Бег (начало)

— Ой, чего это он… — удивлённо спросила молодая мать у пожилой соседки, глядя вслед малышу, отчаянно удирающему от бабули.

— Убежал, сорванец! — сокрушенно вздохнула пожилая. — Никакого сладу нет с ним. Неуправляемый.

— Гера, Гера! — крикнула она, видя, что внук спрятался в беседке за детской песочницей.

Но Гера не откликнулся. Стоял, смотрел на любимую бабулю сквозь деревянную решётку и с облегчением думал: «Сама свою кашу ешь…» После каши полагался дневной сон, а спать отчаянно не хотелось.

— Ну и внук у вас, строптивый, — покачала головой молодая и придвинула к себе коляску со своим чадом поближе.

— Какой есть! — развела руками пожилая. — Менять поздно!

— Да-а-а… — вздохнула молодая и поправила лёгкое одеяльце в коляске. — Хорошо, что мой пока ещё бегать не умеет.

Гера передвигался по жизни бегом, сколько себя помнил. Едва родившись, он удивил собственную мать тем, что и во сне, и во время кормления активно двигал ногами.

— Рано пойдёт! — уверенно сообщил ей детский терапевт во время очередного осмотра, когда она выразила опасение, что у малыша что-то не так с нервной системой.

Ещё до того, как сделать первый шаг, Гера носился по родительской квартире на четвереньках, как угорелый. Да и позже, когда утвердился на своих двоих, перемещался по дому вприпрыжку или бегом. Ему не сиделось и не стоялось на месте, он сбегал неожиданно — посреди обеда или разговора, во время тихого часа в детском саду, куда его отдали перед самой школой. В школе Гера вел себя спокойнее. Но во время вызова к доске редко дожидался, пока тонкий пальчик учительницы, с хищным ярко-алым маникюром, доберётся до конца списка. Гера был в конце, поскольку фамилия его начиналась на последнюю букву алфавита, и звучала светло и красиво: Ясный.Герман любил бабулю без памяти. Она была снисходительной и щедрой, вкусно кормила. Больше всего на свете Гера боялся, что она куда-то денется. Но когда бабуля слегла после инсульта, Гера так и не смог подойти к её постели. Парализованное тело с перекошенным лицом внушало ему ужас и желание немедленно сбежать, что он и делал при любой попытке матери позвать его в пропахшую старческим запахом и лекарствами спальню.

А когда пришло время и бабулю отвезли за городскую черту, на семейное кладбище, Гера сбежал с похорон, из страха столкнуться с тем, что во взрослом мире называли горем. Его, конечно, нашли и вернули маме. Она даже не отругала его, а лишь обняла и заплакала: «Герка, горе ты моё…» Кроме мамы у Геры теперь никого не было. Он рос без отца.

Первая настоящая дружба случилась у Геры в детском летнем лагере, куда его отправила на месяц мать. Друга звали Мишка Драныш. С ним было интересно: Мишка был смелым, дерзким с воспитателями, и умел вырезать рогатки из веток деревьев. Для этого он привез с собой в лагерь целый моток резинки — такой, какую втягивают в трусы и штаны от спортивного костюма.

Лето летело быстро и весело, пока однажды Гера с Мишкой, сбежавшие из лагеря во время тихого часа, не разбили окно в посёлке рядом с лагерем. С места преступления мальчишки благополучно сбежали, но вечером в лагерь пожаловали местные ребята, запомнившие лица малолетних хулиганов. Они обступили Мишку и громко ругались. Увидев неприятную сцену, Гера включил скорость и сбежал, хоть внутри у него всё переворачивалось от переживаний за друга.

К удивлению Геры, Мишку никто пальцем не тронул. Он как-то сумел договориться с визитёрами и уладить дело. Но дружба с этого дня прекратилась. А сам Гера впервые узнал, что такое депрессия. Это была смесь унижения и бессилия, осознание собственной ничтожности и ощущение заброшенности в мире.Именно тогда у него появился невидимый товарищ, появлявшийся из самых неожиданных мест и возникающий в самых неожиданных местах. Он мог выйти из зеркала и появиться за ночной шторой, оказаться на сиденье рядом в городском автобусе или за одной школьной партой. Как будто специально для него, место рядом с Герой всегда почему-то оказывалось пустым. Друзей у него не было.

