Глава 11. Трясина

Аркан III. Хозяйка

Узнав, что племянника чуть не сожгли за святотатство, Дарн лишь приказал тому не болтать, носить закрытую одежду, и трахать девок исключительно в темноте. Рядовые коллеги сделали вид, что ничего не произошло, но начали сторониться, старая лекарка Кора отказалась даже разговаривать с «клеймённым еретиком». Странно, но Эвелин тоже не проявила к кузену сочувствия, и за Маро ухаживала мрачная Хелия, неразлучный дружбан Отто, да я. Ухаживать пришлось на ходу: театр снова отправился в путь.

Ну как отправился. Когда Халнер увидел, во что станет переезд до города, куда пригласил лорд, три дня до отправки разговаривал только бранью. Особенно с Дарном. Оказалось, директор решил: «повышение» театра до стационарного и Общеимперского уже в кармане, и вообще, графу, пусть и пепельному, не пристало экономить, хватит уже того, что из-за прадеда они деньги зарабатывают, а не получают пенсион за высокую кровь и древность рода, а любому «статусу надо соответствовать». В исполнении Дарна это означало нанять отдельный поезд-змею и ни в чем себе не отказывать.

Поезд-змея оказался, собственно, змеей, только на лапах. Длинное тело покрывала кожа, которую держали железные рёбра, что крепились к двум рядам позвонков — верхнему и нижнему. Двигалось существо-устройство со скоростью лучшей скаковой ящерицы. Театр занял четыре сегмента: два грузовых, два пассажирских. Людей разместили в отсеках по двое-трое, руководство — по одному. Обстановка сильно походила на гостиницу, но по сравнению с любой таверной комнатушки были тесные, а потолки низкие. Хорошо, что после купания в источниках замкнутые пространства стали пугать гораздо меньше.

Действительно пугала, а точнее, настораживала, Эвелин. Если бы статуя в древнем храме сошла с постамента, я бы меньше удивилась. Мы с Эви и раньше плотно общались, поскольку обе носили Орры, плюс в театре мало кто знал Высокий язык на хорошем уровне. Однако лекарка говорить о себе не любила и мастерски умела скрывать эмоции. Но сейчас, среди трёпа о медицинских случаях, веяниях моды, травах, падении морали, театральных сплетнях, всё чаще, всё больше проскальзывала истинная Эвелин.

Она говорила про рано умершую мать, про Хелию, которая воспитала девочку, как родную дочь, про Маро, который рос застенчивым и тихим, а теперь превратился монторпы разберут во что, про любовь к полуперерожденцу, про то, как родной отец надел ей Орры — не потому даже, что она хотела покончить собой, а чтобы ребенок от «проклятого недомутанта» никогда не родился…

Порой мне очень хотелось прервать её и рассказать свои, не менее страшные истории. Но я молчала. Молчала и слушала, поддакивая и редко-редко вставляя пару фраз. Потому что если человек решил выговориться, мешать ему не в коем случае нельзя… если, конечно, рассказ не пошел на второй круг.

«Заход» начался на третий день. Тут же в кружке у Эвелин оказались успокоительные травы, весь набор из аптечки. Они подействовали очень быстро — я едва успела подхватить посудину, выпавшую из рук уснувшей Эви. Уложив девушку поудобнее, смылась, и на ближайшей остановке разыскала бабку с сивухой. Крепкой такой сивухой. Очень крепкой. И недорогой.

***

— Интересно, зачем? — мрачно спросила я, позвякивая ложкой о стенки стакана.

— Ну, если верить твоим словам, то за тем, что там ветер, простор и звёзды, — усмехнулся Халнер, обмахиваясь веером из бумаг.

— Да, аргумент.

Глубоко выдохнуть, опрокинуть в себя охлаждённый отвар цветов пий. Пф-р-р… Желудок не сразу понял, что ему предложили хороший отвар, а не вчерашнюю дрянь, из-за которой я полезла выбрасываться на улицу.

Пока моё нутро осознавало разницу, гусеница сделала поворот. Солнечный луч заиграл на медальонах Апри, лежащих горкой на столе. Халнер всегда снимал свой, когда мы спали, постепенно я стала следовать его примеру — лучи-то у солнца острые, можно напороться в самый интересный момент.

