Приключение второе.

Карпаты.

«Черный дом». Четыре года спустя.

Ну чем заниматься после окончания школы, как не упиваться свободой? Тем более, что призрак армейской службы в те годы маячил на горизонте навязчиво и неотвратимо. Мы любили бары, дискотеки, встречались с девчонками, но приятнее душе были прогулки за город, особенно на рыбалку или приключений поискать. А тут светили сапоги, портянки, ранние подъемы, жесткая еда и наряды, наряды, наряды… И совсем не от кутюрье. Из всей нашей компании мне одному все «тяготы и лишения» были известны не по рассказам «дембелей». Я рос в семье военного, часто бывал в казарме. С детства знал чем кормят в солдатской столовой. Залеживаться в постели мне не давали. А чтобы не слышать утренней команды подъем, я приучился ставить будильник на полчаса раньше прежде чем вставал отец, и убегать на утренние пробежки. Привык до такой степени, что до сих пор просыпаюсь за пять — десять минут до назначенного времени. Еще за год до призыва в армию вся наша маленькая компания договорилась — на природу выбираемся в сапогах, чтобы ноги к портянкам привыкали. В семнадцать лет могли в удовольствие прожить несколько суток в лесу на подножном корме. Умели ставить силки, добывать огонь без спичек, обустроить ночлег из подручных средств. Впоследствии все это пригодилось. А что бы было не так скучно, всегда ставили перед собой цель — грибы, рыбалка, ягоды. Иногда повод истязать себя находился и вовсе авантюрным…

Пятница, вечер.

Сидя в баре, за второй кружкой пива и определяя по обуви входивших новых посетителей — не перестал ли лить дождь, проснулась в голове давно потерянная в лабиринтах серого вещества идея. Тут же, раскурив трубку, я рассказал друзьям о том, как в 14 лет столкнулся с привидениями. Собственно сам, то не видел, но в атмосфере той побывал и помнил все, почти до мелочей. Мне естественно не поверили. Мне не в первой, я и сам бы, не поверил. Доказывать не стал, предложил лишь в Карпаты съездить. Прикинули, подумали — если с рыбалкой погода нам может повредить, то с поездкой в горы — нет. Минимум вещей и защита от дождя. Два дня нам хватит, а еще лучше, если эти два дня на будние дни попадут — и народу в поезде меньше, на тропе туристов встретить меньше шансов. А значит и вопросов к нам не будет. Отгулы есть у каждого. Из четверых отказался только один. Ему — хроническому обжоре чей-то день рождения был важнее. Решили, что в понедельник договоримся на работе, а во вторник утром встречаемся уже на вокзале. Впереди еще два выходных, значит, не теряя времени, сегодняшний вечер посвящаем разработке плана и составлению списков того, что нужно купить и собрать. На том и остановились. Хоть и не хотелось из теплого прокуренного бара выходить под мерзкие капли летнего дождя, идея уже захлестнула мозги, воображение будоражила предстоящая поездка. Пока сидя у Коли продумывали детали, его мама собрала легкий ужин. За блинами с чаем, я подробно и обстоятельно описал все, что видел в «черном» доме. К десяти вечера были готовы списки. Подробности составления списков излишни. Скажу лишь, что взяли все необходимое и еще кое-что необычное на первый взгляд. Для чего, к примеру, в рюкзаках наших нафталин, бензин, пластилин, медная проволока? Объясню позже. Кроме еды, сигарет, игральных карт, радиоприемника, двух фотоаппаратов, двух бутылок водки (решили, что хватит с головой) каждый брал по два самодельных фонаря с никель-кадмиевыми аккумуляторами. Эдакий дефицит в то время. Юрка настоял на нескольких кусках мешковины — постелить на запыленном полу под спальные мешки. К концу совещания решался вопрос: «Статью берем?». Хулиганили, что тут скрывать. Был к тому времени в нашей компании, приобретенный по случаю обрез двустволки двенадцатого калибра и пару самопалов — как же выезжать на природу и по воронам да по банкам не пострелять. Ножи и топоры, как вещи особо необходимые, стояли в списке первыми. А потом еще вопрос — девчонки? Юрка был как всегда всеми конечностями — «ЗА!» Я — серединка на половинку. Не любил я в дела чисто мужские женское общество включать. У меня правило — если с девчонками на рыбалку, значит — крючки оставляем дома. Чтобы не отвлекаться от «основного» занятия. Категорически был «против» Коля — для него идеал подруги, это как у Некрасова … и коня, и в избу. Но в этот раз изба гореть не предвещала, за лошадьми нам не гоняться. А вот Юрка настоял, в итоге всех уговорил, а уговорив «сел на телефон». А там уже сам процесс подбора попутчиц нас веселил до судорог на скулах. Под наш неуемный смех он звонил остаток вечера, обзвонил не менее десятка знакомых. Договорился с двумя, обе пообещали найти еще подружку.

Вторник, утро.

Я с Колей на вокзале, сидим на рюкзаках, курим, ждем Юрку. Тот опаздывает уже на пятнадцать минут. Это бывало, особенно, если в последний момент, девчонки отказывались ехать. Как в воду смотрели — Юрка пришел один и злой. Мы с Колей «ржем» на весь перрон. Юрка нас материт…

Поехали. В дороге приемник ловил плохо, переключились на карты. В полголоса оговорили план действий. Неизвестно — что там и как. Кто ж знает — стоит ли тот дом еще, может — сожгли, может — разобрали. Коля, и вовсе, маловероятный вариант предполагает: « А вдруг заселили?». Чем тогда займемся?

Решаем, что отправимся вверх по ближайшему ручью, подыщем красивое место для будущих вылазок, заодно и постреляем, подальше от деревни. А если повезет, то саламандру найдем — все хотелось ее сфотографировать, да никак не удавалось.

