2

— Приемная господина Мардука Крависа, — промурлыкала секретарша, улыбаясь телефонной трубке.

Улыбаться — обязательно. Как будто разговариваешь с самым желанным собеседником.

— Здравствуйте, мистер, Хомп… Господина Крависа сегодня не будет… Хорошо, я передам, что вы звонили. Всего доброго, мистер Хомп.

Лотта положила трубку, но улыбка осталась на лице. Улыбаться — всегда. Как будто ожидаешь прихода лучшего друга. Секретарскую стойку она делила с двумя напарницами. Справа сидела Алгея — старая карга, похожая на улыбающийся сморчок с волосами, собранными на затылке в тугой узел. Семь лет назад, когда Лотта впервые села за длинный черного дерева секретарский стол с тремя телефонами и множеством картотек, Алгея уже думала о выходе на пенсию. И думала она об этом до сих пор.

К ее чести, Лотта научилась у старухи всем тонкостям работы.

По левую руку сидела Маргоша — полная противоположность Алгее. Девице, вышедшей на работу всего неделю назад, едва стукнуло восемнадцать и, с точки зрения Лотты, она была непроходимой дурой. Алгея в оценке была менее категоричной, хотя тоже скептически кривила рот, объясняя азы работы. Не сговариваясь, они стали называть девицу Маргошей, сваливали на нее самую нудную работу и старались не замечать.

Маргоша опускала голову, чтобы не бросалась в глаза бурлящая злость, стискивала зубы, чтобы не проронить лишнего слова. Ради записи в Книге памяти можно и потерпеть, а после все изменится. Вдруг, потом она окажется их начальницей! Одно огорчало Маргошу, она не сможет отыграться. Не вспомнит.

Положив трубку, Лотта нажала кнопку селектора и доложила о звонке шефу.

— Назначь ему завтра часов на одиннадцать.

— Хорошо, господин Кравис.

— А сейчас пригласи ко мне мистера Дила и принеси чаю.

— Да, господин Кравис.

Мельком взглянув в зеркальце, Лотта нажала другую кнопку на селекторе и вызвала Дила. Начальник службы безопасности появился через минуту, как будто ждал вызова. Плотный, широкоплечий, с коротким ежиком соломенных волос и холодными серыми глазами. Он прошел будто зверь — бесшумно, уверенно и надменно.

Как всегда, от одного взгляда на него у Лотты по спине пробежали мурашки, и намокло между ног. Но Дил ее не замечал, и Лотта никак не могла решить для себя — радоваться ей этому или расстраиваться. Насколько она знала, начбез не обращал внимания и на других женщин в офисе, что тоже мешало определиться с мыслью о нем. Будь у него фаворитка, Лотта смогла бы понять, как зацепить этого мужлана — уж что-что, а с конкуренткой она бы разобралась.

Стройные ноги, широкие бедра и тонкая талия — Лотта знала, что мужчины оборачиваются ей вслед; в меру большая грудь — так же притягивала взгляды; огромные зеленоватые глаза, ослепительная улыбка и золотистые волосы до талии, а для кого-то — элегантные руки и тонкие длинные пальцы, — завершали портрет женского совершенства. Однажды ей сделали комплимент, будто с нее писаны каноны женской красоты. Даже кокетничая, она не стала отнекиваться. Даже в шутку Лотта не отрицала очевидного — выглядела она сногсшибательно.

Закрыв за Дилом дверь, она вскипятила чайник и налила две чашки. Одну покрепче и с двумя кусками сахара — шефу, немного заварки для цвета — Дилу. Он чай не пил. Поставила на поднос вазочку с печеньем и конфетами и вошла в кабинет Мардука Крависа.

Мужчины расположились в глубоких креслах у окна, занимающего всю дальнюю стену. Снаружи открывался роскошный вид на деловые кварталы города: ряды банков и корпораций, выстроившихся, словно на параде. Здание «Рейкер и Кравис групп» было самым высоким в городе — сорок два этажа — и Мардук Кравис любил смотреть на крыши зданий партнеров и конкурентов, на казавшихся игрушечными людей и машины. Когда-то он и сам был таким — игрушкой, чье существование волновало только его самого. Исчезни он тогда — мир не заметил бы этого. Но он не исчез. Он взобрался на вершину и сам теперь смотрел на этот мир свысока.

По кабинету лениво расползался сигаретный дым. Душистый и одновременно резкий, он как нельзя лучше гармонировал с обстановкой: двое сильных мужчин сидящих практически на крыше мира.

