Глава 23. Локация 4. Если вокруг одни козлы, значит, любовь к тебе зла.

По поводу опасения, что Ришелье кинется искать именно его, Дима ошибся, явно переоценив себя. Ревнивый фаворит Марии Медичи, видимо, имел на примете более значимых персон, конкурирующих с ним за королевское тело. А к профессору ни этой ночью не заглянул, ни днём не наведался.

Прибежав в свой закуток, Дима не стал ликовать и напиваться, отмечая победу, а попытался уснуть, чтобы зафиксировать новую точку реинкарнации. Но после сверхтяжёлого квеста с бесчисленным умиранием это оказалось сделать достаточно проблематично. Мучился победитель долго, но к утру всё же уснул. Однако выспаться не удалось. Пришёл новый день, а с ним новый цирк.

Впервые за всё время пребывания здесь Сёма, объяснив это указанием свыше, завалил напарника работой. Правда, в этом имелся и положительный момент. Дима получил аванс в виде тридцати золотых ливров. Это изрядно подняло настроение и самооценку. Кроме того, этот факт однозначно указывал на то, что рогоносец готов забодать кого угодно, только не его.

Первый труд для перевода оказался арабским трактатом по медицине совершенно незнакомого автора с именем аж из одиннадцати слов. Содержание этого опуса, мягко говоря, изначально повергло молодого человека с высшим образованием в ступор. С таким откровенным бредом даже он, дитя всемирной паутины, ещё не сталкивался.

Дима по наивности полагал, что с его-то способностями, подаренными Джей, работа окажется проще некуда. Но ошибся. Сложность состояла не в самом переводе с арабского на французский, а в средневековой терминологии, в чём и заключалась вся научность этой галиматьи. Кроме того, дремучесть автора, не знающего ни анатомию, ни физиологию человека, просто бесила.

Пришелец из будущего постоянно одёргивал себя от желания не просто перевести написанное, а в корне перелопатить весь труд с высоты своего неполного среднего образования, изучавшего всё это ещё в девятом классе по учебнику биологии человека.

К обеду псевдонаучная бредятина изрядно наскучила, и он увязался с Сёмой на кухню. Монах не возражал. Мало того, понимая, что у коллеги появились карманные деньги, устроил небольшой экскурс по базару тщеславия.

Экскурсовод из него получился плохой. Он больше выпендривался с видом, мол, смотри, как у нас в цивилизованной Франции дорого-богато, не то что в твоей, не пойми где затерянной Господом стороне. Притом делал это с таким апломбом, будто весь товар принадлежит ему лично, и он с гордостью похваляется, загоняя собственную самооценку за облака выше того же Господа.

При обходе лавок выяснилось, что посмотреть здесь действительно было на что. Роскошь так и пёрла из всех щелей. Золота, бриллиантов и драгоценных камушков было столько, что хватило бы на годовой бюджет небольшой страны даже в Димином мире.

Молодой человек смотрел, восхищался, воспринимая торговые ряды подобно выставочным залам музея, где смотреть можно, а руками трогать ничего нельзя. Хотя одну вещичку он всё же потрогал. Мало того, тщательно изучил.

Заинтересовавшим предметом роскоши стала венецианская маска — не то чёрта, не то беса, не то ещё кого из их рогатой братии. Она оказалась матерчатой, но то ли накрахмаленной до стояния колом, то ли ещё чем пропитанной, отчего материал держал форму, как папье-маше.

Дима, как только увидел этот экспонат, замер. Нет, она не очень подходила для его коварных замыслов мести, потому что выглядела вызывающе нарядной. К тому же рожки у маски были мелковаты. Как намёк, не более.

Она заинтересовала другим. Если в первоначальных планах мститель предполагал устрашающий макияж в стиле папуасов, то тут ему пришла в голову альтернативная идея. Чтобы не пачкать лицо, купить либо эту и довести до нужной кондиции, либо смастерить самому нечто подобное.

Через несколько секунд, разглядывая и прикидывая технологию изготовления, однозначно остановился на втором варианте. Выбору помог продавец. Он, заметив интерес к товару какого-то нищеброда, недолго думая, назвал цену, и обладатель аж тридцати золотых выпал в осадок. Даже такого внушительного капитала не хватало.

Дима вернул образчик роскоши ехидно улыбающемуся торгашу и демонстративно перекрестился на православный манер, как бы говоря: «Не цена его останавливает, а недопущение святотатства и греховности небогоугодного лицедейства».

Следующим объектом экскурсии стала кухня. Сёму здесь знали как облупленного. Но, судя по кислым лицам поваров и не в меру обозлённой роже главного среди них, монаха в поварне явно недолюбливали. И это ещё мягко сказано. Похоже, перекормленный представитель церкви прослыл тут ещё тем халявщиком, а подобных людей мастеровые любого промысла не переваривают.