Приехали, сверились с местным расписанием, просчитывая дорогу обратно. Засекли время и двинулись в гору. На тропинке никого не встретили. В стороне к лагерю вела более удобная дорога. За час, не спеша, с перекурами и позированием перед фотоаппаратом, дошли. В доме досками заколочено только одно окно. Стекла целы, как и четыре года назад. Подтвердилось в глазах моих друзей и с огородом — ни одного сорняка, ни одной норы грызуна. Коля предположил химию, Юрка — использование огорода кем-то, но по прямому назначению. Уж очень чистая земля. Правда, не хватало одной жерди в изгороди у тропинки. Ее мы нашли прислоненной к дому, со стороны стены без окон. Видно, что кто-то лазил по ней на чердак. Я и Коля все обстоятельно фотографируем. В дом вошли без детской робости, я лишь на крыльце задержался, высматривая кустик травы, в который в прошлый раз упала Ленкина эмблема — «птичка». Как раз ровно четыре года, тогда тоже был июнь.

В доме почти все по-старому. От веников с травой не осталось и следа, лишь вбитые в стену гвозди. Вглядываюсь в пыль на полу — много следов, втайне от друзей хотелось, что бы это были наши, еще те следы. Но наличие на полу горелых спичек и капель застывшего парафина сразу лишили меня этой надежды. Лавка стоит на прежнем месте у стены, стол кто-то передвинул к самой печи. Огорчало отсутствие печной заслонки — нужно было подумать, как регулировать тягу. Только теперь, я попал во второе помещение, отгороженное деревянной стеной примыкавшей к печи. Там стояла огромная, около двух метров шириной, нехитрая деревянная кровать и еще одна лавка, но короче первой.

— Жестковато будет спать, — в полголоса выдавливает Юрка, осматривая ни чем не покрытые потемневшие доски кровати.

— Ничего, перекантуемся, — задорно и нарочито громко говорит Коля, — Распределяем — что кому делать. Я слегка приберусь, а то в пыли выпачкаемся, как черти. А вы вдвоем за водой и дровами.

Из дому выходим вместе — Коля резать ветки для веника, я с Юркой, прихватив котелок и пластмассовую канистру — за водой к ручью. До ручья было метров пятьдесят, берега его густо поросли кустарником. Пока доходим до кустарника, решаем, что там же у ручья отберем чистых, подходящих камней, что бы соорудить заслонку. Набранную в емкости воду, Коля заберет сам, когда соорудит веник из веток. Обратно к дому снова идем вместе. Я и Юрка несем в Колиной брезентовой штормовке камни. Как раз в тот момент я поймал себя на мысли, что еще никто из нас не оставался в доме один. Приносим воду и выгружаем перед печью камни. Мы уже двинулись за дровами, когда нас догоняет Коля. Он вдруг решил соорудить лестницу и обследовать чердак, а для этого ему нужны были короткие ровные толстые ветки. В качестве продольных жесткостей, он собирался использовать жерди от изгороди — одна уже была, вторую придется оторвать. По тропинке, ведущей в кустарник, я иду последним. Веткой, небрежно отпущенной Колей, мне сбивает кепку с головы, я оглядываюсь, что бы поднять ее и, взгляд скользит по дому и местности вокруг. Сразу замечаю, что по тропинке мимо дома движется силуэт. Я тихо зову друзей, мы приседаем и всматриваемся. Это пожилая женщина, одетая в брезентовый дождевик, точно такие же были и у нас на случай дождя, в руке она несет увесистую сумку.

— Смотрим, сейчас увидите, — шепотом произношу я и не ошибаюсь.

Подойдя к изгороди, женщина, как и четыре года назад, сначала крестится, затем, пройдя еще немного, плюет в сторону дома. Ритуал был повторен, друзья получают еще одно подтверждение моего рассказа. Первым доказательством было само существование «черного» дома.

У ручья дров хватало с избытком — хворост, кучи валежника. Коля готовит еще два веника.

За два часа мы общими усилиями убираем дом. За водой ходим еще дважды — что бы протереть от пыли стол, лавку и кровать первоначально принесенной воды едва хватило. После уборки легкая трапеза за свежевымытым столом, установленным на прежнее место. Первые случайности стали происходить тут же, во время еды. Я порезался о крышку консервной банки, порез глубокий, кровь на потемневших от времени досках стола и пола кажется бордовой. Как и в прежних переделках, обходимся без аптечки — лист подорожника, порция сигаретного пепла и потуже затягиваю скрученным в жгут платком. Коля тоже отличился — втыкает свой нож в доску столешницы и отламывает около трех миллиметров кончика лезвия. Всему этому мы не придаем никакого значения — шрамов и ссадин у нас хватало всегда, ножи терялись и ломались.

Перекусив, садимся на крыльце, курим. Я свою любимую трубку, несмотря на то, что сигареты у меня тоже имеются. Не курит только Коля. Он никогда не курил. Не объясняя нам зачем, вяжет к небольшой жерди два веника — по одному с каждой стороны.

В какой-то момент на тропинке вдоль изгороди показывается человек в дождевике, точно в таком же, в который была одета женщина, с виду он пастух. Идет вверх, крепко держа длинный посох, на который время от времени опирается — отдыхает. Под капюшоном нам плохо видно лицо. Но заметив нас, мужчина останавливается, откидывает капюшон, долго всматривается. Он уже в годах. Хотя без усов и бороды, но возраст выдают обилие морщин и пристальный взгляд привыкших наблюдать глаз. Мы, не сговариваясь и не вставая с крыльца, киваем ему, и подходить не торопимся. Кивок головой в ответ. Он продолжает свой путь вверх по тропинке, как нам тогда показалось, что-то бормоча и покачивая головой. Я, ожидал в сторону дома ритуального плевка. Но, то ли этот ритуал соблюдала только женщина, то ли незнакомый дядечка не стал этого делать, увидев, на крыльце «черного дома» нас — тройку городских «бездельников». Тушим окурки, и принимаемся за работу. Дрова ломаем тут же на крыльце. Рядом почему-то нет колоды для рубки дров, атрибута присущего любому деревенскому дому. Сорвали доски, которыми были заколочены окна — их тоже в дрова. Толку с них, если дверь не заперта. Коля снова отличается — отрывая жердь от изгороди, пробил гвоздем ногу, выше колена.

