Глава 25. Черный восход

Небольшая церковь набита битком — люди молились о спасении от новой Катастрофы. Правда, следов землетрясения не наблюдалось. К нашему появлению отнеслись весьма настороженно: перешептывания, хмурые взгляды, шуршание ножей за голенищами. Священник, ведший службу, забубнил о карантине. Несколько человек вызвалось «проводить» нас до врачей.

За время, что мы шли до госпиталя, из насторженных ответов «стражников» стало ясно: мы перенеслись куда-то в глухие леса Закатного плато, а встретившая нас община — беглецы от прошлогодней эпидемии Красной Смерти.

Местечко оказалось по-настоящему глухое — никакой заразе не добраться. Пользуясь обилием строительного материала и нехитрыми знаниями, люди успели основательно отстроиться. Удивительно, но все дома здесь именно построили, а не вырастили, как обычно в Мерран. На вопрос, отчего так, никто внятного ответа не дал.

Однако, самое странное сооружение — госпиталь. Настоящий каменный госпиталь! Даже с колоннадой! В Мерран я такое ещё ни разу не видела. Особенно посреди плоской и лесистой равнины. Странности добавляли местные врачи, явно не деревенские знахари: вкрадчивые голоса, приветливые улыбки, прекрасные манеры, и умные речи…. Только вот идея выращивать декоративные деревца на спинках живых мышей показалась мне несколько… ммм… сомнительной.

Подозрения и плохие предчувствия крепли не с каждым днём, а с каждым часом. Но, едва я решила ими поделиться, как слушать стало некому: прогулка по морозу в ночь землетрясения, по словам лекарей, не прошла даром. Сначала Дарн, а за ним и Халнер, начали страшно кашлять, и кутаться в меховые плащи. Одного за другим, мужчин отправили в изолятор — мало ли, какие могут быть осложнения от такой простуды? Через пару дней я и сама узнала, какие: на локтевом сгибе расцвело маленькое красное пятнышко.

Из-за лихорадки и вечного полумрака в комнате, я потеряла счёт времени. Тело будто горело изнутри, выбрасывая всё нужное и ненужное, отказываясь что-либо принимать взамен. Осознание полного бессилия давило, стирало в порошок, не оставляло места для эмоций. Единственное, о чём я могла думать — выздоровление. Непременное выздоровление. А как иначе? Я же Зрячая!

Действительно, главный симптом и ужас Красной Смерти — язвы — отсутствовал почти полностью. Нет, они, конечно, вылезли, но далеко не такие страшные, как на тех трупах в монастыре Тмирран, и быстро прошли. Приходилось расковыривать, а ещё — много метаться и театрально стонать, чтоб не выдать улучшение. Ведь, если ты в западне, то усыпить бдительность врага — первое дело. А про западню я уже не сомневалась.

Когда силы вернулись полностью, я показала улучшение. И тогда вместо санитара в прозрачной маске, пришёл врач с тетрадкой и ручным скорострелом. Пользоваться оружием лекарь не особо умел, да и напала я неожиданно и стремительно. Стянув локтем костлявую шею, второй рукой нажала на болевую точку на спине.

— Ты чего тут с нами сделал, тварь? Быстро!

Подвывая, врач начал говорить. Увы, предчувствия не обманули: нас действительно заразили специально, причём, изменённым видом Красной Смерти, опасным для Зрячих. Вроде как, чем выше кровь, тем хуже должна идти болезнь. И это говорят мне, чистокровной?! Реакцию крови для начала научись определять, идиот!

Незадачливый экспериментатор рухнул на пол со свернутой шеей. Я затащила труп на койку, прикрыла одеялом, и отправилась искать Халнера.

Сумрачный коридор, одинаковые двери. Заперто, пусто, заперто. Когда в одной из комнат, наконец, наткнулась на остывшее тело, долго не могла решиться поднять покрывавшую простыню. Но это оказался всего лишь Дарн. Раздет, всё тело испещрили нарывы с застывшим гноем, на лице застыла гримаса боли, один глаз лопнул и вытек. Интересненько.

