Кровавая звезда, Найбоченко Марина

Леди Вега так изысканна и хрупка. Руки тонкие, бледные — покоятся на резных подлокотниках. В черный атлас затянуты плечи, черное кружево змеится по краю подола и цветы в водопаде волос черные, будто полночь. А лицо всегда за вуалью прячется. Одни говорят, черты под угольной мелкой сеткой столь прекрасны, что каждый взглянувший на них сей же час попадает в плен плотских желаний. Другие клянутся: лик этой женщины с телом гибким, словно ивовая ветвь, обезображен неведомым недугом, исцелить который не подвластно даже магии.

Леди Вега любит уединенность. Избегает выходов в свет. Не устраивает приемов и балов, окружив себя немногочисленной преданной челядью. Особняк ее, утопающий в тенистых садах, закрыт для посторонних. Впрочем, не полностью и не для всех. Ибо каждому известно: если жаждешь чего-то больше жизни и за грезу свою готов отдать самое дорогое, тебя впустят. Если стоишь на самой грани и мир твой вот-вот разрушится до основания, тебя примут. Веришь, что терять уже нечего? Приходи.

Леди Вега влиятельна и щедра. Она даст тебе желаемое. Но возьмет кое-что взамен. То, что нужно ей больше золота или угодливых поклонов. То, что не должно бы иметь цены, но — вот ведь странность — продается и покупается, давно став разменной монетой. «Черная звезда», — говорит о леди Веге знать, ибо сделки ее невероятно блистательны. «Кровавая ворожея» — сплевывает беднота, ведь соглашения эти в той же мере бесчеловечны.

Где правда среди досужих россказней, а где вымысел?

Кто знает?..

* * *

Девчонка дрожит. Девчонка едва не плачет. Но, тем не менее, идет вперед, упрямо сжимая маленькие кулачки. Простоволосая, в тяжелых башмаках и застиранном платье, она кажется лишней деталью головоломки среди дубовых панелей и золоченых настенных светильников. Выйдя на середину гостиной, пришелица мнётся и бессвязно лепечет что-то про больную маму, нищету, редкое лекарство, которое стоит целое состояние.

— Я помню тебя, Юна, — перебиваю негромко и сухо, рассматривая девушку сквозь черное марево вуали. Ну сколько ей от силы? Шестнадцать? Восемнадцать? — Ты была здесь дюжину дней назад.

Жестом указываю на кофейный столик. Девчонкины глазищи завороженно следят за моей рукой — там, у вазы с букетом гортензий поблескивает хрустальными боками небольшой флакон. Во взгляде гостьи вспыхивает радость. Безумная, шальная, омрачить которую, кажется, не под силу даже самой тьме.

«Ты еще можешь уйти. Просто взять и уйти, хлопнув тяжелой дверью».

Но девочка, конечно же, не уходит. Светится от счастья. Вся трепещет — ни дать ни взять бабочка, угодившая в паучью сеть.

— Можешь забрать то, о чем просила. Снадобье поднимет твою мать на ноги в считанные дни, — продолжаю, поняв, что хвататься за предоставленный шанс на отступление никто не намерен. — Цену ты знаешь: мне нужна магия. Чистая энергия для сотворения волшебства. А высвободить ее можно лишь принеся человеческую жертву. Какую часть себя ты готова предложить?

Девушка серьезно кивает. Она готовилась. Долго взвешивала «за» и «против». Она давно уже переступила черту безнадежности, став отчаянной, смелой, готовой на все. По крайней мере, так ей кажется.

— Годы жизни, — говорит твердо. И глядит на меня с той решимостью, от которой до куража рукой подать. — Я отдам в уплату пять лет, госпожа.

В гостиной повисает пауза. Тишина топит в себе стены густого винного цвета, пушистый ковер, элегантную меблировку. Тишина давит на девочку в простеньком платье, и запал той гаснет, не успев толком разгореться.

— Этого мало? — подбородок пришелицы начинает предательски дрожать, но сдаваться она, похоже, не собирается. — Сколько будет достаточно? Семь? Десять?

Она барахтается в сетях безмолвия, эта упрямая бабочка, и все никак не поймет, куда угодила. В какую мягкую и жестокую ловушку умудрилась попасть.

— Ты не поняла условий в свой прошлый визит, — нарушаю молчание неизменно обезличенным тоном. — Тот род магии, который меня устроит, требует не просто кусочка жизненной силы. Оплатой станет лучшая часть тебя. Самая прекрасная. Та, которую ценишь больше всего.

Опускаю веки и жду. Моей собеседнице нужно обдумать услышанное. Осознать и свыкнуться.

— Я видела, как ты играла на свирели посреди городской площади. У тебя талант, Юна. Ты знала?

Девчонка вздрагивает, словно от пощечины. Мне совсем нетрудно увидеть судьбу этого ребенка, прочувствовать его эмоции. Чтобы сделать подобное, даже заклинания зерцала душ не требуется.

Серые будни, длящиеся без конца. Вонь подворотен бедняцкого квартала, труд тяжелый и грязный, такой, от которого вены на руках вздуваются да стопы обрастают мозолями. Вечная битва за ежедневный кусок хлеба — черствого, конечно же. А будущее? Что там, в будущем? Муж, спившийся от безнадеги и от безнадеги же взявший привычку поколачивать домашних? Голодные рты многочисленных детей?

Нет. Эта девочка ценит совсем другое.

Она играет на свирели. Всего-то выходит из дому и принимается играть на глазах у толпы. Мелочь? Возможно. Да только это простенькое действо зажигает в ней внутренний свет. Помогает понять — вот она, Юна, чумазая, неказистая, стоит у всех на виду и создает нечто прекрасное. Возвышается надо всей грязью и болью, воспаряет над бедой — и творит.

