Глава 4

4.1.1 Cantabit vacuus coram latrone viator[1]

Тэлли разбудила своего единственного постояльца, когда несмелый весенний рассвет не мог ещё преодолеть даже тонкую преграду стекла и в комнате было темно. Унимо недовольно отвернулся к стене: ему снилось, что это мама в особняке Ум-Тенебри будит его, чтобы он отправился с отцом по каким-нибудь ранним делам. Впрочем, такое случалось нечасто, и в родном доме Унимо мог спать, сколько ему было угодно, хотя никогда не злоупотреблял этим.

И всё-таки полпятого утра — это слишком рано, во сколько бы ты ни лёг. Унимо заморгал, пытаясь понять, что происходит.

— Кто-то отправляется сегодня в опасное и увлекательное путешествие, а выглядит при этом как ребёнок, которого разбудили в школу после каникул, — насмешливо сказала Тэлли.

На сонном лице Унимо появилась вполне осмысленная улыбка.

— С добрым утром, Тэлли! Я сейчас встану, — произнёс он как можно бодрее, уже почти веря в свои слова.

Тэлли только фыркнула, оставила Ум-Тенебри свежую воду для умывания и вернулась к печи, от которой на всю булочную уже пахло пирожками.

Унимо чувствовал то самое весёлое возбуждение, как всегда перед их путешествиями с отцом. Он тогда сначала долго не мог заснуть, а потом, проспав несколько часов, тёр глаза и не верил, что вот оно уже наступило — то самое долгожданное утро. Но сейчас к его чувствам примешивалась сжимающая сердце тревога: на этом пути он мог рассчитывать только на себя, не ожидая, что отец, такой сильный и умный, просто поведёт его за собой, показывая удивительные уголки Королевства.

Собирая свои вещи, Унимо порадовался, что, по крайней мере, ему не нужно будет беспокоиться о багаже: всё, что у него было, умещалось в холщовую пастушью сумку на лямках, которую подарила ему Тэлли. Он срезал со своей куртки все серебряные кольца: часть из них, оглянувшись, засунул под покрывало своей постели, а остальные сложил в маленький узелок. Надел плотные серые брюки с большими карманами (тоже подарок Тэлли), свою куртку, которая без серебра выглядела вполне прилично, намотал на горло тёплый коричневый шарф, надел шляпу, с которой также убрал все украшения, и самые удобные на свете ботинки с медными пряжками. Эти ботинки подарил ему отец, чтобы было в чём бродить по окрестностям Тар-Кахола, в имении Майти: они не промокали, не натирали и почти не пачкались. Волшебные ботинки. Хорошо, что в тот день Унимо надел именно их. Впрочем, возможно, отец ждал именно этого момента, поэтому и выбрал время, когда его сын отправится в гости за город. Заметив, что любые мысли об отце моментально превращаются в какую-то игру в шарады, Унимо приказал себе обдумывать лучше своё путешествие с неприветливым матросом.

Когда Унимо спустился вниз, Тэлли уже разливала чай. С корнем инула, известным как дающий силы, радость и ясный взгляд.

— Вот, я приготовила тебе в дорогу, — кивнула Тэлли на кувшин молока, плотно закрытый крышкой, рядом с пирогами со шпинатом и орехами и с зеленикой. — А теперь садись пить чай.

— Спасибо тебе, Тэлли! — сказал Унимо, усаживаясь и с удовольствием вдыхая запах инула — запах долгих странствий и приключений.

Тэлли хлопотала у печи, но во всех её движениях в то утро была какая-то нарочитая, неискренняя деловитость.

— Ну вот, — наконец сдалась она, остановившись и смотря на Унимо, — ты уезжаешь.

— Но я ведь не навсегда, Тэлли! А когда я вернусь в Тар-Кахол, знаешь, куда я зайду первым делом? — как можно бодрее сказал Унимо.

А про себя добавил ещё: «И я постараюсь сделать так, чтобы Айл-Форин простил тебя, чтобы ты не грустила больше».

Тэлли только покачала головой с мягкой, но такой печальной улыбкой, что сердце Ум-Тенебри сжалось. Но как он ни старался, он так и не смог придумать ничего ободряющего, пока допивал чай и оглядывал скромную булочную Тэлифо Хирунди, прощаясь.

— Может быть, я провожу тебя до Восточных ворот? — с надеждой спросила Тэлли.

— Ну что ты, я ведь не маленький! — ответил Унимо и рассмеялся: — Так я всегда говорил своей маме. Хотя сейчас я совсем не против был бы почувствовать себя так же, как тогда, когда говорил эту глупость. Но, на самом деле, до Восточных ворот не так уж далеко — и лучше нам попрощаться здесь.

Тэлли не плакала — нет, это просто капли росы с паутины упали на её лицо, когда она открывала дверь, провожая Нимо. Она незаметно смахнула их.

Выйдя за порог, Ум-Тенебри обернулся и вдруг бросился на шею Тэлифо. Он ни капельки не боялся показаться глупым, только боялся, что обнимет свою подругу недостаточно крепко — так, что она не поймёт, как много для него значит в этом новом мире, в котором несколько дней растянулись на целые месяцы.

— Спасибо тебе, Айл-Тэлли, за всё, — прошептал Унимо на прощание.

Он шёл и не чувствовал уже того волшебного возбуждения от предвкушения пути. Он шёл один, совсем как взрослый, но не мог радоваться этому так же искренне, как тогда, когда действительно был ещё ребёнком.

Когда Унимо добрался до Дороги Холма и, обогнув Трактирную сторону, вышел на прямую дорогу до Восточных ворот, рассвет уже набрал полную силу и затушил огоньки звёзд, нежные призраки которых ещё таяли в небе.

Восточные ворота были самыми красивыми в Тар-Кахоле: с двух сторон их украшали высокие башни с изразцами, изображающими Возвращение Защитника. В детстве Унимо любил разглядывать эти тщательно вылепленные фигуры волшебных животных и птиц, гигантских деревьев и цветов, морских волн и быстроходных кораблей. Его всегда удивляло, что украшения башен называются «Возвращение Защитника», но самого Защитника он, как он ни старался, найти не мог.

К Восточным воротам вёл самый оживлённый тракт Королевства. Сразу за воротами на юго-восток уходила дорога к Мор-Кахолу, по которой в столицу привозили огромные поклажи корабельных грузов, шли пути в Морскую и Лесную стороны.

Унимо вышел за ворота и услышал, что колокола в ратуше прозвонили шесть утра. Отсюда их перезвон был едва различим, но утренняя тишина ещё не успела затеряться в многозвучии дневной суеты — хотя самые первые поклажи с товарами уже въезжали в Тар-Кахол, чтобы успеть к открытию рынков и таверн. Оглядевшись, Ум-Тенебри не увидел матроса, поэтому решил пока сойти с дороги — и устроился под огромным дубом, разглядывая сонных возниц и хмурых странников в запылённых плащах. Он вдыхал запах дорожной пыли и смотрел на ворота своего родного города, который вот-вот должен был оставить — возможно, надолго. Задумавшись, Унимо не услышал, как Силур подошёл в нему и произнёс почти над самым ухом:

— Не успели мы выйти, а ты уже не прочь бы обратно, а? — раздался его неприятный скрипучий голос.

Унимо вздрогнул и посмотрел на своего спутника:

— Нет, просто дожидался, пока мой попутчик, наконец, выспится, — парировал Ум-Тенебри, и матрос только одобрительно хмыкнул.

На нём была добротная дорожная одежда — может быть, поэтому он выглядел гораздо лучше, чем вчера. Впрочем, путешественники всегда выглядят превосходно: в любых обносках, пропахшие запахом ночных костров, с завязанными волосами, в которых застряли сухие листья после лесного привала…

Смерив друг друга оценивающими взглядами, они отправились в путь. Справа от основной дороги на Мор-Кахол лежала живописная тропинка, летом утопающая в предгорном разнотравье. Но и сейчас, в начале весны, вдоль тропинки уже появились ярко-зелёная трава и молочно-голубые бутоны первоцветов. Когда путники отошли немного от города, в небе над дорогой всё чаще мелькали ласточки, а из придорожных кустов взлетали серые растрёпанные сычики.

