Пули против камней - Чепурной Сергей, Лисовская Виктория

Люди, творящие безумства, вовсе не обязательно безумны

неизвестная учительница средней школы г. Кент, Огайо, США.

How long

How long must we sing this song?

Боно (Пол Дэвид Ньюсон, «Sunday Bloody Sunday»).

I. 7 мая 1970 года. Кент, штат Огайо, США, после расстрела в Кентском университете

— Вы — сержант Национальной гвардии Огайо Мэтью Яновски?

— Так точно, сэр.

— Я — сенатор Томас Портман, член правительственной комиссии. Вам известно, зачем вы приглашены сюда?

— Догадываюсь, сэр.

— Что ж, тогда приступим. Расскажите, что вы делали в понедельник 4 мая до того, как получили приказ прибыть на сборочный пункт.

— Да ничего особенного, сэр. Завтракал, собирался на работу. Помню, жена приготовила кофе и яйца с беконом. Как обычно всё было.

— Что конкретно вам приказали и что вы знали о задании?

— Мало что, сэр. Сказали, что мы должны разогнать несанкционированный митинг в университете. Но о нём были разные слухи. Кто говорил, что там все накачались наркотиками, кто — мол, коммунисты студентов мутят.

— Вы раньше участвовали в разгоне каких-либо демонстраций?

— Нет, сэр, такое было впервые. Вы ж сами знаете: Огайо — штат тихий, тут всё по-домашнему. Это не Калифорния, где всякий сброд со всего мира околачивается, и не Чикаго с Детройтом, куда чёрные чуть ли не со всего Юга понаехали. Тут хорошо следить за порядком. Вот я за ним и следил. И пока ничего такого не было. Но мне товарищи рассказывали о подобном.

— То есть, вы знали то, что для такого обычно выдают резиновые пули?

— Предполагал, скорее. Но случай казался исключительным. То есть, нам его представили таким.

— Исключительным? И почему же?

— Ну как… Хиппи, наркотики… Не знаю, кто как, но я к этим патлатым отношусь очень подозрительно. Раньше мы о них почти и не слышали, да и не видели их тут особо, и всё было спокойно. Да и лучше бы они тут и не появлялись — мне и того, что рассказывали, хватало. Ну и наркотики… У меня двое детей, сэр, ещё в школе учатся, и честно сказать, я бы не хотел, чтобы они начали покуривать марихуану. Но главное… думаю, то, что эти люди пошли против дела страны и не просто нарушили закон, но и поставили под сомнение всё, во что мы верили.

— Интересно. То есть, вы считаете, что наш президент правильно поступил, когда ввёл наши войска в Камбоджу?

— Скажу вам так, сэр: в тот момент я был уверен в этом так же, как в том, что меня зовут Мэтью.

— А сейчас? Можете говорить смело, сержант, дальше этой комнаты ваше мнение не уйдёт.

— Сейчас… Да, пожалуй, буду сомневаться. Понимаете, я ясно увидел тогда, что мы не были правы. Но правы ли были они? Я не знаю…Я не могу ничего сказать, сэр, извините.

— Ладно. Итак, вам выдали боевые патроны, вы ничему не удивились… Что было дальше?

— А дальше… Сначала послали наш джип с дежурным по кампусу. Он зачитывал толпе приказ, чтобы она разошлась, а его забрасывали камнями. Он уехал, и появились мы. Их много там стояло, скажу я вам. Все кричали, пели, размахивали плакатами. Наш офицер снова попросил их разойтись, пригрозив арестом. Но они только смеялись, как дикари какие-то, и всё.

— Не вспомните, что они кричали?