Для серьезных ран у нас старый проверенный способ — моча, как антисептик, и сигаретный пепел, как кровоостанавливающее средство. Есть еще клей БФ-6, но это уже на крайний случай. Понаблюдав как друг с бравадой разбирается со своей раной, мы начинаем возиться с печкой, которая все не хочет разгораться. Видать дымоход сильно засорен паутиной — печь дымит, и огонь постоянно гаснет. Коля советует повременить с попытками разжечь ее. Он уже доделывает лестницу. Гвозди наш друг не использует. Любитель экстрима — по натуре своей, он просверливает подпиленные в полдерева жерди, в местах соединения. Забивает выстроганные тут же нагеля в отверстия. В таких вопросах мы Коле всецело доверяем, его универсальный, самодельный топор мог выполнять несколько полезнейших функций. К лезвию топора болтом неподвижно крепилось полотно пилы, в пустотелой рукояти имелись несколько сверл, шило, напильник, отвертка. Вся рукоять топорища была плотно обмотана парашютным стропом, так же часто выручавшим нас в различных ситуациях.

На противоположном от входа скате крыши лежит кровельная лестница — доска с набитыми поперечинами, неплохо сохранившаяся. Приставляем нашу, только что сделанную лестницу и Коля быстро добирается до дымохода. Мы закидываем ему сделанный из веток веник, и кусок мешковины. На сооружение устройства для прочистки дымохода, изобретательный товарищ тратит минуты две — три. Разматывает строп, оставив один конец его привязанным к топору, в промежуточную свайную петлю-удавку вставляет распушенный веник, обернутый мешковиной и, опускает в трубу дымохода. Но, то ли веса топора мало, то ли дымоход чем-то заглушен — топор мягко, без звука застревает почти у верха трубы. Приходится отрывать еще одну жердь от изгороди и ею проталкивать то, что мешает свободному выходу дыма. Это оказалось старое птичье гнездо, вместе с ним в топку печи осыпается большое количество сажи. Теперь я понимаю, чего испугались мои сверстники четыре года назад. То ли птица пошевелила гнездо, то ли сквозняк. Рухнувшая вниз сажа подняла облако черной пыли. Огонь в печи разжигаем быстро, в доме становится уютнее, дрова весело трещат. Говорим уже в полный голос. Вроде, как и цель самой поездки изменилась — заглянули в заброшенный дом, вроде как в гости. Из камней сооружаем небольшой щит-отбойник, уменьшая тягу, он делает печь не такой «прожорливой». Уже начинает смеркаться, когда мы вытаскиваем из печи запеченную в глине утку, которую замариновали еще дома. Под водку и обильный стол, при свечах начинаются разговоры. О чем-то вспоминаем, что-то обсуждаем. Коля, глядя, что я перезаряжаю фотоаппарат, делает то же самое со своим. У каждого осталось еще по несколько кадров, но попросту позировать перед объективом уже не хочется. Отдельной темой разговора становятся увиденные в этот день женщина и пастух.

Между делом Коля сооружает чучело. На жердь с двумя вениками надевает свою походную вылинявшую рубашку, застегивает на все пуговицы и подвешивает на гвоздь на стену. Не хватает имитации головы. Соорудил нечто подобное из испачканных в саже гнезда и куска мешковины. Выглядит не страшным, да не совсем загадочным. Объясняет: «Это страшилка для обитателей пионерлагеря».

Как-то сразу не обращаем внимания, что сидеть спиной к незанавешенному окну немного не комфортно. Мы не слышим никакого шума снаружи. Все кажется простым и обыденным. Первым на какое-то движение за окном вдруг реагирует Коля. Потом в темноту за окном вглядывается Юрка, и подтверждает, что видел, как что-то мелькнуло. Мы без команды хватаем свои стреляющие примочки и, включив фонари, выскакиваем на улицу. Пусто. Абсолютно. Растянувшись, обходим дом вокруг — ни души. Сгущающиеся сумерки медленно поглощают лес вдали и кустарник за домом.

Без результата возвращаемся в дом. Алкоголь из сознания быстро выветривается, но откупоривать вторую бутылку мы не торопимся. Такая уж была наша компашка — пили всегда мало, а ели много. Входим в дом и видим картину — обе свечи упав на стол, стремительно и неравномерно сгорают, печь потухла, будто и вовсе не горела. Юрка возится со свечами, пытаясь их отреставрировать расплавленным парафином, я с Колей разжигаем печь — она почему-то дымит, не горит. Я вспомнил о нафталине, но его еще не время было бросать в топку — пламя в печи должно разгореться. Тут уж Коле возможность применить свои «методики». Он берет свой рюкзак, запихивает в него скомканный спальный мешок, так, что бы рюкзак был максимально объемным. Обернув рюкзак смоченной из котелка мешковиной, откладывает его в сторону. Вылив на потухшие дрова еще немного воды из котелка, что бы затушить тлеющие участки, он, прикрывая лицо руками, выливает на подготовленные сухие дрова целую пол-литровую бутылку бензина. В разогретой топке бензин начинает быстро испаряться. Быстро хватает рюкзак, в то время, когда я держу подготовленными к зажжению около десятка спичек. По команде, когда Коля оставляет небольшую щель, прикрыв топочное отверстие печи рюкзаком, я поджигаю спички, бросаю их в щель, которая тут же закрывается импровизированной заглушкой из рюкзака. Глухой «БАБАХ!» Из щелей по краям рюкзака вырывается пламя. Теперь, секундами спустя, быстро убрать рюкзак, сброшенную мешковину залить водой. Получилось. Немаловажная деталь — выходим на улицу, что бы убедиться, что крыша не загорелась. Дым стелется с горы вниз. Снаружи дома свежо. Некоторое время стоим, дышим полной грудью, хотя меня все время преследует ощущение, что из темноты за нами кто-то наблюдает. Сказал об этом приятелям. У обоих такое же ощущение.

