Приключение первое. Дом.

(Исповедь о том, как мы привидений искали.)

Приключение первое. Карпаты.

«Черный дом».

Все, кто приезжал в пионерский лагерь в первый же день узнавали о таинственном доме, стоявшем на отшибе недалеко от лагерного забора. К лагерю он был ближе, чем к деревне, до растянувшейся вдоль реки карпатской деревеньки еще с час ходьбы, хоть и с горы. В пионерских лагерях много всяких развлечений, лагерным регламентом не предусмотренных, и главное из них — вырваться из-под опеки воспитателей и похулиганить не злостно. По ночам же, если наши «надсмотрщики» караулят наш отход ко сну и не дают пробраться в соседний домик, что бы перемазать зубной пастой соседей, ничего другого не остается, как сотрясать воздух в комнате всякими страшилками. Так вот в первую же ночь каждый и узнавал «страшные» истории «черного дома». До сих пор удивляюсь — как из года в год кочевала эта история, обрастая новыми подробностями и деталями.

Днем, «слиняв» от бдительных глаз вожатых, мы подходили к забору и внимательно рассматривали дом сквозь сетку рабицу. Немного освоившись, мы уже находили дыры в заборе, рыли подкопы и наслаждались временной свободой с примесью детского адреналина. Несколько раз мы подходили близко к «черному дому» и, затаив дыхание, так что только пульс бил в висках, молча, наблюдали. Но со временем осмелели и стали подходить все ближе. Заглядывали в окна, в приоткрытую дверь, трогали потрескавшиеся бревна стен старого сруба. Дом издали действительно казался черным. Это от того, что был он весь деревянный, а древесина, местами подгнивая, от времени темнеет до черноты. Немного просевшая крыша была крыта классической сосновой дранкой — дощечками, наколотыми острым топором с коротких сосновых чурок. Окна, обрамлены снаружи наличниками, и украшены примитивной и незамысловатой резьбой. Торчащие в стороны срезы бревен на углах взгляд и вовсе завораживали — еще тогда я отметил для себя, что именно эти элементы придают деревянным домам неподражаемый шарм. Все деревянные детали дома, при ближайшем рассмотрении имели трещины, а вокруг этих трещин обязательно участки почерневшей древесины. В трещинах обычно водится всякая живность — то осиное гнездо встретишь, то паука, то куколку бабочки. Но не в этом доме. Сколько вспоминал потом — кроме старой паутины следов живности точно не помню. Говорили, что дом был заброшен давно, но внешне на нем это особо не отразилось. Все стекла, не взирая, на соседство с лагерем, населенным вечно шкодившими детьми, были целы. Ни надписей на стенах, ничего такого, что могло бы натолкнуть на мысль о визитах к дому подростков. Чуть позже, внимательнее, рассматривая дом и участок вокруг него, я вдруг понял еще одну необычную особенность, которая в глаза городским школьникам сразу не бросалась — вокруг дома не росли сорняки. Заброшенный земельный участок, в прошлом используемый под грядки, казалось, был вскопан не так давно — чистая, без камней и корней травы земля была тщательно выровнена частыми дождями. Даже не было нор полевых грызунов. И еще рядом с домом не было ни единой постройки, за которую можно было зацепиться взглядом. Лишь на краю огорода, вдоль тропинки ведущей вниз к деревне, стояла изгородь — пять толстых бревен были врыты в землю вертикально, а к ним, в вырезанных пазах крепились четыре длинные жерди, две вверху и две внизу. Мы никогда не видели рядом с домом ни одного человека из местных. Лишь однажды, обследуя заднюю — без окон, стену, заметили на тропинке старуху. Мы спрятались, что бы, не быть замеченными и осторожно выглядывали из-за угла. Поравнявшись с изгородью, пожилая женщина, несшая в руках два узелка, вдруг остановилась, перехватила в левую руку узелок из правой руки и перекрестилась. Но пройдя по тропинке пару шагов, демонстративно плюнула в сторону дома. Этот эпизод на нас подействовал сильнее, чем ночные россказни про «красную стену», «черного, однозубого кота», и «пирожки из собачатины».