— Да это и захочешь — не забудешь, сэр… Они называли нас «игрушками Никсона», «оловянными солдатиками». Кто-то кричал: «Марионетки явились!», другой — «Что вы тут забыли? Вон из кампуса!» Там жуткий шум стоял, сэр. А крики… это было так оскорбительно, даже унизительно. Никакого уважения — ни к старшим, ни к нашей форме… Я стоял, слушал всё это и злился. Наш офицер кричал им, чтоб они расходились, а они в ответ смеялись и оскорбляли нас ещё сильней. А я не понимал, почему им нельзя вернуться к занятиям. Вот что они своими криками сделали бы? Их что, в Вашингтоне услышали бы, что ли?

— Ну, выстрелы-то услышали. И, к сожалению, очень многие… Вы можете хоть примерно сказать, какое расстояние было между вами и ими?

— Ярдов сто, пожалуй. Когда мы поняли, что расходиться они не станут, то стали теснить их к холму, а затем — к спортплощадке. Мы шли на них с винтовками, но они как будто ничего не боялись. Часть студентов оказалась на парковке, часть — прямо перед нами. Мы бросили в них несколько гранат со слезоточивым газом, но погода в тот день стояла ветреная, дым сносило ветром. Всё было без толку, и это их будто ещё больше подзадорило: пара невзорвавшихся гранат полетела в нас. Затем полетели камни…

— Минутку. Вы говорите, что в вас кидали камни с расстояния в сто ярдов. Так?

— Это же ведь толпа, сэр. Кто-то стоял дальше, кто-то ближе, все двигались. Так что всё летело с разного расстояния. Что-то прилетало и в лоб. И хорошо, если в каску, а вот товарищу моему чуть было глаз не выбили.

— Но пошли вы только по приказу?

— Так точно, сэр.

— Как вы начали стрелять? В смысле, почему?

— В какой-то момент нам показалось, что они собираются расходиться. Кто-то и впрямь ушёл, но многие оставались. Они были по-настоящему злы. Снова стали бросать гранаты и камни в нашу сторону, пошли на нас. Тогда я услышал первый выстрел, и мне показалось, что мы в опасности. Я почти забыл, что они безоружны, а увидеть что-либо не мог: кругом был туман из пыли, видимость — ни к чёрту. Я помню, как поднял винтовку и выстрелил. Я стрелял поверх голов, сэр, уверяю. И не сомневался в том, что и товарищи мои поступают так же.

— То есть, вы услышали выстрел и потому выстрелили сами, верно? Но приказа стрелять не было?

— Никак нет.

— Может, кто-то просто не выдержал?

— Да кто ж теперь разберёт… Но лично для меня тот выстрел был что спусковой крючок.

— Вы говорили, что подумали о какой-то опасности. Что вы имели в виду?

— Даже не знаю, как объяснить, сэр. Это было… что-то неосознанное. Эти люди казались такими… чуждыми. Как будто из другого мира, который почему-то хочет поглотить мой.

— «Из другого мира»? Вы вправду думали, что эти студенты, чьи родители, возможно, живут с вами по соседству или даже служат вместе с вами, могут быть чуждым вам миром? И сейчас так думаете? И чем же он вам мог угрожать?

— Тогда это так ощущалось. Теперь-то я понимаю, что это, пожалуй… глупо. Обычные дети, решившие, что они умнее своих отцов. Но столько в них было уверенности и злости…

— …что вы решили напугать их и выстрелами загнать за парты. Вы подняли винтовку, выстрелили… А дальше?

— Толком я ничего не видел, сэр, больше выстрелы слышал. Стреляли многие, вслед за тем, первым. Крики слышал — подумалось ещё, что так загнанные звери кричат. Но я стрелял только вверх и даже не думал, что кто-то может быть ранен.

— Не помните, сколько раз вы выстрелили?

— Трижды. Но третий дал осечку. Она меня как будто отрезвила, и больше я не стрелял.

— И что вы тогда видели?

— Помню гул в ушах, а видел какое-то время всё то же: столб пыли, серый и плотный. А когда он рассеялся… Кто-то лежал на земле, схватившись руками за колено, кто-то… Понимаете, тогда мне казалось, что раненых не было.

— Про раненых вы не знали. Про убитых, полагаю, тоже?