Сёма с пустой вместительной корзиной отправился по съестным завалам на поборы, расплачиваясь за экспроприируемое исключительно молитвой и Словом Божьим. Дима, улучив момент, подошёл к старшому и представился:

— Доброе утро, сударь. Меня зовут Ди Балаш. Я учёный.

Он ещё по дороге обдумал, каким образом оформить свою, в общем-то, неординарную просьбу, найдя, как ему показалось, приемлемый вариант.

— Мне нужна кровь, — не ходя вокруг да около, ошарашил он повара в лоб.

Тот среагировал немедленной сменой выражения лица. Если бы эмоции подсвечивались надписями на лбу, то там бы читалось: «Я не донор!». Дима тут же уточнил:

— Курицы, свиньи, коровы. Не важно.

Гримаса повара сменила предполагаемую лобную надпись на подозрение: «Для бесовских ритуалов?».

— Боже упаси, — поспешил ответить проситель на незаданный вопрос, — исключительно для научных трудов на благо церкви и Господа Нашего.

При этих словах он даже позволил себе перекреститься слева направо, как истинный католик. Последним аргументом в этом странном диалоге стал золотой, зажатый в пальцах и выставленный на уровне глаз собеседника. И по очередной смене эмоции старшого повара Дима понял, что с этого и надо было начинать. Мужик хищно улыбнулся и чуть ли не бегом кинулся кого-то резать.

Сёма ещё и половину корзины не экспроприировал, когда «убийца» появился с глиняной бутылью. Торг был короток. Посудина перекочевала Диме, золотой — старшому. По рукам бить не стали, но оба остались довольные.

За ужином на кухню не пошёл, сославшись на то, что всё уже там видел и у него другие планы. Мол, хочет ещё раз по мануфактурам пройтись, присмотреться, прицениться. Нравится многое, жаль, денег пока маловато.

Монах махнул рукой.

— Зелен ты ещё. Жизни не знаешь. Обманываешься, как сорока, на всё блестящее, не понимая, что главная ценность человеческого бытия — это пожрать. Ибо жизнь, — с философски заумным видом трепался пузатый представитель веры, — есть непрерывный перевод еды в отходы.

Здесь он сделал многозначительную паузу и посмотрел на компаньона, оценивая его реакцию на продекларированный лозунг. На что развеселившийся Дима кивнул, в принципе соглашаясь с ним.

— Да, Сёма. Еда — это основа говно. В этом ты прав.

— Господь наш сотворил для человека еду вкусной, — поучительно продолжил святой отец свою проповедь, — мы её потребляем, вкусность оставляем себе, — он в блаженстве огладил безразмерное пузо, — а нечистоты из себя выбрасываем. Ибо вкусность — благодать божья, а сама по себе еда — говно и есть. Это ты правильно заметил.

Попаданец выслушал философскую концепцию Сёмы с кривой ухмылкой. Такой весёлой точки зрения на процесс питания ему ещё не доводилось слышать, и, находясь в приподнятом настроении, решил подзудить обжору.

— А знаешь, Сёма, у нас в Пражском университете ряд учёных мужей с пеной у рта доказывали, что значительно полезней употреблять еду невкусную. Они называли это здоровое питание.

На что монах-философ вкусности пожал покатыми плечиками, смотря расфокусированным взглядом куда-то в пол, и подытожил:

— Ну говноеды. Что с них взять? Ничего святого.

И с тем подался на очередной продовольственный грабёж.

Дима, от души повеселившись, занялся делом — изготовлением маски. Вооружившись ножницами монаха и обнаружив в его запасах белый клей (непонятно из чего сваренный), без раздумья экспроприировал субстанцию для пропитки и придания нужной формы будущему изделию. Варварски отстриг полосу от собственной ночной сорочки и с предвкушением результата сел за рукоделие.

Маска получилась страшной. Это он оценил на собственной шкуре, когда позже, оторвавшись от перевода очередной научной ереси, заглянул к себе до поганого ведра и наткнулся взглядом на висевшее для просушки на гвозде самопальное карнавальное изделие. От неожиданности аж сердце в пятки ушло и дух перехватило. В сумраке масляной лампадки придуманный лик Сатаны выглядел бесподобно.

К вечеру Дима сел за написание послания. Просидев несколько минут над чистым листком бумаги и размышляя, неожиданно пришёл к выводу, что бумага в этом деле лишняя. Послание необходимо было доводить до молоденькой, а значит, впечатлительной особы более натуральным способом. Например, расписав кровью интерьер её спальни. Это однозначно выглядело бы эпичнее.

Согласившись сам с собой, молодой режиссёр адского театра направился по потайному ходу к опочивальне Анны Австрийской. Необходимо было изучить апартаменты будущей жертвы в деталях, выступающих в качестве сценической декорации будущего представления.

