрно-синей одежде, как и у проводника, и, поставив на маленький стол у стены поднос, безмолвно удалился. На подносе стоял кувшин с мятной водой со льдом, два стакана и блюдо с тонким печеньем, пахнущим специями. Сола не могла оторвать глаз от запотевшего кувшина, в котором, как зелёные рыбки, плавали листья молодой мяты, — жажда, которая мучила её ещё на пристани, стала невыносимой. Но она не смела налить себе воды, потому что Флейтист даже не взглянул на поднос. В реальнейшем всё было опасно, и Мастеру, разумеется, было лучше знать, что делать, поэтому следовало держаться в его тени. Чтобы отвлечься, Сола принялась разглядывать единственное украшение этой приёмной — смальту на потолке, в чёрно-синих тонах ночного неба, изображающую, вероятно, сцену Утверждения Республики на главной площади Синта. Даже тех книг, которых Соле удавалось перехватить в трактирах и доходных домах, где они останавливались с Флейтистом, хватило, чтобы запомнить историю Синта — настолько она была необычной.

Прошло не больше десяти минут, когда тот же человек, который провёл их с пристани, спустился по лестнице и пригласил гостей Непременного Консула следовать на второй этаж. В реальнейшем Флейтист даже не старался, чтобы его походка напоминала походку слепого — так, как это видится зрячим. Сола всё ещё изображала поводыря, но она выглядела неубедительно, поскольку не успевала за стариком, который уверенно поднимался по ступеням лестницы.

На втором этаже Теннот-Лим распахнул перед ними высокую белую дверь и, когда гости вошли, осторожно закрыл её, оставаясь снаружи.

В покоях Непременного Консула царила тень, как в густом саду: Соле пришлось поморгать, прежде чем осторожно осмотреться. Мастеру Эо, разумеется, этого не требовалось, поэтому он сразу же повернулся в сторону единственного человека в комнате и небрежно поклонился. Непременный Консул, — судя по маске, это был именно он — сидел в кресле и, вежливо кивнув на приветствие, указал гостям места напротив. Резной столик любезно предлагал гостям точно такое же угощение, которое Флейтист и его спутница оставили внизу.

Флейтист удобно устроился в кресле, а Сола неуверенно присела на край своего — и решилась осторожно рассмотреть хозяина этого места. Он был одет в чёрные брюки и длинную бесформенную тунику неизменных чёрного и синего цветов, разделённую цветами ровно пополам вертикальной чертой и украшенную несколькими одноцветными кругами и квадратами. Но самой примечательной в нём была, конечно, маска. Сделанная из непонятного светлого материала, похожего на очень плотную бумагу, она закрывала всё лицо и даже волосы. Маска напоминала маску бродячих актёров — ту, которая обычно изображала судью. Нарочито прямая линия рта, не изогнутая ни в сторону радости, ни в сторону печали и гнева, чёрные непроницаемые прямоугольники глаз, странно похожие на белые глаза слепого.

Какое-то время человек в маске рассматривал своих гостей, а Флейтист сидел на удивление скромно, потупив глаза. Наконец Непременный Консул заговорил, и в его голосе звучала лёгкая улыбка превосходства:

— Добро пожаловать в Дом Управления Республики, гости из Шестистороннего. Мне сказали, что вы на пристани смущали наших граждан волшебной музыкой.

Голос Непременного Консула был чуть насмешлив: видимо, он вообразил себе что-то опасное, когда ему доложили о флейтисте с «Люксии» — а это оказался обычный старик-музыкант, какое облегчение.

— Немного, Иене[2] Непременный Консул, — осторожно проговорил Флейтист, рискнув поднять глаза на правителя Синта.

Сола наблюдала за этой сценой, но взгляд её снова всё время соскальзывал к запотевшему кувшину с мятной водой. Заметив это, человек в маске осторожно налил немного воды в хрустальный стакан и протянул Соле. На мгновение ей показалось, что она ослепла — но это просто яркое солнце сверкнуло на стекле стакана.

— Спасибо, — пробормотала она, принимая стакан, но так и не решаясь отпить.

Флейтист за это время успел разглядеть за прорезями маски страшную скуку. С тех пор как синтийцы свергли своего жестокого императора, когда рёв толпы был подобен бушующему морю и совсем юный человек, похороненный ныне под маской Непременного Консула, с восторгом заворожённо смотрел из окон городской башни на ожившую людскую стихию, и потом, когда молодая Республика только вставала на ноги и было тяжело, и все жили впроголодь, особенно герои, каким был его отец, но все были наполнены этой силой созидания, прошло уже много лет. Непременный Консул не был ещё стариком, но он чувствовал, как старость стоит за его плечом, когда он слушает вполуха жаркие речи на заседаниях Консулата, когда думает о чём угодно, только не о том, сколько риса и фасоли вырастили в этом году крестьяне.

Мастер Эо ухватился за эту скуку и выдернул Непременного Консула в реальнейшее: это оказалось совсем не сложно. А затем уже медленно и обстоятельно открыл футляр и достал флейту. Мелодия, осторожная, но невыносимо настоящая, наполнила комнату в Доме Управления, срывая маску с Непременного Консула. Музыка говорила о том, что нельзя увидеть в мире — о том, что исчезает, как только появляется, о том, что нельзя назвать, чтобы оно не исчезло, испугавшись темницы имени. Флейта пела о величии Защитника. О том, что Он, великое и совершенное дитя вселенной, тратит всё своё время только на то, чтобы защитить людей, сбившихся на одной неприметной звезде. О том, что Защитнику не нужно от людей ничего: ни благодарности, ни почитания, — а только пребывания в мире с другими ютящимися рядом, чтобы его усилия не оказались напрасными. Как великаны из сказок Горной стороны, которые не позволяют упасть небесному шатру, Защитник удерживает всё, что есть в мире, от окончательного падения в пустоту и безвременье…

Любой просветитель позавидовал бы дару Флейтиста — несмотря на то, что в мире Защитника не должно быть зависти.