Лотта расставила на столике между кресел чашки и поменяла пепельницу.

—… через полчаса выезжаем, — Мардук продолжил говорить, не таясь секретарши. — Увидишь на месте.

— Посмотрим, разберемся.

— Сначала только «посмотрим», — уточнил хозяин кабинета.

— Мне ехать с вами? — сказала Лотта, обойдя кресло Крависа.

— Куда же я без тебя. И прихвати свои игрушки.

Лотта наклонилась и коснулась подбородком его плеча. Мельком она взглянула в глаза Дила, но не встретила там ни искры интереса, хотя он не мог не увидеть ее грудь в вырезе блузки. «Да пошел он!» — подумала Лотта в сердцах.

— Может ты у меня что-нибудь сейчас посмотришь? Мог бы сразу и разобраться...

— Разберусь, но немного позже, — не реагируя на ее игривый тон, ответил Мардук. — Найди Стефа, пусть ждет внизу. И напомни ему, чтобы помыл машину.

Три дня назад Кравису машина потребовалась срочно, и Стеф не успел вытереть кузов насухо. В одно мгновение пыльный поземок испортил его работу и едва не перечеркнул водительскую карьеру.

Лотта фыркнула и, покачивая бедрами, вышла из кабинета.

«Ох уж эти мужчины! — думала она, накручивая на палец золотой локон. — Грызут, рвут друг другу глотки…». Впрочем, она не имела ничего против грубой силы, хотя сама предпочитала пользоваться другими методами. Лотта достала из шкафа кожаный саквояж с машинкой для стенографирования. У каждого секретаря была своя, привычная пальцам, но ее аппарат имел одно очень полезное усовершенствование — нишу, куда умещался набор отмычек и миниатюрная, в половину сигаретной пачки, фотокамера.

Мардук не ради шутки сказал, что он без нее никуда.

Через тридцать минут они мчались по улицам города. Дружески подмигивали светофоры, пропуская черный лимузин с проблесковым маячком и машиной сопровождения. Весь остальной транспорт замирал или шарахался в сторону.

Деловые кварталы сменились спальными районами, застроенными однотипными трехэтажными общежитиями, потом пошли одноэтажные бревенчатые домушки — остатки деревни, поглощенной и практически переваренной городом. Дальше раскинулись поля: куда не кинь взгляд — зерно, золотое море, по которому ветер гонял серебристые волны. Медленно плывущие комбайны поднимали буруны соломенной пыли и отплевывали струи собранного урожая в ползущие рядом грузовики.

С прямой как стрела асфальтовой дороги машины свернули на грунтовку и километров десять пылили между полей, пока не остановились перед массивными чугунными воротами. По обе стороны стояли бетонные будки с узкими, как амбразуры оконцами, а влево и вправо от них тянулся высокий глухой забор с витками колючей проволоки наверху.

На дорогу вышли трое охранников. Одни остался у ворот, другие обошли машины, проверяя документы и заглядывая в окна. Удовлетворившись, они пропустили посетителей, на территорию психиатрической клиники «Солнечные дали».

Еще через километр дорога уперлась в главный корпус. Фасад трехэтажного, выстроенного в форме «П», выкрашенный в светло-желтый цвет, почти сливался с выгоревшей на солнце травой, цветными пятнами перед входом пестрели клумбы, журчал обложенный камнями ручей. Здание выглядело уютным и, если бы не решетки на окнах, его можно было принять за санаторий.

Охранники остались в машине, а Мардук Кравис с Лоттой и Дилом проследовали за главврачом. Седовласый, высокий и худой он походил на старую цаплю. И шагал так же — широко и наклонившись вперед. «Цапля-неудачница» — подумалось Лотте. Хотя она не могла объяснить, отчего возникла такая ассоциация. Почему именно неудачница?

Проход в правое крыло здания закрывался сейфовой дверью и за ней открылся совершенно другой мир. Вместо пастельных красок, кадок с цветами, занавесок, картинок на стенах — всего того, что создавало иллюзию домашнего уюта, здесь правили лабораторные столы, приборы, лампы, кабели. Витали резкие запахи реактивов, вместо пациентов в бежевых пижамах, по коридорам сновали люди в белых халатах.

На лифте они поднялись на третий этаж и вошли в кабинет, на двери которого висела табличка «профессор Ленс Шумнер». Через прозрачную заднюю стену кабинета открывался вид на просторный зал, занимавший второй и третий этаж. Окна в нем были заложены кирпичом, а помещение освещалось лампами дневного света.