Задача стояла нетривиальная. Надпись необходимо было нанести таким образом, чтобы, кроме королевы, она другим на глаза не попалась. Эпистолярный снайперский выстрел требовалось произвести точечно. Почему? Да сам не знал. Но был уверен, что Анна без свидетелей шума поднимать не станет. А вот при посторонних — обязательно. Просто интуиция подсказывала именно такой сценарий психологической атаки. И он поверил собственному предчувствию.

Апартаменты будущей жертвы пустовали. Это Дима определил по кромешной темноте, царившей в опочивальне. Ни одной свечи, ни жалкой лампадки в качестве дежурного освещения. И тут же нашёл отсутствию хозяйки будуара объяснение. Ещё двигаясь по переходу, он обратил внимание на приглушённую музыку где-то внутри королевской резиденции, подумав тогда: «Дискотека у них, что ли?» И, похоже, был недалёк от истины.

При слабом свете свечи было сложно разглядеть детали интерьера спальни. Расхаживая по будуару и тщательно прислушиваясь к звукам извне, чтобы не попасться врасплох, мститель напряжённо прикидывал, куда пристроить задуманное им страшное-престрашное украшательство.

Наконец, находившись, присел, а затем и прилёг на кровать Анны. Взгляд самопроизвольно упёрся в массивную спинку ложа. Эта часть мебели представляла собой монолитный кусок дерева, выкрашенный в белый цвет, с позолоченными вензелями по краям. Центральное место оказалось чистым от излишеств роскоши и буквально просило там что-нибудь изобразить похабное, притягивая, как бетонный забор подростка с баллончиком краски.

Дима воодушевился подходящей находкой и приступил к следующему этапу. Требовалось решить вопрос с конфиденциальностью. Он заметался взглядом по сторонам и тут же наткнулся на небольшую белую скатерть или большую салфетку, лежащую на изящной резной мебельной коробке типа туалетного столика с зеркалами.

Бесцеремонно схватил узорно расшитую тряпицу и приложил к спинке, прикидывая скрываемую ею площадь. Она оказалась плотной, непросвечивающей. То, что нужно. Злодей, как и положено, зловеще оскалился, воображая перепуганную и уже не смеющуюся королеву. В предвкушении театрально потёр руки. Взял бутыль с кровью и, не рассусоливая, изящным готическим шрифтом по-испански вывел нужную надпись пальцем. Подписался.

Отошёл к изголовью. Кривой ухмылкой одобрил созданное произведение живописи. Именно живописи, а не аналога заборной писанины. Бурая субстанция жирными подтёками украсила искусно выведенные буквы, порождая ассоциацию с плачущими кровью словами. Надпись получилась с художественной точки зрения шедевральной.

Сочетание идеально выведенных сердцевин букв и играющее хаосом их очертание порождали гремучую смесь восторга перфекциониста с сюрреалистичным приступом параноика. «Сальвадор Дали бы усы сжевал от зависти. Какой я молодец», — похвалил он себя, прекрасно понимая, что от других похвалы не дождаться. А начертал он короткое: «Я иду к тебе, шлюха. За твоей развратной душой. Сатана».

Скрывающую послание салфетку прикрепил Сёминым клеем. Разбавив его слюной, он аккуратно намазал углы, расправляя и натягивая импровизированную шторку. Получилось вполне сносно, и при скудном освещении заплатка на белом фоне стала практически незаметной.

Оставив бутыль с кровью в углу тайного прохода, он не стал дожидаться хозяйки будуара, а вернулся к себе, уверенный, что, пока еле слышимая музыка не утихнет, ожидать Анну в спальне бесполезно.

Молоденькие оторвы наверняка будут скакать и вертеть кавалерами до последнего. А там либо у Людовика терпение закончится смотреть на то, как мужчины всех мастей мухами кружат вокруг его супруги, и он соизволит от тоски пойти спать. Либо у господина Люина, мужа Мари, закончится фрейлины для флирта, и он одним махом прикроет эту вакханалию, утащив спать подругу королевы или заменив её какой-нибудь из фавориток.

В конце дня, распрощавшись с как всегда изрядно пьяненьким монахом, молодой сатанист скинул с себя осточертевшее пальто и сандалии. Оставшись в одной обгрызенной по колено сорочке, он, захватив маску, отправился на ночное представление спектакля-ужаса.

Дима был абсолютно спокоен. Он не собирался соблазнять Анну. В его планы входило лишь как следует её напугать, отомстив сучке за литературное унижение. Хотя задницей чувствовал, что эта авантюра станет ещё той ночью сурка. Сколько дублей угробит самоубийца на праведную месть, он не знал и знать не хотел. Сколько будет нужно, столько и угробит.

Двигаясь по коридору, мститель не планировал будущие шаги, а анализировал совершённые, прикидывая возможные альтернативные варианты на следующие попытки. Заодно он воспринимал эту выходку как своеобразную разведку боем. Ученик школы совращения до сих пор ума не мог приложить, на какой кривой козе к этой взбалмошной мажорке подъезжать.