Накинув простыню обратно, я подошла к окну и внимательно осмотрела свои руки с едва заметными следами от Орр. Подумать только! Привязка, привязка… а ничего страшного-то и не случилось.

Снова коридор, двери, комнаты. И весь будто высохший, покрытый полузарубцевавшимися язвами человек в одной из них. В полумраке не видно его лица, но… Нет, нет. Точно нет. Надо двигаться дальше. Ручка повернулась легко, но петли слегка скрипнули. Тут же раздался стон — хриплый, едва слышный, в два слога. Два немыслимых слога. Слога моего имени.

Я крепко зажмурилась. Медленно притворив дверь, со всей силы стукнула лбом о косяк.

Дальнейшее было похоже на бред. Полоумный, сиплый разговор. Его просьбы — убить. Мои просьбы — бежать. Мельтешение по больнице — уж если убивать, то других, тех, кто повинен во всей этой истории. Убивать и брать необходимое, чтобы выжить в зимнем лесу. Лесу! Зимнем! Мне, выросшей в пустынях и степях!

Несмотря ни на что, мы вполне сносно продержались почти четыре дня. Как ни странно, погоню не подняли, хотя не так уж далеко мы и ушли. То ли маскировка так хорошо работала, то ли свертка удалась. Но, неизбежное всё равно произошло: Халнеру стало хуже.

Он окончательно слёг на пятые сутки, и уже через несколько часов перестал понимать, что происходит. Я начала метаться, но теперь не от жара, а от бессилия. Приложить лёд или вскипятить воду? Растереть снегом или укутать во все тряпки, какие есть? Попытаться засунуть в него последнюю еду или выкопать из-под снега травы, чьё название я не помню, но помню рассказы Эвелин, что они снимают боль? А может, вообще вернуться в больницу?

Бесполезно. На следующий день язвы вскрылись, в страшных нарывах проглянули кости. Не прошло и суток, как всё было кончено. Однако умер Халнер не от болезни, а от моей руки: он пытался куда-то ползти, я не давала, и, после короткой невнятной борьбы, перерезала ему горло.

Хоть какое-то подобие боя.

Потом я вылезла из шалаша, и «надстроила» его всем имевшимся хворостом. Кое-что затащила внутрь. Сделала новую лежанку, на которую перевалила остывающее тело Хала. Потом достала огниво и нож. Потому что, каким бы плотным ни было пространство, самый верный способ провести цепь Цветного пламени от простого «нагрева», до разрушительного Зелёного, это катализатор по имени кровь. Свежая. Живая. Желательно, из вен.

Я залезла в шалаш, и вытянулась рядом с почти остывшим телом. Жесткая щетина царапнула губы в последний раз. Кашляя от дыма, я уткнулась в спутанные пепельные волосы. Один… два… три… не смотря на усиливающийся жар, сердце билось всё медленнее, струйки крови текли совсем вяло. Но и этого хватало Пламени за глаза.

Шалаш рухнул. Откуда-то сверху было хорошо видно, как разноцветные язычки огня резвятся, выпуская искры. Ещё немного — и пожар захватил дерево, потом другое, затем лес, плато, западную часть Империи, всю планету Мерран, и ширился дальше, дальше, пока не заполнил собой весь мир.

***

Нестерпимое свечение превратилось в запах. Чудесный запах моей любимой бунии. Вслед за ароматом пришло тиканье часов. Размеренный звук чиркал по сердцу, заставляя его биться сильнее и ровнее, подчиняя своему ритму.

Через бесконечность, пелена потихоньку рассеялась. Я увидела темно-пурпурные обои с золотыми вертикальными прожилками и очаг бледно-розового камня. Комната напоминала номер в Алебро, но выглядела не очень: мембраны окон разорваны, штукатурка потолка обвалилась, на полу — скукоженные листья. Плесень. Запах гнили. Косые лучи, низкое солнце. Нет, не просто солнце, а приплюснутый закатом диск Великого Апри, чей левый бок «откусил» подкравшийся Атум. Но такое в Мерран только осенью! А ведь только что была зима… кажется.