В центре стояло пять цилиндров, тянувшихся от пола до потолка. Между ними на уровне третьего этажа висели металлические мостки, по которым ходили люди в халатах. Один из цилиндров был открыт и там сидел человек в бежевой пижаме. Над ним, стоя на мостках, внутри цилиндра ковырялся ученый.

— Последняя проверка, господин Кравис, — кивнул в сторону цилиндра профессор-цапля.

— Но вы же подтвердили мне результаты!

— Я сказал, что эксперимент прошел удачно, — ответил он с раздражением. — Мы должны убедиться в безопасности и универсальности решения.

— О, простите мне эту неточность, — Кравис улыбнулся и похлопал профессора по плечу. — Поверьте, я вовсе не давлю на вас. Время у нас еще есть — целых тринадцать дней. Это же ничто по сравнению с годами, потраченными на ваши эксперименты!

Лотта прекрасно знала эту улыбку. Много раз она стенографировала совещания, на которых господин Кравис так любезничал с партнерами. Это заканчивалось или поглощением очередной компании или ее разорением.

— Что у вас есть? — рявкнул Кравис.

Ленс Шумнер сглотнул и как будто стал ниже ростом. Он открыл шкаф-сейф, стоящий в углу комнаты и вытащил папку с документами.

— Вот результаты. Мы дважды проверили все социотипы… Осталась заключительная проверка, чтобы я мог уверено говорить об успехе работы.

— Ну, ну, профессор, не волнуйтесь так. Сами понимаете, сроки поджимают, мы все немного переживаем.

— Д-да… — Ленс Шумнер сложил документы обратно и закрыл сейф.

— Вы хорошо поработали, — Мардук Кравис был совершенно искренен. Двенадцатилетняя научная гонка, несмотря на огромное количество проблем, приблизилась к финишной черте. — Проводите нас к выходу, мистер Шумнер.

— Конечно, господин Кравис. Завтра утром я представлю вам подробный отчет.

— Буду с нетерпением ждать.

В сопровождении профессора они вернулись к сейфовой двери.

— Ой, — у самого выхода Лотта принялась виновато озираться. — Не подскажите, где у вас дамская комната. Простите меня, господин Кравис, я не отниму у вас много времени.

Шеф недовольно посмотрел на часы и покачал головой. Профессор, сочувственно глядя на нее показал в конец коридора.

— Здесь мужской, а на втором этаже дамский.

— Благодарю вас, мистер Шумнер, — Лотта улыбнулась и поспешила к лестнице.

Вернулась она минут через десять, сияя довольной улыбкой.

Машина ждала у входа, и они покинули клинику. Вдвоем. Оставив Дила и четверых охранников на территории.

Митьян Рейкер приехал в офис без пятнадцати три. Его кабинет находится этажом ниже, чем у Крависа и окнами смотрел противоположную сторону — на Гульден парк, раскинувшиеся вдоль берега Красавы. Он сам выбрал этот кабинет, отмахнувшись от уговоров совладельца, что партнеры, мол, должны находиться рядом. Не желал он пялиться на мраморно-стеклянные коробки офисов!

Не сошлись совладельцы и в оформлении офиса. Сорок второй этаж выглядел ультрасовременным: скругленные углы, изогнутые линии дверных проемов, настенные панно в черно-белую клетку, обилие яркого пластика и ненадежные с виду кресла, похожие на коньячные бокалы. Вроде и ярко, но бездушно. На сорок первом этаже царила атмосфера тридцатых: стеновые панели темного дерева, мягкий свет хрустальных бра, ковровая дорожка, скрадывающая звуки, мебель — антикварные копии. Если гости, попадая из одного мира в другой, и недоумевали, то помалкивали. Ни Митьяна Рейкера, ни Мардука Крависа их мнение не интересовало.

На столе ждала корреспонденция. Письма и телеграммы лежали разложенными по мере важности. Самые нижние Митьян практически никогда и не читал. Он наизусть знал их содержание: «Приглашаем Вас посетить...» или «Благотворительность — это...». Еще попадались письма о внезапно появившихся наследниках. Эти господин Кравис иногда просматривал — смеха ради. Больше всего забавляли сообщения о недавно родившихся сыновьях.

В газетах цветным карандашом были выделены статьи, требующие внимания. Кроме отмеченного Митьян просматривал только раздел некрологов. Hо с каждым годом знакомые имена встречались все реже.