Он надеялся, что, выбив девочку из полосы комфорта и нащупав её подноготную, сможет сформировать понимание её поведенческой звезды, после чего подумает о подборе к этому архетипу ключика. Сейчас же перед ним был ребёнок, ну на худой конец подросток, не проявляющий ни одного из признаков какого-либо женского архетипа.

При этом Дима прекрасно был осведомлён, что эта милая девочка умудряется гулять от короля налево и направо, меняя любовников, как перчатки. Данный факт и внешняя инфантильность не укладывались в голове соблазнителя. Он не понимал причины, толкающие «няшное» создание на подобное распутное поведение, тем более прекрасно осознающее своё привилегированное положение в высшем обществе.

«Непонятно всё это, — думал Дима, — ну не может эта задачка не иметь решения. Ситуация же не фантастическая, а вполне жизненная. Слишком мало информации о ней. Что у меня в активе? Чтиво о героях-рыцарях?» И тут аферист-любовник и по совместительству поэт-мститель встрепенулся.

«А что? — продолжил он размышлять. — Тема классическая. Запугать до смерти в роли Сатаны, а затем в светлом образе героя от себя же зловредного освободить. Она, счастливая, бросится на шею и тут же отдастся в знак благодарности. Бред, конечно, но с помощью многочисленных смертей создать нужный расклад теоретически возможно. Сложно. Вероятней всего, долго. Но ведь это последний, я надеюсь, заключительный экзамен, а он априори не может быть лёгким».

В спальне Анны по-прежнему царила темнота. Заходить не стал. Присел перед дверью на пол. Рядом поставил горящую свечу и бутыль. Задумался. Пачкаться ли кровью избранно: руки по локоть, рубаху художественно запятнать или просто полить себя с головы до ног? Решил совместить для экономии. Это показалось более зловещим. А страха в деле запугивания мало не бывает.

«А вот интересно, — неожиданно подумал Дима, — если королева упадёт в обморок, а я её оприходую. Это будет засчитано за прохождение аттестации? Вряд ли. Тут сунул, вынул и бежать — не получится. Анечка сама должна меня захотеть, а в данный момент девочка предположительно нацелена на героя. Значит, будем создавать базу зла и плацдарм страха, куда впоследствии выпустим светлого рыцаря на подвиги».

Со стороны спальни послышался парный цокот туфелек. Размечтавшийся сатанист быстро затушил свечу, вскочил и припал глазом к смотровому отверстию. Спектакль начинался, и на сцену с парадного входа вошли две незнакомые богато одетые молоденькие аристократки, тихо, вполголоса переговариваясь.

Каждая из них несла в руке по зажжённой свече. Разойдясь в разные стороны, напомаженные красотки принялись восстанавливать иллюминацию, поочерёдно зажигая абсолютно новые свечи в подсвечниках королевской спальни.

По поведению девушки исполняли роль прислуги, но по нарядам явно представляли собой выходцев из высших эшелонов знати, а то и ближнего круга королевы. Разойдясь на расстояние, прелестные осветители сцены перешли на обычный, вполне разборчивый диалог.

Сударыни обсуждали какого-то мерзкого барона, ни разу не назвав его имени, но, судя по интонации и выражениям, испытывали обоюдную неприязнь к этому старому борову и бабнику. Их жанр словоблудия соответствовал классической сплетне, а смысл промывания косточек умещался в единственную фразу: «Да я бы ему никогда не дала».

Дима неожиданно вспомнил, что эти «недамы» не прислуга в чистом виде, а имеют другое название — фрейлины. Обычной прислуги, как Сюзанна у королевы-матери, Анна, похоже, не имеет. Эту почётную обязанность исполняет её ближний круг. И таких великосветских особ у Анечки должно быть предостаточно.

Будто в подтверждение, в будуар ввалилась целая кодла разряженных дам и «недам», сопровождающих неразлучную парочку: Анну и Мари. Те шествовали под руку и, как всегда, демонстрируя смех без причины. Королевский фан-клуб за их спинами натужно старался поддерживать кумиров неестественным весельем.

Молоденькая венценосная особа, переступив порог спальни, резко перестала хихикать, словно перешагнула неведомую границу, за которой притворяться не имело смысла. Устало и тяжело вздохнула. По-королевски оглядела подданных.

— Николь. Катрин. Сегодня вы меня моете. Остальных не задерживаю, — скомандовала Её Величество.

«Дамы-недамы», сделав синхронный книксен, шустренько подались на выход с единым выражением на лицах: «Ну наконец-то».

— Уф, — выдохнула Мари, словно последняя команда её не касалась. — Я, пожалуй, тоже к себе. Устала.

Она вместо церемониального приседа чмокнула подружку в щёчку и демонстративно небрежно, вульгарно раскачивая пышной юбкой, покинула помещение. Одна из оставленных фрейлин выглянула в коридор и громко скомандовала:

— Купальню Её Величеству!