— Итак, когда мы начнём твоё обучение? — спросил Силур.

— Прямо сейчас? — предложил Унимо. — Времени у нас не так много.

До Мор-Кахола можно было дойти к позднему вечеру, если выйти за ворота столицы рано утром и сделать один не очень долгий привал. Путники шли не медленно, но и не быстро, чтобы не выбиться из сил раньше, чем будет разумно устроить остановку.

Силур Бравир рассказывал Унимо об устройстве фрегатов вроде «Люксии», о том, как называются мачты и паруса. Пытался даже рассказать, как называются все снасти и что нужно делать, чтобы поставить парус или повернуть рей, но махнул рукой, посмотрев на круглые от ужаса глаза Нимо, и пробормотал что-то о том, что нарисует схему, когда они остановятся передохнуть. Увлёкшись, матрос начинал вспоминать случаи из своих плаваний, и Ум-Тенебри не торопился напоминать своему учителю о том, что он отвлёкся от объяснений — настолько эти истории были увлекательными.

Все страхи Унимо растаяли вместе с утренним туманом: теперь Силур Бравир не вызывал в нём никаких подозрений, казался очень подходящим попутчиком. Ум-Тенебри наполнила какая-то неожиданная уверенность в том, что у него всё получится, что он вполне сойдёт за ученика Мор-Кахольской корабельной гильдии и попадёт на «Люксию».

Солнце поднялось над Центральной стороной, поджигая росу на траве, и Унимо с удовольствием почувствовал на своей щеке касание ласковых лучей. Он всегда любил солнце, любил смотреть на мир, залитый солнцем — и всегда почему-то немного стеснялся этого. Но сейчас он шёл и улыбался, чувствовал пружинистую лёгкость в ногах.

— Что же, тебе совсем не страшно было уходить из дома? — спросил вдруг Силур после очередной истории о том, как он ходил в Синтийскую Республику на торговом коче.

— Меня выгнали из дома, — ответил Унимо, хмуро взглянув на матроса.

Вообще-то он твёрдо решил ничего о себе не рассказывать, да и Тэлли советовала ему то же самое. Но почему-то ему захотелось сочувствия от этого незнакомого взрослого человека — пусть даже он ни за что бы в этом себе не признался.

— Вот это да, — присвистнул Силур, весело посмотрев на Унимо, — и что же ты натворил?

Ум-Тенебри рассказал свою историю — но о случае на дороге он упомянул вскользь, как о встрече с простыми разбойниками. Он не очень хорошо умел врать, потому что жизнь в родительском доме в Тар-Кахоле не требовала от него таких умений. Максимум, на что он был способен — это с невинным видом говорить отцу о том, что прочитал положенные страницы в скучной книге «История Королевства Шестистороннего», когда ему хотелось поскорее заняться более интересными делами. Поэтому врать Унимо совершенно не умел. И он с неприятным чувством понял, что Силур не поверил истории про разбойников — но расспрашивать не стал, а снова вернулся к описанию устройства парусов и различия «наветренной» и «подветренной» сторон.

Когда они прошли уже больше половины пути, и солнце сияло высоко над головой, готовое начать медленно, но неумолимо катиться к воротам вечера, матрос решительно остановился.

— Думаю, самое время устроить привал, — сказал Силур. — До темноты мы легко успеем добраться.

Нимо только кивнул: он чувствовал усталость от непривычно долгого путешествия и к тому же не прочь был подкрепиться.

Путники устроились под одиноко стоящим у дороги вязом. Унимо достал пироги и молоко, матрос выложил хлеб и засохший сыр. Они с аппетитом пообедали и сидели, прислонившись к дереву, болтая о каких-то пустяках. Ум-Тенебри снова почувствовал себя почти счастливым: первое его самостоятельное путешествие проходило весьма успешно. Если к вечеру они будут в Мор-Кахоле, то на следующее утро — в последний день третьего дигета весны — как раз смогут отправиться на «Люксию», чтобы в спешке последних приготовлений никто не успел заподозрить Унимо в том, что он не совсем матрос.

Под эти мысли Ум-Тенебри сам не заметил, как заснул на тёплой, согретой солнцем земле. Потом, когда он вспоминал об этом, ему казалось, что он не мог бы заснуть так быстро и незаметно для себя.

Как бы там ни было, но Унимо заснул и увидел один из самых ужасных снов в своей жизни. Самый страшный из всех, что были у него прежде. После его детских кошмаров достаточно было убедиться, что в комнате никого, кроме него, нет, включить свет или в крайнем случае пойти пожаловаться маме — и от страха не оставалось и следа. Но тот сон, который приснился Унимо по дороге в Мор-Кахол, запомнился надолго и не желал забываться. Несколько раз потом он пытался кому-то рассказать о том ужасе, который испытал, но собеседники никогда не могли понять, что в этом сне было такого пугающего. Людям вообще трудно бывает понять чужие страхи. Они так и говорят: «Ну что ты, это ведь всего лишь сон!» И ты думаешь, что действительно ведь, всего лишь сон — и боишься дальше в одиночестве.

Если попытаться описать то, что приснилось Унимо, это выглядело бы примерно так: сначала он увидел себя в родительском доме, в своей комнате, мог рассмотреть даже все свои детские вещи и почувствовать тот запах горных первоцветов, которые больше других цветов любила его мать. Потом он почувствовал под ногами холодный пол коридора и увидел себя, застывшего на лестнице в гостиную. Перила лестницы из светлого гладкого дерева были где-то на уровне подбородка, и маленький Нимо держался за них руками, высматривая внизу маму или папу. Он увидел то, что хотел: в гостиной были оба его родителя. Только вот папа стоял с растерянным видом, а мама лежала на светло-сером ковре, и вокруг её головы темнело пятно крови. Не успел Унимо набрать в лёгкие воздуха, чтобы закричать, как кто-то тронул его за плечо. Мальчик обернулся и закричать уже не смог: на ступеньке выше стоял флейтист. Старик вытащил свою флейту и заиграл — но вместо музыки послышались чудовищные звуки, как будто тысячи когтей скреблись по стеклу, а Унимо побежал вниз по лестнице, споткнулся и кубарем покатился по ступенькам. Всё вокруг исчезло в темноте — только ступеньки чувствительно ударяли по его рукам, ногам, голове. Потом темнота разделилась на чёрные птичьи крылья и лапы с когтями, которые били и царапали его с остервенением. Но хуже всего было то, что внизу, — во сне он знал это точно, — его ожидает встреча с отцом, который убил его мать. И продолжалось это, по ощущениям Унимо, бесконечно долго. Как будто отключили измерение времени, и сон растянулся и повис бесформенными обрывками.

Проснулся Унимо от собственного крика, отбиваясь от чёрных крыльев, и какая-то маленькая хищная птица, присевшая передохнуть на дереве, испуганно взмыла в небо и скрылась в стороне леса. Отдышавшись, он почти не удивился, что Силура рядом не было. И, конечно, когда Унимо полез в карман, он убедился, что мешочка с серебряными кольцами — всем его состоянием — тоже больше не было. Вместо этого он вытащил из кармана скомканную записку, развернув которую, прочитал:

«Слишком долго спишь, Ум-Тенебри, я устал тебя ждать. Советую тебе повернуть обратно — ты не готов к настоящим путешествиям. Но не расстраивайся, возможно, тебе ещё улыбнётся удача.

С.

Да, кстати, сны у тебя скучные».

Унимо невесело усмехнулся, подумав о том, что он мог бы уже начать собирать коллекцию писем людей, которые его бросили. Но тут же он со злостью тщательно разорвал записку и выбросил на ветер.

Странно, но он совсем не расстроился. Не подумал, что это было несправедливо, не стал возмущаться вероломством матроса. Ум-Тенебри знал, что теперь это ничего не изменит, а он всё ещё должен добраться до Мор-Кахола. И чем легче будет у него на сердце, тем быстрее он сможет идти.

