Елка для Ольги (12+)

Такой елки, как в доме Загорских, нигде больше по всей губернии, пожалуй, не сыщешь. Говорят, издалека редкие породы ели выписывал Загорский к празднику. Оттого и сам губернатор частенько заезживал в Рождество к Загорским: не только праздничное дерево, а все самое лучшее было у Загорских! И осетрина вкуснейшая, и вино хмельнейшее, и дочка Олюшка раскрасавица! Папенька и маменька Олюшкины слыли хозяевами радушными, гостеприимными, и по всем большим праздникам в их усадьбе переполох царил. Слуги с ног сбивались, повара ночами не спали, а уж музыка из-под опухших пальцев усталых музыкантов лилась такая, что хоть Императора на танцы приглашай — не стыдно!

В этот год Олюшке семнадцать исполнилось. Маменька скупила в городе лучшие ткани, набрала ворох кружев, лент — понашить дочери нарядов, приукрасить к Рождеству и Олюшку. В этот раз ведь губернатор обещал их дом вместе с сыном посетить! Вдруг глянутся друг другу молодые? Там, глядишь, на Покров и за свадебку!

Модистку Олюшке из самого Петербурга вызвали. Тонкая и прямая, как палка, с тонюсеньким пенсне на длинном узком носе, Аврора Ганнибальдовна сновала вокруг рюш и воланов, пеной укрывших Олюшку до пола, и шипела недовольно на портниху:

— Что за вкус, что за дурной вкус! И откуда растут ваши руки, мадам? Что за кривые швы! Нет, по моим лекалам я так шить не позволю!

А портниха, шившая еще чепчики новорожденной Оленькиной маменьке, лишь обиженно поджимала губы и морщинистыми руками подкалывала на булавку очередную шелковую складку.

— Потерпите, дитятко, — ласково успокаивала старушка вскрикнувшую от очередного укола Олюшку, — скоро съедет эта Гадовна в свой Петербург, а там, глядишь, и вы вслед за мужем молодым в большой город переедете! Ах! Была я там, в Петербурге-то, еще девкой! Красотища там!

— Фи, какая красотища, мадам? — вставила словечко и «Гадовна». — В вашем Петербурге, коли знать изволите, климат преужасный! От чахотки мрут! Где уж красота — так в Париже!

— Не пойду я замуж! Не хочу за губернаторского сына! Не хочу! — вскричала вдруг Оленька, дернулась, вырвалась из рук старой портнихи. Затрещали кружева, расплылись светлым облаком по полу. Полыхнула белым нижняя юбка, хлопнула дверь — и как не бывало Олюшки в комнате.

— Это нервы, это нервы, — сновала Аврора Ганнибальдовна вокруг барыни Загорской с нюхательной солью. — Все невесты таковы, все волнуются! Вот когда я в третий раз замуж собиралась…

— Да какой третий раз? — вскипела маменька. — У меня одна дочь. И сватают её впервые! Ну чего ты стоишь? — накинулась она на мужа. — Завтра гости съедутся, обед не продуман, полы не натерты, еще и Ольга сбежала!

Но Загорский лишь рукой махнул:

— Никуда наша Ольга Дмитриевна не денется! Прогуляется на морозе да вернется! А вот мне беда! Печи топят так жарко, что елка осыпаться стала! Так до конца Святок не выстоит!

***

Сердце билось часто-часто, и, хотя морозно было, Ольге показалось жарко, так она бежала!

Скрипнула дверь покосившейся избы, заклубился теплый пар, перешагнула порожек Ольга и прямо в объятия нянюшки прыгнула!

— Здравствуй, нянюшка, здравствуй, родненькая! Не болеешь?

— Олюшка моя! — из глаз женщины слезы брызнули. — С Божьей помощью! Хоть не забываешь старую!

