3

Несмотря на открытое окно, в комнате стояла духота. Воздух напоминал кисель — такой же густой и липкий. Казалось, не будь вокруг стен, все равно в комнату не проникнет ни дуновения, упрется в плотную кисельную стену.

— Тик… Тик… Тик… — лениво отсчитывал время будильник на тумбочке. И это был единственный звук в целом мире.

Дрема еще не оставила Нейла и мысли проносились резкими росчерками, как бывает во сне — яркие, непостижимые, оторванные от реальности и едва связанные логикой. Ему показалось, что пока он спал, прошли уже эти две недели. Эстафета случилась и люди исчезли.

Просыпающийся разум возразил, что такое невозможно. Люди не исчезнут! Уж что-что, а это ученые давно доказали. Пожалуй, это один из немногих случаев, когда ученые и проповедники едины во мнении — люди изменятся. И это будет эволюционный шаг.

— Тик… Тик… Тик…

Нейл соскочил с кровати и выглянул в окно. На улице ни души. Молчали птицы, деревья стояли словно окаменевшие, из открытых окон соседней четырехэтажки безвольно свешивались занавески.

Несмотря на доводы разума, Нейлу казалось, что пауза между «тиками» увеличивалась. Он зажмурился и стал повторять про себя: «двадцать один, двадцать два, двадцать три…» — как учили в детстве считать секунды.

Нет, время не остановилось. Снова открыв глаза, он увидел над центром города черную кляксу. Дирижабль! Нейл замер, напрягая зрение, пальцы вцепились в подоконник. Как будто от этого зависело, приблизится ли дирижабль или пройдет мимо.

Прошла как будто вечность и ему удалось разглядеть цифру на красном полотне, висевшем под пассажирской кабиной. Двенадцать.

— Тик… Тик… Тик…

Будильник продолжал отсчитывать время и, посмотрев на него, Нейл понял причину тишины — в пять утра все нормальные люди еще спят. Что же касается птиц, и здесь нашлось объяснение. Опытный взгляд орнитолога выхватил из листвы темно-зеленое с сероватыми штрихами оперение лесного кречета — проворного хищника и редкого для города гостя. Понятно, почему пернатая братия замолкла.

Ложиться обратно смысла не было и, потянувшись, Нейл поплелся в ванную. Умываясь, он решил, что ранний подъем будет даже кстати — больше сделает на службе. Сроки поджимали, а работы как будто меньше не становилось. Ученым, наверное, сейчас перепала наиболее сложная работа. Если рабочие выпускали, по большей части, запасные детали и расходные материалы, фермеры заготавливали продовольствие — то есть выполняли свою обычную работу — ученые каталогизировали накопленные человечеством знания. Расставляли приоритеты в технологиях, проверяли связи между исследованиями, собирали документацию, создавали обучающие последовательности. Все на случай серьезных изменений, когда новым людям придется в спешном порядке восстанавливать знания. Тяжелейший труд! Десятки документов ссылались друг на друга таким образом, что невозможно изучить один, не разобравшись в другом. А сколько было пустых работ, которые не имели ни научной, ни прикладной ценности! Шарлатанов от науки хватало во все времена и хорошо, если эти псевдоученые мужи, покоились где-нибудь на Центральном Лидском или каком-нибудь другом погосте. Со здравствующими мороки было сильно больше.

— Как можно исключить работу господина Кляйна!? — орал ректор. — Вы понимаете, что будет, когда в Книге памяти не обнаружится записи о его докторской диссертации?

Скрепя сердце, Нейл оставлял работу, но прикрывал ее ворохом непроходимых ссылок. Пусть брат министра печати останется доктором наук, но потомки вряд ли доберутся до его «Восприятий грызунами торского и иданского диалекта, при обратной промотке аудиозаписи».

Стараясь не разбудить Дарию, Нейл позавтракал и собрался.

В подъезде духота чувствовалась еще сильнее, а висевшая пыль делала воздух еще более осязаемым. Даже не кисель, а стекловата какая-то. Еще немного и придется раздвигать воздух руками слои или рыть в нем тоннели.

