Глава 5. Работать нельзя отказаться

Строго говоря, моё положение мало походило на рабство. Спала в кровати, ела за общим столом, имела право глядеть свободным в глаза и даже спорить, мыться чистой водой, а не использованной, и так далее. Не так уж и плохо — если забыть, что уйти дальше некоего расстояния невозможно, и совсем забыть, что меня очень ждут в другом месте. Хорошо хоть, театр пока не собирался в дорогу. Однако репетиции уже начались.

Не считая актерских залуп, мои обязанности свелись тому, чтобы освоить набор технических решений. Стабильность и инерция мира Мерран превращали большинство моих навыков работы с пространством в ерунду, так что многому пришлось учиться либо заново, либо вовсе с нуля: под иллюзиями в Мерран понимали не ловкость пальцев и рук, а ожившие мысли. Халнер «настроил» на меня несколько кристаллов мирт, и расставил по залу в расчетных точках. Я сосредотачивалась, посылала мылеобраз, камни его ловили и, многократно усилив, посылали через пространственные линзы в воздух над ареной. В статике все просто. Сложности возникали, когда приходилось двигать иллюзию, да так, чтобы сотня зрителей увидела одинаковое наваждение — следы на арене, запах, брызги…

Мне предстояло выступать с двумя номерами — укрощение монторпа и «выступление» сказочных персонажей в воздухе. Первое освоила довольно быстро: на арене находился укротитель, я лишь «наводила» монторпа из-за кулис, заставляя чудище прыгать по тумбам, разевать пасть, и выхлопывать хвостом простые мелодии. Необходимости думать о побочной херне вроде собственного внешнего вида, слава богам, не было. А вот номер «танцы легенд» делала, стоя посреди арены. Тут уж Дарн отрывался по полной.

— Руку подняла! Левую, леву, мать твою! Жопу втянула! Созвучней с образом, совучней! И плавно тает… плавно, мать твою, а не топором на дно!...

И обязательно что-нибудь нецензурное — я стабильно путала персонажей из мерранских сказаний и совершенно не понимала цепочки ассоциаций, на которых, как выяснилось, построил номер творческий придурок Дарн. В моменты особого раздражения, он напоминал Тарсумского рабовладельца, чьё кредо «хороший раб — битый раб».

Только плети и палки — не для Мерран: здесь действовали тоньше. Достаточно сжать ключ, и вживленные в позвоночник Орры раскалялись, вращались, дергались. Я корчилась от невероятной боли. В итоге первоначальный план «наблюдать, выкрасть, свалить», превратился в «убить, ограбить, сдристнуть».

Убить. Но как? О местных ядах я не знала ничего. Задушить или перерезать глотку во сне — не вариант: на шатре Дарна стояла некая извращенная местная защита, пройти или провести через которую мог только хозяин. Нападать среди бела дня в лагере — форменное самоубийство. Оставалось застрелить, да где-нибудь подальше. Только из чего?

Если в театре и имелись боевые скорострелы, то немного, и все хранились далеко и под замком. На моё счастье, с охотничьими обращались проще — держали в простых деревянных ящиках. При таком раскладе достать более-менее годное оружие и болты проблемы не составило. Сложнее оказалось подкараулить Дарна.

Но потом богиня удачи всё же повернулась лицом.

Театр стоял лагерем неподалёку от городка, который выкосила Красная Смерть. Хелия сказала, что Дарн выбрал такое опасное соседство потому, что считал: подобные места дают вдохновение. Я сначала даже поверила, и не ходила за директором те два раза, когда он исчезал из лагеря. Но после того, как решила прорываться на волю силой, ждала «возвышенного похода» с нетерпением.