Конечно, Непременный Консул не мог устоять. Он был обречён. Чувствуя, как вера в Защитника наполняет её с головой, Сола удивлённо смотрела на старика: она не понимала, для чего ему это нужно, ведь он никогда не был предан Защитнику и с презрением отзывался о его служителях. Что-то зловещее почудилось Соле в прекрасной музыке. Что-то, пахнущее горящими просмолёнными досками военных кораблей. Что-то, похожее на крыло летучей мыши, коснувшееся щеки человека в темноте.

Рука Солы дрогнула — и запотевший холодный стакан выскользнул, разбившись с оглушительным негармоничным звуком. Музыка смолкла, а Непременный Консул с удивлением только что проснувшегося человека посмотрел на Солу и на сверкающие в лучах солнца осколки на каменном полу. Флейтист недовольно скривил губы, но ничего не сказал. Сола, бормоча извинения, принялась было собирать стекло, но правитель Синта осторожно придержал её руку:

— Ничего страшного, лири, не беспокойтесь, пожалуйста.

Сола с несчастным видом села на место. Флейтист, закончив играть, обстоятельно и осторожно разбирал флейту и прятал её в мягкие внутренности футляра.

— Это прекрасно, — неожиданно сказал Непременный Консул, — то, что вы рассказали мне о Защитнике. Я хочу, чтобы вы рассказали мне всё. Останьтесь здесь, будьте моими гостями, пожалуйста.

— Вы хотите? — уточнил Мастер Эо, не отрываясь от своего занятия.

— Да. Да, я хочу! — кивнула маска.

— В таком случае я хочу, чтобы вы сказали мне своё имя и сняли эту дурацкую маску. А потом показали наши комнаты: мы очень устали.

Непременный Консул откинулся на спинку кресла и помедлил, пока Флейтист не закончил своё дело и не поднялся, чтобы идти. Сола с готовностью вскочила, запоздав на целое мгновение от скорости тени.

— Меня зовут Орил. Точнее, звали, пока я не был Непременным Консулом, — с этими словами он стянул маску со своего лица, и Соле снова показалось, что она ослепла: нет, лицо Орила не сияло и не было вообще ничем примечательно, но, видимо, то, что так тщательно скрывают от взглядов, поневоле обретает особую силу в реальнейшем, — а ваши комнаты налево по коридору до конца. Можете пользоваться всем, что увидите в этом доме.

Флейтист одобрительно хмыкнул, откланялся и вышел, Сола за ним — она так торопилась, что не заметила, как прошлась по осколкам, и один из них намертво впился в деревянную подошву её дешёвых туфель.

Помощница слепого с трудом поспевала за ним в длинном коридоре. Дойдя до конца, Флейтист безошибочно взялся за ручку одной из дверей, выкрашенных в зелёный цвет, с пурпурным узором — как будто специально для гостей из Шестистороннего — и кивнул своей спутнице на противоположную дверь.

— Подождите! — взмолилась Сола, почти схватив руку Флейтиста, лежащую на ручке двери. — Я не могу больше… так.

Она всхлипнула совсем как ребёнок, что позволяла себе крайне редко. Мастер Эо нахмурился, резко взял Солу за руку и, втолкнув её в комнату и зайдя следом, захлопнул дверь.

— Что случилось? — грозно спросил он. — Мало того, что ты ничего не можешь, так ещё и мешаешь мне?

Сола снова всхлипнула, быстрым движением размазала слёзы, стоявшие в уголках глаз, и выпалила:

— Если бы вы хотя бы рассказали мне, что собираетесь делать, я могла бы попытаться помочь вам!

Мастер Эо нехорошо улыбнулся:

— Думаю, мне легче было бы просто избавиться от тебя.

Сола молча стояла, прижимая к себе старый потрёпанный футляр от скрипки. Реальнейшее Мастера Эо окружало её, как стена огня — древних воинов Шестистороннего, рискнувших напасть на синтийцев: нельзя сделать ни шагу, чтобы не обжечься.

— Но если хочешь, можешь завтра взять свою скрипку и попытаться помочь мне убедить Иене Орила в том, что больше всего на свете он хочет верить в Защитника, — произнёс старик.

Его глаза сияли мутным опаловым цветом, как всегда, когда он задумывал что-то грандиозное. Что-то, что перельёт воду из моря реальнейшего в море реального.

— Но… зачем? — спросила Сола, ещё больше напоминая ребёнка.

Старик усмехнулся:

— Хочешь всё знать? Точно? — а затем, без тридцать второй паузы, резко шагнув к своей ученице и схватив её за тонкие запястья, пробормотал прямо в ухо: — Чтобы у нашего дорогого короля был повод начать войну.

Из паучьих лап Флейтиста невозможно было вырваться. Поэтому Сола смотрела прямо в его глаза на расстоянии своего носа столько, сколько требовалось Мастеру. А потом он её отпустил, буквально швырнув на дверь. Волоча за собой футляр со скрипкой, Сола выбралась за порог и, привалившись к стене, осела на пол.

Так она сидела долго, когда Флейтист уже, вероятно, уснул. Перед глазами беспорядочно, как масляные пузыри в мутной воде, всплывали и лопались воспоминания из детства. Одно хуже другого. И редкие радостные, всегда связанные с хмурым Флейтистом. А ещё вспоминался Тар-Кахол — отдельно, как старый друг и утешитель. Его извилистые разноголосые улицы, дома, среди которых не найдёшь и двух одинаково сыгранных, торопливые прохожие, уличные музыканты на площадях… В голове у неё зазвучало стихотворение, которое она как-то услышала на одном из уличных концертов от Коры:

Эти волшебные звуки

сплетаются в тонкую,

невесомую сеть,

которой мы ловим ветер —

самую прочную

сеть на свете:

её не порвать киту,

её не разрезать мечом,

ей не истлеть в плену

солёной морской воды.