Хлопнула дверь и через мутное окно он увидел светловолосую девицу, выскочившую из подъезда. Быстрым шагом она направилась к дому напротив. Едва Нейл успел подумать, что в их подъезде таких нет, резануло острым запахом нитрокраски.

На первом этаже вдоль всего лестничного пролета тянулась надпись, сделанная красной краской через трафарет: «Вы не овцы, ждущие заклания! За свое будущее надо бороться!». Судя по тому, что запах еще не успел распространиться по этажам, рисовала та белобрысая девица. Пришлось зажать нос — так сильно воняло краской — и быстрее сбежать вниз, на улицу.

Белобрысой уже не было видно, и Нейл постарался восстановить в памяти ее образ, чтобы, придя на работу, позвонить участковому. Столько всяких организаций и движений развелось! То и дело в новостях говорят. Одни твердят, что все погибнет и пора занимать места на кладбище, эти вот, предлагают бороться. Не очень, правда, понятно каким образом можно побороть эффект Эстафеты, ну да ладно. Пусть с этим разбирается полиция.

Добравшись до остановки трамвая и сев в совершенно пустой вагон, Нейл придумал еще один аргумент в пользу раннего подъема: если такая духота в шесть утра, что же будет в восемь? А в полдень? Конечно, он бы с большей радостью провел время с дочерью. Тут же вспомнился вчерашний день. Как пролистал фотоальбом: вот она смеется, ест мороженое и солнце блестит в ее волосах; сидит в кафе, пьет из соломинки коктейль; смотрит в иллюминатор дирижабля, на лице восхищение и счастье… Счастье! И нечего переживать из-за украшений, что они, рядом с таким выражением на лице родного человека! Дария очень похожа на свою мать… Но эту мысль Нейл оборвал самым беспощадным образом. Женщине, предавшей его и бросившей своего ребенка, нет места в его воспоминаниях.

Трамвай мерно отстукивал ритм. Втекающий в окна воздушный сироп, наполненный запахами асфальта и выхлопными газами редких еще машин, едва ли приносил облегчение. Скорее, скорее в институт! Здание, построенное сто сорок лет назад из толстого камня, прекрасно удерживало прохладу, парковая зона не пропускала копоть с улиц. А на прошлой неделе, в помощь вентиляторам, запустили центральную систему кондиционирования. Мощный компрессор, стоявший в подвале, гонял по трубам охлажденный воздух и, несмотря на создаваемый шум, в здании было намного комфортнее.

В коридорах института стояла непривычная тишина, доносилось лишь эхо шагов Нейла, приглушенное деревянными панелями, гардинами. Две недели назад в институте, похожем на улей, непрерывно звучал гул сотен голосов. Но сессия закончилась и студенты разъехались по домам. Остались только научные сотрудники. Да и им сейчас в большинстве своем не до жарких споров — тихо разойдутся по аудиториям, разложат рулоны ватмана и будут чертить, писать, перечитывать… Только группа профессора Праткина все еще продолжала научную работу — они наблюдали за тем, как животные реагируют на приближение Эстафеты. Вот там жизнь бурлила. На прошлой неделе у них сбежал детеныш хохлатого орангутанга. Весь институт стоял на ушах, пытаясь поймать примата. Спускаясь в подвал за ключами, Нейл улыбнулся, вспомнив, как именно на этой лестнице встретился с перепуганным животным — орангутанг едва не сшиб его с ног.

Внизу, между двумя полукруглыми лестничными спусками, находилась комната сторожа. Здесь всегда пахло жареной картошкой и луком, а из небольшого окошка в двери торчала серая кошачья морда. Когда не приди, Кукс сидел в оконце и наблюдал за посетителями через едва раскрытые щелочки глаз. Иногда Нейлу казалось, что это выражало удовлетворение жизнью, иногда — смесь презрения и безразличия. Кукс никогда не давал себя погладить. Стоило поднести руку — раздавалось утробное рычание, а между пальцев показывались внушительные когти.

— Рано ты сегодня, — проворчал Тарт. Когда он протягивал над Куксом руку, кот помалкивал. И все равно оставалось ощущение, что Кукс напряжен и, при одном неосторожном движении, располосует руку.