Возвращаемся в дом. Дрова жарко горят, бензин сделал свое дело. Теперь не мешкая подкинуть сухих дров. Когда в печи разгораются крупные дрова, я предлагаю заложить нафталин. Коля такие предложения всегда поддерживает. Готовим закладку — два полиэтиленовых пакета, в одном пять пакетов с таблетками средства от моли, обернутые в тряпку, слегка смоченную бензином, в другом большой кусок мешковины обильно смочен бензином. Повторяем операцию с рюкзаком, но первым в топку летит нафталин, вторым, с небольшим промежутком, пакет с бензином. Раздается повторный «БАБАХ!» Вновь выходим из дома, но не рассчитали во времени и попадаем под обильные осадки в виде сажи. Тут-то Коля и сознается, что к нафталину подсыпал немного припасенного из дому пороха, серы и еще какой-то «фигни», состав которой якобы уже не помнит. Тот еще «темнила».

Входим в дом. Юрка тыча в нас пальцами, смеется, хотя и сам не чище. Смотреться в маленькое зеркальце, лежащее в рюкзаке нет смысла — и по одежде видно, что мы в мелких фракциях сажи. Кое, как оттираемся влажной мешковиной, ночью за водой идти не хочется — ничего, умоемся утром. Поддерживая огонь, Коля делает предложение вернуть стол на старое место — к печи. Так светлее будет коротать время. Свечи сгорят быстро, а рассвет еще не скоро. Как-то само собой подразумевается, что спать мы не собираемся. Если будем регулярно подкладывать дрова, то пламя из печки будет освещать стол. Сюда же перетаскиваем и обе лавки. Вновь выкладываем щит из камней, на них ставим большие армейские кружки, в каждую по две ложки ароматного молотого кофе, кружки до половины наполняем ручьевой водой. Всем по душе идея бодрствовать всю ночь. Решаем жечь одну свечу, с целью экономии. Коля настраивает приемник на какую-то радиостанцию, передающую веселую музыку, то ли румынскую, то ли венгерскую. Быстрый ритм, обилие скрипки, трубы и аккордеона.

Сидим, ждем кофе.

— Если еще какое-то движение будет за окном, все вместе выбегать не будем, — Колин голос немного выдает напряжение, но внешне волнения он не показывает.

Я смотрю на него и вижу, что ресницы и брови у Коли обожжены — для моего друга это привычный макияж, он вечно с огнем играет. Хотя чаще что-то взрывает или из чего-то стреляет.

— А пластилин у всех есть? — Юрка вдруг вспоминает об альтернативном источнике освещения.

Пластилин хорошо горит — испытано на рыбалках и в пещерах. Мы роемся в рюкзаках, и извлекаем по приличному куску. У каждого из нас по коробке специальных охотничьих спичек и по два — три рулончика пропитанной парафином ткани. Если же порыться в наших НЗ кармашках (неприкосновенный запас), то еще столько всякой всячины можно найти. Время убить не куда, и мы решаем вытряхнуть содержимое именно этих потайных, непромокаемых карманов, заботливо пришитых внутри рюкзаков. Чего только не появляется на столе. У каждого по бобине рыболовной лески, у Коли еще и моток медной проволоки — можно сделать сигнальные растяжки, что бы грохот пустых консервных банок разбудил заснувшего дежурного, когда остальные законно будут спать. У Коли обнаруживается самодельный футляр, в нем рыболовные крючки с поводками. Ах, вот кто предатель! Вот кто всегда к рыбалке готов! Даже тогда, когда едем с девчонками! Смеемся, подшучиваем над другом. Но друг невозмутимо отшучивается в ответ и достает из рюкзака какой-то длинный сверток. Только развернул и нам сразу понятно — сделал все же. Чертежи этого устройства мы видели у него дома. Это шумовая растяжка — элементарный самопал из двух трубок, дверной щеколды и пружины. Стреляет строительным патроном. Звук не ахти какой громкий, но ночью, в тишине должен быть ощутим.

Юрка остается готовить закуску. Решили все же откупорить вторую бутылку. Я и Коля — выходим и устанавливаем четыре растяжки. Стреляющую растяжку ставим перед входом, оставив узкий проход под стеной. Около часа ночи, под действием алкоголя и от общей усталости, глаза начинают слипаться. Что бы, не заснуть, Юрка сдает карты. Как раз в паузе между мелодиями, Коля вдруг резко выключает приемник и, подняв в предостерегающем жесте вверх руку с веером карт, обращает наше внимание на странный шум, доносящийся сверху. Мы прислушиваемся, и спать всем сразу расхотелось. По чердаку явно кто-то ходит. Шаги неторопливые, с паузами на остановки. Поскрипывают доски на балках перекрытия. Местами просыпается сухая глина. Коля, молча, жестами дает понять, что бы Юрка выходил вместе с ним. Я провожаю их до двери — мне ее запирать после них. Коля, так же жестами, дает понять, чтобы Юрка обращал внимание на растяжки. Выходят, я запираю дверь и возвращаюсь к печи, готовлю парафином пропитанную ткань и поджигаю от свечи комок пластилина. Темный ком беззвучно разгорается, коптит, но в доме становится заметно светлее. Я прислушиваюсь к звукам с наружи и время от времени бросаю взгляд на лежащий на столе самопал. Шаги смолкли, слышна возня у торцевой стены — это Юрка с Колей переставили лестницу к входу на чердак. Спустя минуту я снова слышу шаги на чердаке, но это уже мои друзья. Спустя минут двадцать возвращаются, я выглядываю на улицу — горы почти не видно из-за плотной пелены тумана, лишь призрачно змеится тропинка. Запираю дверь, старая щеколда работает исправно. Сели, выпили, обсудили. Еще днем Коля осматривал чердак, но там ничего не нашел, кроме кучи дубовой коры, неизвестно с какой целью кем-то собранной. Вся площадь чердака покрыта толстым слоем глины. Лестницу убирать от чердака не стали. Пока ее переставляли, Юрка ушиб колено, теперь сидит и мнет коленную чашечку во всех направлениях. Только вернулись к картам, как звуки сверху возобновились. Решаем не выходить. Звуки то замирают, то вновь начинают звучать, как нам кажется, все громче.

— Шмальнуть, что ли? — непонятно у кого спрашивает Коля.