Всё потому,

что мы эти сети плетём

из нитей непрочных

своей судьбы.

Сола сидела, как ей показалось, несколько лет — всё то время, что она провела на улицах столицы Шестистороннего, скрываясь от служащих приюта, которые, впрочем, не проявляли особого желания её найти.

А потом, спотыкаясь, побрела в сторону выхода из Дома Управления, удивляясь тому, что и на этот раз её никто не стал удерживать. В голове звучала мелодия в ля миноре — довольно простая и неуклюжая, как бродячий пёс со сломанной лапой, но эту мелодию Сола, совершенно точно, слышала первый раз в жизни.

Стоило только выйти из Дома Управления, завернуть за угол, в пугающе прямой переулок без названия, как силы покинули её, и Сола, прислонившись к шершавой тёплой стене, уснула.

Проснулась она в полной темноте, судя по всему, в повозке: деревянные доски, на которых она сидела, то и дело подпрыгивали, слышен был скрипучий диссонанс колёс. Первым делом она ощупала футляр скрипки, который крепко сжимала в руках — к счастью, он был цел. Когда глаза немного привыкли к темноте, Сола разглядела напротив двух людей: они сидели, прижавшись друг к другу, и не издавали ни звука. Сола попыталась встать, но тут же упала от сильного толчка, больно оцарапав руки о грубо отёсанные доски. Не успела она подняться, как кто-то открыл дверцу и в повозку хлынул свет — так что пришлось даже закрываться руками. Открывший дверь что-то произнёс на синтийском, что — Сола не смогла разобрать. Но, видимо, это был приказ выходить, потому что люди из повозки, которыми оказались мужчина и женщина в каких-то грязных лохмотьях, торопливо, хоть и неуклюже, выбрались наружу. Сола последовала за ними.

Под ногами была каменная мостовая, вокруг — высокая каменная стена и знакомые безликие здания, но почему-то без окон, сверху — синее небо Синта. Сола посмотрела на человека в какой-то похожей на военную форме цветов Республики, и он ответил ей хмурым взглядом. Потом он сказал на языке Шестистороннего с заметным акцентом:

— Вы спали на улице, тари. Спать на улице запрещено.

— Но я… я не знала, — пробормотала девушка.

Пара бродяг испуганно жались к каменной стене. Синтиец строго посмотрел на Солу и сказал:

— Поскольку вы иностранка, то, на первый раз, мы можем простить вас.

Несмотря на ужасную усталость и страх, Соля услышала в своей голове возмущённое шипение: «Спать на улице запрещено? Почему? Что за дикость?»

— Отлично, тогда я могу идти? — произнесла она более дерзко, чем следовало в её положении.

Синтиец шагнул к ней, заложив руки за спину, окинул внимательным взглядом, и сказал нарочито медленно:

— Не торопитесь так, тари. Сначала мы должны посмотреть, что у вас в футляре.

Тут уж Сола даже не стала скрывать своего возмущения:

— Там всего лишь скрипка! Это что, тоже незаконно?

Синтиец стоял, чуть наклонив голову, и, кажется, был очень доволен своей ролью. В Тар-Кахоле Сола насмотрелась на таких отвратительных самодовольных птичников — видимо, он тоже был из этих.

— Играть на улице запрещено, — с улыбкой пояснил он.

Сола, которой всё это начинало надоедать («Я хочу уйти отсюда»), огляделась и заметила ворота в стене; она развернулась, чтобы уйти, но на этих словах удивлённо обернулась. Она не могла поверить, что такое может быть. Так вот почему на них с Флейтистом так смотрели на пристани! Если бы не реальнейшее, они уже давно оказались бы здесь в какой-нибудь камере без окон.

Занятную иностранку обступили уже человек пять в такой же форме, как первый синтиец. Двое из них схватили людей в лохмотьях и собрались их увести, но задержались, чтобы досмотреть любопытную сценку.

— Я буду иметь в виду, — прошипела Сола.

Мужчина улыбнулся ещё чуть шире:

— Тогда не смеем вас задерживать, тари. Ах, да! — с неправдоподобным озарением воскликнул он. — Только небольшая формальность: позволите взглянуть на ваши документы?

Скрипачка остановилась, с ненавистью смотря на окруживших её людей. Словно степные птицы-падальщики, они собрались, чтобы полюбоваться на унижение жалкой девчонки-иностранки. Их самодовольные ухмылки были похожи одна на другую — в них не было ничего, кроме чувства превосходства и тупости. И убеждённости в том, что они правы и сильны. Сола отстранённо наблюдала, как у неё внутри растёт ненависть: вот совсем маленький росток, потом молодое дерево — и вот уже огромный раскидистый дуб. В голове снова зазвучала та мелодия, которую она слышала в Доме Управления — незнакомая, негармоничная, но её собственная. Почувствовав свою силу, скрипачка улыбнулась и, демонстративно открывая футляр и проверяя, всё ли в порядке с её скрипкой, сказала:

— А я хочу играть на улицах Синта. И буду. И уж точно не вы мне помешаете, тупые чудовища, не способные отличить звук флейты от кваканья лягушки.

Синтийцы застыли, но вместо недоумения на их лицах читался страх, и Сола с трудом подавила мешавшее сейчас чувство превосходства: она ведь первый раз сама что-то делала в реальнейшем. И у неё получалось!