Дорога пролегала по лесу. Привычный к растительности своего мира, Дарн легко находил путь, мне же приходилось буквально продираться через переплетение кустарников и разномастных деревьев. В итоге сильно отстала, и долго блуждала по мертвому поселению. Никакой романтики некрополя, только дома с деревьями-колоннами и окнами-витражами. Невольно усмехнулась: вдохновение-то, оказывается, ни при чем. Мародёрка. Всё дело в ней. Ценности есть ценности, будь ты хоть солдат, хоть Зрячий.

Дарна нашла случайно. Он шел медленно, шаркая и спотыкаясь. Одна кисть у левого уха, вторая стучит по бедру. Ноги то на мысках, то на пятке. Нарезав круга три по улочке, Дарн прекратил «пляску». Встряхнулся, и…. твердым шагом направился к ближайшему дому.

Строение более всего походило на таверну, причем с галереей по трем сторонам, и вся она была заставлена столами и стульями. Мебель сохранилась, будто не существовало зимы, ветров, и снега: полированные доски в два-три пальца толщиной стояли нерушимо.

Пока Дарн искал, где бы присесть, приметила небольшой помост с перилами и крышей на столбиках. Стойло, что-ли? А, неважно. Главное, обзор хороший, плюс солнца позади, так что Дарна видно, меня — нет. Благодаря богов за хорошее укрытие и четкую цель, прислонилась к одному из столбов, и вскинула скорострел.

Стоило опустить палец на спусковой крючок, как присевший Дарн подпрыгнул. Посмотрел вниз, начал яростно топать. Резко перестал. Достал из личного подпространства местный вариант кифары, начал наигрывать весёлую мелодию. Сел на новое место. Да чтоб тебя!

Переместилась, выбирая позицию. Под каблуком хрустнуло. Тьфу! Грёбаный мир! Шестилапых зверей им мало, насекомые ещё!

Дарн перестал наигрывать, начал мудрить со струнами. Прекрасно. Я остановилась, поставила локти на перила. В себе-то не сомневаюсь, а вот скорострел — дрянь. Ну да ничего, башка директорская как на ладони. Главное не двигайся, не дви…

Что-то ледяное побежало по затылку. Чтоб тебя! Не отрывая взгляда от прицела, вынула из волос нечто скользкое и отбросила. Даже смотреть не буду. Сейчас главное — Дарн.

Поздно. Директор натянул струну и пересел так, что голова оказалась за одной из стоек, которые поддерживали крышу галереи. Моторпы раздери! Я сделала два шага в сторону. Навелась.

Замереть. Задержать дыхание. Надави...

И-и-и-и-и-и!!

По сравнению с моим родным миром, в Мерран насекомые совсем небольшие: большинство помещалось в ладонь. Но нет правил без исключений. Сейчас с другой стороны скорострела, ухватив жвалами болт, смотрела мокрица. Чёрная мокрица размером в полторы меня. Панцирь местами порос то ли мхом, то ли плесенью, из-под его пластин торчало множество ножек, которые терлись друг об друга, издавая свистящий шелест.

Я лихорадочно спустила скорострел — раз! Другой! Третий! Потянула оружие на себя, но мокрица оказалась сильнее. Вторая пара черных жвал вцепилась в дуло, сминая металл, словно яичную скорлупу. Боги! Сожрёт и не подавится!

Резко выпустить приклад. Лишившись противодействия, мокрица сильно качнулась, но не упала.

Отпрыгнуть назад, наткнуться на стену, прыгнуть вбок. Заглотнув исковерканный скорострел, тварь метнулась ко мне.

…Елдись тебя монторп козлом, тварь ты едринучая!...

Дома я бы оттолкнулась от подвернутого пространства, вскочила на крышу, с неё на забор, и скакала бы дальше, покуда хватило бы сил на свертку. Здесь, в стабильном пространстве Мерран, всё произошло наоборот. Невидимая пружина пнула под зад. Я с воплем полетела вперёд, ногами в Дарна.

Перила, стропила, изумлённое лицо директора. Пнув Дарна в грудь, «взлетела» к потолку, уцепилась за небольшую люстру. Щелчок. Люстра подалось вниз — туда, где противно шелестя ногами, через парапет галереи лезла мокрица.

