Глава 2. Первые шаги

От внезапного тепла ногу заломило так, что я чуть не взвыла. Слава богам, в простенках между нишами стояли скамьи. Стоило рухнуть на одну из них, как из центра зала раздался шорох. Мозг так замерз, что я не смогла ни удивиться, ни испугаться. Подошел старик, похожий на обросшего щетиной сверчка.

— Приветствую в обители Тмирран, — с поклоном сказал, — великая честь, великая честь… Но Апри привел вас в недоброе время… простите, не смог встретить у ворот. Братья исповедовались… Я брат Феррик, теперь я — Хранитель. Старый Доррик растворился в лучах Апри…

Старик говорил на Высоком языке резко, раскатисто. В горле у него булькало и стрекотало, из-за чего голос расслаивался, и казалось, что говорят сразу несколько людей.

— Х-хол-лод-д-дно! — стуча зубами, ответила я.

Изморось и снег на волосах начали таять, холодные капли защекотали шею. Губы и скулы свело, пальцы ног не чувствовались вовсе. Чисто змея в зимней пустыне — только тронь, разлечусь на кусочки. Монах, или кого здесь называют братьями, с поклоном взял меня за руку и свернул пространство. За несколько мгновений мы «перенеслись» из зала со свечами в небольшую комнату.

Койка, стол, шкаф вроде буфета, шкаф с книгами, кресло перед большим очагом, всё — безликие вещи грубых очертаний. На то, что я в другом мире, указывал только огонь: и в светильниках, и в камине — самый обыкновенный, которым горит любое вещество, если его сильно нагреть. Дикари, честное слово!

Резкий переход согрел лучше любого растирания, да и от камина тянуло жаром. За шиворот текло все активней. Пользуясь тем, что Феррик начал рыться в шкафу, я свернула волосы в жгут и отжала прямо на пол.

— Вот, переоденьтесь, — старый монах развернулся и протянул мне сверток материи, — я пока сделаю отвар. И начал копошиться у камина.

Я скинула насквозь мокрую одежду, нырнула в сухую рубаху, нацепила шерстяной балахон в пол, вместо сандалий — шерстяные же носки. Подвернула одежду так, чтобы не спадала. М-да. Я и в своем-то мире считалась девушкой не из крупных, а в этом… то ли карлик, то ли дите. Не знаешь, что хуже.

— Прошу вас, — Феррик повернулся от камина и указал на кресло, — и позвольте позаботиться о ваших ранах.

Феррик обработал мою обожженную ещё о почтового варана ладонь, затем принялся за ногу: снял примерзшую ткань, обмыл, наложил лекарство, перевязал. Все это время я согревалась горячим отваром и изучала пространство. Стабильное, оно не давало ни мелкой дрожи, ни мимолётных завихрений, зато гнулось, растягивалось, и моментально восстанавливало форму. Да уж, работать с ним будет нелегко. Зато интересно: похоже, даже резать можно! Только вот чем?..

Старик закончил с моей ногой, отошел к камину и начал кормить огонь. Это ж надо! Ветки толщиной с плечо!

— Зима сурова… Грейтесь, — не оборачиваясь, сказал Феррик.

В отблесках пламени лысый старик, с его впалыми щеками и глубоко посажеными глазами, походил на сверчка, который нацепил балахон из шкур. Вот это звери! Всего три шкуры на человека! У нас и на ребёнка по тридцать три уходит.

— Желаете чего-нибудь?

— Э-э-э… — я протянула опустевшую кружку, — а ужин когда?

— Будет на закате, — Феррик снова наполнил посуду отваром, — но обед едва прошёл. Я, правда, милостию Апри пощусь по братьям… но надо сказать Двойке… да…

Он взял с каминной полки небольшой колокольчик и позвонил. Потом спросил благоговейным шепотом:

— А есть ли… не сочтите за дерзость… Есть ли новости от… от Великих правителей Тми?