Я потянулась в кресле и задела крохотный круглый столик на витой ножке. Он грохнулся, с клацанием откатился к стене. Вместе со столиком упала лежавшая на нём книга — переплетённый в чёрную кожу том размером в две ладони и в два пальца толщиной.

«Ищущий ближних да убоится одиночества,

Ищущий одиночества да убоится ближних.

Получив воздаяние, обратное потребностям жизни,

В стране вечной осени да пребудет странник,

Пока не узнает цену своим деяниям», — прочитала я на первом попавшемся развороте. Боги, опять эта тягомотина Великого Апри.

Встав, я размялась, и начала осматриваться. Кроме кресла и укатившегося столика, мебели в этой комнате не наблюдалось. В соседней — огромная кровать под запыленным покрывалом, и более ничего. За второй дверью — холл гостиничного вида, и широкая лестница тёмного дерева, над каждым пролётом которой висело по картине жутких пропорций и цветов. Хм. Действительно, Алебро.

Я осмотрела здание целиком. Везде одно и тоже: пыль, обшарпанность, порванные мембраны в окнах, на полу вместо ковров — сухие листья, из всего интерьера — один-два предмета, и книга. Обязательно книга — чёрный томик в две ладони, полный чужой мудрости и религиозных стихов.

В соседнем здании история повторилась. И в следующем тоже, и ещё в одном, и ещё. Везде. Везде одно и то же: пустота и тишина. Ничего и никого живого, даже плесени и мха, и тех не видно. И это в Мерран-то, где даже тумбочки отращивают зубы! Только вот, Мерран ли это? Где оно вообще, это место? Место, где нет усталости, голода, жажды, холода. Боли, и то нет: когда я не заметила ступеньку под ворохом листьев, и навернулась с высокой лестницы, то не почувствовала ничего. Вообще. Совсем. И даже не удивилась — потому что чего ещё ожидать от места, в котором нет даже времени?

Низкое солнце висело, словно приколоченное. Неподвижные тени расчертили город в подобие гигантский шахматной доски. На каждой её клетке поджидала неминуемая «гибель», вечный мат, объявленный одной-единственной книгой.

«Замершая вечность разольет свет,

Замерший свет откроет истину.

Пришедший к Великой Грани,

Да прозреет,

Оглянувшись на пройденный путь».

Она преследовала меня. Неотступно, неотвратимо. Куда бы я ни шла, она появлялась на столах, кроватях, парапетах. Висела на перилах и шторах. Торчала из переплетения ветвей. Сначала это удивляло, потом раздражало, потом начало откровенно бесить. Но ничего не поделать…

Постепенно я привыкла, и даже начала высматривать черную обложку, как выглядывают в толпе старого друга. В конце концов, здесь, в стране вечной осени, книга была единственным «живым» существом.

Книга, и ещё часы. Откуда и зачем они появились там, где время не движется, я не понимала. Порой едва ощутимые порывы ветра доносили тиканье, а несколько раз даже гуканье. Когда я слышала его, то неслась на звук, не разбирая дороги, пересчитывала ребрами ступени, выпрыгивала из окон, даже срывалась с крыш. Тщетно: отбив ровно девять ударов, невидимые часы умолкали. Я снова оставалась в одиночестве и тишине.

«Служащий Солнечному Закону,

Да не прельстится разум твой ересью,

Да не убоится плоть твоя истязаний,

Да не сподвижется сердце твоё утехами,

Ибо сие есть грех».

Я оббегала всю осеннюю Столицу, буквально всю, даже облазила королевский дворец. Не могла попасть только в порт: в отличие от реального города, в «осеннем» не было моря. Скалы были, мосты над пропастями были, яруса были… а моря не было. В провалах между островами-кварталами плескался густой, сине-серый туман. В этом же тумане тонули нижние уровни Столицы, даже вид на залив проглядывал сквозь неверную пелену, словно через мутное стекло, в котором неверными тенями отражался сам город.