С появлением невидимого друга Гера почувствовал себя не таким одиноким. С ним легко было бежать по дорогам жизни, убегать от любых неприятностей, а если Гера спотыкался во время бега — друг подхватывал его под мышки и они взмывали над городом, становясь невидимыми и недосягаемыми для любых притязаний кого бы то ни было.Гера, конечно, задавал себе резонный вопрос, кто этот друг и откуда он взялся. В интернете Гера вычитал, что у людей есть ангелы-хранители, только вот видеть их во плоти дано не каждому. С этого момента он окончательно успокоился. Ангел-хранитель, так ангел-хранитель. А то, что Гера ангела видит, как себя самого — так это потому, что он, Гера, особенный, с тонкой интуицией и способностью видеть проявления тонкого мира.

Когда у Геры внезапно случилась первая любовь на первом курсе университета, верный друг приуныл и долгое время не показывался. Гера летал от счастья и хмелел от броуновского движения гормонов. Но приключилась неприятность: любовь неожиданно дала плоды, и его любимая девушка сообщила ему, что беременна. Гера был в отчаянии. У него не было денег, не было нормального жилья, надежной профессии, а главное — он не был уверен в том, что хочет связать жизнь именно с этой девушкой до конца своих дней. К тому же как жить, неизвестно где, неизвестно на что, втроём — Гера понятия не имел. От одной мысли об этом он приходил в ужас.

Вот тут-то и появился его невидимый друг, увидев которого в аудитории в толпе однокурсников, Гера приободрился и снова поверил в себя. Романтическая любовь кончилась. Гера неожиданно бросил университет и уехал в другой город. О том, что будет дальше, Гера старался не думать. Он знал по опыту: как-то всё разрулится и без него. В конце-концов, пересказывал он своему ангелу-хранителю в поезде где-то услышанную истину, если не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней.

— Правильно, забей! — согласился с ним друг и поправил на себе форму проводника.

Вскоре Герман приобрёл приличную профессию — стал слесарем-сантехником. Работа не требовала привязанности к месту. Она была нужна везде, поэтому он мог колесить по стране, сколько угодно. В каждом из городов он устраивался на работу и записывался в библиотеку. С жильем проблем не возникало — всегда находилось место в рабочем общежитии, а то и специальные ведомственные квадратные метры. Казалось, ему принадлежит всё — и в то же время у него нет ничего. Это было удобно, хотя и вызывало у Германа некоторую меланхолическую грусть, особенно при переездах.

Первое время он часто звонил матери. Потом всё реже и реже. Разговоры были ни о чём. Чувствовалось, что мать ему что-то хочет сказать — важное, наболевшее. Серьезных разговоров Герман избегал, торопливо прощался и бросал трубку.

Путешествовать Герману нравилось. Ему были по вкусу новые люди, квартиры, женщины, изменчивые пейзажи за вагонным окном. При кочевом образе жизни не требовалось притворяться, набивать себе цену, заглядывать в будущее. Герман жил так, будто будущего не существовало.

А будущего и впрямь не было. Вокруг всё менялось, рушилось, возникало заново. Уходила в прошлое страна, где он чувствовал себя как дома. Зато внутри поселилось ощущение беспокойной свободы. Никто не следил за его жизнью, за сказанными словами, за небольшим кругом временных друзей и образом жизни. Приходили в запустение города, и в каждом из них Герман был востребован — слесари-сантехники на дороге не валялись, образно говоря. А Герман к тому же был интеллигентным и не пьющим, чем привлекал и работодателей, и клиентов.

Жизнь шла своим чередом. Останавливались и разваливались предприятия, куда он устраивался на временную работу, и где окружающим было всё равно, останется его трудовая книжка в отделе кадров до самой пенсии, или он сядет в поезд и уедет в неизвестном направлении. Рассыпались зыбкие, эфемерные отношения, где никто никому не был обязан ничем, кроме приятных воспоминаний. Покидая очередной город, Герман испытывал смесь лёгкой тоски и эйфории. Ему нравилось быть скитальцем.

В одном из городов к нему прибился чёрный кот. Крупный, странный, с пристальным янтарным взглядом, он приходил к порогу его съёмной квартиры и сидел молча, будто был немой. Возвращаясь с работы, Герман распахивал двери, звал кота «кс-кс-кс-с-с», но животное продолжало сидеть на пороге. Герман выносил на лестничную клетку миску с молоком и кошачьи чипсы, которые стал в последнее время покупать специально.

С годами вечера становились всё спокойнее. Он ловил себя на том, что ему нравилось вечернее одиночество. Романтические истории случались с ним всё реже. Отчасти по причине его собственной инертности и безынициативности. А может, потому что он начал стареть. Нет, до старости было далеко, как до конца света. Но что-то в Германе как-будто надломилось.

