Глава 2. ПЕРВЫЕ ШАГИ

Утром его перенесли в другой сарай. Окончательно обессиливший Элигос уже не мог самостоятельно передвигаться. Сильные заскорузлые руки, привыкших к тяжелому крестьянскому труду работников, подняли его и подгоняемые криками хозяина, перенесли в чистый сарай.

Элигос громко застонал, когда его опустили на набитый соломой матрац. Приковывать его не стали, видимо полагая, что в таком состоянии далеко он не убежит.

Когда его оставили одного, Элигос открыл глаза. Мутноватый свет, пробивавшийся сквозь затянутые желтоватой пленкой оконца, освещал чистое помещение, сложенное видимо совсем недавно из ровных обтесанных бревен. Скорее всего, это была ночлежка для наемных рабочих или рабов, но сейчас здесь было пусто.

Скрипнула дверь. Элигос пытался поднять голову, но застонал и повалился на соломенный тюфяк.

Женщина лет тридцати, со светлыми, цвета спелой пшеницы волосами, осторожно подошла к нему. Пахло от нее молоком и свежеиспеченным хлебом.

Обмакнув тряпку в принесенную с собой чашу, в которой был раствор, распространявший странный запах, отдаленно напоминавший мускус, принялась промывать его раны. Делала она это аккуратно, каждый раз вздрагивая, когда Элигос корчился от боли. Закончив, она накрыла его шкурой и тихо удалилась.

Спустя еще полчаса так же бесшумно появился маленький плешивый человек. Внимательно осматривая его раны, он щелкал языком и качал головой. Дважды заглянув ему в рот, местный эскулап удивленно крякнул. После чего долго перебирал редкие волосы на голове Элигоса и осматривал ногти, на руках.

Достав откуда-то из-под полы берестяную коробочку, он довольно быстро и сноровисто вымазал Элигоса с ног до головы, вонючей массой.

— Это волшебное снадобье…, сделанное из коровьей мочи, — произнес знахарь, изрядно коверкая слова, считая видимо, что чужеземец, таким образом, поймет его лучше.

— Волшебное? Из коровьей мочи…?

— Да, да, — радостно закивал плешивый доктор, — это излечит твои раны.

— Хорошо…, — Элигос с трудом вспоминал забытые слова, когда-то знакомого языка.

— Сколько зим ты прожил?

— Не помню…, почему ты спрашиваешь?

— У тебя растут зубы, но для младенца ты крупноват, — усмехнулся знахарь.

Тихо, словно привидение, в дверях появилась женщина, заполняя все вокруг теплым вкусным запахом свежего хлеба. Знахарь стал неторопливо собирать в холщовый мешок многочисленные склянки и плошки.

— Тебе надо много есть, — сказал он на прощанье.

— Я попробую…, — ответил Элигос.

Когда знахарь удалился, женщина аккуратно поставила перед ним глубокую глиняную тарелку, которая до краев была заполнена прожаренным до румяной корочки мясом и краюху хлеба.

Аппетитный запах приятно щекотал ноздри, но вызывал спазмы в желудке. Элигос попытался подняться. Тело отказывалось повиноваться.

Царственной походкой в сарай вошел хозяин. Понаблюдав некоторое время за тщетными попытками пленника подняться. Он показал женщине глазами на лежащего.

— Покорми его…, Кара….

Кара, кивнув головой, приблизилась к Элигосу. Заботливо поправив жесткую подушку, она примостилась рядом и положила маленький кусочек мяса ему в рот. Бывший демон удивился мгновенной реакции организма на еду. Медленно с опаской он принялся жевать. Неприятные ощущения от соприкосновения грубой пищи с еще не окрепшими зубами постепенно притупилось. Он впервые ощутил вкус. Все-таки в человеческом существовании, случаются приятные моменты.

Хозяин по-прежнему стоял, молча наблюдая за пленником, словно оценивая, стоит тот съеденного мяса или нет. Видимо решив, что у капиталовложения есть перспективы, довольно хмыкнул и вышел.

— Кара…, — ткнула себя в пышную грудь женщина, — а ты?

— Элигос, — произнес он переводя дыхание.

— Эйлиоор…? – пропела она.

— Элигос.

— Эйлиос?

— Ну примерно так, — пробормотал он, не в силах продолжать разговор.

Между тем тарелка опустела. Кара поднялась и налила ему в глиняную кружку, коричневое пойло, которое оказалось местным пивом.