— Не стоит. Подстрелить — не подстрелишь. Шугануть — неизвестно, может, и не шуганешь. Пусть ходит, мы ведь в гостях, — с натянутой улыбкой заключаю я.

— Так раз к нему гости пришли, мог бы и спуститься, посидеть, выпить за компанию, — Юрку водка всегда, хоть запоздало, но обязательно «развозила», — Или ему «впадлу» с нами посидеть?

— А может это не он?

— Ты в смысле — ОНА??? — я, еле сдерживая истерический смех, вопросительно смотрю на Колю и мы оба покосились на Юрку.

Это была старая история — как-то Юрка выпив лишнего на рыбалке, ночью пошел искать русалок. Ну не может человек без женского общества. Вернулся он тогда под утро — босой и без штанов. Мы тогда от смеха чуть животы не порвали. Оказалось, разделся, полез купаться — верх одежды нашел, а кроссовки и джинсы повесил на дерево, да забыл на какое, и вообще забыл, что повесил, и искал их в траве. Нашли уже днем.

Но если по правде, в тот момент было не до шуток. Может смех истерический? Или алкоголь так подействовал… Сверху кто-то топчется, за окном кто-то мелькает, печка выпендривается … Ближе к трем часам за окном вновь промелькнуло, на этот раз видим — что-то светлое. На этот раз и я ЭТО видел. Но в отличие от Юрки, схватившегося за самопал, я достаю фотоаппарат и занимаю позицию у окна. Надежная «Смена — 8м» меня никогда не подводила, в этот раз я надеюсь так же сделать удачные снимки. Увидев, меня с фотоаппаратом, Коля и свой «Зоркий» достал. В его фотоаппарате какая-то специальная чешская пленка, которой можно снимать почти в темноте, а чтобы получались дневные снимки, приходится снимать через набор светофильтров, при самой малой выдержке и максимально закрытой диафрагме. Оба подключаем к питанию фотовспышки. Но за окном ничего не происходит, мне надоедает ждать, я снова сажусь за стол. Играть уже не хочется. Юрка «клюет носом». Вскоре, он кладет кулак под голову и засыпает. Я достаю трубку и раскуриваю ее. Запах ароматизированного голландского табака заполняет помещение. С табаком в то время было туговато. В продаже был только болгарский «Нептун». Я у фарцовщиков покупал голландскую «Амфору» в красной упаковке и смешивал с тремя упаковками болгарского табака. Трубка моя — не какой-то там «Данхил». Простенькая сувенирная, но дорога как память — ее мне подарила учительница (уже тогда я вовсю шмалил кубинские сигары по 55 копеек).

Коля периодически подкидывает дрова в печь. Тишину нарушает лишь треск горящего валежника и посапывание Юрки. Вычистив чубук трубки, забиваю новую порцию табака. Как раз кофе поспел — из-за однобокого прогрева кружек у огня, грязно-бурая пена напитка поднимается медленно, но и следить нужно в оба. Это в турочке, на песке, у меня получалось хорошо заварить кофе, а на костре, чаще всего, закипающая ароматная жидкость хоть немного, но проливалась на раскаленные камни. Снимаю кружки с камней и, взглянув на Колю, понимаю, что Юрку он будить не собирается — значит разделим Юркин кофе на двоих. Достаю из печи хорошо разгоревшийся прутик и раскуриваю трубку снова. Коля, прикрыв глаза, с удовольствием втягивает ноздрями воздух — он один из всей нашей компании, кто не курит, но запах моей «Амфоры» смешанный с натуральным кофейным ароматом ему очень нравится. Коля сидит на лавке рядом со спящим Юркой ближе к печке. Я, напротив, на более короткой лавке. Потягиваем маленькими глотками кофе, периодически поглядывая на Юрку, его лицо повернуто к окнам, и представляем себе, как он расстроится, когда проснувшись, увидит свою пустую кружку. Но оказалось, что именно в этот момент Юрка не спит. Не поднимая головы, не сделав ни единого движения, он спокойно, почти шепотом, выдает несколько быстрых, отрывистых фраз:

— Спокойно! На окно не смотрите! Витек, фотографируй! Прямо со стола!

— Смотри на меня, — тут же произносит Коля. — Не поднимая фотоаппарат, поверни его в сторону окна, я буду корректировать движения. Включай питание вспышки. Чуть правее, теперь объектив чуть приподними, открой диафрагму полностью — расстояние большое, хоть бы получилось. Давай!

Я жму на кнопку спуска, вспышка озаряет комнату и, в то же мгновение поворачиваю голову к окну, на которое только что наводил свою «Смену». Я успеваю заметить пятно — вроде как лицо под капюшоном, которое тут же исчезает за мутным стеклом. Картина не из приятных. Лицо без эмоций, ниже тонкого и длинного носа сплошная растительность волос под которыми скорее угадываются сжатые губы. Но глаза — вот главное, что врезается мне в память. Их нельзя охарактеризовать. Серые, колючие, сверлящие… В них даже отражение огня в печи разглядел.

— Блин, не догадались окно вымыть, — Юрка поднял голову и, продолжая смотреть в окно, на ощупь берет свою кружку. — А это не тот мужик, который в гору шел днем?

— Ты успел увидеть? — голос Коли спокоен, глаза полны азарта. Его вопрос ко мне.

— Да, успел, — выдавливаю я из себя, ощущая, как на спине влажнеет от пота тельняшка.

— Выходим? — не отводя взгляда от окна, глухим голосом, будто «вылепливая» из глины каждую букву, произносит Юрка.

— Нет. Ждем растяжку, — ответ Коли лаконичен, спокоен, а рука придвигает обрез, палец, готовый взвести курок, даже не подрагивает.

Я всегда завидовал его железной выдержке. Робел Коля только перед девчонками, но нам и в голову не приходило над ним подшучивать по этому поводу.