Унимо шёл по дороге в Мор-Кахол, чувствуя, как в его венах кровь уже смешивается с морской водой, своей солёной сестрой. И ветер, который долетал до этой части пути, приносил запах смолы и нагретых солнцем пеньковых сетей.

Когда Нимо добрался до холма, на котором многие, кто видел море первый раз, застывали от изумления и восторга, ему открылось огромное звёздное небо, не имеющее берегов, в котором топовые огни торговых кораблей казались просто очень медленно падающими звёздами. Созерцая эту картину, Ум-Тенебри провёл слишком много времени для того, кто видел море уже не первый раз.

Унимо не стал ночью пробираться в город, а пошёл напрямик к воде, по линии отлива, и устроился на ночлег между огромных камней в пустынной на вид части побережья. Хотя день был по-весеннему тёплым, у моря ночью было холодно, и Унимо с головой укутался в свой плащ. Немного повернув лицо набок, через щель между валунами можно было видеть, как бесследно море растворяется в линии горизонта ясного ночного неба.

Благодаря усталости от долгого путешествия, Унимо удалось сразу заснуть и проснуться только на рассвете, от негромких разговоров рыбаков и скрипа песка под днищами рыбацких лодок. Дождавшись, пока все рыбаки отправились на промысел, Ум-Тенебри осторожно выбрался из своего укрытия. Свежий сольарский ветер потрепал его по волосам, и он почувствовал прилив сил, несмотря на раннее утро, в которое дома он обычно спал, после того как полночи читал какую-нибудь интересную книгу.

Не мешало позавтракать, но для этого нужно было что-то придумать: молоко и пироги, как и все деньги, унёс матрос. Но Унимо всё равно пошёл в сторону города, надеясь, что там, где есть булочные со свежим хлебом и многочисленные трактиры для моряков, для человека без денег тоже что-нибудь найдётся.

Унимо шёл по остывшему за ночь песку в сторону темнеющих на рассветном небе домов и невысокой башни Мор-Кахольского магистрата с флагом Королевства. Рыбаки с первым уловом устриц тянулись к городу, а мальчишки и девушки-подростки с босыми загорелыми ногами уже выкрикивали своими звонкими голосами: «Свежие устрицы, мидии, ракушки!»

У Мор-Кахола не было стен, и город расползался по берегу свободно, как полипы на камнях. Каменные здания перемежались деревянными приземистыми домами рыбаков, а улицы и площади образовывались беспорядочно там, где людям оказывалось удобно ходить или сидеть в тени, обсуждая погоду.

После дня в пути и ночи, проведённой на побережье, вид младшего Ум-Тенебри не напоминал уже не только сына шейлира, но даже и приличного добротного горожанина. Нимо снял свою куртку, которая стала ещё-более-тёмно-зелёного цвета, и вытряхнул из неё дорожную пыль, пригладил рукой свои непослушные, торчащие в разные стороны волосы, которые тоже от пыли стали куда более тусклыми, и почувствовал себя готовым ко встрече с Мор-Кахолом.

Унимо довольно часто бывал здесь с отцом, поскольку из Мор-Кахола отправлялись корабли во все порты Шестистороннего и Синтийской Республики. Когда отец брал его с собой в поездки по делам или просто в путешествие — Нимо был счастлив. Мор-Кахол тогда был для него просто продолжением Тар-Кахола, из которого можно было уплыть в разные удивительные места. Тогда они с отцом останавливались всегда в одном и том же трактире «Навион», поскольку это был единственный по-настоящему хороший трактир в Мор-Кахоле. Сейчас его многоэтажное здание насмешливо возвышалось над Унимо, напоминая, что он не мог бы оплатить даже половину чашки кофе, что здесь подают на завтрак. Точнее, сейчас он не мог бы оплатить даже стакана воды. Нимо сунул руки в карманы брюк и с независимым видом направился по одной из главных улиц Мор-Кахола — улице Морской Славы. С удивлением он обнаружил, что в карманах у него завалялось несколько монет: один серебряный полусолид и три медных плима. Унимо вертел в руках монеты, вспоминая, когда же успел забыть о них. И улыбнулся, поняв, что это наверняка Тэлли. В любом случае теперь он был почти сказочно богат. На эти деньги можно было себе позволить роскошный завтрак в любой здешней таверне, но Унимо только зашёл в булочную купить горячую лепёшку с зеленью и несколько сладких булочек про запас, а у уличного торговца взял большой стакан кофе с молоком, после чего направился в сторону пристани — так, чтобы можно было понаблюдать за «Люксией», но самому пока не попадаться на глаза. Такое место он отыскал на городской набережной — как Мор-Кахольцы гордо именовали небольшую дорогу вдоль линии прибоя, выложенную плоскими камнями. В ранний час здесь почти никого не было, поскольку праздные прохожие появлялись только ближе к вечеру.

На одной из скамеек набережной можно было устроиться так, что были видны все мачты стоящих в порту кораблей, а самого наблюдающего скрывали густые кусты акации.

Потягивая кофе, Унимо разглядывал высокие мачты «Люксии», её палубу, на которой сейчас стояли только пара вахтенных матросов. Он мог различить даже их лица — сонные и недовольные. Он принялся сверять знания, полученные от Силура, с макетом в натуральную величину. Увлечённый этим занятием, Унимо не сразу обнаружил, что на палубе появился ещё один человек — он поднялся на ют и стоял там, смотря в сторону моря. Скорее всего, это был кто-то из офицеров: на плечах у него был небрежно накинут мундир, в руках он держал бинокль. Ум-Тенебри стал присматриваться к нему, как вдруг матрос, стоящий на трапе, повёл на «Люксию» двух человек, которые поднялись на ют и стали о чём-то разговаривать с офицером. Хорошее настроение Унимо мгновенно растаяло, как сахар в горячем кофе, когда он увидел: один из тех, кто зашёл на корабль — флейтист.

4.1.2 Asylum ignorantiae[2]

Часы на главной башне Ледяного Замка давно пробили полночь. В это время слушателям полагалось спать, укутавшись тёплыми одеялами, или готовиться к занятиям, тихо сидя в своих комнатах. Но никак не бродить по тёмным коридорам и крутым лестницам Замка, перетряхивая свои мысли, как разноцветное стекло в калейдоскопе, в бесконечные странные узоры. Поэтому Тео выбирал для своих ночных прогулок наиболее глухие переходы, арки и башни, где был невелик риск встретить кого-нибудь из хранителей или просветителей. Он шёл медленно, и его закутанная в одеяло одинокая фигура казалась иллюстрацией к ранним балладам Котрила Лийора — о Рыцаре в Плаще из Одеяла. Но для обитателя Ледяного Замка такой плащ был не данью поэтическим символам, а прозаической необходимостью: дотрагиваясь до стен, можно было чувствовать покрывающие их маленькие иголки инея.

В таком бесцельном скитании Тео Гранций добрался до своей любимой башни — бастиона Серых Стражей. По своей высоте она уступала только Главной, но находилась в отдалении от залов, вынесенная на противоположную сторону окружающей Замок стены: раньше, давным-давно, её использовали для просмотра ущелий на восточных склонах Ледяных гор — не притаились ли в них неприятели. Но времена, когда недруги Королевства заходили в Горную сторону, давно прошли, поэтому теперь эта башня обычно пустовала.

Чтобы попасть в бастион, нужно было пройти по галерее замковой стены, которая продувалась всеми ветрами Ледяных гор. Натянув одеяло до самых глаз, Тео старался идти как можно быстрее, что было совсем не просто: камни под ногами покрылись наледью, так что приходилось идти очень осторожно, а луна, уже сиявшая высоко в небе, то и дело скрывалась за набегавшими тучами, и нужно было пробираться почти наощупь. Добравшись до Бастиона, слушатель Гранций остановился перевести дух и прислушался: тишина плескалась в чаше из древних стен Замка, были различимы её глухие перекаты, как медленные взмахи хвостов странных плоских рыб в чёрной глубине горных озёр. Где-то на верху бастиона гудел ветер.