Хорошо так Ольге в простой крестьянской избе. Рядом нянюшка, которая с младенчества барышню нянчила, да за ненадобностью сосланная со двора. Нынче в моде гувернантки стали, не до неученых крестьянских баб теперь! Только Ольге что за дело в том, как по-французски и по-немецки она читает да на фортепиано играет: теплей и добрей нянюшкиных рук не сыскать!

— Что ж мне делать? Замуж сватают! Прямо завтра, в Рождество! Губернатор сына с Петербурга везет, — загрустила Ольга.

— Тю, беда ли? Зато деток нарожаешь, жить в довольстве будешь! — успокоила нянюшка.

— Ох! Не видела ты этого губернатора! У него глаза, как у крысы, так и буравят меня! А от его целований ручек мне потом мыться хочется! Коли и сын не так противен даже, мне ж с таким свекром как жить-то? Да в Петербург я не хочу: там чахотка, говорят… Не от горя, так от нее сгину!

— И то правда, — взгрустнула и нянюшка. — Красота где народилась, там и цвесть должна. Да ты не печалься! Нынче Сочельник, девки гадают! Прибегай тайком сюда из дома, вдруг и тебе судьбину угадать придется?

***

Тихо-тихо потрескивает свечка, щурится мрак из каждого угла, пляшут по стенам причудливые тени. Жутко Олюшке, но вместе с тем и интересно: что покажется ей в зеркальной глади, что нашепчется в ушко через дрожащее от страха плечо, какой секрет позволит разгадать судьба? Жмутся испуганно деревенские девушки друг к дружке: волосы распущенные по плечам шелком в тусклом свете переливаются, распоясанные рубашки мешковато свисают с плеч.

— Суженый мой, ряженый, — шепчут онемевшие губы.

И всем одинаково боязно, и всем одинаково весело: то и дело раздастся недоверчивый смешок, словно птичий вскрик, да тут же смолкнет, заглушенный шиканьем подружек… «Суженый мой…» — и снова смешок…

Канун Рождества… Сочельник…

А назавтра дома гости, а назавтра — этот странный жених, неизвестный, непонятный и ненужный!

«Суженый мой, ряженый…»

А в зазеркальном коридоре чья-то тень… Огоньки дрожат, тень приближается. Ну как девушка за спиной отражается так? Нет! Вот и волосы кудрями по лбу… и усы!

— Ой! — вскрикнула Оленька, вскочила с места.

— Что вы, барынька? Что? — зашумели девушки.

Застучали вдруг ставни за окнами, заскрипел снег на крыльце. Девушки всполошились, зашумели. Навалился там кто-то снаружи на двери, не выдержал хлипкий затвор, и темные фигуры в избу ввалились! Сквозь девичий визг мужской смех послышался!

— Кого поцелую, на той и женюсь, вот мое гадание! — хрипло вскрикнул один из гостей и зажал в объятия простоволосую Оленьку. Щекотнул усами щеку.

— Свет давай, разглядывай, кого поймал! — зашумели парни.

Зажгли свечи. В избе кутерьма! Это парни девчат выследили, подшутить захотели! Смешно всем. Только Оленька не знает, что же делать! Ну как дома узнают, что с деревенским парнем целовалась?

Замерла. А руки крепкие, не пускают. И взгляд поднять боязно: даже маменька в рубашке ее давно уж не видала! А тут чудно — стоять в мужских объятиях.

— Ну, голуба, дай хоть гляну, — прошептал тут тихо проказник. — Покажи мне личико, вот ей-богу сватов пришлю, чьей бы дочкой не была!

Вспыхнули щеки огнем от его дерзости, подняла Оленька взгляд… да так и замерла. Из-под шапки светлые кудри! И усы! Все, как виделось!

Вырвалась, полушубок схватила — и из избы! Следом шум и скрип снега. Догоняет.

— Стой, красавица! Имя хоть скажи! — за руку ухватил. В свете месяца и глаза его звездами кажутся. — Я не вашего села, как искать тебя буду? Кузнеца ты дочка? Или из дворовых? Ну, скажи, как звать хоть?