Мы уже подъезжали к городу, за окном начали мельтешить постройки. Я отвернулась, жмурясь и потирая висок: гул в голове стоял страшный. Уж какую дрянь только не пила, но вчерашее… О боги…

— Слушай, может, окно откроем?

Халнер покачал головой. От этого движения капля пота стекла по лоснящемуся виску. Ещё несколько побежало по обнажённой груди, путаясь в волосах.

— Тут очень высокая влажность, Кети, так что, если откроем, будет только хуже. Смотритель сказал, воздуховод починят уже ско…

В дверь отсека постучали, требовательно и остро.

— Вот ведь принесла нелёгкая! Куд-да собралась? Под простыню с головой и не дышать! — шикнул Халнер, натягивая штаны, и надевая солнечный медальон.

Ничего себе предъявы! Но спорить не стала, сделала, как он велел.

Прожужжала дверь. Из коридора хлынул поток воздуха, раскалённого и пахнущего знакомыми духами. Хотя да, всё верно, действие снотворного наверняка уже закончилось…

— Кети у тебя? — раздался ледяной голос Эвелин.

Как всегда, вопрос задали тоном, каким нормальные люди констатируют факты.

— Добро утро, Эви. Думаю, тебе лучше поискать Кети в других сегментах, у ребят.

— Её там нет.

— Везде проверила? Точно? Ну, тогда, может, в грузовых, с животными возится…

— Н-не думаю. Хотя… ладно. Точно не видел её сегодня?

— Эви, я только что проснулся.

— Ну хорошо.

Дверь закрылась, я вынырнула из-под простыни.

— А…

— Не поймёт, — опередил мой вопрос Халнер, — она придаёт слишком буквальное значение заповедям Апри. К тому же, вы дружите, а у неё всегда было так мало друзей…

— Да уж, по части морали она та ещё зануда, не всякий выдержит, — согласилась я.

И вдруг вспомнила, что очень хотела поговорить с Халом про… про… как же сформулировать…

— Слушай, а ты давно знаешь Селе… мать Селестину? Трен говорил, вы вместе с Куртом богословие изучали? Оттуда?

— Да. В теологичке все боялись с ней общаться. Своенравная, резкая на язык, да ещё Видящая. А мы не боялись. Курт так вообще… кхм…. Сдружились они, в общем. Крепко. Слушай, может, тебе настойки капнуть? Нормальной, не вчерашней?

— Настойки… — желудок обречённо буркнул, — а давай!

Напиток оказался действительно хорош. После крохотной рюмки боль ушла, в голове стало светло, легко, и почти пусто, словно в храме между службами.

— Слушай, а почему именно тебя попросили вести расследование в Цитадели? А не Крута, например?

— Курта? — брови Халнера дрогнули, — причём тут Курт?

— Не, ну как, он же полный сан принял, все дела. А ты разве в армию не свалил?

— Свалил. Ещё будешь?

Я рассеянно кивнула. Боги, что я несу? Хотела же конкретный вопрос задать. Только… какой? Пока я собиралась с мыслями, Халнер разлил по чашкам отвар, аккуратно вернул крутопузый чайник в поддон с почти растаявшими кубиками льда. Капнул в чашки настойку.

— Потом в армии боевой сан и принял, — тихо сказал Хал, причём таким тоном, будто это всё объясняло. Вообще всё.

— А-а-а. Понятно, — сблефовала я, окончательно запутавшись, — а то смотрю, чего это летом, и вдруг зимние черные ленты.

— Чёрные ленты? Ну… да. Убийство же. Траур. Ну, твоё здоровье.

Траур. Точно. И как я раньше не подумала? Вот что значит, не знать местных традиций! У нас вот траур синий.

Осилив ещё пару рюмок и стакан травяного сбора, я оделась и выскользнула в коридор. До отсека добралась незамеченной. Вдвойне повезло, что Эвелин как раз вышла. Когда лекарка вернулась, я сидела на собранных вещах и готовилась слушать Обличающую Речь. Ожидания оправдались: по своему обыкновению, Эви «точно вычислила», что происходило ночью. Оставалось кивать и соглашаться, что нехорошо отвлекать рулевых от дороги, и что вообще мои понятия о приличиях стремятся к нулю.