— Господь всесолнечный всемогущий! — послышалось бормотание Дарна, — знавал я много женщин, но чтоб так…

Директор встал, кряхтя и потирая грудь. Увидел мокрицу, присвистнул. Замер. Люстра подо мной дрогнула на пол ладони.

— Бей эту тварь! У тебя оружие! Бей! — заорала я.

— Чего? Чего ты там бурчишь? Говори нормально! — недовольно ответил Дарн.

Извиваясь, мокрица поползла вперёд. Остановилась под люстрой. Потянулась ко мне, оставив на полу крохотную часть тела.

— Слушай, а ты ей нравишься, — прокомментировал Дарн, — это хорошо. Содержать их только трудно. Но я разрешаю. Животное редкое, в тот номер к Отто впи…

Со страшным скрежетом и брызгами штукатурки, люстра рухнула вниз. Часть её вертикальных труб воткнулась в деревянный пол, часть погнулась о панцирь мокрицы, часть придавила её несколько ног. Спружинив о пространство, я приземлилась дальше по галерее.

— Ба-а-а… да ты точно камойра… — задумчиво сказал Дарн, — хотя да. Что-то такое в тебе есть… Ну, тем лучше. Свою моружу поведёшь сама. На что приманивала-то? На рыбу или птичек?

— А… это… а… э-э-э-э… каких пти… — вдруг я поняла, что говорю на родном сетерском, и замолкла.

Тем временем оглушённая мокрица привстала, заметалась. Выплюнула темный комок с металлическим блеском под ноги директору. Свернулась в клубок, начала освобождать придавленные конечности.

— Та-ак… — Дарн пошевелил носком сапога остатки скорострела, — та-аааак… птички, значит…

Всю дорогу до лагеря мы не разговаривали. Дарн насвистывал, пугая лесных обитателей, я мысленно ругала себя, богов, судьбу, долбанных насекомых. Много времени пришлось провести на деревьях: мокрица увязалась следом, и то и дело пыталась подползти ко мне.

На подходе к лагерю, мы наткнулись на Халнера. Он вышагивал по поляне и вынимал из капканов пушистые тушки белкокрыс.

— О, ещё один любитель питательных добавок, а? — фыркнул Дарн.

Потом, схватив меня за локоть, толкнул вперёд так, что я чуть не упала.

— Она не монайра, а камойра, ясно? Да ещё с Севера, походу! Шарила на тарабарщине своей! Чтоб следил за ней, понял? Глаз не спускать! Слышишь меня?

— Слышу, не глухой, — поморщился Халнер, — а я тебе сразу сказал, между прочим, что дело не чисто. Ладно. Трагедии тут нет, главное, на посту помалкивать.

— Еще бы! Да, и вот ещё что…

— А-а-а-а! — заорала я, пытаясь прыгнуть на дерево: мокрица снова появилась рядом и сделала попытку тереться о мои ноги.

Захохотав хором с Дарном, Халнер поймал меня в прыжке и переставил по другую от себя руку.

— Не визжи, они не кусаются, — проговорил он, ловко отпинав мокрицу прочь, — это не северная перужа, хоть и похожа. Чем умудрилась прикормить-то? Угрями?

— Железом, — ответил за меня Дарн, — скрострелом Тойбера, насколько понял по отрыжке. В попытке изощренного самоубийства.

— Ого-о-о-о, — протянул Халнер, и смерил меня тем же взглядом, как давеча Дарн, — а я-то всё думал…

— Вот думать надо лучше! — огрызнулся Дарн, — ладно, пошли. Жрать охота.

— Вообще-то ужин давно…

Не дослушав, директор развернулся и потопал по едва заметной тропке между деревьями. Халнер вздохнул, почесал висок. Посмотрел на меня. Почесал щетинистый подбородок.