— Ольгой! — и сама испугалась, как имя свое выдала. Вспохватилась: — Только сватанная я! Не ходи следом! — и бегом.

Прибежала в усадьбу, отдышаться не может. Через кухню пробралась к себе, дверь закрыла, свечу зажгла…

Ой, что было-то! Как заснуть? А назавтра к заутренней, а потом гостей встречать.

— А не будет гостей! — и в веселом угаре, подхватив свечу, скользнула за двери.

…В большой зале тишина. Пусто — всю мебель вынесли! Одна елка посредине в потолок макушкой уперлась. Говорят, таких елок больше, кроме как у них, в округе не бывает! Шары золотые, свечечки тоненькие, ленточки…

— Нет елки, нет и бала! Нет бала, нет и жениха! — и краешек ленточки подпалила.

Побежал язычок огня, на сухую хвою перекинулся.

— Ох! Что наделала? — и прочь из залы.

Шум поднялся, забегали. Пожар быстро затушили. Только до утра больше Загорский не прилег…

Зато Олюшка, как утихло внизу, сразу же заснула. И во сне ей виделись зеркала и светлые кудри над высоким лбом…

Утром еле добудились Ольгу:

— Пора, Ольга Дмитриевна, служба скоро!

Ольга всю дорогу слушала отцово негодование. Он ведь сразу понял, чьих рук пожар!

— А коль сожгла бы ты весь дом? Нет-нет, замуж, срочно замуж! Засиделась!

В церквушке, что меж двух имений стояла, встретились с соседом Быковым. Он был дружен с Загорским давно, потому по-приятельски отец ему и нажаловался, что гости вечером съезжаются, а елка обгорелая.

— И каких гостей ждем! Губернатор почтить визитом хочет! А эта дуреха главное украшение испортила! Я эти елки из таких далей выписываю!..

— Да не беда! — успокоил Быков. — Ты пришли ко мне человека, знаешь же, в лесу, на Невесткином пупе у меня такие ели растут — загляденье! Голубые, редкие! Губернатору не снились даже!

Да и впрямь, чудное это место было — Невесткин пуп. Чуть с опушки в лес свернуть — низинка неглубокая. А в ней елки особенные. И что забавно: сколько ни садили такие — чахнут, не растут. В на Пупе — как так и надо. То ли земля там особая, то ли место заговоренное? Еще с детства Олюшке Невесткин пуп мил: часто с крестьянскими и дворовыми ребятишками пробирались туда. И ругался же потом отец! Зато земляника там была душистая!

Вздохнула Ольга. Вышли из церкви, прощаться начали.

— Так я жду человека! — напомнил Быков. — Но за елку с тебя приглашение. Уж больно хорош у тебя повар, шельмец! Рыбку запекает — с пальцами проглотишь! Только смотри, кого посговорчивей посылай. У меня братец по лесной части заведует! Может вместо елки и тумаками наградить!

— А мы виноватого и пошлем, — пошутил Загорский.

Но супруга его шутки не поняла, а лишь закивала:

— И впрямь, пусть Оленька поезжает! А то до вечера, чего доброго, и всю усадьбу спалит!

— Да как же она? Ей же платье еще подогнать нужно, — взвопила из-за маменькиного плеча Аврора Ганнибальдовна.

— Пусть! — оборвала Загорская и шагнула к саням.

А Оленьке и радость — повидать знакомые места, да прихворавшую Лизавету Михайловну Быкову проведать, соседка ей крестной матерью приходилась.

— Как подъедем, ты уж с моим братом полюбезнее, — учил Быков. — Он из столицы погостить приехал, злой как черт! Теория, понимаешь, у него! Что за мода не теории у молодежи пошла? В лепешку расшибутся, чтоб ее доказать. Вот, говорит, нет среди дворянских достойных женщин, и жену из простых искать надо. Говорит, простая на любовь способней да и потомство здоровое. А по мне, так без разницы: простая, благородная! Баба — она есть баба, ейная доля рожать! Я вот со своей Лизаветой душа в душу!.. А ему все не по нраву. А сегодня под утро заявился. Где был — не сказывает, только говорит, за девкой одной гонялся, поймать не смог! Огонь-девка, видно, попалась. Ой, — спохватился, — что ж я девчонке рассказываю?