— Не спалось. И дел много, — Нейл поспешил перехватить ключ.

— Хорошего дня, мистер Милман.

— И вам, Тарт, хорошего дня.

Нейл поднялся на третий этаж и остановился у информационного стенда. Там висело новое объявление, наверное, повешенное вчера вечером — в четверг и в пятницу сотрудники института приглашались на запись в западное отделение Храма Памяти.

Хорошее настроение тут же исчезло. Нейл старался не думать о грустном. Он мечтал пронести через Эстафету не пару страниц, подтверждающих, что да, он и Дария являются близкими родственниками, и всякие другие биографические данные в сжатом виде: учились, работали… Конечно, дома останутся фотографии да и записи можно сделать самому. Но проблема, как утверждали психологи, заключалась в том, что в восьми случаях из десяти человек не поверит таким документам. Именно поэтому и создали Храмы Памяти — огромные картотеки. Независимые — для большего доверия, саморегулируемые — чтобы после Эстафеты любой смог бы найти информацию о себе прошлом.

Нейл вздохнул и открыл класс, в котором работал. На сдвинутых в центре столах лежало бумажное полотно, разлинованное и испещренное мелкими буквами. Ему осталось занести информацию о десятке работ и, считай, эта тема закрыта. Отправить ее в хранилище и взять новую тему, потом следующую… И так до самой Эстафеты.

* * *

Молли проснулся поздно. Люди его профессии могут себе позволить спать сколько захотят, тем более что работу чаще всего приходилось выполнять по ночам. Он называл себя специалистом по сбору информации, хотя любой другой человек называл бы его шпионом. Впрочем, вчера он завершил свою карьеру, как бы она не называлась. В шестьдесят четыре вполне можно позволить себе стать пенсионером. Почему нет?

Дело оказалось весьма прибыльным. По крайней мере, он теперь мог не беспокоиться о дальнейшем существовании. Молли уже давно присмотрел себе домик в шестидесяти километрах от города. Лес, тишина… Он будет раскланиваться с соседями, а раз в неделю выбираться в город за продуктами, газетами и снимать проценты с банковских вкладов. Осталось только получить вторую часть оплаты.

Не сказать, что работка оказалась плевой. Проникнуть на территорию психиатрической клиники оказалось сложнее, чем это должно было быть. За фасадом клиники скрывалось научное учреждение, оснащенное самыми совершенными охранными системами. Но этого и следовало ожидать, ведь не ради истории болезни его нанимали.

Бывало, его нанимали выкрасть клочок бумаги, когда телефон, или случайная запись могли скомпрометировать владельца. Бывало и наоборот, когда он должен был оставить такой клочок. Но за такую работу Молли брался редко, только когда оказывался на мели. Его коньком был промышленный шпионаж. Сорок с небольшим лет назад им двигали идеалистические мотивы, мол, знанием должны владеть все. Его стараниями мир не становился лучше и, как это часто случается, идеалы где-то затерялись, а сам он пошел другой дорогой — той, где маячили деньги. Ему стали давать заказы, и он перестал вникать в подробности совершаемых дел. Молли и в этот раз решил не изменять принципу и сложил добытую в клинике серую папку, перевязанную лентой, в тайник за шкафом.

Заказчик обещал позвонить в течение дня и, чтобы скоротать время, Молли уселся перед телевизором. Сопливые сериалы, кулинарные шоу, черно-белые комедии — он переключал каналы, но дневной эфир принадлежал домохозяйкам. Через двадцать минут тупого созерцания он дождался новостей. После торжественного напоминания (будто кто-то мог об этом забыть!), что до эстафеты осталось двенадцать дней, диктор объявил о скоропостижной кончине Митьена Райкера — человека-эпохи в мире бизнеса. А в конце новостного выпуска вкратце сообщили о пожаре в психиатрической клиники «Солнечные дали».

Совершенно несвязанная информация для большинства, выливалась в простейшее уравнение для Молли: заказчик мертв, лаборатория, которую он посетил вчера, сгорела — дело начинает попахивать. Не выключая телевизора Молли вскочил, вытащил из шкафа брезентовую сумку, побросал в нее сменную одежду, собрал деньги, документы, вытащил из тайника папку и выбежал из квартиры.