Никто из нас не решался войти в дом, а те, кто пробовал, уже с первых шагов по скрипучему крыльцу заметно бледнели и с дурацкими гримасами оглядывались на сверстников, стоявших чуть дальше. В том году, лишь один человек вошел в «черный дом». О нем отдельно.

Звали ее Ленка. Папа у нее был летчик, мама стюардесса, брат, отслуживший в ВДВ, научил ее лихо драться, в чем некоторые вскоре убедились, получив наотмашь удар ногой по физиономии. Еще у Ленки была фирменная, темно синяя сумка с надписью «Аэрофлот», эмблема — «птичка» с пилотки стюардессы и собственный фотоаппарат «Зенит», который хранился у воспитателя, но выдавался Ленке по первому ее требованию. Ее родители купили заранее путевки на все три сезона, так что Ленку можно было заранее считать лагерным долгожителем. Она была очень красивая. Естественно отбоя от ухажеров не было. Все пацаны отряда старались ей угодить во всем, стойко терпели ее насмешки, вызванные чрезмерным вниманием. Девчонки завистливо шушукались, показывали ей в след языки, чем сразу отдалили себя от нее. Именно так — Ленка была из тех, кто сам выбирает себе компанию. Мы вместе шкодили и получали нагоняй, вместе лазили по деревьям, во все игры Ленка играла за команду мальчишек, а начальник лагеря так привык к составу нашей «шайки», что, не увидев привычный пышный хвост блондинки в толпе мальчишек, спрашивал: «А вы, из какого отряда?» У нашей компании это вызывало смех, а со стороны пионервожатых бесконечные шутки. Вожатые и воспитатели были не против такого состава. Очень скоро, опять же благодаря Ленке, с «пацанской» половиной отряда было просто управляться. Достаточно было дать задание этой шубутной девчонке и, потом только принимать выполненную работу. Уборка территории, наведение порядка, дежурство в столовой — все благодаря ей было превращено в игру с элементами приключений и романтики.