Медленно и планомерно, черный томик делал своё дело. Уже не надо смотреть на страницы: по одной толщине разворота узнавала, на каком примерно стихе раскрыта книга, и даже могла на память процитировать его, причем всегда вслух: отчего-то казалось, что застывший мир вечного заката внимательно прислушивается к каждому звуку, что тревожит его покой. Игра продолжалась довольно долго.

А потом книга закончилась.

Да, вот так. Закончилась, и всё. Поначалу я долго пялилась на одну-единственную фразу, в которую превратился текст, и всё никак не могла взять в толк, что и как я должна делать.

«Сожги меня».

Сожги, ага. Мебель из железного дерева, покрывала и шторы напрочь отсырели. Листья, правда, сгодятся на растопку… Единственная бумага — эта самая книга и есть. Только вот бумага эта особого, мерранского сорта; по-настоящему будет гореть только в Зелёном пламени, а в обычном, не превращенном, лишь тлеть. Но огонь брать всё равно неоткуда.

Металась я долго. Никаких приспособлений нет, с подручными средствами ничего не получится. Хуже того, пространство — твёрдое и мёртвое, словно каменный монолит — значит, цепи Пламени исключались тоже.

По какому-то наитию, я вернулась в Алебро, в ту самую комнату, где очухалась безвременье назад. Всё точно также: поваленный столик у стены, продавленное кресло перед камином. Не хватало только томика Великого Апри, который я уже довольно давно таскала с собой, и который бросила сейчас на кресло. Бросила — и тут же заметила разноцветный солнечный зайчик, какие бывают от стекла.

Не веря своим глазам, я посмотрела наверх. Точно: высоко, по самой верхушке конного проема, тянулась узкая, не шире ладони, витражная полоса. В Мерран стекло считалось признаком роскоши, подобное украшение мог позволить себе далеко не каждый, тем более, для постоялого двора. Впрочем, и гостиница не из дешёвых.

Пододвинув столик к окну, я взгромоздилась на полированную поверхность, и начала выковыривать ногтями круглый элемент стеклянного узора. Стоило начать, как раздался бой часов — совсем рядом, в соседней комнате. С каждым ударом во мне крепла уверенность: отвлекаться нельзя. Потому что сжечь Книгу необходимо именно сейчас. Сейчас, и точка. Иначе никак.

Время шло — если оно вообще шло в этом месте. Невидимые часы начали бить снова, уже из дома напротив. С последним ударом, стекло, наконец, поддалось. На ладонь вывалился кругляшек, неровный по краю, и выпуклый с одной стороны. Схватив Книгу Апри, я грохнула её на подоконник. Ну, закат, конечно, вовсе не то же самое, что полдень, но всё-таки шанс. Хоть какой-то. А шансы надо ценить и использовать.

Солнце отдавало тепло очень неохотно, но всё же отдавало. То ли от него, то ли от крови из порезанного о стекло пальца, то ли от горячих молитв, но бумага занялась. Я невольно усмехнулась: поджарить на линзе тот самый Солнечный закон, по которому людей осуждают гореть под огромными линзами — интересная ирония.

Скоро улыбка сошла с моих губ, рот невольно приоткрылся: пламя, которое я с таким трудом добыла, оказалось не простым, а белым. Белым. Белоснежным. Лепестки взвились к потолку, рассыпая снопы искр. Боги, как красиво! Почти, как в подземелье замка Хейдар. Только лучше, потому что это — своё, полностью своё, добытое собственными руками, потом, и кровью, в прямом смысле.

От ласковых, шелковистых лепестков не исходило ни жара, ни боли. Только покой. Безмятежность и покой. Разноцветные искры летели вдоль невидимых нитей. Летели, и пели. Сначала едва слышно, низко, потом всё выше, выше и быстрей…

А потом мир кончился.