Тео поднимался по крутой винтовой лестнице, слушая, как звук его шагов падает вниз. Забравшись на верхнюю площадку бастиона, Тео сел, обхватив колени, у одной из узких бойниц, и долго смотрел на Ледяные горы. Небо очистилось, и луна теперь ярко сияла в морозной вышине, серебрила горные склоны, которые напоминали застывшие штормовые волны древнего моря. Воздух был такой холодный и насыщенный ветром, что нельзя было различить запахов, но Тео всё равно показалось, что он чувствует запах приближающейся весны — запах подтаявшего снега и влажной земли предгорий. В Морской стороне в это время первые цветы уже пробивались вдоль дорог, моряки пробовали ветер, вовсю готовясь к летним плаваниям…

Воспоминания о стороне, в которой он родился и провёл детство, промелькнули, как тень птицы в свете луны, и сменились привычными тяжёлыми мыслями. Тео представил огромную водяную мельницу, которая работает без остановки, вращаясь в одной и той же воде — что-то похожее происходило в его голове. Но не было понятно, имеет ли это бесконечное движение какой-либо иной смысл кроме того, чтобы терзать его бессонницей и медленно сводить с ума.

Тео не мог поверить, что просветители — авторы «Жизнеописания» — могли не заметить того, что увидел он. Может быть, они узнали ещё что-то, что заставило их замолчать и оставить всё так, как есть. Вероятно, признание того, что Защитник — человек, разрушило бы стройное здание веры, которое с таким трудом возводили многие поколения служителей. Снова и снова слушатель прокручивал в голове те факты из первоисточников, пересматривая и перекладывая их, как лишние части мозаики, но приходил всегда к подтверждению своей догадки.

В надежде хотя бы немного освободиться от этого бесконечного движения, Тео прикрыл глаза и подставил лицо ледяному ветру, от которого было трудно дышать, — надеясь, что это его отвлечёт. Стал пытаться сочинить очередное подражание Котрилу Лийору — это давалось с трудом, поэтому занимало все мысли на какое-то время.

Горы закрывают глаза

и засыпают.

Их ледяные вершины

от нас скрывают

тёмную сторону дня

и светлую — ночи.

Не очень

надейся уснуть, пока

горные птицы клюют

кофейные зёрна сна,

а гончие

нового дня,

как барсука,

загоняют тебя

в глухую нору

утра.

Возвращаясь к спальням слушателей, Тео почти обрёл равновесие, достаточное для того, чтобы попытаться уснуть. К тому же долгие переходы и подъёмы по лестницам давали о себе знать усталостью, что тоже повышало шансы хотя бы немного поспать.

Тео всегда знал, как опасно терять бдительность, но ему слишком хотелось поскорее добраться до своей кровати, сохранив по пути то чувство приглушённой пустоты, которое позволит, наконец, лечь, закрыть глаза и, возможно, заснуть… и вот, перед очередным поворотом в лабиринте залов Главной башни, Тео не услышал звук шагов — и только повернув за угол запоздало вздрогнул, когда в конце коридора увидел двух человек, которые быстро шли в направлении к той части, где жили просветители — то есть как раз навстречу слушателю. Потратив все свои силы на освобождение от терзающих мыслей, Тео не смог даже придумать подходящего оправдания, когда двое служителей с удивлением уставились на него, подняв лампу так, что ему пришлось сощуриться от её яркого света. Когда он смог рассмотреть тех, кого он встретил, то оцепенение тут же сменилось страхом и досадой на своё невезение: ему повстречались просветитель Инанис Сервил и Плиний Фиделио — хранитель-наставник Тео. На мгновение слушателю показалось, что он всё-таки уснул, поскольку Плиния здесь быть никак не могло: он уехал с миссией в Дальнюю сторону и не успел бы так быстро вернуться.

Инанис не стал ничего говорить — только взглянул на Тео пронизывающим взглядом, ослепляющим не хуже масляной лампы, внезапно зажжённой в темноте. Лицо Плиния не выражало ничего, кроме удивления. Тео успел заметить, что его наставник был в дорожном плаще, выглядел уставшим и печальным — что так не шло к его доброму и почти детскому, несмотря на возраст и статус хранителя, лицу. Они едва успели обменяться непонимающими взглядами, как Инанис, а вместе с ним и Плиний, снова исчезли в мерцающей редкими лампами на стенах полутьме Главной башни, а Тео поплёлся в спальню с тяжёлым предчувствием. И дело было не только в том, что просветитель Инанис наверняка припомнит ему бесцельные ночные прогулки и теперь точно не забудет поговорить с Плинием о том, что его подопечный слушатель не так хорош, как это может показаться по отзывам других просветителей, — было что-то ещё, какая-то неуловимая тревога, которая недавно поселилась в Замке.

Осторожно, чтобы не разбудить спящих соседей, Тео пробрался к своей кровати, лёг, не раздеваясь и укутавшись одеялом, и лежал с открытыми глазами почти до самого рассвета, заснув только за час до того, как служителям полагалось вставать и готовиться к Утреннему Обряду.

А просветитель Инанис и хранитель Плиний тем временем осторожно стучали в двери комнаты Айл-просветителя Люмара. Глава Школы на удивление быстро открыл ночным гостям. Он был полностью одет и, казалось, даже не ложился ещё. Инанис, который начал было бормотать извинения за то, что потревожил Айл-просветителя в такой поздний час, изумлённо замолчал.

— Кажется, как будто я ждал вас, да? — усмехнулся Люмар, смотря в растерянные лица своих посетителей. — Не переживайте, просто бессонница одолела старика в последнее время. Так что рад гостям, — Люмар пропустил их в комнату. — И рад твоему возвращению, Плиний, — добавил он, изучающе, но тепло взглянув на хранителя.

Хранитель смущённо опустил взгляд. Он подумал, что Айл-просветитель не может не понимать, что ему не удалось выполнить поручение.

Люмар указал своим гостям на два кресла и стул, стоящие возле круглого стола у камина, а сам достал с полки две чашки и поставил их на стол.

— Даже чай у меня есть, успокаивающий, кажется, одобренный самим доктором Квидом, — улыбнулся Айл-просветитель, как будто, и правда, встречая гостей и развлекая их беседой.

Сидя с двумя просветителями, Плиний, от природы застенчивый, чувствовал себя, как на экзамене. Люмар, на правах хозяина, затеял светский разговор о последних новостях, чтобы дать хранителю время хоть немного прийти в себя.

— Я так понимаю, тебя не пустили в Дальнюю сторону? — наконец спросил он, переходя к делу.

— Да, Айл-просветитель, — кивнул Плиний и рассказал, как он выехал с поручением передать послание настоятелю главного собора Дальней стороны, как быстро и без препятствий ему удалось пересечь Морскую сторону и как на границе с Дальней стороной вежливые преторы сообщили служителю, что они сожалеют, но не могут позволить ему проехать, поскольку Полномочный претор Дальней стороны издал распоряжение не пускать никого из служителей Защитника с официальными визитами.

Оправдываясь, Плиний рассказывал, как он пытался взывать к законам, к Эдикту, к единству Шестистороннего, — но всё тщетно. Как он пробовал попасть по другой дороге, говоря, что едет к своей семье — но другие преторы только качали головой с многозначительным видом и не пропускали Плиния. «Вы можете обратиться с жалобой к королю», — неизменно повторяли они. Видимо, у них у всех была информация с подробным описанием внешности хранителя и целей его поездки. Плиний начал было сокрушённо придумывать несколько планов проникновения через границу, которые не пришли ему в голову сразу, но Люмар остановил его:

— Прекрати винить себя, ты всё сделал правильно. И не дело хранителю Защитника пробираться через границу тайно, словно контрабандисту. А моё поручение утратило силу в связи с невозможностью исполнения, как записано в Уставе.

Инанис кивнул, а Плиний ещё больше смутился.