По вечерам Герман устраивался на стареньком диване, смотрел новости, футбол или какой-нибудь сериал. Однажды он почувствовал себя плохо — стал задыхаться, и сердце его обожгла волна, будто кто-то вонзил ему между ребрами ледяной нож. В панике он добрался, теряя сознание, до входной двери и распахнул её. За дверью сидел кот, а дальше была темнота, из которой тусклое освещение где-то в глубине густой тьмы выхватывало группу бледных людей. Среди них он узнал свою мать и первую свою девушку, каких-то незнакомых детей, брошенных когда-то женщин, забытых друзей и малознакомых попутчиков, когда-то случайно встреченных им на жизненном пути. Их вид был пугающим — казалось, они готовы были в него вцепиться и разорвать, как в фильмах ужасов, которых он насмотрелся в последнее время. Люди были внешне знакомы ему — и в то же время выглядели так, будто их подменили, и внутри у них поселился злобный чужой дух.

Потом Герману снились какие-то непонятные сны. Он всё время хотел проснуться, но что-то как будто не отпускало его, он пытался, но засыпал снова и снова, так и не проснувшись окончательно. Очнулся он в больнице. Врач сообщил ему, что обморок, скорее всего, связан с сердечно-сосудистой дистонией. Ничего опасного, по идее, но сутки надо провести в больнице.

— Откуда это взялось? — недоумённо среагировал Герман на диагноз. — У меня и сердце-то никогда не болело.

— Кто знает? В последнее время обмороки у молодых людей — часто бывают. Не вы первый, — устало и как-то безразлично ответил врач.

На следующий день Герман попросился на выписку. Выписали его без особых уговоров. Вернувшись домой, Герман узнал, что скорую помощь вызвали соседи, вышедшие на лестничную площадку из-за душераздирающих криков чёрного кота. Картина, говорили, впечатлила: кот, орущий благим матом, и поцарапанное котом тело, безжизненно лежащее на пороге. Действительно, мистика какая-то, подумал Герман и потрогал царапины на шее, возле ключиц. Сходил в магазин, купил молока, упаковку кошачьего корма, полкило сарделек, майонез и кирпич серого хлеба. Подумав, докупил масло, макароны и килограмм яблок.

Кот появился незадолго до полуночи. Герман как будто почувствовал — отомкнул дверь:

— Ну, привет! Заходи, бродяга…

И кот, будто отозвавшись на знакомое имя, согласился войти в дом.

— Бродяга… — повторил Герман и хохотнул, видя, как животное навострило уши. — Вот, значит, как тебя звать надо.

Ночью ему приснился Бродяга, в котором Герман неожиданно узнал старого невидимого друга. Во сне он спрашивал у кота:

— Что это было — там, в коридоре за дверью?

— Ничего особенного, — отвечал тот.

— Тогда почему мне стало так страшно?

— Потому что ты увидел, как выглядит преддверие ада, — буднично ответил кот.

— Кто эти люди?

— Разве ты не знаешь? Никогда их раньше не видел? — ответил кот.

— Видел… Они что, тоже умерли?

— Сам ты умер.

— Но они же пришли ко мне — с того света?

— Нет, это ты пришёл с того света. Это же твой ад! — ответил Бродяга с раздражением.

— А они?

— Они это не совсем они. Как бы тебе объяснить-то… Они — это и есть ты сам! — мурлыкнул кот и свернулся тёплым урчащим калачиком под боком у Германа, ближе к тому месту, где находилось сердце.

— А почему они выглядели такими… Изменёнными?

— Потому что ад тоже преображает, только наоборот. Я тоже когда-то был белым и пушистым. Всё изменилось, всё превратилось в свою противоположность. Но это ничего. Могло быть всё намного хуже.

Они оба помолчали, и Бродяга вдруг спросил:

— Ты помнишь, какие были у меня крылья? Как мы летали! Было круто… Ты помнишь это, Герман?

Герман вспомнил — и проснулся. В комнате парил обманчивый призрачный свет от неоновых уличных фонарей и невидимой луны. Она была, это Герман знал точно. Просто утонула где-то там, высоко, среди густых облаков. Герман подумал о маме, которой не звонил, наверное, последние лет пять, а потом о девушке, которую когда-то бросил беременной. Как он мог так поступить? Раньше это казалось не существенным. А сейчас — не укладывалось в голове. Сердце сжалось и заныло. Рядом тяжело вздохнул Бродяга. «Как человек…» — подумал Герман и погладил кота.