***

Вздрогнув, я резко открыла глаза. Села на жесткой кушетке. Тряхнула головой. Уф! Где я? Сон, не сон? На всякий случай, ущипнула себя за запястье. Вроде больно. Начала растирать затекшие голени и лодыжки, стараясь прогнать тысячи острых иголочек. Ай! Ай! Фухх… Да, похоже, всё на самом деле. Боги. Что произошло? Тело ломит, будто стадо волов потопталось, во рту — привкус, будто оно же мне в глотку и насрало. В голове — невнятные обрывки, как куски гнилой тряпки. В целом — ощущение пустоты, как будто больше нет чего-то важного. Что происходит-то?

Я огляделась. Из полумрака проступили очертания средних размеров комнаты. Так, оформлена в лучшем вкусе Мерран: внизу стен — панели тёмного дерева, выше — светлая ткань. Пара картин в широченных позолоченных рамах. Из мебели — «моя» кушетка, справа от неё — пара кресел перед едва тлеющим камином, слева — несколько шкафов-витрин, причём не с мембранами, а со стеклом. Внутри — светлые контуры посуды. Ни одного светильника, свет — только через окно. Зато какое!

Похлопывая по плечам и корпусу, я поднялась и подошла к тонкой, но крепкой мембране, что заменяла комнате четвёртую стену. За мембраной медленно-медленно падал снег. Крупные хлопья танцевали, засыпая дорожки и кованые изгороди, превращали деревья в невесомые сети, а остовы трав — в белые завитки. Но самым удивительное — цветы. Они явно хорошо себя чувствовали даже на морозе, а из-за вытянутых лепестков и бутонов походили на свечи с бело-рыжим Пламенем. И, если от настоящего Белого пламени отлетали оранжевые искры, то здесь, наоборот, из рыжих лепестков летели белые. Причём, не вверх, а вниз.

— Вы правы, вальги — удивительные создания, — тихо сказала темнота за правым плечом, — одно из самых удивительных чудес нашего мира.

Я вздрогнула и обернулась. В паре шагов стоял мой давешний гость — мастер Паприк. Только одет по-другому: вместо обычного костюма обеспеченного горожанина — монашеский балахон, поверх которого болтался черный клобук, а поверх того — епирахиль. Запястья сковывали тканевые наручи. Всё — черное с серебряным узором: меч на фоне солнечного диска.

Ага. Ну, чего-то подобного и следовало ожидать.

— Мы верим, что именно вальги лучше всех знают игру жизни и смерти, — растягивая звуки, проговорил Паприк, — а всё потому, что они берут из земли не всё подряд, как обычные растения, а только то, что нужно именно им. Только самое ценное. Только то, что определят самую суть цветов. Правда, есть одна проблема: свои ценности земля не отдаст добровольно никогда. Никогда. Вот и приходится выкручиваться… Надеюсь, вы не слишком утомились? Операция проходила тяжело.

— Операция?

— Орры. Их больше нет. Еретики могут гордиться: последствия их неумелого вмешательства довели до сквернословия даже меня. Вам, кстати, крупно повезло: ещё немного кустарщины, и была бы инвалидность.

— Да уж, точно повезло, — оскалилась я, рассматривая тыльную сторону ладоней.

Чисто. Хотя, завитки Орр и так сливались с моей кожей… Списать на полутьму? Переступила с ноги на ногу: покалывания в позвоночнике нет. Значит, и правда, сняли.

— И теперь, мой свет, когда вы стали свободным человеком, мы можем поговорить о будущем. Насколько я понимаю, вы хотели бы вернуться в свой мир?

— А… к-какой… мир… — я осеклась, поняв по глазам Паприка: отнекиваться бессмысленно.

Только боги, как он узнал? Из головы моей вытащил? Или Хал…? Нет, даже думать не хочу.

— И что, вы отвезёте меня в Тмирран и пнёте в Зеркало? — спросила я.