— Энгус…, хозяин…, хороший хозяин, — проговорила она, пока Элигос жадно глотал бурую жидкость. Если ты вести себя хорошо, Энгус хорошо кормить и мало бить.

— Бить? – Переспросил ее пленник.

— Нет…, он почти совсем не бьет, очень редко…, если попасть под горячую руку, — сообразив, что чужеземец вполне сносно говорит на местном наречии, Кара перестала коверкать слова. – Он заботиться о своих людях. Элигосу показалось, что в голосе ее промелькнули нотки сожаления.

— Понятно…, — прошептал он, проваливаясь в сонную бездну. Через секунду он уже мирно посапывал.

Кара еще некоторое время сидела рядом с ним, пытаясь разобрать слова, которые он бормотал во сне. Но говорил чужеземец, на странном языке слов которого она не понимала.

Она попала в плен еще ребенком. Впрочем, в те далекие времена, когда люди редко доживали до старости семилетняя девочка, уже рассматривалась как потенциальная жена, мать, или наложница.

Когда северяне напали на их деревню, Кара вместе с матерью, плели рыбацкие сети, сидя на берегу полноводного Данубия. Все произошло неожиданно. Прилетевшая из ниоткуда стрела, пронзила череп матери насквозь. Она умерла мгновенно. Начавшийся вслед за этим хаос, уже не мог испугать Кару, поскольку находилась она в состоянии близком к параличу.

Вокруг кипел бой. Все смешалось. Предсмертные крики и топот сотен копыт, лязг мечей и рычание нападавших, стоны раненных и гортанное ржание лошадиных глоток. Кара не шевелилась, уставившись на мать которая, скорчившись, будто став меньше ростом, лежала на мокрой земле, спрятав руки под себя. Крови не было, и детский ум никак не мог понять, с чего это вдруг мама, бросив работу, прилегла отдохнуть, не сказав никому не слова.

Все происходившее с ней позже, отпечаталось в памяти как-то отстраненно. Словно она видела сон о себе. Если бы кто-то спросил ее, было ли это на самом деле. Она не смогла бы уверенно ответить ни положительно, не отрицательно.

Два огромных воина воняющих свиной кожей и кислым потом, оттащили ее в сторону от тела мертвой матери, и, содрав с нее одежду, принялись медленно неторопливо насиловать, перебрасываясь скабрезными шуточками.

Кара не чувствовала боли…. Кара не чувствовала страха…. Кара ничего не чувствовала Она лежала на спине глядя в голубое без единого облачка небо. Тело ее сотрясалось от равномерных и грубых толчков чужой плоти. Ее били по лицу грубые мужские руки, привыкшие убивать, считая наверно, что она слишком холодна и не ласкова. Прохладная струйка крови приятно стекала по лицу. Огненный диск солнца, больно резал глаза.

Она почувствовала сильный удар, смягченный телом насильника. Вслед за этим, бывший только, что воплощением грубой мужской силы воин, по-бабьи взвизгнув, вскочил, на ходу, униженно подтягивая штаны.

Над ними словно исполинская башня возвышался вождь, заслоняя собой солнце. Он был огромен, выделяясь даже на фоне своих воинов, высоким ростом и мощными плечами. Лицо его было обезображено косым шрамом через все лицо. При этом казалось, что шрам делит лицо на две половины добрую и злую. Ясные голубые глаза, приправленные застарелой болью, смотрели сочувственно и проникновенно. Выдающаяся вперед челюсть, оскаленный рот с желтыми крупными зубами и застывшей слюной в уголках напоминали, что перед вами хищник, не знающий страха и сострадания.

Вождь повелительно махнул рукой, и Кару подняв, поволокли к толпе таких же несчастных женщин и детей, столпившихся, словно овцы в центре деревни.

Потом были месяцы странствий, по морю и суше, не проходящие голод и жажда. Побои и насилие, к которым она постепенно привыкла. Однажды когда ее предварительно избив, в очередной раз насиловал караванщик, она вдруг почувствовала, растущее внутри болезненное удовольствие. Поначалу не понимая, что с ней происходит, она испугалась и расплакалась. Караванщик, похожий на старую больную обезьяну, не долго думая, избил ее. Так пришел ее первый оргазм.