Но всю дорогу не унять охочего до разговоров Быкова было. У крыльца остановили коней. Лизавета Михайловна в толстой шали на плечах встречать выбежала — как увидела в окно гостей, мигом про хворь забыла!

— Что, голубушка, обижаешь? Редко так бываешь?

— Нечего рассиживать, — поторопил Быков. — Больно осетра отведать хочется! Эй, кликните мне Федора! В санях поедете, Ольга Дмитриевна? Или верхом?

Верхом! Ольга страсть как любила верховые прогулки!

— А мороз какой! В кружевах озябнешь! — запричитала Лизавета Михайловна. — Скидывай свои юбки! Я тебе из мальчишеского нашего чего дам. Мой Андрейка младшенький вот точь-в-точь твоего сложения!

Вышла Оленька во двор. Легкие сапоги по снежку скрипят, без корсета дышится свободно!

Сзади кто-то подошел. Кашлянул. Обернулась Оленька — да и замерла: он! Тот самый, ряженый! Только одет иначе, не по-простому, по-хозяйски.

Черными бровями двинул:

— Гостья? В лес за елкой? Сватанная? А жених как, отпустил?

— Ты мне, Федор, крестницу не обижай! — пригрозил Быков. — Я ей елку обещал с Невесткиного пупа! Одаришь?

— Вот еще! — притопнул ногой Федор. — Лес — мой! Пусть жених ее одаривает.

Смутилась было Ольга, только дерзкий Федор разозлил её: вчера целовал, сегодня дерева пожалел!

— А и одарит! — крикнула громко. — Не твоим чета елкам будет! Вот уж диво! Он такую елку привезет, ни на каком Пупе не видели!

— Не видели, значит? — осерчал Федор. — А ну, сватанная, на коня полезай! Я-те покажу «не видели»!

Хорошо скакать рысью! Снег неглубок, лошадь не вязнет. Рождественский морозец засеребрил лесок, ветки искрятся на солнце. От конских ноздрей пар к лицу поднимается. И удобно в мужском костюме! В седле как влитая Ольга — ничего не давит, ног не путают юбки! Едва позади них мужик на санях поспевает. Просека широкая, прямиком к Невесткиному пупу тянется. Хорошо! Только на Федора взгляд поднять боязно: как сердит, молчит всю дорогу!

В низинку спустились. Ели инеем припорошенные. У коней морды заиндевели. Ольга на Федора взглянула — не удержалась от смеху: брови, усы — все в серебре.

— Смешно? — он насупился, только больше рассмешил. — Сбежала вчера, а я все избы в вашем селе обошел, искал тебя! А ты вон оно — из господского дома! Хозяюшке угодить надумала? Говорят, она у вас особа взбалмошная!

— Так уж и взбалмошная? — Ольга обиделась даже. Хорошо, что не узнал ее, а то и в лес бы не поехал.

— Все они таковы! Особо из провинции. На лесть, на богатство падкие. Только бы в столицу вырваться!

Ольга лишь плечами пожала и взгляд отвела, стала елки разглядывать: чтоб по высоте подошла и пушистая была.

— А ты знаешь, почему это место Невесткиным пупом зовут? — не унимается Федор. Вот же разговорчив, весь в брата! — Тут место заколдованное! Давно здесь часовня стояла, и священник венчал тайно влюбленных. Часовни нет, а место-то осталось! Если кто здесь пообещает быть вместе, так тому и быть! Вот сейчас и я обещаю, второй раз говорю, что женюсь на тебе! И не страшен твой жених: украду тебя, увезу, а все равно моя будешь! Я тебя из десятка других в темноте на ощупь отыскал!