Мелодия, как спасение. Горстка нот, как рецепт счастья.

— Но… н-н-но, госпожа… мне же за выступления монеты дают. Без этого я лишусь заработка.

Врет. Без этого она лишится смысла жизни.

— Воля твоя, — отвечаю спокойно. — В таком случае можешь идти. Думаю, ты найдешь способ поправить здоровье матери.

На лице девушки нет слез. Только глаза блестят лихорадочно.

— Я согласна, — наконец решается Юна, бесцветным голосом проговаривая слова. — Я… согласна.

Она покидает мой дом спустя какие-то двадцать минут. Все такой же несмелой девчонкой в обносках. В руке ее — заветный флакон, а на осунувшемся лице — пустой, мертвый взгляд.

Устало выдыхаю. Теперь, наконец, мне можно сгорбиться. Выйти из ненавистной багряной гостиной и запереть ее на все обороты ключа.

Дрожащими пальцами откидываю с лица вуаль — не умея совладать с собственными эмоциями я привыкла прятать их за ширмой — и, всхлипнув, закрываю ладонями мокрое от слез лицо.

Прости меня. Прости меня, девочка.

* * *

День за днем я убиваю в людях самих себя.

Они приходят ко мне — отчаявшиеся, погрязшие в безысходности. Протягивают руки за последней надеждой, думая, что после обмена станут счастливее, вот только покидают мой дом еще более сломленными.

Я отбираю у них все лучшее: красоту, таланты, молодость, ясный ум, способный познать загадки Вселенной. Все самое важное, самое драгоценное. То, что сияет в них, будто яркий костер.

Держу в ладонях эту россыпь звезд — дары, посланные им свыше — а затем сжигаю, будто топливо. Вот так и получается волшебство. Сила, с помощью которой можно творить чудеса.

Мне нужно слишком большое чудо. А значит, веренице тех, кого мне суждено облагодетельствовать и принести в жертву, не будет ни конца, ни края.

Простите меня. Лишая ваши жизни смысла, я всего лишь хочу вернуть его в собственное существование.

Простите меня. Прошу.

* * *

Однажды все заканчивается. Я просто понимаю — пора. Даю лакеям и горничным свободный от службы день и, не мешкая, приступаю к подготовке ритуала.

Я ждала этого так долго, мой единственный. До основания сожгла душу лишь для того, чтобы попытаться тебя вернуть. Поверь, я никому не желала зла. Но всей жизни моей, всей крови и духовных богатств — выжми меня хоть досуха — не хватит на ворожбу, что сможет тебя позвать.

Зажигаю свечи по краям странной витиеватой фигуры, начертанной на паркете. Вношу в комнату резную шкатулку — древний артефакт, способный хранить в себе нематериальное. В нем — всё. Все слезы мои, вся радость жизни, отнятая у других, весь свет чужой и краденое пламя. В нем — магия. Та, что позволит нам быть вместе.

— Видишь эту звезду? — спросил ты однажды. — Видишь? Вот эту, самую яркую. Как она называется?

— Вега, — ответила я тогда, улыбнувшись.

— Когда ты смеешься, у тебя глаза блестят точно так же.

Задыхаюсь в воспоминаниях. Я ведь и сама почти позабыла свое настоящее имя. Мне приятнее зваться тем, которое ежедневно напоминает о тебе.

Плачу и улыбаюсь. Улыбаюсь и плачу. Читаю заклятие — древнее, как сама вечность, и открываю крышку шкатулки.

Вихрь силы вырывается из хрупкой оболочки, беснуется вокруг, словно сокрушительный смерч. Это могущество, искрящееся звездной пылью, столь велико, что может вознести на вершину мира.

Вот только мне ничего не нужно. Ничего! Только бы вновь увидеть твою улыбку, поцеловать спутанные волосы, кожи твоей коснуться… Когда центр комнаты заволакивает туманом, в котором проглядывает человеческий силуэт, я едва не теряю рассудок.

Получилось! Силы небесные! Я и впрямь это сделала. Ты пришел ко мне! Ты, покинувший этот мир таким юным, вернулся ко мне из-за грани. Мы… победили смерть?

— Мама? — хриплый голос звучит из туманного марева.

Я бросаюсь к тебе, обнимаю хрупкую юношескую фигуру, прижимаю к себе изо всех сил. Но…

… что-то не так.

Твои волосы пахнут тленом. Кожа посеревшая, а взгляд пустой и страшный. Отсутствующий.

Не-жи-вой.

— Мама… почему мне так холодно?

Оседаю на пол. Рыдаю, тщетно пытаясь согреть дыханием твои ледяные ступни.

— Прости. Прости меня, мой хороший. Прости, прости, прости…

* * *

Особняк леди Веги великолепен и грандиозен. Побеги плюща вьются по его фасаду, а под крышей свили гнезда дикие птицы. Дом пугающе пуст. С той самой ночи, когда окрестные усадьбы содрогнулись от мощи творимого внутри колдовства. Никто не знает, что произошло в роковую полночь.

Одни говорят: женщина с именем звезды навлекла на себя проклятие, призвав в мир неведомый кошмар. С той поры и заперта внутри дома вместе со своим грехом, расплачиваясь за сотворенные злодеяния.

Другие утверждают: леди, облаченной в вечный траур, удалось заполучить нечто прекрасное. Бесценное сокровище, которого она жаждала столько лет. И жизнь за пределами особняка стала ей неинтересна, ведь полученное оказалось дороже целого мира.

Где правда среди досужих россказней, а где вымысел?

Кто знает?..