Осторожно потрогав гриф, проверив струны, Сола обернула скрипку мягкой тканью и уложила обратно в футляр. Потом деловито кивнула:

— А пока я хочу как следует подготовиться к выступлению. Так что мне пора идти. И ещё вот те двое — хочу, чтобы они были моими помощниками, — Сола кивнула в сторону бродяг.

Они испуганно косились на неё, но, как только охранники их отпустили, боязливо подошли, не веря в счастливое избавление.

— Я хочу, чтобы вы забыли про меня и про этих двоих, — кивнула Сола на прощание и, взяв бродяг за руки, как детей, вывела их за железные ворота, которые тут же с лязгом захлопнулись за ними, словно пасть зверя, упустившего добычу.

Флейтист сразу почувствовал, что она ушла — ещё до того, как услышал диминуэндо её шагов, которое потом долго звучало в воздухе глухим синкопированным ритмом отчаяния. Конечно, ему не нужна была проводница. Даже удивительно, как она могла терпеть его так долго. Девочка — бесполезный поводырь, девочка — уличная кошка, девочка — бездарная скрипачка. Вряд ли она сможет выжить в Синте. И в реальнейшем долго не выдержит.

Мастер Эо перевернулся на бок и, сам себе удивляясь, почувствовал внутри острую неприятную пустоту, похожую на неожиданно оборванную мелодию. Не мешало выпить вина.

На следующий день Непременный Консул впервые никого не принимал в Доме Управления. Говорили, что он заболел. Но жители Синта не поверили, потому что Непременный Консул не может болеть. Это повторилось и на следующий день, и ещё один.

А потом Непременный Консул вышел на главную площадь Синта, сорвал маску и сказал, что он теперь верит в Защитника.

6.2.2 Hic sunt dracones[3]

Таэлир и Кора не успели даже переглянуться в ответ на требование Дитрикса, потому что откуда-то сверху раздался громкий треск, как будто несколько пустых ящиков из-под вина рухнули из рук нерасторопного трактирщика. Послышались какие-то голоса, но их нельзя было различить. Дитрикс, как охотничий пёс, мгновенно замер и злобно сверкнул глазами на Пойза и остальных, которые были готовы повскакивать со своих мест. Он медленно и бесшумно поднялся и с ловкостью циркача забрался по лестнице наверх. Через минуту он вернулся, осторожно прикрыв за собой люк.

— Птичники, — сообщил он, — они как-то выследили нас, окружили дом и теперь дают нам, кажется, пять минут, чтобы сдаться. Теперь уже четыре.

Кора, Таэлир и Пойз смотрели на бывшего короля, ожидая распоряжений. Но он не спеша спустился с лестницы и задумчиво огляделся.

— Единственный минус подвала, который я упустил, — произнёс он, — это что из него нельзя уйти на крышу, к звёздам. Только под землю, если бы мы были кротами. Или червями.

— Прекрати, Дит! — заорал Пойз, забыв обо всякой осторожности. — Сейчас эти птичники засунут нас в мешки и отвезут на птичий двор, а ты тут разглагольствуешь! Что будем делать?

Дитрикс театрально откинул свои тёмные волосы и холодно ответил:

— Давайте за те две минуты, что у нас остались, выясним, кому стоит опасаться птичников больше всего. Этот человек нас всех и спасёт.

Не выдержав, Пойз вскочил, опрокинув ящик, который с тихим всплеском упал в воду.

— Давай без этого обойдёмся, у нас нет времени! — закричал он.

Дитрикс Первый окинул приятеля презрительным взглядом:

— И с кем я вынужден работать, — вздохнул он, — никакого любопытства. Никакого эстетического чувства. Увы, когда речь заходит о спасении собственной шкуры, все забывают об искусстве.

Таэлир и Кора молча наблюдали за перепалкой артистов. Принц не очень опасался птичников, но для Коры и, видимо, этих двух бродяг встреча с Королевскими Птицеловами не предвещала ничего хорошего. Таэлир почувствовал, как сердце его сжимается от неотвратимости и собственного бессилия: сколько бы он ни смеялся над птичниками, но справиться ни с одним из них он не сможет.

Наверху послышался страшный грохот: наверное, выломали дверь.

— И правда, времени нет, — с сожалением заметил Дитрикс, — поэтому, друзья мои, все срочно представляем, почему мы должны выбраться отсюда и оставить птичников в дураках. Тебе, Пойз, как всегда, нет равных в деле спасения собственного бренного тела, так что не нужно объяснять.

— Это инструмент искусства! Умру я — умрёт целый мир! — в негодовании воскликнул Пойз.

Дитрикс отмахнулся и уставился на Таэлира и Кору.

— А вы, ребятки, — произнёс он, смотря в упор своими яркими, как будто нарисованными глазами, — давайте-ка представьте то, что важнее всего для вас.

Внезапно Таэлир почувствовал, как стены подвала расплываются, сливаясь с ночной темнотой. Голова закружилась, во рту пересохло, и принц ощутил, как падает в какую-то нору — вокруг запахло землёй и сыростью. Так и не долетев до дна, Таэлир открыл глаза и с удивлением обнаружил, что сидит там же, на деревянном ящике.

Дитрикс тряс его за плечи, приговаривая:

— Э… да ты, я смотрю, тут в первый раз. Но у нас нет времени на сентиментальные штуки. Давай соображай скорее, вспоминай, о чём ты думал до падения.

Принц думал о Коре. О том, что птичники сделают с ней, когда поймают.

Он с беспокойством оглянулся и увидел, что поэтесса пропала.

— Кора! Кора ты где? — закричал он, падая с ящика в воду на полу подвала.