Невольничий рынок, поражавший обилием и разнообразием человеческих тел, изменил ее судьбу. Ее купил молчаливый угрюмый северянин. Предварительно заглянув в рот и пощупав грудь, он показал два пальца. Торговец живым товаром, скорчил недовольную гримасу. Северянин равнодушно отвернулся и неспешно двинулся дальше. Однако торговец схватил его за рукав, желая видимо продолжить торг. В ту же секунду, суетливый сириец, сбитый с ног, повалился в пыль. Привыкший к такому отношению, торговец вскочил на ноги и, не выказывая обиды, закивал головой, показывая два пальца.

Кару вновь долго везли на север. Угрюмый северянин был рачительным хозяином. Кару хорошо кормили, и на протяжении всего пути до бурга никто не прикоснулся к ней пальцем. Казалось, жизнь меняется в лучшую сторону. Но ее не покидало ощущение, что чего-то недостает.

Угрюмый торговец продал ее Энгусу, после недолгого торга. Так она очутилась в усадьбе. Жизнь потекла своим чередом. Для рабыни она неплохо устроилась. Работа была несложной, помогать по хозяйству жене хозяина, бледной болезненной и потому неразговорчивой Брунгильде. И присматривать за тремя отпрысками Энгуса, до тех пор, пока они не достигали возраста посвящения.

Пяти лет от роду, любой гот мужского пола, отрывался от мамок и нянек и под руководством повидавших на своем веку воинов учился искусству убивать, быстро и с наименьшими затратами.

В первый же день своего появления в усадьбе, Энгус, схватив ее за шею, уложил грудью на стол, просунув ей руку между ног, откровенно ощупал. Удовлетворенно хрюкнул. Задрав рабыне юбку, он несколько минут громко пыхтел сзади.

Кара не почувствовала ничего, кроме разочарования. Ей очень хотелось, чтобы хозяин ударил ее, и грубо изнасиловал, но он как всегда, был спокоен и деловит.

Впоследствии Кара не раз провоцировала его на грубость, но дальше обычных затрещин, дело не шло. В те редкие минуты, когда похоть брала верх над занятостью, Энгус невозмутимо пользовался ею словно вещью. Каковой она, в сущности и являлась.

Прикоснувшись к покрытому мелкими бисеринками пота лбу чужеземца, она отметила, что жар стал спадать. Наклонившись, Кара заботливо подоткнула шкуру и стараясь не шуметь вышла.

Элигос спал. Это было еще одно новое состояние для него. Глаза его прикрытые веками двигались в бешенном ритме, губы бесшумно шевелились, тело временами вздрагивало. Ему снился сон, первый сон в его человеческой жизни.

Женщина с пронзительно зелеными глазами и лицом богини смотрела ему в лицо и улыбалась. Две бледные змеи, заменявшие ей руки, обнимали его за шею. Он силился разомкнуть смертельные объятия, но упругие, гладкие кольца сдавливали горло все сильнее и сильнее. Элигос хрипел и рвался. Внезапно одна из змей причудливо изогнувшись, впилась зубами в его лицо. Следом вторая вонзила ядовитые зубы в шею. Элигос чувствовал, как кровь его толчками выплескивается в пасти змей, как медленно перетекает в тело женщины. Вены, в которых теперь вместо крови пульсировал яд, горели огнем.

Глаза женщины-змеи светились ровным голубым светом. На искривленных ухмылкой губах пузырилась кровь. Его кровь. Вокруг закружился дьявольский хоровод теней и неясных силуэтов. Временами взгляд выхватывал из толпы духов, человеческие лица. На заднем плане в неясной дымке едва угадывалась исполинская фигура воина, стоявшего неподвижно и державшего на изгибе локтя огромную секиру. Взгляд его неподвижных глаз проникал в самую душу. Внезапно рубиновые влажные губы женщины-змеи, приблизились и заслонили собой окружающий мир. В следующую секунду она впилась в его губы в кровавом страстном поцелуе. Элигос задыхался. Тело билось в предсмертных конвульсиях. По коже прошла бледная волна последней судороги.

Умерев во сне, он проснулся в темном сарае, пахнущем соломой и навозом. Провел рукой по мокрым от пота редким волосам. Тело горело, словно в огне. Горло пересохло, сделавшись жестким и шершавым.

Сбросив ноги, Элигос попытался встать, но ослабевшие ноги подкосились, и он рухнул на глиняный пол. Рука нащупала ручку кувшина стоящего на полу. Перевернувшись на спину, он влил в себя кисловатое пиво до последней капли. Подняться вновь на лежанку сил не осталось.