Растяжки так и не сработали. Снаружи не доносилось ни единого звука. Спать уже никому не хочется. Лицо в окне стоит перед глазами, но и говорить об этом не хочется. Наверное, каждый думает: «Уж не показалось ли?» Я достаю свои карманные часы и кладу на стол, оставив крышку открытой. Четыре часа двадцать две минуты. Скоро рассвет. Смакуя последние глотки остывшего кофе, нервно тереблю цепочку часов. Юрка кофе допил и раскладывает пасьянс. Только Коля, молча, застыл, глядя на огонь. Сидим в тяжелой, тягучей тишине. Все меняется неожиданно в одно мгновение — сразу и не понять, что произошло. Из печи вырывается шар, именно шар пламени. Моментально чувствуется запах подгоревших волос. Мы вскакиваем от стола, продолжаем пятиться и ладонями трем обгорелые брови, ресницы, челки на лбу. Печь потухла, свеча упала, горит только пластилин, упавший на пол. Юрка зажигает фонарь первым, я следом, луч Колиного фонаря скользит по окнам — там никого.

— Твою мать, что это было? — Юрка трет лоб рукавом левой руки, в которой держит фонарь, от этого луч бегает по всей комнате.

В правой руке он держит взведенный самопал. Коля тоже это заметил:

— Зачем взвел? В огонь стрелять собрался?

— Да мне по-херу ваши… — остаток фразы тонет в грохоте выстрела направленного в окно. Самодельный контейнер с дробью вышибает половину оконного переплета — сразу пять стекол, каждое размером чуть меньше ученической тетради, исчезли в темноте за оконным проемом.

— Ты чего? Рехнулся? — в голосе Коли вызов, — Заряжай теперь. Витек, ты как?

— Я нормально, — я занят осмотром фотоаппарата.

Внешне никаких повреждений. Кружки опрокинуты, стол залит остатками кофе. Я смахиваю кофейную гущу со стекла часов. То, что время — четыре часа и двадцать пять минут, можно лишь угадывать, при оставшемся целом стекле, циферблат потемнел, нанесенных краской цифр не видно. Я показываю Коле часы, он, молча, кивает и уже вслух говорит:

— Собирайте рюкзаки. Уходим. Я к окну. Свечу зажги и пластилин подними.

Не выключая фонари, мы с Юркой заняты сборами — он заряжает самопал, я пакую свой рюкзак. Затем становлюсь на Колино место у окна и, поглядывая в окно, наблюдаю, как собирают свои рюкзаки мои друзья. Коля внимательно осматривает фотоаппарат перед тем, как зачехлить его.

Ему явно, что-то не нравится во внешнем виде «Зоркого». Я спрашиваю, и в полученном ответе слышится явное раздражение:

— Видно плохо, кажется, что линза объектива запотела. Свой достань. Осмотри и дощелкай пленку до конца.

— По глотку? — Юрка держит бутылку с остатками «Пшеничной».

— Нашел время, оставь. На перроне согреемся, — резким, властным голосом Коля сразу же закрывает вопрос, — Все готовы? Светим фонарями, осматриваемся и выходим.

Лучи гуляют по полу, лавкам и столу. Коля передвигает стол с горящей свечой в сторону от печи. Горящий кусок пластилина прилеплен к камню у топочного отверстия. Сдвинуты лавки. Осмотрено все, что можно было осмотреть. Выходим. Первым идет Юрка, стволом самопала сдвигает щеколду, толкает ногой дверь, та с коротким скрипом открывается, и луч мощного фонаря режет сплошное, сероватое молоко тумана. Следом иду я, но на пороге комнаты задерживаюсь и нажимаю на кнопку спуска фотоаппарата. Щелчок затвора, но не срабатывает вспышка. Пробую еще раз, не переводя пленку — вспышка не работает. Еще три или четыре попытки, проверяю соединения, но без результата. Все, накрылась вспышка! Можно фотоаппарат прятать в рюкзак. Коля, наблюдая за мной, только хмыкнул. В последний раз освещает комнату и, идя спиной к входу, осматривает сени. На крыльце оказываемся вместе.

— Поджечь бы его. Бензин то еще есть.

Мы с Юркой возражаем. В лагере наверняка могли слышать выстрел. Туман усиливает звукопередачу, и нет гарантии, что в деревне его тоже не слышали. Хотя лая собак не слышно. Пока отходим от дома, Коля все время идет спиной вперед, освещая и осматривая, только, что пройденный путь. Внезапно я цепляю растяжку с патроном, и влажный густой воздух разрезает суховатый выстрел.

— А!!! Ну, правильно — а то, как бы мы ее нашли? — в голосе Коли все сразу — досада, подколка, самоутверждение в собственной уверенности, — Вот и собачки затявкали. Спецназ, блин!

Я виновато молчу и вижу, как довольно скалится Юрка в темноте, пока Коля выдергивает кол со спусковым сигнальным устройством. Со стороны лагеря и деревни слышен отчетливый лай собак.

В каких-то пятнадцати шагах дом уже плохо различим. Юрка закуривает, я тоже достаю сигарету. Коля с досадой:

— А я бы, все-таки, поджег.

— Ага, — вспыльчиво, готовый к спору, Юрка хрипло шепчет, еще не выпустив дым из легких. Из-за этого голос его вот — вот сорвется на кашель, — Стрелять значит нельзя. А то, что на зарево сбежится пол деревни — это ничего?

— Ладно, уболтали, — Коля, тушит свой фонарь и, сделав пару шагов к тропинке, постепенно растворяется в тумане.

Мы с Юркой бросаем взгляд в сторону дома и уходим. Я иду последним и все еще продолжаю оглядываться, в надежде увидеть что-то. Но вскоре дом скрыт туманом, и внутри, где-то в прокуренных легких, рождается облегченный вздох. Мы уходим по хорошо различимой тропинке вниз по склону, идти не очень приятно, увлажненная земля налипла на подошвы кроссовок и, наступая на влажные от росы камни, ноги соскальзывают. К перрону вышли, когда уже над горой на востоке туманная пелена побелела от первых лучей солнца. Я хорошо знал эту местность и знал, что в тумане на рассвете солнечные лучи не скоро осветят все до состояния появления контрастных теней на земле.