Кто-то бесцеремонно вытащил его за шкирку, а потом всё стихло и потемнело, и принцу стало казаться, что он слышит только стук собственного сердца, как-то даже со стороны, как будто его вынули из груди и бросили в жестяное ведро, где оно продолжало судорожно сокращаться, неаккуратно расписывая стенки кровью и производя этот глухой звук: тум, тум, тум…

— Эй, очнись! — теперь кто-то нещадно тряс Таэлира за плечи, и он действительно очнулся, чтобы возмущённо вырваться.

Вокруг по-прежнему был подвал, но теперь стало гораздо светлее. По колено в воде рядом стояли Дитрикс и Пойз, а принц лежал на сваленных в кучу ящиках.

— Они ушли, — с довольным видом сообщил Пойз, вытирая мокрые руки о верхнюю часть штанов.

— А Кора? Где Кора? — спросил Таэлир.

Каждое слово, каждая мысль в голове становились огромными, вытесняя всё остальное.

Кора Лапис была здесь. А теперь её нет. Она исчезла. Наверняка с ней что-то случилось. Вода капает. Подвал.

Дитрикс, убедившись, что принц пришёл в себя, отпустил его и усмехнулся:

— Вот, что спасло нас, старина Пойз. Старая добрая романтическая любовь.

Пойз, занятый тем, что забрался на ящик и пытался вылить воду из своих дырявых сапог, только фыркнул.

Таэлир нахмурился и повторил:

— Где Кора?

Кора. Это важно. Надо найти Кору.

Дитрикс Первый явно был в хорошем настроении. Он театрально закатил глаза и сказал:

— Исчезла, как только мы переместились в реальнейшее. А значит, это была и не Кора вовсе. Поскольку чего нет в реальнейшем, того не существует.

Таэлир прислонился к стене. Слишком много загадок свалилось на него после побега из дворца. И слишком больно было тут же потерять любимую поэтессу, которую он так удачно нашёл.

Вода капает. Сырость. Туман, грязно-серый туман.

— Что за ерунду вы говорите? — устало произнёс он.

Дитрикс сложил руки на груди в такой непринуждённой позе, как будто он был на светском приёме для уличных артистов, а не в полузатопленном подвале, и сказал, серьёзно и зло смотря на принца:

— Советую тебе подбирать выражения в реальнейшем. А лучше вообще молчать первое время. Это тебе не дом папочки-шейлира.

Таэлир вспыхнул, но промолчал. Странная, неприятная сила как будто сжимала его — так, что даже вздохнуть было тяжело. Что-то не то происходило с воздухом и с миром вокруг.

Трудно дышать. Какой-то другой мир. Неправильный мир.

— Но за то, что ты своей нелепой привязанностью к первой встречной девчонке помог нам избавиться от птичников, я, так уж и быть, постараюсь объяснить тебе, что к чему.

Принц по-прежнему молчал, понимая, что здесь он не может сказать ничего, что будет принято во внимание. Поэтому он с трудом, но удержал своё раздражение и щемящее беспокойство за Кору.

Кора исчезла. Ужасно пахнет сыростью. Наверное, так пахнет в королевских склепах.

— Давайте уже выберемся из этого подвала! — прогремел Пойз, в сердцах отшвыривая сапог, который окончательно разорвался у него в руках.

Наверху на самом деле никого не было: стояла полная предрассветная тишина. Был тот самый час, когда любители ночных развлечений и прогулок уже вернулись домой, а ранние работяги, булочницы и торговцы ещё не проснулись и не спешили по улицам столицы, поднимая с мостовых прибитую за ночь пыль.

— Как скажешь, друг мой. Я тоже не прочь сменить обстановку, — на удивление покладисто согласился Дитрикс.

— Люблю крыши, — через мгновение произнёс он.

И действительно, все трое оказались на одной из крыш центрального Тар-Кахола: оглядевшись, принц даже определил, что это где-то в районе площади Рыцарей Защитника, где сохранились старинные четырёхэтажные дома времён короля Эдуктия. Таэлир сам не раз прятался тут от птичников. Думать о том, как он здесь сейчас оказался, не хотелось. Достаточно было знать, что начались чудеса.

Звёзды. Даже если смотришь вниз — знаешь, что они тут. Ветер пахнет не так, как несколько этажей ниже.

— Потому что ближе к звёздам? — ехидно поинтересовался Пойз. Ему такое стремительное перемещение, кажется, совсем не понравилось.

Дитрикс, который лежал на спине, развернулся на бок и прищурил свои смоляные глаза:

— Сразу видно, Пойз, что ты чаще прикладываешься к бутылке, чем открываешь книгу. Звёзды находятся от нас так далеко, что расстояние в четыре этажа по сравнению с этим ничтожно. И вообще, это романтическая чепуха. Просто отсюда я могу смотреть на людей так, как должно — сверху вниз.

Пойз притворно замахнулся на отставного короля, но, покачав головой, замолчал.

Принц внезапно вспомнил, как падали фосфорные звёзды в его комнате во дворце. Как они, старательно нарисованные для него, лежали на полу, жалкие и некрасивые, — только потому, что перестали быть нужными человеку, который на них смотрел. И подумал, что настоящие звёзды в этом не многим отличаются от нарисованных. Но сам-то он любил крыши как раз за то, что здесь никто не мешал ему предаваться романтической чепухе. Как он любил ночь за то, что меньше людей могут тебя потревожить.

Ночь была на исходе. Где-то уже занимался восход, но за крышами и садами Тар-Кахола этого не было видно. Прохлада середины весны заставляла завернуться в тёплый плащ, но не загоняла людей в дома, как строгий холод осенних ночей.

Таэлир молчал, следуя совету Дитрикса. Да и говорить ему не хотелось: было очень трудно подбирать слова, как при разговоре на иностранном языке, который учил только по книгам.

— Итак, пока мы сидим здесь и теряем время, птичники расклеивают по всему городу объявления о розыске Коры. В нашем городе объявления о розыске нашей Коры, — произнёс Дитрикс, смотря на принца.