Теми, кого он знал и пережил, можно было бы заселить многоквартирный дом. На верхних этажах мэры, члены правительства, банкиры… — было бы, пожалуй, тесновато. Но внизу, вплоть до подвала, комнаты тоже не оставались бы пустыми. Рейкер не гнушался знакомством с почтальоном, кухаркой или слесарем. Они уходили, а он оставался. Чудо, что в восемьдесят семь лет он сохранял здравый ум и был достаточно бодр, чтобы выезжать в офис и принимать деятельное участие в совещаниях. Кравис пытался, было отправить старика на покой, но в морщинистых руках Митьяна Рейкера оставалось еще слишком много связей.

Сам он не тешил себя надеждой, что выдержит трансформацию Эстафеты. Свою собственную, хорошо знакомую личность он сохранял с трудом, а уж привыкать к новой сил точно не хватит. Он превратится в растение. Ненужное ни самому себе, ни, тем более, Кравису. Но уж две недели он точно продержится. И это время он посвятит своему партнеру.

Кравис… опасный он тип. Сильный. Каждый шаг выверяет до мелочей и просчитывает на годы вперед. И если ухватился за пятку, не выпустит, будет медленно, скрипя зубами, подбираться к горлу. Он умен, умеет ждать и, судя по всему, добился того, что хотел. Старик дословно помнил полученную два дня телеграмму: «правнук занял первое место конкурсе рисунка тчк директор доволен тчк рисунки у молли тчк».

Меньше чем через две недели наступит апогей переживаний, многолетний стресс достигнет пика. Церковь говорит: «Не волнуйтесь!.. Будьте праведными и вам воздастся!..». Но слова церкви не упоминают о могуществе и богатстве, у кого все это есть сейчас. Теперь понятна невозмутимость Крависа. Короткая фраза в телеграмме явилась результатом двухмесячной слежки, ответом на вопрос о спокойствии партнера.

Ровно в три в кабинет вошел Ульф Флопер, личный помощник Митьяна Рейкера.

— Узнай, на месте ли господин Кравис. Я должен с ним встретиться. — Рейкер вытащил из стопки чистой бумаги один лист и написал адрес. — Потом отправляйся по этому адресу и забери документы для меня. Один пакет привезешь сюда, другой запри в моем банковском сейфе, третий отдай мистеру Аперту и чтобы он добавил их к завещанию… Впрочем, я ему сам позвоню. А ты иди.

— Хорошо, господин Рейкер. — Ульф повернулся по-военному и вышел.

Оставшись один, старик вытащил из внутреннего кармана телеграмму, поджог и бросил в пепельницу. Бумагу пожирали рыжие с исчезающе-голубой сердцевиной языки огня, оставляя на угольно-черном фоне серые очертания букв. За пламенем ползла алая полоска, не толще волоса — чернота серела, расслаивалась невесомыми завитками, и материал умирал окончательно. «Вот так произойдет и с нами: все что мы знали и любили превратится в прах» Рейкер измельчил пепел ножом для писем и откинулся на спинку кресла.

Тринадцать дней… как же он устал! Глупцы те, кто утверждает, будто в старости можно ощущать себя молодым. Возраст не дает забыть о себе ни на секунду: то ломит, то дергает, то заволакивает туманом. Верными спутниками становится грелка, несессер с таблетками и порошками, клюка да ежевечерняя клизма. Веки налились тяжестью, словно что-то тянуло их вниз. Что-то? Это годы всей своей тяжестью тянули его к земле.

— Мардук Кравис только что приехал, господин Рейкер, — в селекторе раздался голос помощника. — Он готов с вами встретиться.

Старик открыл глаза и сжал кулаки. Единственное, что придавало сил и позволяло сопротивляться весу почти полных девяти десятков лет — азарт. Не азарт игры, подавляющий разум, ни, увы, любовный азарт, но деловой, заставляющий работать разум, толкающий на рискованные, но просчитываемые авантюры. Деловой азарт — это тот раствор, что не давал старым костям рассыпаться песчаной горкой.

— Ты отвез документы, как я просил?

— Да, господин Рейкер.

— Быстро управился. Спасибо.

Еще утром Митьен Рейкер знал, когда в последний раз увидит солнце. Через тринадцать дней. Сейчас он уже не был столь уверен: игра с Мардуком Крависом может завершиться и раньше. Это разжигало интерес.

Он выбрался из кресла, раздвинул плечи и посмотрел в зеркало.