— Про убитых у меня даже в мыслях не было, сэр. Узнал всё наутро, из новостей. Помню, утро как утро, и завтрак был тот же — кофе и яйца с беконом. А мир с тех пор уже стал другим.

— И подробностей не сообщали?

— Четверо убитых и девятеро раненых, сэр, каково? Двое из них— девушки. Это почему-то особенно сильно меня потрясло. У меня у самого дочери…

— Это не подробности, это просто факты. Но я это знаю, сержант.

— Других подробностей я не знаю и скажу вам больше: я и не хотел их знать. И сейчас не хочу.

— Кстати, а вы видели фото этого мёртвого юноши? Как его — Джеффри Миллер, кажется?..

— То, где кричащая девушка? Видел… Может, и её крик я тоже слышал. Но я не понимаю, как такое успевали фотографировать. И зачем? Ради лишнего доллара? Простите, сэр, но мне кажется, что у этого фотографа нет совести. И знаете… уж если бы моя пуля и попала в кого-то, то лучше бы я его пристрелил! Из-за таких, как он, теперь все станут считать нас негодяями и убийцами, а ведь мы всего лишь следим за тем, чтобы никто не нарушал закон!

— Спокойней, сержант… Я не зря спросил об этом. Понимаете, этого парня, что на фото, застрелили в спину, когда он убегал. Вы точно не видели, куда стреляли? И вы действительно уверены в том, что они шли на вас, а не убегали, и что ваши товарищи тоже старались стрелять поверх голов?

— Что тут скажешь, сэр… В своих словах и своей памяти я уверен, говорю лишь о том, что видел. Но говорить-то можно лишь за себя. А я никогда бы не стал убегающим в спину… Не хочется думать, что товарищи мои могли. Думаю, у кого-то просто сдали нервы. Мне больно думать, что это могла оказаться и моя пуля, и, честно сказать, сэр, не думаю, что могла.

— Что ж, у комиссии вопросов больше нет. Я бы только ещё у вас вот что хотел спросить — скажите, как вы сами думаете, там были агитаторы? Почему они всё же вышли на улицу? Что им эти Камбоджа с Вьетнамом?

— Поначалу я и сам думал — какое им дело? Спроси вы меня в тот день, ответил бы, не задумываясь — подначивали ребят коммунисты. Но тут вот ведь какое дело, сэр: я видел их глаза. И в них была вера. Убеждённость. А вот откуда она взялась… Я бы многое теперь отдал, чтобы понять это…

II. 30 января 1972 года, Дерри, Северная Ирландия. Вечер «Кровавого воскресенья»

— Разрешите?

— Проходите, рядовой Уайт. Присаживайтесь.

— Спасибо, сэр.

— Понимаю, что мой вопрос покажется странным, но всё же должен уточнить: как член британского общества и подданный Её Величества, уважаете ли вы права и свободы граждан Империи?

— Так точно, сэр.

— И вы согласны с тем, что все её законы пребывают в согласии с законами божьими и общечеловеческими ценностями?

— Да, сэр. Я воспитан в уважении к закону и, хоть и не полицейский, но тоже обязывался защищать его в меру своих сил.

— И при разгоне демонстрации вы защищали закон, верно?

— Да, сэр. Я убеждён в этом. Нам было сказано, что власти запретили её. Разве я мог поставить это под сомнение?

— Здесь к вам вопросов нет. Но почему вы применили оружие? В этом действительно была необходимость?

— Видите ли, сэр… Вы позволите быть откровенным? Просто я привык говорить так, как в казарме с товарищами. Я не знаю, подойдёт ли моя откровенность для вас как для следователя, хоть мы и оба — англичане. Политкорректность, всё такое прочее — это не для нас, парашютистов, понимаете?

— Говорите как есть, рядовой Уайт. Я рассчитываю на вашу откровенность. К тому же я многое слышал в своей жизни и не думаю, что вы чем-то способны меня удивить.