Четыре женщины, на этот раз действительно прислуга, судя по простенькому одеянию, с натугой внесли большой деревянный таз, собранный по принципу бочки. Поставив посудину в центре спальни, они с низким поклоном удалились, осторожно прикрывая за собой распахнутые створки дверей.

Фрейлины тут же, без всякой команды, на пару принялись разбирать королеву на части. По-другому это действо назвать у Димы не получилось. Уж больно сложным оказался королевский наряд и аксессуарный навес, нацепленный на Анну сверху донизу.

Дима за дверью приосанился. Как-никак предстояло лицезреть королевский стриптиз. Ни больше ни меньше. Хотя пока до него дошла очередь, он откровенно извёлся. Процесс его подготовки занял существенное время.

А само пип-шоу в стиле «ню» промелькнуло в считанные секунды. Всё остальное время подглядывающему недотёпе пришлось лицезреть абажур на заднице одной из фрейлин, загородившей собой оголённый силуэт королевы.

Когда же помывка завершилась, закончилась и обнажёнка. Анну, ещё в тазике, обрядили в ночную сорочку и под руки отвели к зеркалу, оставив Её Величество разглядывать себя в отражении.

Затем девушки затушили почти все свечи, оставив один канделябр, стоящий непосредственно на туалетном столике перед королевой. Вызвали носильщиц ванных принадлежностей. После чего, изобразив очередной книксен и пожелав Её Величеству спокойной ночи, отправились восвояси, оставляя сюзерена наедине со своим отражением. Ну, если не считать соглядатая, самым наглым образом подглядывающего за ней.

Судя по выражению напряжённого лица, Анна Австрийская вовсе не любовалась собой, а о чём-то сосредоточенно думала. Притом она скорее смотрела на пламя свечи в отражении, чем на своё собственное.

Дима, давно влезший в её эмоции, с удивлением ощутил, казалось бы, несвойственную милому ангельскому созданию странную тревогу, замешанную на азарте. Такая смесь, вызывающая всплеск адреналина, появляется у человека, собравшегося сделать что-то предосудительное, запретное и явно осуждаемое обществом.

Первое, что пришло в его дурную голову, это то, что она ждёт очередного любовника, который вот-вот заявится. Но ошибся. Анна через пару минут размышления о какой-то пакости подошла к подсвечнику, задула две свечи из трёх и отправилась спать. Залезла в мягкие внутренности спального комплекта и удивлённым взглядом уставилась на тряпичную заплату на спинке кровати.

Внутреннее эмоциональное состояние королевы резко изменилось на откровенный интерес. Через несколько секунд к этому букету добавился холодок страха, и девушка метнула взгляд на замаскированную под гобелен потайную дверь.

Подглядывающему Диме словно в глаз ткнули. Вот с какой резкостью он отринул от глазка, но тут же, обругав себя, опять припал к дырчатому окуляру. Анна, скорее всего, не на саму дверь смотрела, а на засов, закрывающийся с её стороны. И, убедившись, что он заперт, вновь перевела внимание на странную инсталляцию.

Заинтригованная венценосная особа сорвала покрывало с будоражащей тайны. Бегло пробежав строки, замерла с широко распахнутыми глазами и, чуть ли не ударив себя по лицу, с силой зажала рот ладонями. Дима моментально почувствовал ударную волну ужаса и… полового возбуждения! Это был сюрприз на миллион!

Испанская инфанта оказалась не просто богобоязненна. Страх перед потусторонним возбуждал её на низменном половом плане, чуть ли не на уровне животного. Дима не стал анализировать причины и фантазировать по поводу неординарного всплеска её эмоций. Ему было не до этого. Он пребывал в шоке.

Лицо молоденькой красавицы из мертвенно-бледного зарделось, образуя контрастный румянец, постепенно заливая лицо краской полностью. Анна часто и отрывисто задышала, словно ей катастрофически не хватало воздуха, при этом не в состоянии оторвать взгляд от послания. Инсталляция кровью загипнотизировала девочку, лишая воли и способности к какому-либо действию.

Половое возбуждение Анны росло по экспоненте, и Дима, имеющий с ней ментальный контакт, вынужден был всё это прочувствовать на собственной шкуре. Он таращился одним глазом в дырку, хотя вытаращены были оба. Подобно Анне, часто и отрывисто дышал, ощущая биение сердца где-то в голове, а взбесившийся детородный орган рывком задрал подол рубахи до пупа.

Дима, находясь в гормональном нокдауне, был готов выломать дверь и накинуться на девочку в безумии вожделения. Но эта дверь и спасла от необдуманного поступка мгновенно обезумевшего юношу. Он ткнулся в преграду плечом и тут же пришёл в себя, словно от пощёчины. Потряс головой, сбрасывая морок чужой похоти. Оправил стоящую колом рубаху. И, кажется, только что вспомнил, кто он и зачем здесь находится.