Человек лежал на спине, устремив вверх, взгляд темно-карих слезящихся глаз. Разум его словно впал в спячку и мысли застыли, будто насекомые в прозрачном янтаре.

В сарае вдруг стало ощутимо светлее. Элигос почувствовал чужое присутствие и повернул голову. У дверей стоял воин. Был он крепок, высок ростом, белокур. Сверкающие доспехи из желтого метала, сидели на нем как влитые. Его мощные руки с бугристыми рельефными мышцами опирались на двуручный меч. Глаза неестественно блестели и с неподдельным интересом разглядывали человека. От его внушительной фигуры исходило слабое невнятное свечение, отчего казалось, что весь окружен странным ореолом.

— Кто ты такой? – в тишине зазвучал сильный властный голос. Хотя Элигос готов был поспорить, что уста таинственного гостя оставались неподвижны.

— Человек.

— Откуда ты?

— Оттуда где про вас все уже забыли.

— Забыли? Люди не могут забыть своих богов.

— И все же…, это так.

— Значит там…, откуда ты, боги слабы и не напоминают смертным о своем существовании.

— Другие времена…, другие боги.

— Ты лжешь, боги…, хвала хранителю, существуют вечно. Лишь он один может изменить порядок. Так всегда было…, и так всегда будет.

— Оставь меня в покое…, мне плевать на ваш мир, и безразличны вы и ваши смертные. Придет время, и вы все узнаете сами.

— Дерзкие речи, сломленный дух и ничтожное тело. Участь твоя незавидна.

— Кто ты такой, чтобы судить о моей участи?

— Я Локки…, запомни это имя, я бог среди богов, равный среди равных. Я буду наблюдать за тобой. Чужой, появившийся из тьмы.

Последние его слова прозвучали уже из легкого облачка, которое осталось на месте воина в блестящих доспехах.

— Клоун…, проворчал человек и, откинув голову, задремал. Очнулся он от прикосновения рук двух работников, которые под руководством Кары, укладывали его на лежанку.

Всю неделю пока не затянулись раны, к нему приходил суетливый знахарь с замашками карманного вора. Цокал удовлетворенно языком, заглядывал ему в рот и мазал волшебными, но очень вонючими мазями. На пятый день Элигос встал и, пошатываясь от слабости, выбрался наружу.

Мир снаружи был залит ярким и по-осеннему теплым солнцем. Опустившись на бревно, Элигос с наслаждением вдыхал свежий воздух, щурился на солнце и разглядывал Кару, полоскавшую в огромной лохани, белье. Ее тяжелая крупная грудь колыхалась в такт движениям. Задравшийся подол юбки обнажил ослепительно белые лодыжки, которые может и не были идеальной формы, но притягивали взгляд своей свежестью и какой-то животной естественностью.

Почувствовав взгляд она обернулась и встретив взгляд Элигоса смущенно одернула юбку.

Громкий хохот отвлек его от созерцания прелестей своей сиделки. Он повернул голову. Энгус стоял подбоченясь и довольно смеялся.

— Вижу…, ты выздоравливаешь, — произнес хозяин, сделав неприличный жест.

— Если ты думаешь, что стану работать на тебя…, не надейся, — мрачно ответил Элигос, — я не раб.

— Раб…, но не мой. Мне хорошо заплатили, завтра ты отправишься к новому хозяину.

— Я уйду…. При первом удобном случае.

— Удачи…, — криво усмехнулся Энгус, — это уже не моя забота.

Ночью к нему пришла Кара. Она ласкала его нежными пухлыми ручками и прижималась к нему жарким телом. Организм его все еще ослабленный, неожиданно бурно отреагировал на ласки.

Утром следующего дня за ним пришли. Два воина, одинаково коренастые и широкоплечие, с цепкими внимательными глазами на обветренных лицах. Оба одеты в кожаные доспехи с медными бляшками, ромейской работы. У каждого на боку висел внушительных размеров меч. И двигались они одинаково, нарочито медленно и небрежно, как двигаются сытые львы в минуты отдыха.

— Пошли…, — коротко кивнул один из них.

Элигос демонстративно медленно поднялся.

— Шевелись, — уронил второй.

— Пошел ты….

Удар был настолько быстрым, что он не успел даже понять, что произошло. Оба воина по-прежнему стояли перед ним в расслабленных позах. Элигос валялся у их ног, зло улыбаясь разбитым в кровь лицом. Воин сделал небрежный знак рукой. Двое работников Энгуса подхватили его под руки и поволокли наружу. Во дворе уже стояла наготове повозка, куда и забросили избитого Элигоса.