— Хорошо, сэр. Видите ли, этот Богсайд, куда мы были направлены — настоящее осиное гнездо. Знаете, что отличает обычного ирландца от ирландца-боевика?

— Полагаю, дурные намерения и оружие?

— Про оружие — в самую точку. Если оно есть, то им и намерения не нужны. Дайте любому ирландцу автомат или бомбу — и он уже боевик. Все они — террористы чуть ли не с рождения. Я в этом убедился ещё в Белфасте. Знаете эту историю про бар «Макгёрк»? Мне плевать на то, кто подложил туда бомбу, но дело в том, что они не щадят сами себя. И всё — только потому, что одни крестятся, а вторые нет. Я думаю, мы сделали правильно, когда сегодня утром применили оружие. Я знаю, многие мои товарищи жалеют об этом. Они бы предпочли просто разогнать их. Но это — как бороться с лисой. Её нельзя отогнать от курятника: она будет к нему возвращаться до тех пор, пока её не убьёшь. Так и с ними, сэр: они будут нарушать собственные законы до тех пор, пока или сами друг друга не перебьют, или их кто-нибудь не перебьёт.

— Ладно… Спрошу иначе: уверены ли вы, рядовой Уайт, что люди на демонстрации были вооружены?

— В иных руках и камни — оружие, сэр. У них они были. Ещё я слышал что-то про самодельные бомбы. Да и ИРА… Нам хоть и сказали, что накануне она покинула Богсайд, но кто-то же наверняка остался. Мы всё должны были предусмотреть, сэр.

— Вы что, всерьёз считаете, что камни и винтовки — это одно и то же и что силы были равными?

— Это всё — оружие, сэр. Если ты не умеешь стрелять, винтовка тебе не поможет, и тебя убьют камнем. Если ты не умеешь бросать камни, тебя пристрелят из винтовки. Всё зависит от человека и его умения, а не от того, что у него в руке. А силы… Они числом брали. Когда мы стояли у 14-го заграждения на Виллем-стрит, мне вот-вот казалось, что они его прорвут. Если бы это получилось, мы бы их не удержали.

— Красиво звучит, рядовой. Но вы стреляли по безоружным. Вряд ли, учитывая ваше снаряжение, камень мог причинить вам серьёзный вред. А кто-то и вовсе был расстрелян, когда пытался помочь раненым. И, если не ошибаюсь, у вас был приказ арестовать зачинщиков. Но вы открыли огонь…

— Я защищался, сэр. Они кидали камни, кричали, чтобы мы убирались. Они смотрели на нас так, будто это мы развязали их же войну. Но это же чушь — они сами её начали. Они били свою же полицию, когда она пыталась их утихомирить. Я видел полицейских в Белфасте, сэр. Это — несчастные, напуганные ИРА люди. Они каждый день идут на работу и не знают, вернутся ли вечером домой. А ведь нас ещё тут не было. Но как только появились мы, нас сделали во всём виноватыми… Поэтому я и защищался. Но я сначала хотел их напугать. Несколько раз стрелял поверх голов. Потом кто-то крикнул, что они бросают бомбы. Ну а дальше уже был азарт, туман… Стреляли все.

— Вы знали, что там были дети?

— Подростки?.. Я видел нескольких молодых людей, сэр. Они кричали громче всех. Я не знаю, сколько им было лет, но мне казалось, что они ненамного младше меня. Я не видел в них детей, сэр. Они не вели себя так.

— Вы упоминали о гранатах. Вы можете сейчас с уверенностью сказать, что они действительно были?

— О самодельных бомбах, сэр. Их очень трудно отличить от самого обычного камня. Они будет лежать рядом с вами, и вы этого не заметите. Я думаю… да, они могли их кидать. Но взрывов не было: всё же они самодельные, могли не сработать. Я не могу сказать, бросали ли они именно бомбы, но то, что они могли их бросать — это правда.