Вскоре поезд забежал в нору, то-есть, на вокзал, и замер у настила. Но кожаные двери так и остались зарощенными. Гнусавый голос призывал сохранять спокойствие и вещал о технических неисправностях. Из окон, обращённых к высокому зданию с вычурными узорами, был хорошо виден белый дым. Затем побежали люди: сначала с чемоданами наружу здания, потом со шлангами внутрь. Ритм транспорта сбился. Люди нервничали, места не хватало. Кто-то искал свою змею, которая теперь отправлялась не в то время не из того места, кто-то без очереди лез на выход, кто-то бранился последними словами.

Наконец, выпустили. Влажная жара окатила с головы до пят, одежда тут же стала мокрой от пота. Со стороны вокзала дошел поток воздуха, в носу защипало от кислого запаха. Захотелось вернуться обратно в змею, тем более, что воздуховод уже починили, и по «коридорам» гулял прохладный ветерок. Но увы — пришлось вытаскивать пожитки и собираться в кучу.

Внутрь вокзала не пускали, входы и выходы от загонов со змеями перекрыли заставами. Ближняя расположилась на воротах высокого забора, который примыкал к углу вокзала. Я подошла к зданию, упёрлась лбом в огромное окно. Уф, хорошо… Нет, к жаре, конечно, привыкла, но у нас-то она сухая, а тут духота и влажность. Уф… внутрь вокзала бы попасть, там хоть густая тень.

Под ногами зашуршало. Глянула. Затоптанный листок желтоватой Мерранской бумаги, той, которая хрустит, но не мнется. Печать плохая — краска оставляла следы на руках. Текст на двух языках, простом и Высоком, в две колонки. Заголовок «все люди, все равны!» Ну да, ну да. Только у кого оружие, тот всё равно равнее… По основному тексту — фразы вроде «когда право становится бесправием, сопротивление становится долгом», «свобода совести — одна на всех» и далее в том же духе. Внизу — «Сопротивление преступной власти — твой долг перед Империей!».

— Ого! Что это? — пропыхтел над ухом Отто.

Парень сейчас походил на варсумкую ящерицу в период линьки: чуб всклокочен, мышцы просвечивают сквозь тонкий слой кожи, сзади тянется мокрый след. Я молча протянула листовку.

— Ого! Во даююют… — удивился силач, явно давя улыбку.

Тут же подошла Эвелин, листок перекочевал к ней. Пробежав глазами текст, лекарка заломила бровь и выдала:

— Ну хотя бы.

— Прячь! Прячь! — вдруг зашипел Отто.

Листок нырнул в личное подпространство. Я повернула голову и увидела, что в нашу сторону глядят солдаты с заставы. Эвелин тоже их заметила и приветливо улыбнулась. Потом она кивнула на толпу, состроила грустную мину, повела плечом. Тесёмки на вороте лёгкого платья ослабли, полотно чуть соскользнуло, открыв ключицы. Бойцы на заставе ободрились, сочувственно покивали, тут же забыв, что только-только сочли наше поведение подозрительным. Ну и дисциплина…

Скоро подошла очередь проходить «кордон». Ставшая уже привычной проверка личности по крови, краткий досмотр вещей, несколько вопросов. Ещё удалось перекинуться парой фраз с бойцами, что тёрлись с внешней стороны ограды и подмигивали Эвелин. Короткий разговор дополнил версию событий, бродившую в толпе: незадолго перед нашим приездом кто-то выпустил в здании вокзала «снежные дымы» — штуку безвредную, но впечатляющую. Сначала все подумали, что пожар. Пока люди бегали, злоумышленники успели намалевать на стенах лозунги и раскидать листовки.

— Поймали кого?

— Неа. Ну то есть пару мудиков загребли, но монторп знает, чего они… шваль привокзальная, скорее всего. Да ваще, пусть, вон, Инквизиция разбирается, — боец кивнул наверх, где кружил птицеящер с чёрным оперением, — и да, если увидишь листик похабный — сожги немедля, а то срок вломят.