— Хранитель, скажи лучше, есть у тебя какие-то идеи о причинах такого негостеприимства Полномочного претора Дальней стороны? — спросит Люмар.

Плиний смутился ещё больше, но над этим вопросом он думал всю дорогу обратно, поэтому ответил сразу:

— Полномочный претор Дальней стороны — родственник короля, и он никогда не принимает решения самостоятельно, особенно важные. Я думаю, что всё это произошло не без ведома Сэйлори, — произнёс Плиний.

«А скорее всего, по приказу», — подумал Люмар и кивнул.

— Я думаю, Сэйлори рассчитывает на то, что мы пожалуемся ему на самоуправство Дальней стороны, — сказал Инанис.

Люмар снова кивнул.

— Но зачем это ему? — удивился Плиний.

— Знаешь, как раньше охотились на лис, забившихся в нору так, что собаки не могли их достать? — спросил Люмар у побледневшего хранителя. — Разводили костёр и заполняли нору дымом, пока несчастное животное, лишённое воздуха, не выскочит на поверхность, навстречу верной смерти.

Инанис и Плиний с ужасом смотрели на Люмара, но он продолжал как ни в чём не бывало:

— Думаю, следующим шагом короля будет прислать к нам шпиона. Переговорщика, который будет пытаться нас образумить. Помните, как в той старинной песне:

Король послал гонца,

Король послал гонца

С приказом ни за что

Домой не возвращаться

Без ответа.

С тех пор и сам гонец,

И сам гонец, и конь его

Давно лежат в земле

Строптивого соседа.

«Лучше бы я совсем не спал», — обречённо думал Тео, натягивая одежду и выбираясь на кухню в надежде, что кто-то уже сварил кофе. Даже Ройф не стал шутить, как обычно, а только налил побольше кофе в кружку товарища.

Заснуть на Обряде — это было одно из самых страшных преступлений. Поэтому Тео благодарил всех просветителей-свидетелей за то, что большую часть Утреннего Обряда нужно было стоять, держа в руках светильник, — так заснуть было очень сложно. К тому же слушатель Гранций всегда добросовестно выполнял все мысленные Правила Обряда, что также не оставляло сну ни одного шанса пробраться в его сознание.

Но на занятиях после Обряда всё стало куда хуже. Как назло, первой была риторическая практика с Инанисом Сервилом — непростое дело даже для тех, кто хорошо выспался и не занят посторонними мыслями. Как обычно, Инанис немногословно сообщил слушателям вводные для диспута: триста пятьдесят лет назад, правление короля Лукида Мирного, столица Королевства, в Совете обсуждается текст Эдикта Школы просветителей, а делегация служителей — авторов Жизнеописания представляет в столичном Университете свой труд и доказывает необходимость автономии в обучении и ведении внутренних дел Школы.

Просветитель Инанис разделил слушателей третьего года на две команды: делегация «служителей» и «королевская» делегация из преподавателей Тар-Кахольского университета и членов Совета. Тео оказался в числе «служителей». «У вас полчаса на то, чтобы составить диспозицию, по одной от каждой из сторон, и выбрать делегата для её представления», — сообщил Инанис и, помолчав, добавил: «Каждый из проигравшей в диспуте стороны после занятий расскажет мне историю принятия Эдикта».

Слушатели разбрелись по двум сторонам небольшого зала для практик, в котором стулья и столы постоянно перемещались, образуя то заседание Королевского Совета, то штаб военачальников в Трёхдигетной войне, то границу Синтийской Республики и Шестистороннего Королевства. В группе «служителей» все взгляды тут же устремились на Тео. Все знали его талант к риторике — ни в одном из диспутов Тео Гранций не проигрывал. Лист бумаги он привычно расчертил на шесть частей: эксордия, изложение, пропозиция, доказательство, опровержение, заключение, — и стал записывать предложения товарищей. Когда идеи у них иссякли, Тео добавил несколько своих соображений и стал перечитывать диспозицию. Дойдя до аргументов об «окончательности и неизменности» Жизнеописания, о том, что просветители изучили и сравнили тысячи первоисточников, чтобы составить истинное повествование о явлении Защитника в мир, Тео почувствовал, как мысли его снова мечутся, словно кони при виде пожара. Он не мог сосредоточиться, почувствовал, как во рту у него пересохло, и не мог представить, как ему удастся произнести правильные слова вслух. Он в отчаянии посмотрел на слушателей своей команды — и увидел, что все они спокойны, шёпотом обсуждают что-то между собой и уверены, что их сторона точно победит. Тео попытался привлечь к себе внимание и быстро заговорил хриплым голосом:

— Пожалуйста, давайте сегодня кто-нибудь вместо меня выступит. Здесь всё написано, — указал он на лист с диспозицией. — Я не могу сегодня выступать, мы точно проиграем, если я буду делегатом.

Слушатели с удивлением и страхом уставились на Тео. Он и сам понимал, что его слова звучат несколько странно, но, в конце концов, он не обязан был постоянно выступать за них. И ещё он имеет право на то, чтобы они поверили ему без объяснений.

— Тео, что с тобой? — обеспокоенно спросила Раенна, подруга Марионы.

— Если я начну объяснять, мы потратим всё время, — нетерпеливо ответил Тео. — Давайте решим, кто будет нашим делегатом.

Слушатели переглянулись. Никому не хотелось становиться делегатом и выслушивать каверзные вопросы Инаниса. И тут Лон-Лимм, который, вероятно, почувствовал себя лидером сопротивления упрямому Тео Гранцию, сказал, стараясь, чтобы его голос звучал строго и веско:

— Тео, не знаю, что произошло, но ты не можешь отказаться. Мы рассчитывали на тебя. Неужели ты хочешь подвести нас всех?

Внезапно Тео почувствовал, как в нём нарастает раздражение, ему захотелось съязвить, ответить что-нибудь резкое этому самодовольному Лон-Лимму, но вместо этого он глубоко вздохнул и терпеливо повторил ещё раз, обведя взглядом всех товарищей:

— Я никогда не обманывал вас, у вас нет причин мне не верить. И я говорю вам, что сегодня не смогу быть делегатом, и если вы не передумаете, то мы проиграем.

Тео прикрыл глаза и услышал, как его слова получили отклик, услышал шёпот сомнения. Но Лон-Лимм поспешно вмешался:

— Мне кажется, что ты просто выдумываешь и набиваешь себе цену. Ты не можешь заранее знать, что проиграешь. Мы рассчитывали на тебя. Если ты не хочешь выполнять свои обязательства, предлагаю голосование. Кто за то, чтобы нас представлял слушатель Тео Гранций, поднимите руки. Но, чтобы наше голосование было конструктивным, те, кто не поднимет руки, должны будут предложить свою кандидатуру в качестве делегата.

Тео изумлённо смотрел на товарищей, но постепенно все они подняли руки. Даже его друзья Ройф и Раенна.

— Я вас предупредил, — пожал плечами Тео. Он уткнулся в лист с диспозицией и попытался успокоиться, принуждая себя дышать медленно и глубоко, задерживая выдох.

Тридцать минут истекли, и просветитель вызвал в воображаемый зал делегаций Тар-Кахольского университета представителей двух сторон. Со стороны профессоров и королевских советников делегатом была Сави — умная и честолюбивая слушательница, которая всегда выделялась на фоне других обитателей Ледяного Замка своей самоуверенностью и неподдельной манерой держать себя с осознанным спокойным превосходством. Её легко можно было представить придворной дамой или преподавательницей в столичном Университете. В ней внешность и содержание гармонично дополняли друг друга, и всё, что она делала, она делала великолепно. Многие задавались вопросом, почему такая девушка, как Сави, отправилась в Школу просветителей, где она не могла рассчитывать на что-то большее, чем должность хранительницы в одном из храмов Королевства или просветительницы в добровольном заточении Ледяного Замка.

Тео поднял взгляд на свою соперницу: Сави решительно сощурила чёрные и блестящие, как у горных птиц, глаза в ожидании серьёзной битвы. И Тео принялся как можно уверенней излагать эксордию.