— Неа, никаких. Прави-ители Тми все ум-ме-ерли, — зевнула я и укуталась плотнее в покрывало из шкур, — мир Тми в запустении. Только чудища скачут.

— Значит, все зря… — старик погрустнел, — но и у нас многое изменилось… Красная Смерть по всей стране… Империя теряет саму себя. Все братья ушли к Апри, я один… Недоброе время, недоброе… Но слава Апри, вы живы и… а, Двойка!

Глядя мне за спину, Феррик перешел на другое наречие. Я обернулась — и закашлялась. Отвар расплескался, обжигая пальцы. Боги, ну что за день!

В дверях стол высокий че… нет, не человек. Человекоподобное существо. Собственно человека напоминали лишь очертания тела и кисти рук. На коровьей голове с широким лбом сидело две пары глаз: человеческие смотрели вперёд, пара бычьих — вбок. Отполированные рога закручивались подобно высокой причёске. Светлая кожа — или шкура? — лоснилась в отблесках камина. Из-под подола полотняной рубахи виднелась пара копыт.

Существо заговорило хриплым низким голосом, рублеными и наверняка неправильными фразами. Впрочем, их с Ферриком диалог длился недолго. Поклонившись, существо удалилось.

— Да, трое их всего осталось, — старик вздохнул, — старая Двойка вот, да пара телят… а взрослых и сильных воспитанники, кто выжил, с собой в горы увели… да… да… хотя правильно, да. Я один, мне много не надо, а без кадаргов в горах слишком тяжело, слишком… Хотя на всё воля Апри… и Красная смерть… на всё, на всё…

Бормотание стало неразборчивым. Феррик резко встал и пошёл в дальний угол комнаты, к золотому диску с восемью острыми лучами, перед которым висела лампада. Опустившись на колени, старик начал вертеть в воздухе руками, словно рисуя круги, подвывать и бить поклоны, раскачиваясь всем телом.

Вот манеры! Хотя… он же мог и сбрендить, с трупами-то общаться. Сам сказал, братья отправились к Апри — местному божеству, видать. И всей компании — слуга-уродец, даже три. Немудрено с катушек съехать.

— Брат Феррик? — громко позвала я, кутаясь в покрывало.

Молчание. Пришлось отогреваться дальше, слушая потрескивание дров и бурчание в желудке.

Скоро получеловеческое существо принесло еду: хлеб из грубой муки, мягкий сыр, сушеные плоды с запахом пыльных камней. Больше хотелось мяса, но просить не стала — всё равно местного наречия не знаю, а знаками не объяснить.

Несмотря на скудность, пища оказалась сытной. Стоило утолить голод, как усталость взяла своё. Полудрёма закрыла веки, перепутала мысли, расслабила тело. Перед тем, как погрузиться в сон, я с грустью подумала, что месть снова откладывается. Но что сделаешь? Пересижу здесь, ногу подлечу, и домой. За это время как раз посылка домарширует на место сбора…

Стоп! Ящером оно перебубнись! Чем стариканы расплачиваться-то будут?! Я ж так и не оставила указаний, куда казну перепрятала! То, что пропала со связи — ничего, не впервой, а вот с деньгами нехорошо получилось. Совсем нехорошо. Так что лечиться, срочно лечиться, и бежать обратно — восстанавливать династию.

И убивать.

***

Дни тянулись, словно кишечник из пленника, который твердо решил, что не выдаст тайн своего войска. Холод, сырость, темнота — вот три главных составляющих мира Мерран. Затмение, так поразившее меня в первый день, длилось уже две декады: как пояснил Феррик, застилало солнце не луна, а соседняя планета.

— Великий Апри сейчас борется с Великой Тьмой Атума, — объяснял Феррик, косясь на золотой солнечный диск, что висел в каждой комнате в восточном углу, и хватаясь за такой же медальон на шее, — сие есть великое таинство, человеческому глазу недоступное и разумом непостижимое. Но только от нас, от молитв наших зависит, одумается ли Темный Атум, или же ринется в последний бой, и упадёт на Апри. И прогневается великое светило, и сожжет нас, недостойных, яростными лучами своими…

— А если не сожжет, то обычно что?