— За что? За то, что прочитали? — удивилась я.

— За хранение дольше трёх минут! Пять годов трудового, чтоб ты знала. А за распространение — рудники, причём северные, или вовсе под линзу, эт смотря сколько найдут.

— Ого…

— Чего «ого»? Наш лорд, храни его Великий Апри, вообще закон планирует, чтобы за всё линза. Ваще за всё.

— Мда… Весомо…

Тут офицер, наконец, заметил неуставное поведение, и двинулся к нарушителям недвусмысленно-пружинящей походкой. Ой, влетит теперь бойцам… Ну и правильно, вообще-то. Мысленно пожелав ребятам удачи, я быстро ретировалась.

***

Лорд-наместник Ириан приветил театр радушно. Место под шапито отвели в очень выгодном месте — на окраине Старого города, между зажиточными кварталами и районом кабаков. Под жильё дали целую гостиницу, приказав хозяину уменьшить цену вдвое. Огромные афиши по всему городу, заранее проданные билеты, шумиха в газетах. Дарн повизгивал от восторга, пересчитывая Высоких в зале. Публика валила валом, деньги текли рекой.

Представления шли по накатанной. Я окончательно освоилась с иллюзиями и камнями, Дарн перестал придираться, работа на сцене превратилась в рутину. Из «сценического» прежней осталась только ненависть к цветам и подаркам — всё сразу же отправлялось в мусор, а я подолгу сидела, рассматривая узоры Орр. Трёклятая проволка окончательно срослась с телом, и перестала напоминать о себе при каждом движении. Только золотые завитки, похожие на татуировки, напоминали, что я в плену, из которого не то, что сбежать и вернуться домой — прогуляться дальше определённого расстояния невозможно. Только ходить по ближайшим кабакам.

И медленно спиваться от безысходности.

— Между пятой шестой промежуток небольшой! — вскричал Маро, тасуя полные чарки, словно игральные кости, — ать, ать, ать! Эви, сестёнка, харэ кукситься, пей давай!

Атмосфера кабака напоминала степные княжества Нор — тяжёлые кружки, весёлая музыка, развязные танцы — что ещё нужно, чтобы забыться? Только хорошая кампания.

На противоположном торце стола, Маро одной рукой тискал девку, а другой разливал всем вино. По длинной стороне стола, у стены, почти весь диван занимал Отто. Силач сидел с очень серьёзным видом, и старательно слушал болтовню юной клоунессы Лилиан. Её маленькие ручки то и дело касались огромных мускулов, заставляя силача краснеть и тушеваться. На втором торце сидели мы с Эвелин. Лекарка кабаки не любила, но я вынудила её пойти, потому что лекарка проиграла мне спор о свойствах цветного Пламени. На длинной стороне спиной к залу расположились двое ребят из огнеходцев и… Равор. Ну конечно, Равор. Кто же ещё.

Он появился, точнее, вернулся, едва театр устроился в Дельте. Равор приехал из долины Хейдар, где залечивал серьёзную травму, и откуда была родом почти вся труппа. Естественно, он привёз артистам письма от родственников, за что его чуть что не носили на руках, ведь люди давно не получали новостей из дома. Кроме того, он оказался сыном Изабель, примы и нынешней любовницы директора. Теперь каждая кампания считала своим долгом позвать хлыща с собой. Впрочем, он и так ходил куда хотел, даже без приглашения.

— Ну что, Кеташка-кудряшка, подкрепишься и потанцуем?

Равор говорил на Высоком бегло, но периодически делал ляпы, и пытался замаскировать их вальяжной самоуверенностью — так и надо, мол, что мне ваши правила.

— О да, непременно, милостивый мастер. Пожрать передать, пожалуйста, — ответила я на Простом, копируя интонацию.

Равор лукаво улыбнулся и полез за сыром. Эвелин поморщилась — она терпеть не могла, когда кто-то тянется через стол, задевая чужие тарелки рукавом.

— За нон-кн-фор-мизм!!! — по слогам проорал Перт, один из огнеходцев, — ур-р-р-а-а!