К середине лагерной смены Ленка придумала, как разнообразить мучительное ожидание в промежутке между командой «отбой» и тем моментом, когда утомленные пионеры — «страны примеры» действительно засыпали. Мы стали «тусоваться» по ночам в укромных местах. По вечерам пионервожатые и воспитатели собирались «чаевничать» на своих планерках. По-тихому смыться из домика мальчишек труда особого не составляло. Когда мы вылезали через открытое окно, нас уже ждала Ленка. Всегда в спортивном костюме, с темным махровым полотенцем на голове, замотанным в виде чалмы и свертком под мышкой. Уходила она из домика девчонок оперативно и просто — выходила в ярком махровом халате, демонстративно повесив темное махровое полотенце на руку, в другой несла большой флакон импортного!!! (это сейчас смешно) шампуня. Но зайдя за загородку умывальника, тут же доставала из-под полотенца темно зеленый костюм, одев его, наматывала полотенце на голову ( отличная маскировка для ее светлых, пышных волос), затем проделывала незамысловатую операцию с халатом, имевшим изнанку темно синего цвета. Аккуратно сложенный халат помещался в его же капюшон и завязывался поясом. Я до сих пор так укладываю рыбацкую куртку в рюкзак, каждый раз вспоминая добрым словом и ту лагерную смену, и саму девчонку. Места для ночных посиделок мы находили необычные и неожиданные для лагерного начальства. То под трибуной на центральном плацу, то в пустом зале столовой, где помогали поварам чистить картошку, получая взамен горячий чай и щедрые бутерброды. Дважды сидели на крыше соседнего домика и наблюдали за «ночными планерками» наших вожатых и воспитателей. Но второй и последний раз, спускаясь с крыши, один из нас грохнулся на пустое ведро, переполошил пол лагеря и мы решили так больше не рисковать. Все— таки чистить картошку с добрыми тетеньками в столовой было интереснее и полезнее, да и желудку приятнее. В одну из вылазок вновь заговорили о «черном доме». Это было, как раз на следующий день, после того, как наш отряд нес дежурство по лагерю. В ту ночь мы услышали потрясающую историю. Сутками ранее Ленка дежурила с одним из нас на дальней проходной. Сменившись с поста, они не пошли сразу в лагерь, а решили обойти лагерь по внешнему периметру, Ленка хотела сделать несколько снимков лагеря со стороны, потому и носила фотоаппарат весь день с собой. Мальчишка, с которым она пробиралась по зарослям ежевики, нещадно царапая стройные загорелые ноги, уж не помню как его звали, вдруг предложил сфотографировать «черный дом». Ленку уговаривать долго не пришлось, через минуту они уже топтались вокруг дома. Когда пленка в аппарате уже заканчивалась, Ленка предложила войти в дом и сделать несколько кадров там. Парнишке было стыдно отказаться. Они вместе поднялись на скрипучее крыльцо. Честно признались, что «мурашки побежали» по спине, когда Ленка потянула дверь на себя — то, что они услышали, скрипом можно было назвать где угодно, но не там, и не в тот момент. Заржавевшие петли на двери не только скрипели, но и оказывали сопротивление — казалось, что за дверью кто-то стоит и тянет их обратно. Все это Ленка со своим спутником позже рассказывали нам, перебивая и дополняя, друг друга. Ей все же ей удалось открыть неподдающуюся дверь, и они заглянули внутрь. На полу был толстый слой пыли, клочья старой паутины свисали с потолка и оконных откосов, на стене висели веники из полуистлевших лекарственных трав, также обильно облепленных паутиной. Они вошли внутрь, медленно и осторожно ступая по скрипучим запыленным половицам, прошли в первую комнату, обычно именуемую светлицей — свет сюда проникал через три окна, почти в центре возвышалась огромная, давно не беленая печь. Еще там был стол и длинная, почти во всю стену, скамья. Ленка уже изготовилась, чтобы начать фотографировать, как вдруг … в печи раздался какой-то странный шум, из неплотно прикрытого отверстия появилось облако то ли золы, то ли сажи … А дальше, дальше они опомнились уже возле прорытого под забором лаза, сами не помня, как унесли от дома ноги. Почти никто из нас не поверил в их рассказ. Оба, выпучивая глаза, злясь и повышая голос стали уверять, что все так и было. Но верилось с трудом, хотя и не всем. Всем хотелось доказательств. Больше всех спорил долговязый паренек по прозвищу Мореман, получивший кличку за наличие в повседневной одежде неизменной тельняшки. Вначале Ленка предложила утром сходить всем вместе к дому — на полу обязательно остались их следы. Мореман согласился, но продолжал подкалывать и издевательски подшучивать над обоими. Не на шутку разозлившаяся Ленка, вдруг предложила пари. Взяв фонарь одного из нас, она в одиночку войдет в дом, в то время, когда мы, стоя возле лагерного забора, будем наблюдать за ней. И если она войдет в дом и осветит каждое окно изнутри, то долговязый Мореман до конца лагерной смены будет отдавать ей обеденный компот и сок на полдник. Тут уж мы насели на Моремана и, ему ничего не оставалось, как согласиться.