Ночной ветер забрёл на крышу и теперь фланировал между трубами: Таэлир чувствовал его прохладные прикосновения к своему горящему лбу. «Кора, Кора, Кора», — словно пульсировало у него в висках. Но ни одной другой мысли. Ничего нельзя сделать. Всё безнадёжно. Принц отвернулся от звёзд и уткнулся в старую потрескавшуюся черепицу, рассматривая причудливые узоры времени.

Дитрикс первый вздохнул. Потом ещё раз.

— Ну что с тобой делать, — сказал он. — Ладно, давай я подскажу, как можно помочь Коре. Точнее, ей, конечно, не нужна помощь, поскольку она под надёжной защитой города, но нужно ведь показать птичникам и королю, кто здесь хозяин.

Принц приподнялся и кивнул. Слова растягивались в его голове, как резина. «Ко-ора», — услышал он.

— Что ты задумал? — с тревогой проворчал Пойз, почувствовав, что спокойная жизнь заканчивается.

Дитрикс изящно облокотился о печную трубу и махнул рукой вниз.

— Там, — произнёс он, — я заметил троих птичников, которые расклеивают по городу объявления о розыске с портретами Коры. Утром горожане проснутся — и вот пожалуйста, разыскивается Кора Лапис — беглая преступница! Позор для Тар-Кахола. И кто-нибудь, какой-нибудь алчный старикашка или тщеславная тари, наверняка захотят продать свою душу за королевское вознаграждение.

— Что же делать? — в отчаянии спросил принц. Он почти не понимал, о чём говорит ему Дитрикс, но чувствовал, что нужно что-то предпринять («Что-то-пред-при-нять»).

— Идти вслед за птичниками и срывать эти листовки, что же ещё? — пожал плечами уличный король, шагнув к водосточной трубе. У края крыши он обернулся и сказал с усмешкой: — Никогда этим не занимался? Тебе повезло, что сможешь учиться сразу у маэстро в этом деле.

А потом — исчез. Принц шагнул за ним к краю крыши, слушая ворчание Пойза за спиной. Потом это ворчание переросло в рёв раненого зверя.

— Совсем сдурел что ли?! — Пойз схватил принца за рукав куртки — и так сильно сжал, что наверняка остались синяки.

Таэлир видел всё это, как картинку со стороны — даже боль в руке была как будто нарисованная. Он видел, что стоял на самом краю крыши и собирался шагнуть за Дитриксом, что казалось единственно правильным и необходимым, когда его бесцеремонно схватили за рукав.

— Ну Дитрикс, ну шутник, — сквозь зубы ворчал Пойз.

Он несколько раз сильно встряхнул принца, потом указал на водосточную трубу. Принц закивал: ну конечно, именно так, по трубе, спустился Дитрикс Первый, а вовсе не шагнул вниз, как сначала показалось. Таэлир ухватился за холодные жестяные бока трубы и стал спускаться, осторожно наступая на скобы. Хорошо, что он был в этом деле настоящий мастер — наверное, что-то новое далось бы ему тяжело с тем туманом, который стоял у него в голове. Но уж спускаться по водосточным трубам в старом городе он мог бы и с закрытыми глазами.

Уже внизу, на покачивающихся камнях мостовой, принц увидел Дитрикса, со скучающим видом прислонившегося к стене дома. Через некоторое время послышалось пыхтение Пойза, который с трудом одолел расстояние четырёх этажей. Если бы Таэлир был в состоянии удивляться, он удивился бы, что вообще такой человек, как Пойз, может спуститься с крыши по водосточной трубе.

— Если бы не реальнейшее, я бы умер, изверг ты, — не в силах отдышаться, прохрипел Пойз.

— Разумеется, — бросил Дитрикс через плечо и, как всегда без предупреждения, развернулся и зашагал куда-то в единственно возможном направлении.

На площади Рыцарей Защитника догорали ночные фонари, но никого из прохожих, кто мог бы воспользоваться их светом, не было. Таэлир пытался не отстать и не потерять из виду высокую чёрную фигуру Дитрикса.

— Итак, наша тактика такова, — остановившись, сказал тот, когда его спутники поравнялись со своим предводителем. Он держал в руках свежесорванную листовку, с которой сквозь потёки клея грустно и упрямо смотрела Кора Лапис, — вон там за углом трое птичников, которые только что расклеили здесь свои пасквили. Думаю, чтобы не тратить время и не срывать всё, что они успели расклеить, нам нужно убедить их самих убрать следы своей зловредной деятельности.

Слова с трудом пробивались через туман в голове Таэлира, хотя он изо всех сил старался понять, что делать. Но как можно заставить птичников что-то сделать, если ты не король и не Малум, он придумать не мог.

— Тебе, Аэл, — сказал Дитрикс, смотря в упор на принца, — нужно только одно: думать о том, как сильно ты хочешь спасти Кору. Справишься?

Таэлир неуверенно кивнул. Потом ещё раз, и ещё.

— Я побуду Рыцарем Защитника и наставлю эти заблудшие души на путь истинный, а Пойз будет мне ассистировать, — театрально объявил Дитрикс Первый. И добавил, снова взглянув на принца: — Но если ты не справишься, то всех нас схватят и отправят на птичий корм.

Принц ещё раз кивнул. Он медленно думал о том, что многие птичники за то время, пока он сбегал из дворца, успели узнать его в лицо. Но ничего сделать не мог: отступать было уже поздно, говорить своим уличным приятелям, кто он на самом деле, — тоже. Поэтому Таэлир послушно отправился вслед за Дитриксом, который тенью скользнул за угол.