— Ну что, деятельница? Вперед!

Стоило пошевелиться, как из травы высунулась мокрица. Поползла ко мне. Я взвизгнула. Халнер закатил глаза. Сдернув тушку белкокрысы с пояса, бросил её на землю шагах в пяти-семи от нас. Мокрица исчезла, из травы донеслось хрумканье. Бочком-бочком, я ушла на тропинку.

Сначала мы двигались молча. Потом я всё-таки спросила:

— Так что, ужин уже прошел? Это мы и вправду так долго?

— Да. Но это ничего, Хелия опять пирожков напекла, словно последний день живёт. Так что предлагаю чай. Заодно расскажешь, за что тебя закрыли.

— Сп-п-асибо, а… в смысле закрыли?

— Осудили за что? Потому что если ересь, сдадим тебя на посту без разговоров.

— А… это… — до меня начал доходить смысл слова «камойра», — убийство. Да. Вот. Убийство. Только это… причем тут суицид? Да, не знаю. Правда, не знаю! Так причем?

— Пф-ф-ф… Да при том, что если хозяин Орр внезапно умрёт, особенно от руки своего… ну, м-м-м… подопечного… ну, например, получит болт между глаз… так тогда этот подопечный тоже умрёт. Совсем умёт. Тут же. Орры сработают — и все. Даже Высокая кровь не поможет.

— Как умрёт?! Не может быть! — я резко остановилась, — так не бывает! Оно не может так работать!

— Может, Кети, может, — устало ответил Халнер, тоже останавливаясь.

И добавил, глядя в глаза:

— Проверять не советую.

— Очень надо! — фыркнула я, отворачиваясь и сглатывая комок, — даже мысли такой не было. Бред.

***

Чтобы вытерпеть боль и унижение и не сойти с ума, нужно смириться и принять происходящее. Увы, я по себе знала, что это верно. Но сейчас отрешиться категорически не получалось. Я почти физически чувствовала, как утекает время. Каждый день, каждый час отдаляли от всего, что осталось дома: многоходовка, месть, войска, кровь тех, кто решился помогать, отчаяние тех, кому теперь ничем не поможешь…

Мне бы самой кто помог. После неудачного покушения, Дарн не давал спуску, наказывал за малейший промах. Позвоночник ныл, словно невидимые песчаные точильщики жрали его изнутри. Отдохнуть и восстановиться никак: Дарн приказал не спускать с меня глаз. Однако Халнер сослался на кучу бумажной работы, и отказался репетировать больше обычного. Замещать его вызвался Трен — второй помощник Дарна и тот самый «клубок порока», про которого мне говорили ещё в лазарете. Рассказ оказался одновременно правдив и ложен: на первом же «занятии» старый клоун предложил вкусную настойку, хорошую закуску, и культурный обмен — взаимное удовольствие и свободы от Орр.

— Двойной выигрыш, девонька, как ни крути, — ухмыльнулся он, глядя через пузатый бокал с голубоватым вином.

Сделал глоток. Продолжил, потупив взгляд:

— Впрочем, я тебя не тороплю. Понимаю, ты в замешательстве… монастырь не располагает к познанию тонкостей любви, всё такое. Но помни, — он взял мою руку и начал целовать пальцы один за другим, — всему можно научиться…

Отказаться? Глупо. Ничем не хуже того же убийства. Разновидность брака по расчёту, можно сказать… Но едва чужая потная ладонь оказалась под одеждой, как меня начала бить дрожь, будто опять очутилась в той комнатушке с голыми стенами, в круговороте тычков, смешков, плевков, хлюпающей боли…

Оттолкнув Трена, я выскочила из шатра, и помчалась, куда глаза глядят.