— Если договоримся. И, главное, докажем командованию целесообразность такого поступка. Однако, должен предупредить: чем меньше народу знает о вашем происхождении, тем лучше.

— Вы второй из ныне живых. И то только потому, что в голове у меня копаться не постеснялись!

— Это мой долг. Просто долг. Ничего личного, — пожал плечами Паприк, — как и у любого брата, впрочем. Кстати, у вас теперь тоже есть долг, правда, пока только материальный. Пять тысяч триста двадцать четыре с половиной золотых Вирема.

— Сколько?! За что?!

— За Орры, разумеется. Обычно мы не так меркантильны, но ваш случай оказался, что называется, с подвывертом. А любой труд должен быть оплачен.

— Понимаю. Но…

Пять с половиной тысяч! У меня, конечно, есть некоторые накопления с зарплаты в театре, но это едва треть суммы. Да и потратилась на кристаллы я знатно.

— Мастер Паприк, мне нечем вам заплатить.

— Позвольте не согласиться. Кроме наличности, мы можем принять оплату ценностями, физическими услугами, и… как бы это выразиться… бессмертным светом в смертном сосуде.

— Эээ… знаете, я после… гхм, нашего с вами душевного чаепития, немного туго соображаю. Давайте по порядку?

Паприк усмехнулся, и развернулся лицом в комнату. Едва заметное движение руки, и пространство в трёх шагах от нас развернулось, открывая невысокий круглый столик на витой ножке. На кружевной салфетке лежала Нарна — мой фамильный кинжал. Рядом — фамильный же медальон с огнём, и раскрытая шкатулка с большим слитком мерила, которую я добыла летом в подземелье разрушенного храма Духов.

— Ммм… Вообще-то, всё это дороже стоит, — сварливо сказала я.

— Всё вместе — да. Безусловно. Но и продать эти объекты достаточно трудно, слишком ограничен круг покупателей… Выбирайте любой предмет. Два других передадите нам, в качестве добровольного пожертвования. Этого будет достаточно.

Пожертвования. Две фамильных вещи, и пластина удивительного металла, с которым дома я стану самым влиятельным человеком в мире…

Если смогу вернуться.

— Так. Ещё варианты? Что за услуги?

— Физические.

— В смысле — бордель?

— Метко сказано, свет Кетания. Наш научный сектор, действительно, порою не многим отличается от такого заведения… Но, я не думаю, что вас заставят размножаться. Нам интересны знания о работе с Пламенем, и тонкие свойства крови уроженки другого мира. Контракт на восемь циклов. Пансионат закрытого типа.

Час от часу не легче.

— Гм. Так, а что там, говорите, с лучами и сосудами? Я, повторюсь, сейчас туговато соображаю.

— Ничего, это пройдёт. А предложение — место в наших рядах. Вот эта самая дорожка с рыжими вальдами ведёт к маленькому, но очень намоленному храму. Обычно, путь к обряду занимает больше времени: кандидат проходит испытания физически, а не под гипнозом, и, уж конечно, не в одну ночь. Да и времени на размышления потом больше… Но, как вы сами понимаете, ваш случай признан особым. Поэтому на принятие решения у вас… ммм… не больше часа. И, если вы всё-таки решите составить нам кампанию, то переоденьтесь в зильтер, — Паприк вытащил из личного пространства сверток, и передал мне, — затем идите вглубь сада. По вот этой самой дорожке, босиком, и никуда не сворачивайте. Зайдёте в храм — согреетесь. Ну, и закладную там подпишите заодно. С печатью.

— Эм… на что закладную-то?

— На душу, — усмехнулся Паприк, — и учтите, обратного пути у вас не будет.

И вышел сквозь окно.

Из «дыры» в мембране пахнуло холодом. Пока она затягивалась, несколько снежинок влетело внутрь. Одна из них упала мне на руку и быстро растаяла.