На звук удара в потайную дверь Анна издала испуганный вскрик. Глухой, еле слышный, так как продолжала зажимать рот руками что было сил.

«Ай-яй-яй, Анечка, — успокаиваясь, принялся размышлять Дима. — Я же только хотел напугать. А ты, оказывается, девочка с большим королевским сюрпризом. Так вот что тебя возбуждало в любовных загулах. Ты боялась быть пойманной, словно воришка в супермаркете, проносящий шоколадку мимо кассы. Тебе надо было просто пощекотать нервишки. Наркоманка ты адреналиновая».

Мститель вновь прислушался к её чувствам. Там уже всё зашкаливало. С одной стороны, спешка хороша лишь при ловле блох. Но с другой, если эта нимфоманка сейчас сама себя доведёт до разрядки пальчиками, то можно будет констатировать, что абитуриент опоздал на экзамен и бездарно слил подаренный ему шанс. Хотя тут же успокоился, осознав халявность ситуации: дублей он может штамповать сколько угодно.

Поэтому не спеша достал из потайной петли любимый ножичек. Разрезал рубаху спереди до пупа, вынув возбуждённый детородный орган в разрез, придав образу пикантность. Художественно побрызгал скудное одеяние из бутыли, притом только спереди. Как следует вымазал торчащие ноги. Надел маску и, заканчивая образ, вымазал руки, что называется, по локоть в крови.

Он аккуратно, стараясь не производить звуков, отодвинул ножом задвижку. Открыл дверь, оставаясь по сценарному замыслу стоять во всю ширину проёма. Дима планировал подобным фееричным выходом оставить у единственного зрителя незабываемые впечатления своим явлением, но, увидев жертву, понял, что действительно чуть не опоздал.

Королева Франции Анна Австрийская, по-прежнему пребывая в гипнотическом шоке от страха, уставившись на надпись, продолжала зажимать рот, вот только уже одной рукой. Потому что вторая, задрав подол, была занята непотребством.

Молодая озабоченная самка, продолжая его не замечать, находилась на подступах пика сладострастия. Поэтому Дима вынужден был обратить на себя внимание более радикальным способом, чем простое явление Сатаны народу.

Не придумав ничего лучше, он зашипел, изображая то ли змея-искусителя из рая, то ли кота с помойки. Но постарался сделать это как можно громче, решив, что его жалкий голосок здесь будет абсолютно неуместен. Не страшный он у Димы, и страшным вряд ли его можно было сделать даже с ухищрениями.

Занимающаяся самоудовлетворением красавица вздрогнула, оторвавшись от гипнотизирующего послания. Медленно повернула голову на шипение и столь же заторможенно, словно в замедленной съёмке, развернулась полностью в сторону вошедшего дьявола во плоти. После чего поджала колени к груди в интуитивном желании защититься и замерла.

Судя по тому, что Анна перестала дышать и из её вытаращенных глаз потекли слёзы, истинная католичка нисколько не сомневалась в реальности исчадья ада, явившегося, как и было указано в послании, за её душой. Но, переведя взгляд на торчащий, как кол, половой орган главного демона, тут же поняла, что он явился не только за душой, но и за телом.

Тем временем Дима бесшумно приближался к кровати. На нём не было ничего, что издавало бы посторонние шумы при движении. К тому же ученик Суккубы удивительным, сюрреалистичным образом вошёл в роль Сатаны и реально почувствовал себя сверхъестественной сущностью: бессмертной и всемогущей.

Причём это произошло как-то резко, словно необъяснимым образом в него сам Князь Тьмы перевоплотился в прямом смысле этого слова. Вот только мозги оставались Димины, но думали они непривычно холодно и напрочь исключая телячьи нежности.

Подойдя к королеве, Сатана из папье-маше плавно поднял окровавленные руки. То ли подражал зомби из фильмов ужасов, то ли по классике типа «Позовите Вия». Анна, всё это время неотрывно смотря на страшную морду демона, узрев в его руке ритуальное оружие, глухо взвизгнула закрытым ртом.

Но именно это заставило девушку вновь отчаянно задышать и затрястись всем телом. Она попыталась одёрнуть рубаху, задравшуюся до колен, но не смогла этого сделать, сколько ни пыталась. Анна так и не поняла, что сама же зажала единственное одеяние коленями, придавленными к груди.

Дима неожиданно почувствовал, что возбуждение молоденькой, до жути перепуганной девушки стало спадать. И даже понял причину. Страх за жизнь достиг такой величины, что принялся душить либидо, перетягивая одеяло внимания на себя. Требовалось что-то делать.

«Да хмуль с ней, — равнодушно подумал он. — Если что, на следующем дубле исправлюсь».