Скамеек на перроне нет, и Юрка расстилает мешковину на каком-то бревне, недалеко от ступеней платформы. Нашего поезда ждать еще почти целый день. Стоит подумать, где бы провести время. Бродить по горам уже не хочется. События прошлой ночи и усталость не предвещают получения удовольствия от лазаний по скользким от росы камням. Неплохо бы найти какое-то «лежбище» и соснуть часок — другой, но все вокруг мокрое, а разворачивать спальные мешки нет желания. Постепенно одолевает дремота — нужно отдохнуть. Допиваем из горлышка водку. Коля растянулся на бревне. Я и Юрка садимся на бревно спиной к спине, перематываем портянки, курим и ждем рассвета. С рассветом придет тепло.

Среда, утро.

Незаметно уснули, просыпаемся от озноба, у меня стучат зубы, Коля находчивее, он достал дождевик, но вижу, что тоже замерз, даже под брезентом. Утро в начале июня в горах — далеко не Крым. Нужен огонь. Юрка, что бы согреться берет канистру и бежит к реке за водой для чая. Туда и обратно около километра, значит согреется. Я к ближайшим зарослям кустарника, собираю хворост и валежник. Нахожу две полусгнившие шпалы — хорошо, я знаю, как они горят. Пришедший Юрка будит снова уснувшего Колю. Переносим шпалы, я наносил приличную кучу валежника и колю щепу для розжига. На уложенные рядом обломки шпал мы с Юркой выкладываем пирамидку из боле сухих веток, внутрь хворост и куски коры. Вот и пропарафиненная ткань пригодилась — огонь разгорается настолько быстро, что дрова едва успеваем подкладывать. В стороне Коля химичит, что-то с трухой из шпал, землей и мешковиной. Запахло бензином — мы с Юркой смеемся, подшучивая, что у Коли брови и ресницы никогда не отрастут. То, что делает Коля, мы в шутку называем «бомбочка Прометея». Это смесь земли, древесной трухи (в данный момент) и бензина, завернутая в мешковину и обмазанная пластилином. Уже не раз испытывали эту «примочку» на рыбалках. Израсходовав бензин и пластилин, Коля делает наши рюкзаки еще на пару килограмм легче. Такие «бомбочки» быстро загораются, но горят долго. Если предварительно в бензине растворить мыло или стиральный порошок, то «бомбочки» получаются напалмовые, в прочем вариантов много. Вот первая мягко шлепнулась в углубление между шпалами, мы едва успеваем отскочить, как яркая вспышка озаряет все вокруг.

— Ты чего-то еще туда добавил?

— Только соль. Дает красноватый оттенок пламени. Правда, еще был какой-то порошок в пакетике, — глазами Коля лукавит, он знает, что за порошок, но нам не говорит. Хочет произвести эффект посильнее.

— А огненный шар в доме? — Юрка нарочито растягивает слова, что бы придать вес своему предположению, — Он случайно не твоя работа?

— Я конечно шутник, но не до такой, же степени, — по интонации Колиных слов мы уже понимаем, что это действительно не он.

Сидим, ждем чай, кружки стоят прямо на горящих шпалах. Еды еще предостаточно, но варить что либо, нет настроения. Решаем обойтись бутербродами, но сначала чай. Хочу трубку, начинаю ощупывать карманы — трубки нет. Хорошо помню, в какой карман ее кладу всегда. Друзья замечают мои манипуляции и советуют поискать в рюкзаке. Вытряхиваю все из рюкзака — нет трубки. Все знают, что трубку я вставляю в кожаный кисет с табаком. Вот вместе с кисетом ее и нет. Карман, в котором всегда ношу трубку с кисетом, глубокий, выпасть не могла. Коля и Юрка роются в своих рюкзаках, хотя я знаю, что там ее быть не может. Еще ни разу мы не путали вещи — рюкзаки у нас разные. Времени до поезда уйма. Нужно возвращаться. Слишком уж дорог мне подарок. Коля остается. Мы с Юркой идем налегке, без рюкзаков, берем только свои ножи и самопалы, которые удобно прячутся под штормовками. Доходим ровно за сорок пять минут, по той же дороге. Никого не встречаем, ничего необычного не замечаем. Туман почти сошел, только кое-где клочьями зацепился на опушках. Сверху, с горы, долина реки на рассвете настолько великолепно смотрится, что хочется неотрывно смотреть на это зрелище. Когда я увидел эту же картину четыре года назад, я стоял, открыв рот от изумления, и жалел, что не было под рукой этюдника с красками. Подходим к дому. При дневном свете видны растяжки с консервными банками — ни одна не сработала, струны словно только что натянуты. Без колебаний ступаем на крыльцо, открываем дверь — она вроде и скрипит уже приветливо. Заходим, проходим сени и оторопь берет. На отодвинутом от печи столе, среди пятен от пролитого кофе и расплавленного парафина, лежит кисет, из него торчит мундштук трубки. Осматриваемся, я захожу во второе помещение — никого. Все так, как мы оставили. Мы с Юркой помним, что уходя, со стола забрали даже огарок свечи. Мы просто не могли оставить кисет с трубкой посреди стола.

Уходим, прикрывая за собой дверь. Я все еще не могу поверить и время от времени проверяю — на месте ли трубка. Путь назад занимает тридцать пять минут. Коля у костра колдует. Уже появилась перекладина на боковых рогулинах. От скуки и безделья Коля, что-то варит в котелке. Подходим ближе и, запах супа с тушенкой щекочет ноздри. Присели, рассказываем, Коля естественно не верит. На мою трубку и смотреть не хочет, только насмехается.

Едим из общего котелка, горячий суп обжигает, но голод — не тетка (какой дурень придумал эту поговорку…). Свежий воздух, утренний озноб, отличный аппетит — как вообще можно описывать это словами? Поев, сидим, курим. Я вытаскиваю трубку, осматриваю, и прячу вместе с кисетом в карман. Коле ситуация кажется вполне объяснимой — я решив подшутить над друзьями, выходя из дома швырнул кисет на стол. Звук был мягким, только поэтому, Коля выходящий последним, не заметил пролета кисета перед его носом. Меня это заявление бесит, но следующая реплика бесит уже и меня, и Юрку.