Я поёжилась, и повернулась спиной к саду. Оглядела комнату. В ней ровным счётом ничего не изменилось. Мои вещи по-прежнему лежали на столике: Нарна, без которой не выбраться в свой мир, да и в этом будет трудновато. Медальон, который можно наполнять любым Пламенем — прабабкина реликвия, уникальная в своём роде вещь. Слиток мерила, универсального вещества — любой металл из него можно получить, любой драгоценный камень, только соответствующее Пламя примени.

Как он там сказал, оставить себе что-то одно, двумя другими расплатиться? Гад.

В свёртке, который дал мне Паприк, оказалась рубаха грубого полотна. Отложив одежку на столик с кинжалом и прочим, полезла в личное подпространство. Там, глубоко, в специальном тайнике, лежали деньги. Пересчитала: тысяча девятьсот пятьдесят четыре Вирема. Негусто.

Вздохнув, убрала монеты. Подошла к камину. Угли как угли, тлеют и тлеют. Стабильное пространство, неполные цепи. Пламя здесь — просто приятное, но дорогое дополнение к лестницам крови. Огнепёрые таусы тому пример. Хотя правильно. Если знаниями не пользоваться, они умирают. Сохраняется только то, что нужно. Правда, всегда найдутся те, кому всё равно захочется знать как можно больше, и не важно, зачем. Просто знать. Чешется вот у них. Любопытство отрастили, и почёсывают.

Бррр! Я кожей почувствовала, как где-то в «застенках» инквизиторской лаборатории, меня ждут такие вот любопытные братья и, возможно сёстры. Размножаться не заставят? Так пустят на другие опыты. И, насколько я уже знаю Мерран, неизвестно, что хуже.

Как говорится, выбор труден, но очевиден.

Вздохнув, я взяла сверток, который дал Паприк. Прошла к кушетке, разделась, и, прыгая с ноги на ногу на холодном полу, нацепила ритуальный балахон. Он оказался шире меня в два раза. Подол волочился, широкий ворот сползал то на одно плечо, то на другое. Мерранский размерчик, мда. С рукавами, правда, промахнулись: даже мне они едва прикрывали локти.

Снегопад ослаб, но от окна всё равно тянуло холодом. Босиком, он сказал. Ну-ну.

Я постояла, уперев руки в колени, и подышала животом — так, чтобы согреться, и сохранить разогнанное по телу тепло. Выдохнув в последний раз, направилась к выходу в сад.

Дорожка, на которую указал Паприк, безбожно петляла. Путь до храма показался вечностью. Ноги одеревенели, снег скопился горками на плечах и голове. Когда я, наконец, ввалилась в тепло, жаркий благоуханный воздух окатил, словно суховей. Глаза сразу заслезились, по ушам ударил хор голосов и церковные песнопения.

Помещение небольшое, однако алтарь сделан по всем правилам: по центру — круглая тумба, под ней — четыре ступени, над ней — сфера Великого Апри. Шесть фигур в балахонах и опущенных на глаза клобуках, стояли в два ряда: трое мужчин справа и трое женщин слева. Наверху, у самого алтаря, стоял снявший капюшон Паприк.

— Алкающая света Кетания! Обязуешься ли ты служить Империи Мерран?...

Начались пафосные вопросы про долг, служение, и свободу в служении. Я старалась пропускать пафос мимо ушей, на всё отвечала утвердительно, не задумываясь. Наконец, говорильня закончилась.

— Да будет так! Именем Апри, взойди на алтарь, и прими печать Солнца!

— Запястья к шару, и держать, сколько сможешь, — вполголоса сказал кто-то справа.

— Лучше, если дотерпишь до конца стиха, — добавили слева.

— Орать, желательно, потише, — сказал кто-то ещё, и добавил, — а теперь иди.

Раз. Два. Три. На каждый шаг — ступенька, на каждой ступени — два инквизитора опускаются на колени. Пока я шла, алтарь втянулся в вершину алтарной надстройки. Паприк встал на колени.