Когда лес сомкнулся со всех сторон, остановилась. В густом полумраке шуршали, скреблись, и пиликали невидимые жители другого мира. Мира, который держит меня в плену. Мира, который никогда не станет моим. Мира, из которого я не могу вырваться… из-за собственной глупости и щепетильности. Потому что, сколько бы ни выжидал Трен, переступить через себя я не сумею.

Дура!

Развернулась, изо всех сил саданула ногой по ближайшему дереву. С него тут же упали несколько продолговатых плодов размером с ладонь. Раскололись, брызнули соком в глаза. Тьфу, гниль! Брезгливо вытерев лицо, опять развернулась, и саданула другое дерево — низкое, с широким трухлявым стволом, который раскололся от удара. Вот так тебе! И ещё! Полетели щепки. Руками! Снова ногами, в прыжке!...

Дерево превратилось в бесформенную груду мусора. Глаза застилали пот и слёзы. Тяжело дыша, я оперлась ладонями о колени. Несколько раз глубоко вдохнула.

— Вот это да!

— Ого! Ты где так училась?

Вытерла лицо, обернулась. На краю крохотной прогалины стояли двое ребят — широкоплечий детина с бритым черепом, и симпатичный парень с темными кудрями по плечи.

— Вам какое дело? — зло ответила я.

— Да никакого, ващет. Так, интересненько, — улыбнулся темноволосый, — ты с кем выступаешь? У Курта с гладиаторами?

— Иллюзионистка она! — пробасил бритоголовый, — помнишь, я те говорил, у реки…

— Да помню, помню. Ну что, приятно познакомиться, я Маро, обычно акробатом выступаю. А этот вот, — кивок на детину, — Отто. Гладиатор. Ну, по нему заметно.

Говорили ребята на Высоком, и довольно бегло. Выговор у детины Отто похуже, у симпатяги Маро — получше. Не смотря на небольшие размеры «театрального посёлка», раньше я их не видела. Зато слышала разговоры про самых сильных и ловких артистов-охотников, которых Дарн послал в горы добывать живого монторпа, и что из четверых вернулось двое, сильно покоцаные. Судя по перебинтованной голове Отто и сложным металлическим конструкциям на предплечьях Маро, я имела удовольствие видеть именно их.

— Приятно. Я Кетания. Зовите Кет. Иллю… ай-й-й, да что ж такое...

Я яростно потёрла глаза — чесались зверски.

— Что это? — вдруг вскрикнул Отто, подозрительно принюхиваясь, — что-то аори пахнет перезрелой…

— Да, тут упало чего-то… — махнула я в сторону давешних плодов.

Ребята переглянулись, сделали несколько шагов ко мне. Вгляделись в траву.

— Слышь, ты чего ваще?! Жить надоело? Она же брызнуть может! Что?! В глаз?! А ну давай в лазарет, быстро! Да не туда! Сюда! За нами!

Возбуждено переговариваясь на Простом языке, ребята «конвоировали» меня до обиталища лекарок. Едва войдя, заголосили резче и быстрее. Эвелин и дремавшая в уголке Кора подпыгнули, закричали на Простом в ответ.

Меня заставили выпить гадостный отвар. И ещё чашку. И ещё. И ещё. Закапали в глаза вонючее масло, наложили повязку. Раздели, намазали мазью, завернули в простыню. Я пыталась возмущаться, но в ответ получала лишь шипение.

А потом началось.

Черви лезли из меня везде, выделялись с потом и мочой. Эвелин и Кора собирали эту дрянь, неразборчиво бормоча злыми голосами, Отто и Маро тут же утилизировали всё, включая одежду.

Оказалось, что деревья аори с каменными зернами — одно из последствий Катастрофы. Безвредные сами по себе, деревья быстро стали излюбленным местом размножения мельчайших личинок насекомого-гриба сейши. Скормив мыши кусочек ткани, в которую я потела, Отто и Маро наглядно показали последствия. Весьма неаппетитные: сейши прорастали в теле хозяина, разрывая того изнутри. Я прониклась. Особенно, когда Эвелин добавила, что избавиться от личинок можно только на самой ранней стадии, пока они не укоренились в теле, и, опоздай мы буквально на чуть-чуть, меня бы точно разорвало на миллион частей.