— Теперь, признавайтесь, — зло смотрит Коля то на меня, то на Юрку, — Кто взял мой нож?

Мы смотрим на него ошалело. Сначала споры, после вновь выворачивание рюкзаков — ножа нет. Коля в серьез считает, что один из нас подшучивает над двумя остальными.

— Нет, ну, если не веришь, пошли к дому, — меня ситуация озадачивает больше всех — ведь это я втянул их в эту заваруху.

— А пошли … — интонации Коли мне совсем не нравятся. — Пошли, Пошли.

Коля резкими движениями набрасывает куртку на плечи, но не застегивает, а лишь завязывает рукава на груди.

Мы уходим, выслушивая ворчание Юрки. В этот раз я беру фотоаппарат. Раза, два по дороге вверх проверяю — на месте ли трубка с кисетом. С Колей укладываемся почти в сорок минут. На подходе к дому, Коля просит меня не входить с ним, но я, наотрез отказываюсь. Входим вместе — и нет, это не шок и нет даже удивления. Посреди комнаты, в пол воткнут нож. Мне до сих пор неприятно вспоминать те слова, которые я услышал от своего друга. Мы выходим, как вдруг Коля, что-то придумал. Он оставляет меня на крыльце и идет снимать одну из растяжек с консервной банкой. Входим в дом, Коля как будто ищет что-то. Он делает из толстой карповой лески петлю и, набросив ее на ручку щеколды, прикрывает дверь, затем резко дергает за свободный конец лески. Щеколда закрывает дверь изнутри. Остается только оборвать леску. Коля наматывает всю часть лески, проведенную в щель двери, на ручку еще недавно искомого ножа, затем резко дергает. Обрыв в таком случае всегда приходится на узел. Не очень хорошо помню, о чем говорили по пути вниз, да это и не важно. Несколько раз я останавливался и фотографировал долину, и хоть вид уже был не тот, да и настроение изрядно подпорчено, все равно … В Карпаты можно ездить даже за тем, что бы глаза видели такую красоту.

Но придя к костру, у которого Юрка оставался с рюкзаками, страсти по поводу исчезновения вещей вновь накаляются. Юрка сам перерыл все рюкзаки и не нашел приемник, грешит конечно же на Колю, хотя и меня из числа «шутников» не исключает. Я уже взбешен, отказываюсь идти, и по тропинке уходят двое моих друзей. Пока их нет, я поддерживаю огонь, но не с целью согреться, а для приготовления кофе. Их нет уже более двух часов и я от нечего делать вываливаю на траву содержимое своего рюкзака. Я отлично помню, что брал с собой, потому-то мне так просто проверить наличие моих вещей. Спустя два с половиной часа, я все еще сижу у костра. В кружках уже давно заварен кофе, от табака во рту, словно кошки ночевали. Они появляются еще через минут тридцать. Молчат. Я, еще издали увидев их, придвигаю кофе к огню, что бы разогреть. Юрка с нескрываемым раздражением сует приемник в рюкзак и, не притронувшись к своей кружке, уходит в направлении перрона. Коля, молча, пьет едва подогретый кофе.

— Куда это он?

— За водкой в деревню.

— А что так долго? Ты же не думаешь, что это я приемник в доме оставил?

— Я уже не знаю, что думать? — он все еще держит кружку двумя руками и смотрит в огонь. Затем, после паузы и двух — трех глотков напитка, продолжает:

— Мы, подходя к дому, уже на расстоянии слышали музыку через разбитое окно. Приемник стоял на столе, включенный. Выломать дверь не удалось — щеколда крепкой оказалась. Влез через разбитое окно. Вышел через дверь. Возвращались не по тропинке, а по ручью, умылись. Ближе к тому месту, где ручей течет вдоль тропинки — метрах, в трехстах от сюда, нашли заслонку от печки. Она лежала в ручье. В ней отверстие, почти с кулак. Выжжено, как будто газосваркой. Оставили там же, где нашли. Все. Не спрашивай ничего — голова болит, и… водки хочу.

До прихода поезда выпили две бутылки «Сибирской», принесенной Юркой из сельского продмага. Съели все, что было в рюкзаках. Я, умываясь водой из канистры, уже жалел, что втянул ребят в эту переделку. В поезде спали. Последнее о чем стоит упомянуть — момент на вокзале, уже дома. Разморенные водкой, уставшие и слегка подавленные идем по перрону. В узком проходе стоят три дамочки две проводницы при форме, а третья, спиной к нам, в форме стюардессы. Весело болтают. Из-под пилотки стюардессы, на слабом ветру развивается хвост пышных светлых волос. Юрка, изображая вежливого ловеласа, трогает стюардессу под локоть и, заикаясь, произносит:

— Сеньора, не пропустите трех уставших кабальеро?

Она оборачивается, ответ, словно подготовлен, слетает с острого язычка:

— Нет, не пропустим. Но из уважения к усталости кабальеро, посторонимся.

От улыбки блондинки Юрке трудно оторваться. Я же, окаменев, не в состоянии двинуться с места, таращу глаза на ее пилотку. Эмблема — «птичка». А дальше калейдоскоп из своих мыслей. Три дамочки вдруг разражаются веселым хохотом. Меня же под руки друзья уводят дальше, по перрону, к остановке трамвая.

— =-=-=-=-=-=-=-=-

Ни на одном из проявленных и отпечатанных нами кадров, мы не увидели ничего необычного. В моей вспышке, той ночью сгорела лампа. Свои часы с обгоревшим циферблатом, я хотел показать часовщику, но так и не нашел их. Они пропали. Колин фотоаппарат действительно был испорчен — линзы внутри объектива были покрыты копотью, но пленка была цела. Юрка, приехав домой, включил приемник, но тот больше не издал, ни звука. Замена аккумуляторов ничего не дала. Юрка в бешенстве запустил им в угол своей комнаты, тут же взял бутылку водки у своего отца. На работу он вышел лишь в понедельник, на следующей неделе. И хотя позже мы вспоминали о доме во время перекуров, на работе, в баре за кружкой пива, мы совсем не планировали вернуться к нему. В том же году.