По правилам диспутов, вопросы делегатам могли задавать по очереди слушатели любой из команд, а также просветитель — в любом количестве и в любое время. Но обычно Инанис большую часть времени молчал, с показным безразличием наблюдая за происходившим, но, на самом деле, запоминая мельчайшие детали, которые потом подробно безжалостно разбирал.

Сначала Тео с лёгкостью отвечал на вопросы команды противников и парировал выпады Сави. Он хорошо знал историю составления Жизнеописания и принятия Эдикта — пожалуй, даже слишком хорошо. Потому что когда Сави и вся команда столичных учёных стали подбираться к вопросам верификации Жизнеописания, он почувствовал колючий холод в груди, который пробирался всё выше и выше. Почти не слыша, что ему говорят, Тео посмотрел на Инаниса в поисках если не поддержки, то хотя бы понимания. Просветитель мог одним точным вопросом уничтожить его. Но Тео знал, что Инанис не будет использовать искренность и доверие слушателя против него. Впрочем, этого и не потребовалось.

— Тар просветитель, как вы можете доказать истинность Жизнеописания нашим подданным? — спросила Сави.

Это был обычный вопрос, после которого слушателю следовало перейти к любой выбранной им системе доказательств, тщательно разработанных многими поколениями просветителей. Но Тео почему-то молчал. За спиной послышался возмущённый шёпот товарищей, а Сави посмотрела на своего оппонента с недоумением.

Все терпеливо ждали, пока Тео заговорит, но комок колючего холода уже поднялся и застрял в его горле, не давая произнести ни слова.

— Что же, вам нечего сказать? — наконец, когда молчание так растянулось, что вот-вот готово было порваться, растерянно спросила Сави.

Тео покачал головой. А потом всё-таки сказал:

— Нечего.

Товарищи по команде служителей отчаянно переглядывались, но сделать ничего не могли: по правилам диспута, после выбора делегата представлять общую позицию мог только он. Поэтому просветитель Инанис, ещё немного подождав, объявил, что побеждает команда преподавателей Университета и советников, а слушателей проигравшей команды он ждёт сегодня после занятий в этом же зале. Тео кивнул Сави, признавая поражение, и направился к своему месту. Он с тревогой отметил, что не без мрачного удовлетворения смотрит на недовольные лица товарищей по команде.

— Тео, подожди! — Мариона догнала Тео в одном из переходов на следующее занятие. — Ты так быстро ушёл…

— Сомневаюсь, что меня могли вызывать на бис, — мрачно ответил он, резко разворачиваясь к слушательнице, — оваций я тоже что-то не слышал.

Машинально убрав с лица растрёпанные от быстрой ходьбы волосы, Мариона посмотрела Тео в глаза. Она была слишком умна, чтобы задавать все те вопросы, которые можно было задать. Но всё-таки они были друзьями, и поэтому она решилась:

— Я не понимаю, что с тобой происходит. И если ты не хочешь мне говорить, то это твоё дело. Конечно. Но я хочу, чтобы ты знал, что всегда можешь рассчитывать на меня, что бы ни случилось.

После бессонной ночи и тяжёлого начала дня, а ещё — из-за того, что он знал, что все эти слова Мариона говорит совершенно искренне, Тео хотелось ответить резко, язвительно, зло, чтобы её яркие янтарные, как у совы, глаза больше не смотрели на него — вот так. Но вместо этого он сказал только:

— Я знаю.

На остальных занятиях Тео откровенно засыпал, не пытаясь привести свои мысли в порядок и настроиться на учёбу, что обычно удавалось ему даже после двух бессонных ночей. Теперь всё это казалось не таким уж важным.

Вечером слушатели третьего года из проигравшей команды собрались в коридоре около зала для диспутов, ожидая, пока просветитель Инанис по одному вызывал их и допрашивал о принятии Эдикта. Слушатели устроились на широких подоконниках с раскрытыми книгами истории Школы, отчаянно надеясь в последний момент запомнить все имена и даты. Многие бросали возмущённые взгляды на виновника их страданий, но ничего не говорили. Сам Тео даже не стал делать вид, что повторяет историю — он и так всё прекрасно помнил, поэтому просто сидел у окна и смотрел, как весенний снегопад быстро заносит каменные карнизы. Задумчиво наблюдая за тем, как размеренно и целеустремлённо падают большие снежные хлопья, влекомые непреодолимой силой, он незаметно для себя положил тяжёлую голову на руки и заснул.

Когда Тео проснулся, вокруг уже разлилась акварельная сумеречная темнота, только из зала для диспутов, дверь в который была распахнута настежь, виднелся неяркий свет, как от настольной лампы. С трудом возвращаясь в реальность, Тео пытался сообразить, что произошло, и понял, что он должен был идти к Инанису, но заснул — и никто почему-то не стал будить его. Всё тело затекло, в голове все мысли как будто засыпало снегом, и очень хотелось выпить чего-нибудь горячего: у окна к ночи стало совсем холодно. Встряхнув головой, которая тут же отозвалась недовольным ворчанием дремавшей в висках боли, Тео поднялся и заглянул в зал.

Инанис сидел на прежнем месте и читал книгу. Услышав шаги, он поднял голову и насмешливо посмотрел на застывшего на пороге слушателя.

— Айл-просветитель, простите, я заснул и не слышал, как все ушли, — сказал Тео.

— Я сам попросил, чтобы тебя не будили. Раз уж ты не желаешь спать ночью, то, конечно, было бы слишком жестоко лишать тебя возможности спать хотя бы после занятий, — всё так же насмешливо проговорил Инанис, и Тео не мог понять, сердится ли просветитель на самом деле, поэтому только смущённо молчал.

Просветитель закрыл книгу, отложил её в сторону и кивнул Тео на стул напротив. Слушатель пожалел, что они сейчас не в комнате самого Инаниса: там непременно был бы горячий кофе. Просветитель помолчал, смотря куда-то в сторону, в темноту окна, и наконец сказал с тяжёлым вздохом:

— Я начал изучать твои записи…

— И как? — не удержался от нетерпеливого вопроса Тео, получив в ответ холодный взгляд просветителя.

— Я нашёл, что твои выводы не лишены внутренней логики, — сухо продолжал Инанис.

На этот раз Тео промолчал, но взгляд его говорил красноречивее всяких слов: «Ну что, значит я прав, да?» Просветитель не спешил с ответом.

— Также твои исследования показывают, что у тебя много свободного времени, чтобы изучать дополнительные источники, которые могут иметь полезное применение только в работе просветителя, — невозмутимо сообщил Инанис.

— Но Айл-просветитель, если я прав, то какое это имеет значение? Я ведь не думал о том, чтобы прославиться или обрести незаслуженные привилегии! — горячо возразил Тео. — Я только хотел, чтобы об этом узнали. Это ведь важно!

Просветитель предчувствовал, что будет нелегко. Но он всё равно нахмурился, поддаваясь раздражению от поведения этого талантливого и такого легкомысленного мальчишки.

— Я поговорю с Айл-просветителем, когда будет возможно. А до тех пор советую тебе обратить внимание на твои основные обязанности: ты ведь сам видишь, что чрезмерная увлечённость одной идеей мешает тебе идти по пути служения.

Тео нечего было возразить, поэтому он сидел, смотря в пол, на носки своих ботинок.

— Я думаю, что ты сможешь преодолеть это испытание, Тео, — уже мягче сказал Инанис. — И я хочу тебе в этом помочь. Я советовал бы тебе на время не посещать ту часть библиотеки, которая предназначена для хранителей и просветителей.

Слушатель поднял взгляд:

— Вы… вы запрещаете мне, Айл-просветитель?

Раздражение всё-таки проступило на остром и строгом лице просветителя Инаниса.

— Надеюсь, пока этого не требуется, — резко сказал он, — и мой совет будет хотя бы рассмотрен тобой, если не принят во внимание.

Тео понял, что задел просветителя, забыв, что он ещё и его друг. Настолько, насколько просветитель может быть другом слушателю.