Попахивать? Нет уж, от этого дела разит дерьмом!

* * *

Бессмысленность в списке современных научных работ возрастала, и это утомляло Нейла больше всего. Не нужно проводить специальных исследований, чтобы обнаружить четкую закономерность — чем ближе к Эстафете, тем больше людей стремилось повысить собственную значимость, стать в новой жизни профессорами и докторами наук. Не важно каких, Эстафета спишет все.

Он скатал ватман в рулон и поставил к стене. Готово! Теперь можно и перекусить.

В столовой было непривычно пусто. Только один стол у самого входа, на едва заметном сквозняке, заняли женщины из бухгалтерии, на остальных все еще лежали стулья, устремив хромированные ножки в потолок. Пустовала черная конвейерная лента, куда сгружали грязную посуду.

Нейл вежливо кивнул бухгалтершам и, взяв поднос, подошел к раздаточному столику. Ассортимент был как обычно не богатый: мясные котлеты, каша, суп из чего-то похожего на капусту, картофельный салат. В институтской столовой и раньше кормили не ахти, а в последнее время и того хуже.

— Рыбки не хотите? — хитро подмигнула повариха. — Свежайшая, только получили.

Нейл покачал головой и взял тарелку каши, пару кусков хлеба и стакан чая.

— Отдам за полцены, — продолжала уговаривать тетка.

За столиком к Нейлу подсел профессор Клот. Кучерявый, всегда улыбающийся и с искоркой во взгляде, излучающий благодушие и радость — весь такой человек-открытка. Благодаря этому он водил знакомства со множеством людей как в научной среде, так и сферах весьма от науки далеких. Клот всегда мог помочь, достать, свести… конечно же, не без корысти. И, вроде, ничего дурного в этом не было, но Нейла тяготило. Может оттого, что сам он сходился с людьми с трудом. По непонятной причине, Клота это не отпугивало. Напротив, он взял негласное шефство над Нейлом, отчего последний конфузился еще сильнее.

Клот составил с подноса тарелку каши с огромным куском масла, блюдце с двумя коржиками и большой стакан кофе — не с той бурдой, которую разливали из огромной кастрюли, а с настоящим ароматным и тягучим напитком. В магазинах такого давно не продавали. Последним поднос покинул пакет с рыбиной.

— Не вижу причин, почему нужно отказывать себе в мелких радостях, — сказал Клот, перехватив взгляд Нейла. — Я тебе не помешаю?

— Нет, садись. — Нейл убрал со стола пустой поднос, чтобы влезли тарелки Клота. — Куда все подевались, не знаешь?

— Седьмая кафедра поехала записываться, остальные не знаю, они передо мной не отчитываются. Работают, наверное. Это мы тут с тобой — бездельники.

Клот заговорщицки подмигнул и наклонился над столом к Нейлу. В расстегнутом вороте рубашки блеснул медальон в виде двух солнц — одно почти полностью загораживало собой другое.

— А раз мы с тобой тут бездельничаем, хочу предложить тебе одно дельце...

* * *

Молли весь день кружил по городу. Заправил машину, пообедал, сменил одежду в торговом центре на окраине города. У вокзала бросил машину, проехал несколько остановок на трамвае и в пункте проката взял серый «Бокстер» — таких в городе было едва ли не больше половины. Слежки не было. Но для верности он помотался по центру еще около часа и только потом выехал на западную окраину.

Волна массовых новостроек сюда еще не добралась. Густые кроны прятали одно— двухэтажные домушки. Свет от редких фонарей едва пробивался через листву и, скорее, мешал — не сразу разберешь яма перед тобой, куча песка или пятно света.

Загнав машину в подземный гараж, Молли поднялся в гостиную и, не зажигая света, заглянул в щель между штор. На улице никого. Молчали дворовые собаки — верные стражи порядка. Днем они заливались непрерывным лаем, провожая пешеходов, машины или просто переругиваясь друг с другом.

Напряжение немного отпустило Молли. Он вытащил из сумки бутылку пива, принесенную с собой, еще теплую, опустился на диван и закрыл глаза.