Нечего сказать Ольге. Хорош Федор! Красив! С таким не только замуж, на край света не страшно! Ну, спесив немного, зато сам каков! Только как узнает про обман, разозлится, чего доброго, еще пуще!

— Я сегодня вместе с братом к вам в имение приеду! Разыщу тебя, так и знай!

— Скажи, чтоб вот ту к Загорским везли, — указала Ольга на ближайшую елочку.

Вскочила в седло, пришпорила рысака.

— Ну да значит, у Загорских и встретимся! — и под стук топора рванула прочь.

***

Дома дым коромыслом! Суета. Елку старую вынесли, залу до блеска намыли — ни следа от ночного огня. Только маменька бледна, на подушки откинулась:

— Несчастлива ты, Олюшка! Первое сватовство, и как блин — комом! Губернатор записку прислал, дико извиняется — быть у нас не может! Срочно в Петербург отъехал! Жених-то твой женатым оказался! Тайно обвенчался с кем-то из незнатных! Прям напасть пошла, говорят! Губернатор поехал скандал улаживать! Титул, быть может, невестке купит, чтоб позора меньше. Жениться стали на ком ни попадя, скоро барышням приличным женихов не останется! Но не печалься только, мы тебе еще такого кавалера отыщем! Да хоть в столицу ради такого дела переедем!

Ох! Как камень с плеч!

— Хорошо-то как, маменька!

Вскоре от Быковых приехали, привезли голубую красавицу. Отошла елка с мороза, нарядили. Наполнился дом запахом леса. А у Ольги то ль от запаха, то ль от предчувствия радостного голова кругом. И ворчанье модистки ни по чем! Затянули в корсет, укутали кружевом, локоны закрутили — вот и Олюшка что та елка разряжена.

Гости съезжаются. Снизу шум долетает. Спустилась Ольга, взглядом средь гостей ищет: нет ли Быковых? Что же Федор? Сердит будет? Да и не приедет, поди, дома уж узнал, кто она!

У окна встала, чтоб видеть, кто подъезжает. Да не дождалась, к столу позвали.

«Не приедет!»

Осетрину подали.

— Без меня? Да осетра? Ох, ваша благодарность, сосед! — раздался голос. Вошел Быков. — Вот, гостей принимайте. Братец мой Федор! Рекомендую!

Почувствовала Ольга, что щеки вспыхнули. Как назло Федор сел напротив. Из-под насупленных бровей взглядом сверлит. Кусок в горло не лезет. Бокал схватила — вино расплескала.

Вот и танцы начались. Ольга хотела наверх улизнуть, но отец под локоток ухватил:

— Ну что, Олюшка, откроем с тобой бал? — закружил в вальсе.

Там мазурка, полька… Кавалер за кавалером сменяется, отказать никак! И все время как специально на Федора взгляд натыкается: то стоит он у стены, то у колонны с бокалом, то любезничает с маменькой.

Наконец, отдышаться можно — выскользнула из залы в коридор. Сердце бьется часто-часто. Вдруг на плечо рука чья-то легла. Обернулась Ольга. Он!

— Вот и встретились! Я был прав. Все барышни лгуньи!

— А в чем я солгала? — Ольга сердито взмахнула руками.

— А прикидываться простой и влюблять в себя соседских баринов — не ложь?

— Будто барин тот соседский не в мужицком тулупе по нашим избам скакал! — но вдруг до Ольги дошел смысл слова «влюблять», и она замолчала, лишь удивленно уставилась на Федора.

— Ты мою теорию разрушила! — не понятно было, сердится взаправду или напускное. — А теперь платить придется! В третий и последний раз заявляю, что женюсь! Пойдешь?

***

В то Рождество елка в Загорском и правда, знатная была! Не приехал губернатор, не оценил, да только не до сожалений было. А модистка в Петербург до самого Покрова съехать не могла: Ольге Дмитриевне к свадьбе готовились.

Права была нянюшка: красота там и должна цвести, где зародилась…