Сказано — сделано. Осторожно, прячась за кустами, не включая фонари, мы через две минуты были у знакомого лаза под забором. Ленке дали сразу два фонаря, на тот случай, если один вдруг откажет. Естественно, что среди нас оказались те, кто вызвался идти с Ленкой, эдакие влюбленные в Ленку герои, но против этого сразу же стал возражать Мореман. Ленка так же отказалась, мотивируя это тем, что пари будет недействительно. Она отдала свой свернутый халат одному из нас и с ловкостью кошки скользнула под сетку. Уже стоя за забором, она снизу осветила свое лицо и нарочито низким голосом произнесла: «Страшно-о-о-о??? Не бздо, пацаны, я мигом — пять секунд». Никто из нас не ожидал, что к дому она не пойдет крадучись во тьме, как сделал бы каждый из нас, а побежит сломя голову. Помнится, кто-то произнес в полголоса: «Фига-се …». Спустя несколько секунд у «черного дома» зажглись сразу два пятна от фонарей. Нам хорошо было видно, как мельтешащие светляки пробежались по стенам, крыльцу. Четко услышали скрип открываемой двери — ее Ленка открыла резко, не медля ни секунды. Именно с этим скрипом мы поняли, что шансы Моремана на употребление компотов и соков равны нулю. Мы еще успели увидеть, как бегающими лучами осветились все три окна, еще в этот момент кто-то вспыльчиво, почти в полный голос, произнес: «Мореман, ты видел!!! Не говори, что не видел …» Но ответа мы не услышали — одновременно сзади нас вспыхнули несколько фонарей и раздался злобный, громоподобный голос начальника лагеря: «Стоять всем на месте! Лицом ко мне!»

Испуг — это не то слово, которым можно было описать наше состояние в тот момент. Я смахнул испарину со лба и заметил, что остальные делают то же самое. Отрезав все пути к бегству, обступив нас полукругом и освещая нас мощными фонарями, стояли шестеро — начальник, три воспитателя из разных отрядов, физрук и сторож, добрый дядька из местных. Не стоит описывать тот «раздолбон», который мы получили, тут же у забора, при свете фонарей. Наверняка «промывка мозгов» продолжалась бы и всю дорогу, по пути к домикам, как вдруг воспитательный тон начальника перебил долговязый Мореман. Он немного сбивчиво, но все — таки, доходчиво, объяснил, что уходить от забора нельзя, так как за забором Ленка, и одну ее там оставлять нельзя. В какую-то минуту, мы вдруг возненавидели Моремана. Физрук, начальник лагеря и один воспитатель отправились к норе под забором. Мы, приподняв сетку, помогли им пролезть, затем нас оставшиеся трое старших повели к домикам. Спорить и возражать было бессмысленно. Уже лежа на койках, прислушиваясь к разговорам наших «конвоиров», мы пригрозили долговязому устроить «темную». Он начал, что-то объяснять, доказывать. Мы его и слушать не хотели, ситуация накалялась. Почти все участники ночного происшествия поднялись с коек, в порыве страсти готовые привести обещанное наказание в действие, не откладывая на потом. Но Моремана спасло появление в двери силуэта начальника лагеря. Зажегся свет. Короткая, но громогласная взбучка. Затем он позвал Моремана с собой. После их ухода, мы еще с час обсуждали случившееся, но, так и не дождавшись долговязого «предателя» постепенно заснули. Утром за вещами Моремана пришел вожатый. Самого долговязого видели лишь раз, из окна столовой за завтраком — он, и воспитатель садились в карету скорой помощи. Скорее всего, Мореман струсил и попросился домой. Учитывая близкий контакт родителей Моремана с лагерным начальством (там родственные связи замешаны были), смыться из лагеря под прикрытием персонала, для стукача не составило труда. Больше Ленку никто из нас в лагере не видел. Расспросив девчонок из ее комнаты, нового узнали мало — Ленкины вещи вожатая складывала в синюю сумку с надписью «Аэрофлот» в то же время, когда забирали вещи Моремана. Мы были в полном неведении, нам никто ничего не объяснял, но всех вызывали по очереди к начальнику. Там расспросы, «промывка мозгов» и объяснительные записки. За два дня до окончания лагерной смены мы изменили свое мнение о Моремане и узнали первые новости о Ленке. В то утро приехал ее отец — высокий, загорелый, светловолосый, спортивного вида мужик. Он собрал тех, кто был в ту ночь у забора. Мы сели в дальней беседке, без воспитателей и вожатых. Подробно рассказали обо всем, что произошло, ответили на наводящие вопросы. Расспросив о Ленке, узнали, что ее нашли на пороге дома без сознания, с зажженными фонарями в руках. Она пришла в себя той же ночью в медпункте, но говорить не могла, была очень бледная и еще ее очень трясло. Утром ее и Моремана в сопровождении местного врача и отвезли в ближайшую больницу. Уже к обеду там были ее родители — они только накануне ночью вернулись из рейса. А уже через неделю отец отвез ее с братом в Москву к родной тетке — врачу военного госпиталя. Ей уже стало легче, и она передавала нам всем привет. Теперь, когда мы сидели с ее отцом в беседке мы поняли, насколько прав был Мореман, когда сразу рассказал все начальнику. Ленкин отец захотел посмотреть на «черный дом», а нам очень хотелось его сопровождать. Правда, все старые дыры и лазейки в заборе были заделаны, а новые находились в очень укромных местах. Предлагать Ленкиному отцу, одетому в бежевые брюки и белоснежную рубашку, пробираться за забор через наши «щели» было неблагоразумно. Но это и не понадобилось, он переговорил с начальником, сидевшим неподалеку с чьей-то мамашей и, тот согласился выпустить нас за пределы территории. Мы молчаливой толпой отправились через дальнюю проходную в обход почти всей территории лагеря. Подходя к дому, сразу бросились в глаза перемены во внешнем облике дома — окна и дверь, были заколочены свежими широкими досками крест — на крест. В сопровождении Ленкиного отца мы уже без опаски заглядывали в окна, ходили вокруг дома, но больше ничего не обычного не видели. Только от зорких глаз профессионального летчика не ускользнуло то, что проглядели все — рядом с крыльцом, в невысокой траве он увидел знакомый металлический блеск, наклонился и поднял «птичку» — летную эмблему с которой Ленка никогда не расставалась. Мы, замерев, смотрели, как он бережно носовым платком вытирает Ленкин талисман, возможно, мне показалось, но руки его при этом подрагивали. Мы отошли к изгороди, кто сел на перекладины, кто присел рядом на корточки. Ленкин отец достал пачку сигарет и, уловив жадные взгляды некоторых присутствовавших, предложил курево нам. Не закурили только двое из двенадцати оставшихся из сплоченной Ленкой компании.