И с этими холодными, безучастными мыслями псевдосатана устрашающе потянулся к жертве. Схватив трясущуюся молодку за тонкие лодыжки, с силой подтащил обезумевшую от страха Анну на край, задирая ей ноги, как распутной девке.

Жертва сдавленно издала очередной, собственноручно задушенный писк, заваливаясь на спину, и мёртвой хваткой вцепилась в одеяло скрюченными пальцами, продолжавшими дрожать. Дима внимательно посмотрел ей в лицо, почти совсем не обращая внимания на открывшиеся королевские прелести. А прелести у девочки были ой как хороши. Там было не только на что посмотреть, но и чем залюбоваться.

Сменив таким образом позицию жертвы, он заметил, что либидо перестало падать и замерло. До пика было далеко, но и об отсутствии возбуждения говорить не приходилось. Кровавый душегуб отпустил лодыжки и вымазанными кровью руками надавил на задранные колени, заставляя хозяйку опустить ноги на пол, оставшись между ними.

Она уронила голову в складки одеяла и отвернулась. Девушка, приговорённая к жертвоприношению, закрыла глаза, смиряясь с участью, и заплакала. Жалостно и беззвучно.

Нож зацепил сорочку под горлом, надорвал кант и медленно заскользил вниз, распарывая лёгкое одеяние Анны, постепенно превращая его в распахнутый халатик. Эту операцию Дима производил нарочито медленно, как бы наслаждаясь процессом издевательства, а заодно и возбуждаясь, тем самым пополняя утраченную потенцию.

Разрезав ткань до конца, замер, прислушиваясь к чужим эмоциям. Её животный страх притупился, вновь отдавая пальму первенства похоти.

«Молодец, девочка, — с непонятным для себя спокойствием похвалил Дима. — Хорошо себя ведёшь. Давай-ка я тебе помогу».

Истязатель, слегка касаясь кожи ножом, принялся распахивать только что смоделированный халатик. Инструмент для резки бумаги оказался острым не только по режущей кромке, но и кончик имел под стать, так как использовался в качестве шила при сшивке листов.

Венценосная особа буквально трепетала в агонии. При каждом прикосновении острого металла к коже она вздрагивала, укалывалась и пыталась вдавиться в перину. Через несколько секунд мелко дрожащее тело принялось елозить из стороны в сторону и прогибаться. Дима отчётливо чувствовал, как молоденькая извращенка вновь устремляется в разнос полового возбуждения.

Она продолжала лежать с закрытыми глазами, отвернувшись в сторону. Дыхание стало глубоким и частым, срывая ритм в моменты прикасаний ножа к телу. Пальцы её уже не белели от напряжения, но при каждом уколе словно в конвульсиях впивались в одеяло и ритмично комкали его в эдаком пальчиковом оргазме.

Когда мучитель подобным ювелирным иглоукалыванием добрался до верха, полностью оголив одну половину и откровенно любуясь открывшейся картинкой, королева Франции в очередной раз в своих эмоциях подбиралась к оргазму. Она инстинктивно попыталась сжать ноги, чтобы давлением усилить возбуждение и достичь уже такой желанной разрядки, но бёдра наткнулись на что-то липкое и холодное.

От этого мерзкого прикосновения по всему телу Анны волной прокатилась дрожь, будто её передёрнуло от чрезмерной брезгливости. Она была вынуждена раздвинуть колени, лишь бы не испытывать неприятного контакта. Когда же истязатель открыл и вторую половину разрезанной сорочки, молодая, нетрадиционно возбуждаемая нимфоманка уже находилась на грани терпения. Её плоть застряла в крошечном шаге от так желанного всеми фибрами души оргазма, что она уже была готова отдаться кому угодно и как угодно, лишь бы кончить.

Дима действительно издевался, решив хоть так отомстить за своё литературное унижение. Он прекрасно чувствовал состояние партнёрши. Поэтому всякий раз, когда его прикосновения доводили её до пика, он останавливался, давая устремившейся к оргазму Анне замереть, заставляя нахлынувшую волну вожделения нехотя отступить.

Молоденькая и до умопомрачения хорошенькая королева к этому времени превратилась в откровенно несимпатичную похотливую фурию. Судя по шквалу эмоций, она находилась на грани утраты рассудка. Нимфоманка уже не отворачивалась, а обезумевшими от желания глазами буквально умоляла взять её и позволить разрядке закончить эти поистине нечеловеческие муки.

Милое личико скривилось гримасой страдания, хотя никакой боли при его лёгком поглаживании и прикосновении быть не могло. Ну, если только не брать в расчёт разрываемую в клочья психику. Сатана самым садистским образом и жить не давал, и смерть не дарил.

Наконец, на очередном «недопике» гордая королева Франции Анна Австрийская сдалась, запросив пощады:

— Ну пожалуйста, — взмолилась она тихим тоненьким голоском, при этом состроив такое жалостливое выражение на взмокшем от пота личике, что Дима решил закончить с местью и приступить к наказанию.