И Герман снова сбежал. На сей раз домой, подальше от смерти, чьё ледяное присутствие он почувствовал этой осенью. Взял отпуск, собрал вещи в два баула, купил в зоомагазине дорожную клетку, посадил в неё Бродягу — и поехал в родной город.

Поездка впервые за кочевое время оказалась хлопотной — из-за кота. Оставить его на произвол судьбы Герман отчего-то не смог. «Потерпи, скоро приедем» — утешал он питомца по дороге домой. Кот в клетке выглядел несчастным и спал всю дорогу. А может, Герман сам себе это придумал. Кто знает, что они, животные, чувствуют во времена переездов, сидя в клетках — уязвимость, или защищенность. Герману казалось, на месте кота он бы в таком карцере с ума сошел.

Под ритмический стук вагонных колес Герману всё чудилась мамина любимая песенка про чёрного кота, которую частенько слышал в детстве: «Жил да был чёрный кот за углом, И кота ненавидел весь дом… Только песня совсем не о том, как не ладили люди с котом…» Исполняла этот хит прошлых лет певица с необычной, почему-то смешившей Геру, фамилией «Мондрус». А мама подпевала.

Поезд покачивался, постукивал, и сквозь обычные звуки, будто из параллельной реальности, Герман улавливал музыку, которая звучала, как будто в старом тихом радио: «Говорят, не повезет, если черный кот дорогу перейдет. А пока — наоборот… Только черному коту и не везёт…»

Подъехав к дому, Герман вытащил вещи из багажника, опустил на скамейку у подъезда, осторожно поставил рядом с вещами клетку, выпустил Бродягу и отпустил таксиста.

— Ой… Гера, неужели это ты? Изменился-то как… — прищурившись, всплеснула руками соседка. — Как ты? Бедная Леночка…

— Здравствуйте. Что случилось?

— А ты еще не знаешь? — голос у соседки стал плаксивым. — Мама же твоя умерла, месяц назад. Отмучилась, бедняжка. Рак… Герман опустился на скамью, как подкошенный. А соседка, понизив голос, продолжала:

— Ты еще в квартире не был? Там эти… Окрутили Ленку, а она и рада.

— Кто, тёть Тамар?

— Квартиранты! Как ты уехал, так мама твоя квартирантку пустила. Уж который год живёт, с сыном. Как Лену похоронили, думала, съедут. Участкового направили. А он сходил туда, а потом и говорит: у них все права есть на жильё. Значит, окрутили как-то твою мать, сбили с толку. Прописала она их. Ушлый народ! Ты бы её видел, квартирантку эту… Лицо хитрое, а глазки так и шныряют, по сторонам! Все люди как люди, а эта — шнырь в квартиру и сидит там. Ни с кем из соседей не общается. Может, сектантка? Хорошо, что ты приехал. Может, выкуришь их. Ты же все-таки наследник прямой. Но учти, она хищница! Такая и судиться кинется… За чужое добро… Аферисты, аферисты кругом, Герочка!

Герман сидел, оглушённый новостью. Только кивал головой в ответ на слова соседки. Она ещё что-то говорила, но всё это уже не имело никакого значения. Ни слова не говоря, Герман развернулся и пошёл домой. Поднялся наверх. Позвонил. Дверь открыл щуплый мальчишка лет восьми, вихрастый, с серьёзными глазами.

— Вам кого?

— Я сын Елены Аркадьевны. Здравствуйте. А из родителей кто-то есть дома?

— Мама в магазин пошла. Вы сын бабушки Лены? Мой папа?

Герман застыл. Обернулся на шаги. По лестнице, с большими пакетами в руках, поднималась она, та самая, бывшая, от которой он сбежал когда-то.

— Таня… — тихо выдохнул Герман и метнулся к ней, пытаясь помочь, перехватить тяжёлые пакеты.

— Ну, здравствуй… — усмехнулась она буднично, слегка настороженно, будто ждала его приезда. — Проходи, только у нас беспорядок. Не ждали никого сегодня. Прикупила кое-что.

— К Новому году?

— Да.

Герман бегло скользнул по квартире взглядом. Всё было на местах, как при маме. Ничего почти не изменилось. Только детские игрушки появились. Герман тихо прошел в свою комнату. Кровать с ярким одеялом, на письменном столе ранец, тетрадки, карандаши… Комната была живой, обжитой.

— Даня, иди чайник поставь, — шепнула Таня мальчишке. Остановилась за спиной.