— Простите, — пробормотал он, отводя взгляд.

— К тому же, — добавил Инанис чуть мягче, — я знаю, что запрещать тебе что-либо, связанное с библиотекой, бесполезно.

Слушатель осторожно улыбнулся, почувствовав, что пространство разговора немного потеплело.

— Кстати, Плиний очень хотел тебя видеть — думаю, будет хорошо, если ты зайдёшь к нему, пока не совсем поздно, — сказал просветитель, завершая неприятный разговор.

— Я и сам собирался навестить Плиния, — искренне заверил Тео. Во-первых, он действительно соскучился по своему хранителю-наставнику, а во-вторых, ему было интересно узнать, отчего тот вернулся так рано из своего путешествия в Дальнюю сторону.

Просветитель кивнул.

— И вот ещё что, — как бы между прочим сказал Инанис, — я попросил Плиния позаниматься с тобой теми упражнениями на концентрацию внимания и упорядочивание мыслей, которыми занимаются хранители перед своим первым обрядом. Думаю, они будут тебе полезны.

— Хорошо, — без энтузиазма покорно отозвался Тео.

Вот, значит, как. Просветитель думает, что он недостаточно дисциплинирован и не может контролировать свои мысли. Возможно, просветитель Инанис прав. Или ищет простое решение своей задачи под названием «Тео Гранций и его неуместные мысли».

Просветитель проницательно посмотрел на Тео и со вздохом откинулся на спинку стула.

— Тео, я хочу, чтобы ты понял: я не сомневаюсь в твоей честности, преданности Защитнику, в твоей добросовестности и в твоих талантах. И я вижу, что ты знаешь гораздо больше других слушателей твоего года. Но знания — это не всё, что у нас есть. Система Школы не случайно построена таким образом, что сначала служитель получает те знания, которые ему преподносят, оттачивая свой ум и свою веру, а уже потом ему даётся возможность отправиться в самостоятельное плаванье. Но не раньше того, как он осознает свою ответственность и почувствует, что под ним — смертельная глубина. Да, тебе это может показаться занудством скучного просветителя, утратившего огонь истинной веры, но ответственность за других людей и за наше общее дело — то, что мы не можем игнорировать ни для какой цели. И я думаю, что об этом ты пока думаешь слишком мало — по сравнению с теми знаниями, которые тебе удалось получить.

Тео слушал и понимал, что просветитель действительно говорит с ним как друг. И от этого ему почему-то становилось тоскливо, как тогда, когда он увидел Мариону, почувствовал её беспокойство и заботу. Лучше бы они все отвернулись от него, в самом деле.

Закончив свою дружескую проповедь, Инанис снова взял в руки книгу, сказав помрачневшему слушателю:

— Надеюсь, ты оценил, что я не стал расспрашивать тебя об истории принятия Эдикта?

— Да, конечно, — с улыбкой отозвался Тео. — Хотя вообще это похоже на неоправданные привилегии.

— Тогда будем надеяться, что ты их оправдаешь, — усмехнулся Инанис, возвращаясь к чтению. Он как будто и не замечал, что находится в холодном плохо освещённом зале — сидел здесь, как за своим собственным рабочим столом.

Выскользнув из зала для диспутов, Тео направился в Башню Хранителей, размышляя о просветителе Инанисе. Как ни странно, но иногда у него сжималось сердце при мыслях об этом человеке, который всю свою жизнь провёл в стенах Ледяного Замка, отдавая всего себя служению. Несмотря на безупречную репутацию и безоговорочное уважение, которым пользовался просветитель Инанис в Школе, Тео не заметил, чтобы хоть кто-то из просветителей проявлял к нему тёплые чувства. Кроме, конечно, просветителя Люмара. За этой выстроенной за годы жизни в Ледяном Замке стеной душевного аскетизма Тео видел страдающего и уставшего человека — из тех, которые никогда не признаются в своей слабости, надевая маску холодной неутомимости. Впрочем, Тео тут же строго сказал себе, что его попытки думать, будто он хорошо знает Инаниса и то, что творится у просветителя в сердце, непростительно высокомерны. И недопустимы по отношению к другу.

Комната хранителя Плиния находилась на предпоследнем этаже Башни. Пробираясь наверх, Тео встретил двух мрачных хранителей первого года, которые рассеянно кивнули в ответ на вежливый поклон слушателя. Многие хранители, насколько Тео мог наблюдать, становились похожими на собственные тени, особенно в первый год своего хранительства. Наверное, так проявлялась та самая почитаемая Инанисом ответственность.

Постучав и услышав знакомый голос, Тео зашёл в комнату Плиния. В Школе у каждого слушателя был свой наставник из числа хранителей. Старший товарищ, который должен был помогать, утешать, подсказывать, контролировать обучение и поведение неразумных слушателей, резко перенесённых из большого мира в строгую упорядоченность Ледяного Замка. Для хранителей это было серьёзное испытание — помимо собственных занятий возиться ещё и с младшим поколением служителей, особенно учитывая то, что большинство из тех, кто приходил в Школу просветителей, не очень высоко ставили человеческие связи и общение с другими людьми.

Хранителем Тео был Плиний Фиделио — и можно было справедливо считать, что слушателю повезло. Плиний был похожим на солнечный луч: высокий, светловолосый уроженец побережья Дальней стороны, — даже в Ледяном Замке он не растерял свою открытую, спокойную теплоту по отношению к людям. Пожалуй, с возрастом только стал более сдержанным. По сравнению с ним Тео часто казался себе мрачным, нервным, злым стариком. Впрочем, они сразу подружились, и, поскольку ни с учёбой, ни, после случая с «Библиотечным бунтом», с поведением у слушателя Гранция проблем никогда не было, ничто не мешало им просто радоваться обществу друг друга. Иногда Тео ловил себя на мысли, что именно так представлял себе старшего брата, о котором мечтал в детстве.

Сейчас Плиний выглядел гораздо хуже, чем обычно: он исхудал, под глазами легли тени, а волосы уже не сияли подобно солнечным лучам. Но всё равно, едва увидев Тео на пороге, хранитель, как прежде, искренне и тепло улыбнулся ему.

— Привет, — сказал он в ответ на поклон Тео, на лице которого тоже светилась редкая в последнее время искренняя улыбка.

И всё-таки от взгляда хранителя не укрылось то, каким уставшим и тревожным выглядел его подопечный.

Когда постучал слушатель, Плиний был занят тем, что разбирал книги и рукописи, которыми были усыпаны все горизонтальные поверхности небольшой комнаты. Он ловко вытащил из-под бумажных завалов два стула и придвинул их к столу.

— Я не помешал тебе? — машинально спросил Тео.

— Ты прекрасно знаешь, что нет, — покачал головой хранитель. Ещё в первую их встречу Плиний сказал, что Тео может приходить к нему в любое время, когда слушателю будет нужно. И что он всегда найдёт для него время. Но пока ещё не было сложности, с которой слушатель не мог бы справиться самостоятельно. Судя по тому, что сказал хранителю просветитель Инанис, это скоро могло измениться. — Я тут решил разобрать свои записи за все годы — и вот, — Плиний развёл руками и улыбнулся своей детской улыбкой.

Тео пытался по выражению лица наставника угадать, что именно рассказал про него Инанис. Но пока мог с точностью сказать только, что Плиний рад ему.

— Я рад, что ты вернулся… раньше, чем я думал, — сказал Тео, устраиваясь на одном из стульев и сложив локти на стол по своей детской привычке долго сидеть у широких подоконников в доме отца и смотреть в окна, парящие над морем.

— И я, на самом деле, рад вернуться домой, — сказал Плиний, но голос его звучал грустно.

Тео был уверен, что это связано с причинами его скорого возвращения, но начинать расспросы первому было неловко.

— А ещё я думаю, что ты хочешь кофе, — предположил хранитель и, услышав в ответ: «Очень!» — отправился в кухню и поставил на огонь кофейник.