— Что, что… выйдем из перигелия, планеты разойдутся, Открытие праздновать будем, — отвечал старик, мгновенно теряя религиозный пафос, — покрывало только помогите свернуть, умоляю. А то мне тяжело, а кадаргам в храм заходить недолжно…

Должно, не должно. Монастырь есть монастырь: всё по уставу. Почти как в армии. Всё размеренно, всё предсказуемо. Солнцеслужения четыре раза в сутки — полдень, полночь, и рассвет с закатом. Тихо, спокойно, никто никого не убивает. Песни красивые. Одно плохо — Феррик при любом удобном случае рассказывал, как светило «отдает свою горящую плоть во тьму космоса, даруя тепло и свет нам, недостойным слугам его, и всепронизывающие лучи его испепеляют врагов его, а всесогревающий диск его оберегает и оплодотворяет мир его…». И ладно бы просто рассказывал, так ведь ждал ответов и очень удивлялся, когда не получал их. Вообще, старик то и дело принимал меня за кого-то, кого он знал давным-давно, и все эти годы желал увидеть вновь. Но разобраться в бредовых фразах я даже не пыталась — слишком много было вокруг нового, чтобы ещё чужими глюками заморачиваться.

Мир Мерран и сам по себе походил на один большой глюк. Например, получеловек Двойка и двое её младших собратьев оказались не особым видом животных или расой, а переделанными людьми. Обычай такой: был человек — преступник там, или инвалид — и нет человека. Вместо него — слуга-кадарг. Отменное здоровье и ноль мозгов. Верх умственных способностей — откликаться на данное имя и выучить несколько рецептов повседневных блюд. И никаких воспоминаний о прежней, человеческой, личности.

В плане жизни без воспоминаний я кадаргам завидовала. С самого первого дня в Мерран мне начали сниться кошмары. Бесконечные погони по коридорам и лестницам. Осколки, кровь, тела, простыни. Пламя, которое так просто вызывать пальцами. Раз! Из ладони рвалось разрушение. Огонь сжирал всё, всё, всё: измученную маленькую Ками, ошмётки матери, исковерканное тело отца. «Смерть Проклятым», неслось из глубин памяти. «Смерть палачам», отзывались тени. «Моя очередь», кричали со всех сторон. И смеялись, смеялись, смеялись…

Каждое утро я вскакивала с колотящимся сердцем, в холодном поту. Распахивала окно, дышала ледяным ветром. Затем одевалась — штаны и рубаха грубого полотна, шерстяные, меховая тога в пол, сверху монастырский балахон — и шла на кухни, готовить себе завтрак и экспериментировать с пламенем в непривычно плотном пространстве.

— Куда грабли суёшь, козлина стаеросовая! — кипятилась я, если рядом оказывалась кадарга Двойка с ведром воды, — не твоего ума дела! Вали жратву варить!

Поскольку ругалась я на сетерском, слуга не понимала ни слова. Зато понимала интонации и отходила, обиженно мыча.

По-хорошему говоря, опыты стоило проводить в другом месте, но я тупо боялась затеряться в огромном монастыре, и — чем тьма не шутит — замерзнуть насмерть. Кухни же были весьма просторными и главное, теплее любых других нежилых помещений. Ещё здесь не росла цветочная плесень и хищный мох. Зато водились червекрысы — противные на вид и приятные на вкус существа.

— О, пресветлая госпожа! Как же вы… что же вы… у нас ведь свежайшая рыба… — истерил Феррик каждый раз, как видел, что я отлавливаю крыс на мясо, — так же нельзя! Эта пища слишком груба для вас!..

Объяснить старому монаху, что от непривычной пищи по имени «рыба» у меня расстройство желудка, я так и не смогла. Пришлось выслушать несколько лекций о «неподобающих трапезах». Дело кончилось бы крупной ссорой, если бы Феррик не увидел её.