Ну улице Весенних Ветров, действительно, трое птичников клеили листовки с портретом Коры. Точнее, один клеил, а двое смотрели по сторонам со страшно деловым и сосредоточенным видом. Как будто прямо сейчас они ожидали нападения как минимум шайки разбойников из Лесной стороны. Тем не менее принц знал, что недооценивать Королевских Птицеловов нельзя: они были куда сообразительней обычных офицеров, да и шестилетнее обучение почти любого человека превращало в какого-никакого профессионала. Все Королевские Птицеловы были напоказ вооружены шпагами, но у каждого в одежде было припрятано ещё несколько ножей, игл с ядом и других хитрых приспособлений «на всякий случай». Поэтому Таэлир с удивлением смотрел, как Дитрикс открыто подходит к птичникам, широко улыбаясь и спрятав руки в карманы. Двое из офицеров тут же выхватили шпаги и направили их в горло отставному королю. Таэлир и Пойз стояли чуть в отдалении, и на них не обращали никакого внимания. Принц вспомнил, что он должен думать о спасении Коры, почему-то это казалось важным, и он старался не отвлекаться, но всё равно с тревогой следил за сценой на улице Весенних Ветров.

Блеск шпаг в свете луны. Какие-то красные цветы на окне первого этажа.

Дитрикс удивлённо приподнял угольные, резко очерченные брови и примирительно вынул руки из карманов, всем своим видом показывая, что он отдаёт должное бдительности королевских слуг, но не имеет в виду ничего плохого. Не опуская шпаги, птичники резко спросили что-то — как будто вороны прокаркали. Дитрикс негромко ответил им и стал говорить, постепенно добавляя всё больше жестов. Принц не мог расслышать, что именно он говорил, но видел, как его приятель указывает на стену, на которой белела только что наклеенная листовка, показывает куда-то в сторону площади Рыцарей Защитника, взмахивает руками, как трагический актёр уличного театра. Сколько времени прошло, принц не мог сказать: каждая секунда растягивалась, поскольку он одновременно старался думать о Коре и с беспокойством следил за безумным представлением Дитрикса. Пойз стоял рядом, на удивление хмурый и сосредоточенный.

Королевские офицеры между тем вели себя на редкость странно. Они постепенно опустили шпаги, вложили их в ножны и стояли, внимательно слушая Дитрикса, как деревенские дети на представлении заезжего кукольного балагана. Только тот, который клеил, иногда удивлённо поглядывал на своих товарищей. После того как Дитрикс произнёс что-то, видимо, кульминационное, воздев руки в немыслимо картинном жесте, двое птичников закивали. Они аккуратно сняли ещё не присохшую листовку, взяли ведро с рыбным клеем и развернулись в сторону площади Рыцарей Защитника, когда третий, делая вид, что нагнулся поправить сапог, вдруг резко выпрямился и бросил что-то в сторону стоявшего в нескольких шагах Дитрикса.

Всё это Таэлир уложил в воспоминания уже потом, но в тот момент он как будто видел происходящее медленнее, чем текло время. Как иногда даже в бурных реках бывают участки, где вода вдруг замедляется, клубится, словно застыв в нерешительности. За мгновение до того, как птичник вытащил нож из голенища, принц откуда-то уже знал, что произойдёт. Он бросился вперёд и даже что-то крикнул, но звука своего голоса не слышал.

Возможно, Дитрикс всё-таки его услышал или просто обладал великолепной реакцией — в любом случае он успел поднять руки в теперь уже бесконечно естественном жесте, чтобы защитить своё лицо от сверкающей стремительной смерти. Нож, растеряв своё фатальное назначение, врезался в ладонь Дитрикса и застрял там, как огромная нелепая заноза.

То, что происходило потом, Таэлир, напротив, запомнил очень хорошо — как будто кто-то рисовал ему историю, оставляя время рассмотреть каждую картинку.

Не вынимая ножа, Дитрикс опустил руку, с которой, чуть помедлив, словно в нерешительности, закапала кровь. Затем улыбнулся — и эта улыбка в сочетании с яркими каплями крови, напоминающими уже весенний дождь, выглядела жутко. Птичник, метнувший нож, застыл на месте и не отрывал взгляда от руки Дитрикса, и на лице его читался такой ужас, как будто он первый раз видел кровь.

— Так даже лучше, — сказал Дитрикс, не переставая улыбаться, — надёжнее. С кровью всегда надёжнее, — несмотря на то, что ни одно движение не выдавало боль, он заметно побледнел, но продолжал так же спокойно: — Я хочу, чтобы твои приятели отправились, куда собирались, а ты, раз такой ловкий, останься здесь и не двигайся, пока какой-нибудь горожанин или горожанка не пожалеет тебя. Надеюсь, это случится не скоро, — прибавил Дитрикс, всё-таки скривившись от боли.

Птичник же превратился в статую. Таэлир читал в детстве, что в какой-то дикой стране был обычай по праздникам выставлять на улицах городов живые скульптуры — специально подготовленных людей, которые могли часами стоять неподвижно. И если прохожим нравилось их мастерство настолько, что они готовы были бросить монетку, «живая скульптура» могла поменять положение. Картинки в этой книге всегда пугали маленького принца — ему казалось, что эти люди действительно превратились в статуи и не могут ни пошевелиться, ни вскрикнуть, даже если внутри у них всё разрывается от боли.

Теперь он увидел такую статую на улице Тар-Кахола: птичник замер у стены почти по стойке «смирно», с выражением чистейшего изумления на лице. Несмотря на серьёзность происходящего, фигура застывшего птичника вызывала смех. И принц с удивительным для себя сочувствием подумал, что этот несчастный нескоро дождётся жалости от горожан.