— Ну что, солдат, смело в бой? — ухмыльнулся он своему отражению. — Только не забудь свое оружье — клюку, а вместо доблестного «ура» трижды вдохнуть через ингалятор.

— Вы прекрасно выглядите, господин Рейкер! — воскликнул Мардук Кравис.

— Оставь комплименты девицам, — пробурчал старик и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло. — Меня интересует, собираешься ли ты поделиться информацией, добытой в «Солнечных далях».

— А зачем? — Кравис даже глазом не повел, не вздрогнул и продолжал улыбаться в тридцать два зуба.

Его вопрос озадачил Рейкера. Конечно, говорить об открытости в бизнесе невозможно — это уже благотворительность получится. Да и честность, зачастую, отходит на задний план. Но чтобы вот так, не стесняясь...

— Вот скажи, как бы ты сам поступил, окажись на моем месте? — добродушно спросил Кравис.

Над сделкой они вместе с Бормом и Саеном работали последние два месяца. Ситуация была, что называется, на грани. Они вложили все свои сбережения в разработки, благодарности чиновникам, осведомителям, адвокатам и обложили «Мишуриз машин» со всех сторон. У «Мишуриз» не было шансов выиграть конкурс на поставку проката. А вечером, накануне конкурса, курьер доставил ему письмо от Нэда Потрмана, владельца «Мишуриз».

Всю ночь Рейкер просидел на своей крохотной кухне. Пил, курил и думал. Он как будто видел перед собой весы, с одной чаши, которой подмигивали Борм и Саен, а на другой лежало скомканное поначалу предложение… Или, или.

В двадцать пять жизнь выглядит не такой жестокой, как она есть. Опорожнив бутылку виски и выкурив три пачки сигарет, Рейкер расправил мятое письмо, перечитал еще раз и сжег.

Следующим утром он вошел в офис «Мишуриз машин» на правах младшего партера и владельца акций компании на сумму с шестью нулями.

Это был первый миллион Рейкера.

Потом были еще миллионы, но оказалось, что ничего сказочного в этом не было. Сейчас старик Рейкер измерялся цифрой с восемью нулями, но Борм и Саен, которым он отвел в доме призраков по этажу, приходили к нему во сне едва ли не каждую ночь.

— Так же… — хрипло ответил Рейкер. — Но это решение преследовало бы меня во снах всю оставшуюся жизнь.

— Сны меня не беспокоят. А если и будут — придется наладить с ними партнерские взаимоотношения.

— Я тоже считал, что смогу договориться с совестью… Поверь мне, это невозможно! — Он положил руки на подлокотники. — Что ж, ты не оставил мне выбора. Я не позволю заполучить тебе единоличную власть. У меня есть копии тех документов...

— Дорогой мой, — Кравис был само обаяние. Он вышел из-за стола, налил из графина стакан воды и протянул партнеру. — Право, не стоит так беспокоиться о моей совести и… неужели вы настолько уверены в Улафе?

Мгновенно во рту у Райкера пересохло, и стакан с водой оказался как нельзя кстати. Глоток прохладной воды будто смыл слой пыли и заставил провернуться шестеренки древнего механизма под названием Разум Старика Рейкера.

Какой же он глупец! Ведь первое, что он бы сделал сам — начал бы присматривать за своим партнером. А как это проще всего сделать? Конечно же, через его помощника!

Слова теперь не стоят ничего, и игра завершилась едва начавшись.

Шестеренки то замирали, то срывались и, бешено вращаясь, слетали с осей; пружина устало выгнулась и замерла.

Митьен Райкер высыпал на дрожащую ладонь таблетки и даже ухватил одну, но руки его вздрогнули и безвольно повисли.

Мардук Кравис обошел стол и прислонился ладонями и лбом к окну.

— Митьен Райкер был человеком с большой буквы, вписавшим свое имя в историю золотом, сталью и нефтью. Вся его жизнь была служением обществу. Он придерживался строжайших моральных правил: его слово, его подпись были гарантией честности, качества и прогресса. Он был богат, но деньги не сыпались к нему с неба просто так, они зарабатывались трудовым потом и мозолями. Митьен Райкер известен и как величайший меценат, а его благотворительные фонды помогают больным и ущербным.

Хозяин кабинета обернулся. Торжественные интонации в его голосе исчезли, оставив пустоту и безразличие:

— Но его время его прошло.

Вернувшись к столу, он нажал кнопу на селекторе.

— Лотта, кажется господину Райкеру нехорошо. Вызови, пожалуйста, врача в мой кабинет.