Я привыкла таскать с собой два кинжала. Обычно это были прабабкин, с камнями-вензелями-гравировками, и отцовский, боевой, но почерневший. Первый привычно расположился на ноге, а вот второй пришлось заменить на хороший кухонный нож, которым пользовалась чаще, как более крепким. При этом для разделки червекрыс лучше подходило тонкое и гибкое лезвие «фуфырки».

Когда однажды Феррик пришел пообщаться, а точнее, с очередной «инспекцией» -морализаторством, и увидел, чем я разделываю добычу, старика натурально чуть не хватил удар.

— Нарна… о боги… это же Нарна… Апри раздаёт великую милость даже ничтожной твари.., — Феррик бухнулся на колени, не сводя глаз с моей «фуфырки», — истинная кровь, истинная… Апри… Нарна… Пресветлый клинок…

В тот день добиться чего-либо осмысленного от старика не удалось. На следующий Феррик пришел во вменяемое состояние, и с недоумением пояснил: я разделываю тушки не чем-нибудь, а Нарной — так называют ритуальные кинжалы Зрячих.

— Неужели вы забыли даже это?! — вскричал Феррик, и его перекошенные губы задрожали, — вы, Черное солнце, солнце солнц по праву рождения?!

— Э-э-э… ну… не… конечно, нет… — выдавила я, наблюдая за стремительно синеющим Ферриком и пытаясь сообразись, что делать, если старик сейчас перекинется, — просто… моё право всегда со мной. Нарна в руках или нет.

— Великая! Великая мудрость! — вскричал Феррик, и бухнулся на колени.

Я не удивилась: привыкла.

Нога заживала. Готовясь к возвращению, я начала расхаживать её, и набрела на библиотеку. Огромное сборище всевозможных свитков, списков, и изданий, оказалась в моём единоличном распоряжении. Удивительно, но многое тут сохранились со времён до Катастрофы. Кое-где поперёк страниц стоял штамп «Ересь» — но так у нас «неудобные» книги вообще жгут.

Тайну моей «мерранской личности» раскрыть не удалось. Удалось узнать другое: те, кого в моём мире называют Проклятыми, здесь известны, как Зрячие. Красиво. И ближе к нашей главной особенности — ощущать, порою даже видеть, неоднородности пространства. В моем мире это не так уж сложно, а вот в Мерран требует усилий: даже у меня с непривычки далеко не всё получалось. Так вот те, у кого получается, вскоре после Катастрофы стали в Мерран элитой из элит, а «расфуфыренные ножики», или Нарны — знаком принадлежности к высшему сословию.

Поначалу я обрадовалась: в кой-то веки нашлось место, где не надо скрывать свою кровь. Однако нет хорошего без дурного: охота на проклятых, или Зрячих, никуда не делась, лишь поменяла форму. В Мерран считали, что священную кровь необходимо сохранять в чистоте. Элита женилась внутри себя и потихоньку вырождалась. Даже бастардов-полукровок помещали в монастыри, и принудительно скрещивали между собой — ведь потомство должно быть правильным.

— Для кого правильным-то? Зачем вообще это надо? — всё допытывалась я, — чем плохи обычные родовитые люди при деньгах?

— Они лишены божественной благодати, — убежденно отвечал Феррик, — лишь хранящий в крови частичку великих Дверей может стать новым Императором.

На этом разговор обычно заканчивался. Однажды мне пришло в голову спросить:

— Про пришествие Императора — это как? Смена власти? А прежний тогда чего? Умрет?

Старый монах замер. Медленно повернул голову, и так же медленно моргнул. Светло-голубые до бесцветности глаза заблестели, в складках век показались слёзы.

— Верую, — едва слышно прошептал Феррик, и нащупал на груди медальон в форме солнечного диска, — я не мог так ошибиться… верую!

И больше не проронил ни слова, пока не настало время проводить солнцеслужение.