Пока закипал кофе, они разговаривали о мелочах: Тео рассказывал последние новости Школы, Плиний вспоминал забавные детали начала своего путешествия. Когда кофе был готов, хозяин комнаты достал ореховое печенье и знаменитые карамельные узелки — любимое лакомство детворы Морской стороны. «Специально для тебя захватил, когда проезжал через города вашей стороны», — пояснил Плиний как ни в чём не бывало, а Тео только благодарно посмотрел на него, удивляясь, как хранителю удаётся всегда помнить те детали, которые могут быть важны для других людей, так естественно проявлять эту ненавязчивую заботу и внимание, приятные любому человеку.

Но время простых и радостных разговоров закончилось вместе с кофе. Тео поставил чашку на стол и выжидающе посмотрел на хранителя. Тот нервно вертел свою чашку в руках, понимая, что пора бы уже переходить к настоящему разговору. Чтобы смягчить вопросы, которые он должен был задать слушателю, он решился даже на откровенность о том, что было не в его власти.

— На самом деле, моё путешествие не было таким уж удачным, — сказал Плиний, смотря в свою пустую чашку.

Хранитель рассказал, что с ним произошло, как его не пустили на территорию Дальней стороны («Они сказали, что им не нужны служители Защитника и моё пребывание будет нежелательным — в моей родной стороне!» — с горечью вспоминал Плиний).

— Ну и в итоге я не выполнил поручение Айл-просветителя, да ещё и выяснилось, что в Шестистороннем происходит что-то неладное, — к концу своего рассказа хранитель совсем сник.

Тео тоже одолевали тревожные мысли и беспокойство за Плиния.

— Но ты ведь не виноват в этом, — пробормотал слушатель.

— Конечно, — зло усмехнулся Плиний, — обычно так и бывает: никто не виноват, но всё получается очень плохо.

Тео замолчал и был даже рад, когда Плиний сменил тему — пусть даже и на не очень приятную слушателю.

— А как у тебя дела? Как учёба? — спросил хранитель.

— С учёбой всё в порядке, — напряжённо ответил Тео.

— А с чем не в порядке? — хранитель посмотрел в лицо слушателя, и тот поспешно отвёл глаза.

Тео помолчал, а потом ответил, позволив горечи испортить вкус слов:

— Тебе ведь наверняка уже просветитель Инанис всё рассказал. Что ты спрашиваешь.

Взгляд хранителя стал холодным — таким взглядам он научился в Ледяном Замке.

— Во-первых, «всё» Айл-просветитель Инанис мне не рассказал, во-вторых, если я спрашиваю у тебя, то хочу услышать ответ от тебя.

Слушатель хотел было сказать что-то в своё оправдание, но Плиний продолжил:

— Впрочем, если ты хочешь знать, что мне сказал Айл-просветитель Инанис, то он сказал, что, раз уж я всё равно вернулся, то мне неплохо было бы обратить внимание на своего подопечного слушателя. Сказал, что сейчас тебе нужны помощь и поддержка более опытных служителей, что твоё состояние очень тревожит его. И что он просит меня позаниматься с тобой упражнениями концентрации для хранителей — а эти упражнения предназначены для тех случаев, когда в жизни служителя происходит какое-то событие, которое не позволяет ему сосредоточиться на ведении Обряда. А когда я, сбитый с толку и растревоженный, попытался узнать у него, в чём именно дело, он сказал, чтобы я поговорил с тобой. Вижу, вы с просветителем стали мыслить очень похоже, — с раздражением заключил Плиний.

Тео стало совестно, что он вздумал упрекать своего прекрасного, доброго, понимающего хранителя, который и так вынужден беспокоиться из-за него, отчитываться перед Инанисом и ещё выслушивать недовольство своего подопечного. Надо было рассказать Плинию всю правду — лгать ему или отмалчиваться Тео не мог, — но и рассказывать всё то, что он поведал просветителю, не было сил. Так, как будто, рассказав о своих сомнениях Инанису, он захлопнул на время тяжёлую дверь, открывать которую снова совсем не хотелось. Значит, предстояло решить сложную задачу: рассказать хранителю правду, которую тот заслуживал, но при этом не взваливать на него страх за судьбу слушателя. Довольно было одного Инаниса.

Плиний действительно сердился. Они оба — и просветитель, и Тео — играли в какую-то игру, в которой простому хранителю не было места. Но игра эта была опасна: он видел это по выражениям лиц «игроков». По тому, как сосредоточенно Тео пытается подобрать слова.

— Я не хотел бы тебя расстраивать, — начал Тео, — и мне совсем не нравится, что всё это выглядит как наши с Инанисом секреты. На самом деле, это всё скверное дело. И когда тебя не было, я пришёл к Инанису. Хотя что там: даже если бы ты был здесь, я пошёл бы к нему, — покачал головой Тео. Плиний слушал, не перебивая. — Но не из-за того, что больше ему доверяю или что-то такое, — поспешно добавил слушатель, — просто мне показалось, что это будет правильно.

— Не переживай так, я не собираюсь ревновать тебя к просветителю Инанису, — с улыбкой заметил хранитель.

Тео улыбнулся в ответ и продолжил:

— В общем, дело в том, что я не могу теперь верить в некоторые вещи, в которые верить обязан. И всё кажется логичным и правильным до тех пор, пока я не понимаю, что не должен так думать. Но поделать ничего не могу. То есть это не просто мои выдумки или желание почувствовать себя особенным: ты знаешь, что я в состоянии заставить себя делать всё, что нужно для пути служения, — но сейчас вот как будто появилась какая-то одна деталь, которая разрушает всё — как, знаешь, эти картины-перевёртыши, где с одой стороны овечки на лугу, а всего лишь посмотришь под другим углом — и уже лесные чудовища или что-то вроде того.

Слушатель замолчал, переводя дыхание, а хранитель серьёзно кивнул на это путаное объяснение и только заметил:

— Вряд ли тебе помогут упражнения на концентрацию.

— Я думаю, просветитель Инанис просто не знает, что со мной делать, — сказал Тео. — Ещё он просил меня подумать об ответственности.

— И ты подумаешь? — спросил Плиний.

— Не знаю, — честно ответил Тео.

Хранитель кивнул:

— Но упражнения нам придётся делать. Скажи, какие у тебя пожелания по расписанию. Чтобы обучить тебя, мне нужно по два часа твоего времени хотя бы два раза в дигет.

— Но ты же сам сказал, что они не помогут! — возмущённо воскликнул Тео. — Зачем заниматься бесполезным делом? Лучше будем, как раньше, обсуждать книги и историю, ты мне расскажешь принцип этих упражнений — и я сам их быстро изучу, а если ты беспокоишься, что просветитель Инанис узнает...

— Изволь не решать за меня, слушатель Гранций! — резко произнёс Плиний. — Я буду обучать тебя упражнениям концентрации, а если тебя это не устраивает — можешь обратиться к просветителям.

Тео непонимающе уставился на Плиния. Хранитель никогда с ним так не говорил. Тем более, дело было не такое важное: если бы Плиний продолжал настаивать на этих дурацких упражнениях, Тео не стал бы спорить. Но он просто использовал свою власть: согласно Уставу Школы, любой слушатель обязан был либо подчиниться приказу хранителя, либо, если приказ кажется ему неразумным, сразу же обжаловать его просветителям.

— Как прикажешь, Мэй-хранитель, — сказал Тео, опуская взгляд.

Так они сидели, не смотря друг на друга, наблюдая только холодную, тоскливую пустоту, которая свернулась в углу маленькой комнаты.

Первым замёрз хранитель, осторожно перебрался взглядом в пустую чашку, стоящую на столе напротив Тео.

— Я сварю ещё кофе, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Плиний и, услышав допускающий примирение вздох слушателя, ушёл на кухню.

Когда они молча пили по второй чашке кофе, пустота повела носом и, почуяв потепление, поспешила покинуть комнату.

— Ты никогда раньше так не говорил со мной, — горько констатировал Тео, смотря в глаза хранителю.

Плиний кивнул:

— Кажется, наступают тяжёлые времена, Тео.