— Выходит, вы только предполагаете… Ладно, вернёмся к началу. Я всё хотел спросить у вас: понимаете ли вы, против чего конкретно протестовали эти люди?

— Молодёжь кричала, чтоб мы убирались из Дерри и из Ирландии вообще. Но она кричала это каждый раз, как мы патрулировали улицы. А остальные… требовали гражданских прав, свобод, протестовали против интернирования тех, кого арестовали раньше. Да, в общих чертах я знаю, что они хотели.

— Вы начали сразу стрелять боевыми в ответ на эти крики и камни?

— Нет, сэр. Сначала стрелял резиновыми. Чтобы припугнуть. На боевые мы перешли лишь когда сказали про бомбы. Ну и когда прибыло подкрепление на машинах.

— И сколько выстрелов вы сделали?

— Двадцать два, кажется. Я точно не считал.

— Постойте, но ведь это больше, чем вам выдавали патронов. Как же вы могли выстрелить больше обоймы?

— У нас было несколько обойм, сэр. Мы готовились ко всему. Могло оказаться, что нас обманули насчёт ИРА… Никто не знал, как повернутся события на этой чёртовой демонстрации.

— Почему вы продолжили стрелять, когда толпа начала разбегаться? Зачем вы преследовали их?

— Нам приказали арестовать зачинщиков, вот мы их и преследовали.

— Да вы ж хватали всех подряд, рядовой. Женщин, стариков… что же, по-вашему, они все были зачинщиками?

— Там не было времени думать, сэр. А полиция разобралась бы. Да и не надо было старикам лезть под пули, как они это делали. И женщинам тоже.

— А в спины зачем стреляли?

— Я целился поверх голов, сэр, чтобы они остановились. Но на бегу трудно удержать прицел. Видимо, пару раз я всё же попал в людей. Наверно, это случайность, сэр.

— Ну допустим… И чем всё закончилось?

— Тех, что прятались в парке Гленфада, мы окружили и арестовали. Остальных мы ловить не стали. Я думаю, они получили хороший урок и не станут больше нарушать закон и сопротивляться силам правопорядка. Всё-таки армия — это не полиция, сэр, сами же понимаете.

— Что вы хотите этим сказать?

— Каждый должен заниматься своим делом: армия — защищать, полиция — следить за порядком и законом. Если армия начинает делать то, что положено делать полиции — это очень плохой знак, сэр. Для всех.

— Что ж, вопросов у меня больше нет. Вы свободны, рядовой Уайт.

— Спасибо, сэр.

Несколько часов спустя

— Ты жив… Дьявол тебя дери, Кевин, ты жив!!!

— Тише, Хью, тише. Я тоже рад тебя видеть, но эти убийцы повсюду. Они ещё не уехали из Богсайда.

— Но я ж видел, как ты падал и тебя добивал этот англичанин…

— Не спрашивай, Хью, я сам не знаю. Тут не иначе святой Патрик мне помог. Он не успел меня добить: его кто-то из своих окликнул. Он просто выстрелил в меня, не целясь — и всё. Два ранения навылет — это сегодня такая мелочь… Бедняге Пэдди не повезло совсем: его добили, как собаку, когда он пытался уползти. Дурачок… хоть бы мёртвым притворился…

— Чёрт… Хороший парень был. Вспыльчивый, но отходчивый… Ты в больнице был?

— Да, я только оттуда. Врач хотел меня оставить, но я не мог там находиться. Там… там просто ад.

— Ты куда? Твой же дом в другой стороне?

— Говорят, в квартире старого Джонстона Пол раздаёт оружие всем желающим. Я туда иду.

— Ты… ты хочешь в ИРА? Но ты ж всегда был против них…

— Был. До сегодняшнего дня. Но теперь я стану одним из них. И клянусь тебе, Хью, эти псы своими ногами из Ирландии не уйдут. Их всех отсюда увезут мёртвыми. Всех до единого. Они сами напросились…

— Кевин, подожди! Я с тобой...