Тем временем товарищи застывшего птичника уже скрылись за поворотом в стороне площади Рыцарей Защитника. Дитрикс опирался на встревоженного Пойза и, тяжело дыша, смотрел на свою руку. Принц вспомнил всё, что слышал от королевского доктора, и тут же в голове его как будто спустили какой-то механизм — он аккуратно, но быстро взял раненую руку Дитрикса за запястье и надавил на лучевую артерию. Размер капель крови, стекавших на мостовую, стал гораздо меньше. Показав Пойзу, как нужно пережимать артерию, Таэлир оторвал от своей рубашки на груди длинный лоскут.

— Надо вытащить, — хрипло сказал принц, указав на нож.

Он помнил, что до прихода врача лучше не вынимать нож из раны, но в их ситуации, видимо, ждать помощи было неоткуда.

Дитрикс, удивлённо наблюдавший за умелыми действиями надменного лори, кивнул, но принц всё медлил. Он не решался вытащить нож, причинив ещё большую боль — и тогда бывший король, с неизменной улыбкой, сделал это сам. «Будет тебе выделываться», — прокомментировал побледневший Пойз. Не теряя времени, Таэлир крепко перевязал ладонь, обернув ткань несколько раз. Первые три слоя ткани мгновенно окрасились кровью, но на следующих крови становилось всё меньше. «Вроде бы связки не задеты», — подумал принц, осторожно трогая перебинтованную руку. Он никогда не думал, что такие знания могут ему пригодиться — просто там, во дворце, это, в отличие от древних языков и пыльной истории, казалось частью той реальной жизни, которая идёт за стенами дворца.

— Оказывается, ты искусный лекарь, лори, — с усмешкой на бледном лице сказал Дитрикс. — Спасибо. Не буду даже ругать тебя за то, что это ты виноват в том, что случилось.

— Я виноват? — возмутился Таэлир.

— Конечно, — кивнул Пойз, — непонятно о чём думал, отвлёкся — и вот результат.

Принц не стал спорить, поскольку свои последние силы он потратил на перевязку.

Дитрикс предложил поскорее убраться, пока кто-нибудь не застал их с застывшим птичником. «Долго объясняться», — пожав плечами, сказал он. Таэлир не мог оторвать взгляда от птичника, так что Дитрикс сердито дёрнул его за рукав здоровой рукой: «Не вздумай жалеть его!»

Пойз повёл их дворами вдоль улицы Весенних Ветров вниз, к садам у Кахольского озера.

— Эти двое отправились снимать все листовки о поимке Коры, которые они успели расклеить за ночь — и те, которые кто-то успел расклеить ещё вечером. В общем, им придётся обойти весь город. Поэтому нам хорошо бы задержать рассвет как можно дольше, — сказал Дитрикс, когда они вышли к озеру и устроились на берегу, глядя на отражённые в тёмной глади озера чуть побледневшие к рассвету звёзды. — Если бы у нас было вино, это было бы легче, — со вздохом добавил он.

В ответ Пойз с хитрым видом вытащил откуда-то из глубин своих непонятных одежд бутылку зеленичного вина.

— Ты волшебник! — воскликнул Дитрикс, на что его приятель только самодовольно хмыкнул.

Таэлир старался навести порядок в своей голове — но голова напоминала ему кладовку, в которую кто-то пытался запихнуть слишком много вещей разом. Стоило открыть дверь — и на тебя обрушатся пыльные непонятные предметы, о которых ты уже давно забыл. Смотреть на спокойную, тягучую воду озера было приятно, и принц начал понемногу успокаиваться. Он старался не думать о том, что имели в виду эти невероятные уличные повесы, когда рассуждали о том, как задержать рассвет. Скорее всего, ничего невероятного.

— Я сначала хотел было, чтобы они, вместо листовок с Корой, нарисовали и расклеили портреты короля с пририсованными ослиными ушами, но потом подумал, что это несколько банально и недостойно настоящих художников, — рассказывал Дитрикс, а Пойз подавился вином, которое он щедрым глотком отхлебнул из бутылки, и зашёлся смехом.

Принц машинально улыбнулся, но ему, на самом деле, не было смешно.

— К тому же, — вдохновенно продолжал Дитрикс Первый, — наш король всё равно очень скоро своё получит.

Таэлир повернулся и почувствовал, как его сердце стало биться о грудную клетку так часто, как мячик, который со всей силы запустили в стену маленькой комнаты. Казалось, что этот стук слышат все, горло принца пересохло, и он не мог произнести ни слова. К счастью, Пойз, вытерев губы рукавом, полюбопытствовал:

— Да? Что же придумали?

Дитрикс внимательно посмотрел на принца, потом сказал:

— В День хорошей погоды, когда карета короля по традиции будет объезжать город, на улице Холма его ждёт сюрприз, — улыбнулся Дитрикс.

— Что, нападение? — с азартом уточнил Пойз.

— Лучше, — отозвался его приятель с таинственной улыбкой, — сама Арка Победителей обрушится на нечестивого короля гневом Защитника.

Пойз фыркнул и отпил ещё из бутылки. Вспомнив, что не один, он протянул вино Таэлиру, но тот слишком резко замотал головой и спрятал дрожащие руки в карманы.

— Это что, правда? — спросил принц как можно более непринуждённо.

Дитрикс взглянул на Таэлира с подозрением, но ответил:

— Конечно, правда.

— Ты чего, лори, в реальнейшем нельзя говорить неправду! — заметил уже изрядно захмелевший Пойз.

Дверь кладовки с предсмертным грохотом слетела с петель, и принца засыпало вещами, которые, казалось, копились всю жизнь, и едкая пыль стала разъедать глаза. Принц изо всех сил смотрел на чёрную гладь Кахольского озера, но видел только, как наследник Таэлир Озо отчаянно барахтается в непроницаемой тёмной воде, которая, словно щупальцами, цепляла свою добычу и тянула на дно, — и ему уже, видимо, никогда не выбраться было на берег.