— О Апри! Явись в полном блеске своём, и прими в воинство своё сестру нашу!

Пространство шевельнулось. Колыхая покрывалом, словно крыльями, шар Великого Апри спустился, замер у самого пола. Паприк потянул ткань, она легко соскользнула прочь. Пахнуло жаром раскалённого металла. Я почувствовала, как кожу на лице стянуло, а глаза заслезились. И тут я с ужасом разглядела Печать — «наросты» по бокам сферы. Размером примерно с ладонь, на каждом — фигурный выступ: меч на фоне солнечного диска. Герб Инквизиции, что же ещё. Теперь понятно, зачем такие короткие рукава. О боги. О Великий Апри…

Опустившись на колени, я сжала зубы и прижала запястья к печатям.

Братья и сёстры завыли стихотворный счёт. По щекам катились слёзы, по подбородку — кровь из прокушенной губы. Не знаю, как, но мне удалось продержаться все восемь строф. Едва последний слог растворился в воздухе, как я отпустила шар. Он тут же взмыл к потолку. Все поднялись. Паприк протянул мне две плошки с прозрачной жидкостью. С благодарным вздохом я опустила в неё свои истерзанные, обожженные руки… И вскрикнула: это оказалась не вода, а раствор — должно быть, соли. Почувствовав неожиданную боль, я отдёрнула руки. Паприк тут же убрал плошки в подпространство, причём вместе с жидкостью.

— Свершилось таинство! Я, брат второго круга Светоносной Инквизиции Империи Мерран, нарекаю тебя младшей сестрой Кетанией и приветствую в наших рядах! Прикоснувшаяся к благодати Апри, да не опозоришь ты сие высокое звание!

Пока Паприк говорил, алтарь выехал из пола обратно.

— Возрадуемся, братья и сестры, за новопосвящённую сестру нашу. И да восславим Великого Апри, что согревает своей горящей плотью ледяную ночь.

Меня тут же стащили вниз, на уровень общего зала. Вместе со мной спустились и трое сестёр-инквизиторов. Всё верно: зима в этом культе — мужское время, женщинам на алтаре находиться не положено. Разве что коротко, и по разрешению крупного сановника. Хм. Интересно, какой ранг у Паприка?...

Слава всем богам, служба была короткой: сосредоточиться на происходящем я уже не могла, подпевать гимны тем более. Запястья пульсировали и горели, босые ноги на каменном полу превратились в два куска льда. Но вот Паприк умолк, осенил всех кругом Апри, и спустился по правой стороне алтарного возвышения. За ним последовали братья, а за ними — сёстры. Все вместе они вышли из храма через небольшую дверь.

Так, и чего?

Я сунулась следом, но резные створки оказались заперты. Как и ещё одни, и ещё — все семь штук, по числу пределов. Подалась только восьмая — та самая, из которой я и пришла.

За то время, пока длилось посвящение, дорожки основательно подзасыпало. Опрометью одолев расстояние до дома, я начала биться о мембрану: забыла, где конкретно находится вход. Наконец, окно подалось. Заскочив в тепло, я первым делом проверила, на месте ли мои вещи. Облегчённо вздохнув, надела на шею медальон с огнём, засунула Нарну и слиток спрятала в личное подпространство. После этого начала судорожно переодеваться.

Да что за дрянь! То спадала эта хрень, то не снимешь! Задохнусь сейчас! Ай, запястья-то как больно…

— Да тише, тише ты! Хорош казенное имущество портить! — проворчал голос Халнера, и знакомые руки помогли выпутаться из ткани, — вот, так-то лучше. Вот, вот твоя одежда, не волнуйся. И давай на ковёр становись, замерзла же. Руки аккуратней. Ничего, завтра пройдёт.

— Ага, да, спасибо… а ты чего, давно тут? А чего на церемонии не был?

— Не положено, — резко ответил Халнер.

Потом он криво усмехнулся и протянул мне флягу, судя по весу, сильно ополовиненную.

— Поздравляю, сестра…