Воины, легко запрыгнув в седла, молча сопровождали повозку и за всю дорогу не перекинулись и парой слов.

Очень скоро они выехали на опушку леса, где на берегу небольшой реки стояло поселение, обнесенное по периметру частоколом.

Повозка остановилась у большого деревянного дома в центре бурга.

— Сам пойдешь? – ухмыльнулся воин.

Элигос сполз с повозки и вопросительно глянул на спешившегося воина. Тот указал ему на дверь и подтолкнул в спину.

Дворец правителя, а это был именно он, вызвал у Элигоса саркастическую улыбку. Внутри дворец оказался еще более примитивным, чем снаружи. Огромная и единственная комната по краям уставленная деревянными лавками и большими грубо сколоченными столами. Лишь в одном из углов на небольшом возвышении стоял резной деревянный трон.

Его подвели к сидевшему на троне вождю. Халга едва взглянул на своего нового раба и перевел взгляд на одного из воинов.

— Плохой раб…, — произнес тот, — глупый и строптивый.

Халга едва заметно кивнул головой, и воины удалились. Некоторое время они разглядывали друг друга. Вождь и раб.

Халга с откровенным интересом, Элигос с демонстративным равнодушием.

— Как тебя звали там, откуда ты пришел?

— Элигос.

— Ты был воином?

— Я был первым среди воинов.

— Тебе не повезло, — вождь едва заметно усмехнулся.

— Или тебе.

— Удача наша в руках богов…, — пожал плечами вождь, — сейчас у тебя есть выбор, служить мне…, или умереть.

— Тогда лучше умереть.

— Ты не любопытен.

— О чем ты?

— Тебе не интересно, зачем ты здесь? Боги ничего не делают просто так.

— Это сделали не боги….

— Все в этом мире делают боги…, или позволяют делать, не вижу разницы.

Элигос задумался. Вождь был не так прост, как казалось на первый взгляд.

— Чего ты хочешь?

— Служи мне…, придет время, и ты получишь свободу. Когда ты и я узнаем замысел богов. А умереть ты всегда успеешь. Воин должен покинуть этот мир с мечом в руке, и спеть победную песню.

— Может быть ты и прав. Что мне предстоит делать?

— Для начала, вновь стать воином. В таком состоянии, даже вороны, вестники смерти тобой побрезгуют. Я буду называть тебя Эйнар…, чувствую, ты приумножишь нашу удачу.

Если и стал Эйнар рабом, то рабство его было не обременительным. Халга одержимый идеей великого похода, в котором его больше привлекала бессмертная слава, нежели золото, каждый день разговаривал с ним. Война, политика, психология, — темы которые занимали вождя и его новый раб был неиссякаемым источником информации.

Однажды сидя на берегу реки Халга взглянул на звезды и произнес:

— Вся наша жизнь – война. Наверное…, так будет всегда.

— Нет, — коротко бросил Эйнар.

— Придет время, когда люди будут жить мирно?

— Нет, но придет время, когда оружие станет настолько сильным, что страх и бессмысленность победы, будут удерживать людей от войны.

— Насколько сильным?

— Представь себе ядро катапульты, которое забрасывается на много стадий…, на расстояние которое воин может проскакать за год. И падая, оно уничтожает все живое, да и неживое тоже, на расстоянии от бурга до Данубия.

— Все?

— Да, все…, и после этого на этой земле нельзя жить еще сотню лет.

— Да. Это будет плохая война. Без доблести, без славы. Война, в которой побеждает не храбрый воин, а трусливый и слабый правитель.

— Это так.

— Откуда ты знаешь?

— Я там был, — усмехнулся Эйнар.

Халга недоверчиво взглянул на него.

— Значит…, наши потомки не воюют?

— Только с теми, у кого нет такого оружия, и если у них нет сильного покровителя.

— Плохие времена, — задумчиво произнес вождь.

— В чем-то плохие…, в чем-то хорошие. Люди станут жить дольше, научаться лечить многие болезни, придумают много хороших и полезных вещей. Будут ездить на железных конях, втрое быстрее, чем самые быстрые скакуны. Летать по небу на железных птицах. Послания на другой край земли будут передавать в одно мгновенье. Но деньги приобретут неограниченную власть, деньги будут важнее силы, ума, отваги, храбрости….