Узнав о происшествии, Дарн не преминул наказать меня за невнимательность и наплевательское отношение к здоровью. Ценная собственность, как же. Только непонятно, что для директора всё-таки важнее, «ценность» или «собственность». Когда я додумалась спросить об этом, чуть не потеряла сознание от боли: Дарн ненавидел неудобные вопросы. И если бы прозвучал следующий, покоиться бы мне на дне реки в тканом саване. Или на костре, не знаю, как они тут хоронят. Но не срослось: в самый ответственный момент появился Халнер, и увёл Дарна «решать более важные вещи».

Глядя на удаляющиеся высокие фигуры, я почесала Орры и вдруг подумала, что не знаю, которого из братьев ненавижу больше. И за что.

***

В лазарете валялась три дня. Кроме зуда и жжения в глазах, паразиты «наградили» ещё и приступами головокружения. Эвелин объяснила это тем, что некоторые из личинок начали укореняться, но от лечения погибли, и теперь медленно разлагались моим телом на составляющие. На вопрос, почему же я не подыхаю от заражения крови, хотя внутри что-то гниёт, лекарка посмотрела так, что язык сам собой засунулся в известное место. Действительно, каждый должен заниматься тем, в чем лучше всего понимает.

Я же не понимала ничего. Точнее, не хотела понимать. Ни понимать, ни верить. Когда зуд в глазах почти прекратился, и я вышла прогуляться, то не узнала местность: лагерь сворачивался. Оставалось лишь беспомощно наблюдать, как разбирают шатры, домашних животных загоняют в клетки, громоздкие вещи складывают в подпространственные «кладовки». Хитро придумано — выкроить огромный «карман» между дисками серебристого металла! Диски находились друг от друга на расстоянии полтора человеческих корпуса, некоторые пары могли «отстегиваться» друг от друга, чтобы погрузить, например, шкаф. Или стол. Или сундук. Или… Да какая разница, монторп их раздери! У меня-то вещей никаких нет — ни кинжал, ни медальон так и не вернули…

Я укусила тыльную сторону ладони — там, где просвечивали завитки Орр. Выгрызть, выгрызть, выгрызть эту дрянь! Нельзя здесь оставаться, нельзя! Дома мне поверили. На меня надеялись. Из-за меня, а порой и за меня, умирали. Даже невинные дети — каждый птичий крик напоминал об этом. А я? Взяла и пропала. И не только я: солидная часть «казны», из которой планировалось заплатить войскам, лежит в тайнике, про который знаю только я. И теперь что? Кто я теперь получаюсь?...

Крепче сжать зубы, крепче. Вот, уже поскрипывает металл…

— Не сработает.

Я подпрыгнула. Обернулась. Встретилась с пронзительно-синими глазами.

— Невозможно выгрызть. Невозможно вырезать. И выжечь. И отравить. Только снять. И только с ключом.

Эвелин говорила тихо, но отчетливо. Даже шум сборов не мог заглушить голос, в котором сквозило сочувствие.

— Я пыталась, — лекарка взяла мою руку, достала из кармана платья коробочку, и начала мазать прокушенное место, — всё перепробовала. Их ничего не берет. Абсолютно.

— И что же делать? Мне нельзя здесь! Я не хочу! Я… я же, в конце концов, ничего не умею!

Эвелин вздохнула. Убрала мазь. Взяла меня под локоть.

— Пойдем. Я как раз на днях собрала первоцвет пяйца. Хорошо помогает.

— От чего? От Орр? — фыркнула я.

— Нет, — Эвелин снова вздохнула, — помогает… терпеть не могу это слово, но…

Она замолчала, снова вздохнула. И тихо произнесла, словно через силу:

— Смириться…