И был акт сотворения жизни. И было счастье, выжигающее рассудок. И Тёмный Демон обладал Светлым Ангелом. И была в их соитии вечность, поглотившая время. И Ангел-Анна отдалась Демону без остатка, взамен вобрав в себя Божественное блаженство, на какое только была способна.

Но вечности не существует. У всего есть начало и конец. Даже у Божественного. И замер он, обессиленно склоняясь над телом её. И она в сознании, но в беспамятстве растеклась без сил, опьянённым, благодарным взглядом любуясь им.

И надо же было такому случиться, что в этот самый торжественный момент то ли завязка порвалась, то ли сама маска, куда эта завязка крепилась, теперь уже неважно. Но, наклонившись над мокрым от пота телом королевы, эта разрисованная зараза соскочила с лица Димы и шлёпнулась Анне на живот.

Немая сцена продолжалась не меньше минуты. Он по-прежнему находился в ней, углубившись по самые тестикулы, тяжело дыша, и при этом с издевательским спокойствием, нахально улыбался. Она, чуть приподнявшись на локтях и вытянув шею, трясущаяся от перенапряжения, с широко открытым ртом и распахнутыми глазищами с неверящим взглядом, прибывала в шоке.

— Ну что, понравилось? — ехидно прошептал Дима, забирая маску и резко выходя из Анны.

Ответом ему стал душераздирающий визг. То ли королева обиделась на несоответствие партнёра своим представлениям. То ли, вынув себя из неё, он заставил девушку почувствовать образовавшуюся пустоту и чувство, что Её Величество только что обокрали, лишив ощущения полноты и целостности. Не суть важно.

Дима бежал по тёмному коридору, как никогда ещё не бегал. Как он не убился, остаётся загадкой. Притом нёсся с полными руками реквизитов. Он с завидной сноровкой подобрал на бегу свечу и пустую бутыль. Кроме того, держал оторвавшуюся маску и нож.

Залетев к себе в коморку, брякнул чашку со свечой на тумбочку. Лихорадочно заозирался и, сообразив, что сам себя загнал в ловушку, кинулся обратно, понимая, что следует искать другой ход.

В конце коридора замелькали два факела. Они быстро приближались, и требовалось экстренно принимать какое-то решение. Первое, что он осознал, — ледяное спокойствие. Он даже не подумал про самоубийство и заход на повторное лицедейство. Холодный разум однозначно этому воспротивился. Дима был абсолютно уверен: выход есть. Его только надо найти.

Мельком взглянув на дверь, ведущую в замок Тюильри, тут же отверг и этот вариант. Королева Мария, увидев его в таком виде и тем более узнав, с кого он только что слез, придушит собственными руками, не прибегая к помощи мушкетёров.

И тут Дима впервые посмотрел на ступени подземелья, закрытого железной решёткой. Почему на этот раз решил идти до конца, не желая просто переродиться, он и сам не понимал. Появилось дикое, необоримое желание уйти от погони.

Примерно через полчаса бега по душному подземелью, уставший, обозлённый и обматеривший всех и вся, он неожиданно увидел свет в конце туннеля. Слабый, едва различимый. Но, проведя столько времени в полной темноте, не заметить его он не мог.

Ещё какое-то время спустя беглец вышел к его источнику. Вышел, потому что бежать уже не мог. Проход, по которому двигался, неожиданно обрывался пропастью. Дима осторожно выглянул вверх, на источник света, и обалдел. В круглой чёрной дырке светила самая обыкновенная луна. Взглянул вниз и увидел её отражение в воде. Вот тут до него дошло, что тайный подземный ход вывел беглеца в большой каменный колодец где-то в районе его середины.

Обследовал ближние стены в поисках лестницы и нашёл. Только не лестницу, а массивные металлические скобы, замурованные в кладку. Недолго думая, полез наверх, хотя руки по-прежнему были заняты маской и ножом. Бутыль он где-то по дороге разбил и выбросил.

С великим трудом вылез наверх, устав как последняя сволочь. Его взору в лунном свете предстали бескрайние поля. Посмотрел в обратную сторону — лес, начинающийся всего в шагах пятидесяти. Выбор был очевиден.

Он устремился в заросли, с трудом продираясь сквозь сплошные кусты и бурелом. Усталость навалилась непомерным грузом. Дима уже ничего не соображал. Сознание сверлила единственная маниакальная мысль: «Бежать!». Он даже не заметил, как неожиданно лес кончился и перед ним возник земляной вал.

Кажется, на последних силах принялся карабкаться наверх и, забравшись, в состоянии шока рухнул на колени. Это была автомобильная трасса. Причём, похоже, даже то самое место, с которого начались все его злоключения.

А когда из-за бугра появились слепящие фары и через минуту пронеслась мимо фура, Дима рухнул в траву обочины, резко почувствовав и внутри, и снаружи холод пустоты.