Потягивая предложенные сигареты, мы в полголоса разговаривали. Ленкин отец вдруг достал из кожаной папки на молнии стандартный конверт для фотобумаги. Вытряхнул на ладонь пачку фотографий и спросил, кто был с его дочкой в тот день в доме, когда Ленка там фотографировала. Мальчишка, сопровождавший ее в тот день, на память не жаловался и помнил все в деталях. Мужчина подробно расспросил — был ли с ними кто-то еще, заметили ли что-то необычное. Потом показал фотографии нам. На четырех снимках мы четко увидели силуэт, смутно напоминающий человека в плаще с капюшоном на голове. Силуэт был расплывчатым по контуру, светлым, местами прозрачным. Особенно хорошо он получился на снимке, который Ленка сделала как раз на том месте, где мы стояли. Сквозь силуэт четко просматривалась изгородь — две перекладины. Нижняя и верхняя. О фотомонтаже речи идти не могло — зачем это взрослому мужику? Те снимки долго стояли у нас перед глазами и запомнились, наверное, всем.

— — — -------

Никого из тех, с кем я попал в ту переделку, я больше не видел. Раза три звонил Ленке — ее домашний телефон оставил нам отец, что бы могли справляться о ее здоровье. Услышать Ленкин голос не довелось, говорил только с отцом. С Ленкой было все хорошо, осталась у тетки, в Москве пошла в школу, учится нормально, занимается дзю-до. Еще сказал, что звонили все двенадцать мальчишек, в разное время. Позже я потерял номер телефона. Я еще не знал тогда, что спустя четыре года вернусь к «черному дому». Жаль, что без Ленки. И это действительно другая, новая история.