— Здесь детская, мама так распорядилась. Данька здесь обитает пока.

— Почему пока?

— Ну не знаю. Мы съедем. Мама квартиру твоей бабушки на меня переписала. Дарственную. Я не хотела, она сама так решила.

— Она же однокомнатная.

— Хватит нам. А дальше видно будет. Наверное, надо будет с пропиской разобраться. Она нас с Даней поначалу тут прописала, потому что школа рядом. Не успели всё уладить… Не до того было. Забери вещи, ты же их на улице оставил.

— У меня кот.

— Забирай кота, сумки и приходи на кухню, чаю выпьем и поговорим.

Втащив клетку с котом и баулы в прихожую, Герман отдышался, выпустил кота. Подумал, что нужно, наверно, сходить в зоомагазин, купить новый лоток, корм… В общем, всё, что полагается. Сердце сжалось и защемило. Господи, подумал он, о чём я думаю? Мамы же нет… Нет больше мамы!

— Дань, иди пока в свою комнату… Герман, идём на кухню. Чай. Цейлонский, из маминых запасов. Бери печенье…

— Спасибо.

— Ты не подумай, я не претендую ни на что здесь… — напряженно глядя в чайную чашку, она помешивала сахар. — Ты тогда уехал, не сказал ничего. Я тебя искала. Думала, что-то случилось. Познакомилась с мамой. Она меня потом сама нашла, я не навязывалась. Уговорила Даньку оставить. Домой ехать, ты же знаешь… У нас поселок маленький. Родители бы житья не дали. Забрала она из общежития буквально силком. Мне ничего от тебя не нужно, правда. И так всё хорошо сложилось. Жильё есть, диплом получила, работа хорошая.

Бродяга обнюхивал кухню, заглянул во все уголки, засунул морду в шкаф с приоткрытой дверцей.

— Иди, молока налью… — тихо позвала кота Таня. — Вот, пей.

— Гера, ты не молчи. Скажи, что делать. Я за сутки переехать не успею. Не хочется новогодний праздник Даньке портить. Хочешь, я дам ключ от той квартиры? Мы после нового года всё решим, переедем.

— Не нужно никуда переезжать. Здесь три комнаты, а там одна. Здесь вам будет лучше.

В дверь позвонили. В прихожей послышалась возня, шум, громкий мужской голос и восхищенные междометия Дани.

— Ой… — покраснела Таня. — Кажется, дед Мороз. Это с фирмы, корпоративный… Наш сотрудник. Наверно, решили заранее развезти подарки.

Герман вышел в прихожую. Точно. Дед Мороз с мешком.

— Дед Мороз несет игрушки, и конфеты, и хлопушки, и машинки, и шары для послушной детворы! — громогласно продекламировал дед Мороз и уставился на Германа с некоторым недоумением.

— А у нас папа приехал! — заявил Даня и робко взял Германа за руку.

— Он не надолго… — для чего-то произнесла Таня, как бы извиняясь.

— Ясно, понял, — сказал дед Мороз. — Ну, я пойду тогда. С наступающим!

— И вас с наступающим… — кивнул Герман.

Дверь за дедом Морозом закрылась.

— Кс-кс-кс… — позвала Таня, оглядывая комнату. — Как его зовут?

— Бродяга… — усмехнулся Герман.

— Что-то я его не вижу. Куда он запропастился?

Она выглянула во двор.

— Герман, кот убежал! Вон он…

— Где?

— Там…

Даня забрался на кухонный диванчик и посмотрел в окно. Герман тоже посмотрел сквозь стекло, окинул взглядом двор своего детства. По двору к автостоянке шел дед Мороз. За ним трусил Бродяга.

— Куда он денется… Придёт… —

— Ой… А кот пропал! — закричал Даня. — Его дед Мороз забрал?

Автомобиль плавно отъехал в сторону дороги, развернулся и поехал прочь со двора. Кот исчез.

— Найдётся! Я потом выйду, поищу, сказал Герман, но почувствовал беспокойство.

— Ты новый год дома встречать будешь?

— Не знаю

— В гости с нами пойдёшь? — спросил Даня.Герман вопросительно посмотрел на Татьяну. Она стояла у окна и глядела во двор.

— Оставайся, если хочешь… — обернулась она.

— И я тогда останусь! Можно же? — крикнул Даня.

— А ты? — Герман посмотрел на неё.

Татьяна опустила глаза, пожала плечами, будто ей было неловко.

— А я… А я, Гера, кажется, замуж собралась.

окончание следует