Чего такое он имел в виду, никто не понял, но все дружно осушили чарки. А потом я зачем-то запила настойку элем. И правда, зачем?...

— Угодно ли прекрасной даме принять приглашение к танцу? — спросил Равор, протягивая ладонь.

— Прекрасной даме угодно поср… пробл… кхм… проветриться. Вон, Эви пригласи лучше. Я щ-ща вернусь.

Сортир находился на улице. Не очень удобно, зато без запаха. Хотя в Мерран все сортиры без запаха: будь то яма или ящик, травы поглощали любые испарения, а специальные черви перерабатывали фекалии в удобрения для полей. Но большинство кабаков всё равно ставили туалеты во дворе, чтобы не смущать посетителей звуками тошноты. И драк: кабаки Дельты наводнили солдаты внутренних войск, чёрно-зелёной формы рябило в глазах. Санитарные отряды, зачищавшие Западные предгорья и равнины, собрались в порту, ожидая дальнейших приказов. Командование, однако, молчало, и бойцы расслаблялись, как умели.

Я вышла из резной будки и направилась обратно к «театральной» кампании. На полпути дорогу преградил Равор.

— Я тебе шаль принёс, — сказал он, — ты ж такая мерзлячка.

— Так я возвращаюсь уже. А ты тоже в сортир? Давай-ка шаль сюда, нечего хорошей вещью подтираться.

— Нет, я не в сортир, — Равор накинул шаль мне на плечи и притянул к себе, — как насчёт прогулки? Смотри, какие звёзды…

— Слушай, чёт-то ты, по моему, перебрал.

— Прекрасная дама не в духе?

Я сжала зубы и смерила взглядом складную фигуру в приталенном камзоле, всполохи белоснежной рубашки в разрезах рукавов, копну белобрысых волос, и огромные синие глаза, которые в темноте казались почти чёрными. А как рожей-то на фифу Изабель похож, даром что сынок! Словно брат младший. Да уж, как говорят в Мерран, ракушка от ракушки недалеко раскрывается.

Из кабака вывалилось несколько человек, и принялись с увлечением пинаться. Я вздрогнула. Ничего не имею против армейцев как таковых, но вид серо-зелёной мерранской формы напоминал про обращенную в пепел роскошную библиотеку монастыря Тмирран и горящего заживо Феррика. Инстинктивно хотелось держаться подальше.

— Хм. Знаешь, ты, пожалуй, прав. Пошли-ка, прогуляемся.

И мы пошли. Калитка в воротах открылась почти бесшумно, выпустив на пустынную улицу. Здесь царил полумрак: вместо мотыльков, в Дельте для фонарей использовали червей. Они светились голубовато-зелёным светом, отчего мир казался погружённым на дно зацветшей умывальной чаши. Равор уже давно взял меня за талию, и прижимал всё ближе. Я не сопротивлялась — искала подходящий закуток.

Нашла.

— Э-э-эй, кудряшка, ты чего?

Равор явно не привык, что девушка шмякает его спиной о стенку.

— Достал ты, вот чего!

— Да что на тебя нашло?

— Ничего! Хочу, чтобы ты усёк: танцевать со мной можно, а трахаться нет! А начнёшь распускать руки — хрен на бантик завяжу и за яйца вздёрну на заборе, ясно?

— Х-хорошая шутка…

— Знаешь, пацан, она ведь и правда может.

Я резко обернулась. Выход из тупичка перегородило четыре фигуры. Один из людей держал фонарь. Свет ударил по глазам, но я всё равно успела разглядеть чёрно-зелёную форму и два арбалетных скорострела.

— Добрый вечер, свет Элора, — произнёсла одна из фигур.

— Э-э-э, ребят, я тут, похоже, лишний, — Равор воспользовался моим замешательством и моментально выкрутился.

— Тебя тут вообще не было, — усмехнулись из темноты.

Мужчины расступились, пропуская беглеца. Когда один поворачивался обратно, фонарь высветил нашивки в виде солнышек и несколько лиц. Я видела их всего раз, но запомнила навсегда.

Передо мной стояли те, кто разорил и сжёг монастырь Тмирран.