Глава 22. Локация 4. Любить женщину не обязательно, но если дала, то отлюбить по полной просто обязан.

Неожиданно его фантазии по поводу сатанинского наезда на милое и няшное королевское создание прервал еле слышный стук в дверь тайного хода. Дима насторожился. Королевы так заискивающе не стучат, а кто ещё может бродить по тёмным коридорам, он даже не догадывался.

Вооружившись окончательно присвоенным ножиком для резки бумаги и собственного геноцида, он с опаской отодвинул задвижку и приоткрыл дверь, поставив ногу в качестве ограничителя, пресекая резкое вторжение извне. В щели показался рыбий глаз Сюзанны, отчего попаданец в очередной раз вздрогнул. Уж больно этот орган зрения у старухи казался каким-то нечеловеческим.

Тем не менее, распознав в посетительнице знакомую, ногу убрал и дверь распахнул, предлагая старой войти. Но та и не подумала. Служанка Медичи, находясь в привычном для себя скрюченном состоянии, но с высоко задранной головой, иначе собеседника видно бы не было, в приказном тоне, да ещё с интонацией запугивания, скомандовала:

— Иди. Ждёт.

При этом грымза мотнула чепчиком, заменяющим ей волосы на голове, на открытый проход за спиной. Не дожидаясь ответа и дополнительных расспросов, развернулась и извечно шаркающей походкой удалилась в темноту коридора, во мраке которого тут же растворилась, потому что пришла без какого-либо источника света. При этом даже шаркающие шаги прекратились, утонув в зловещей тишине.

Дима аж поёжился от сюрреалистичной картинки, как-то сразу убедив себя, что эта Сюзанна — нелюдь или, на худой конец, нежить в ведьминском обличии. Тварь, может быть, и пониже рангом, чем Суккуба, но наверняка из её табора.

Размышлял над визитом и таким странным приглашением Дима недолго. Тут же в голове сложилось два и два: его любовное творение, подброшенное взбалмошными девахами королеве-матери, и не терпящий отказа вызов на аудиенцию посредством адского посланника.

Мария, похоже, сделала однозначный вывод по поводу того, чьей рукой рождён столь страстный высокопарный стих, и вызывала молоденького языкастого профессора не для установления авторства, а для констатации факта и выдачи резюме.

«Мля. Да и хмуль с ней. Всё, что ни делается, делается к лучшему, — тут же уговорил себя горе-любовник, вешая на гвоздь затасканное пальто-плащ и скидывая растоптанные сандалии, оставаясь босиком в одной бабьей сорочке, выглядевшей из всего гардероба самой новой и почти чистой. — Пойду-ка я подвину герцога с аппетитной тушки мамы Марии. В очередь, сукины дети Франции. За мной будете».

И с этой победоносной мыслью уверенным шагом, но на ощупь, двинулся по чисто вымытым кем-то полам потайного хода на завоевание первого из двух любовных бастионов.

Медичи ждала. Она одновременно находилась в эмоционально взволнованном и вместе с тем сексуально возбуждённом состоянии. Гремучая смесь. Волна похоти ударила Диме в голову и головку синхронно, как только переступил порог королевской спальни.

В отличие от молодого любовника, представшего в нарушении всех придворных этикетов в неподобающем для приёма у Её Величества наряде, на Марии вообще ничего, прикрывающего стыд, не было. Да и самого стыда не наблюдалось даже рядом. В будуаре царила утончённая эротика обнажёнки в скудном полумраке единственной свечи, порождающая нужные тени и скрывающая мелкие шероховатости уже немолодого тела.

Она в очередной раз демонстрировала Данаю в живом воплощении. Дима настороженно оглядел сумрачный будуар в поисках старой ведьмы, постоянно пребывающей в качестве бесплатного приложения всех его здесь похождений. Но Сюзанны, на удивление, нигде не наблюдалось. На этот раз бесстыжая венценосная особа встречала молодого человека чисто по-французски — тет-а-тет.

Ди Балаш, подтверждая свои дикие русские корни, а значит, по мнению закоренелой европейки, и воинственные наклонности, без предварительных дипломатических переговоров о капитуляции ринулся на штурм и так, в общем-то, не собирающейся сопротивляться женской крепости и даже абсолютно не проявляющей признаков неприступности.

Поэт-любовник, с ходу окунувшись в возбуждение Марии, в порыве страсти двинулся к уже плавящейся от сексуального желания женщине. Он на ходу декламировал написанный им пафосный памфлет на родном для Марии тосканском языке.

Неплохо получилось. Даже сам заценил импровизацию. По крайней мере, звучало достойно, порывисто и страстно. А когда на последних строках он, скинув с себя безразмерную сорочку, добрался до вожделенного тела королевы, то вся сцена целиком показалась логически завершённой и в некотором роде самим совершенством романтического, но страстного признания в любви.

Мария не только не стала сопротивляться агрессивному натиску, но и сама кинулась отдаваться на волю победителю впереди наступающего, тут же оплетая штурмующего руками и ногами, да так, что захотел бы отступить — не получилось бы. Захват был произведён качественно и по производительности соответствовал капкану на слона.

Никаких предварительных ласк она ему продемонстрировать не позволила, с ходу потребовав сатисфакции за преднамеренное возбуждение себя, любимой, его литературным талантом. Дима даже «ой» выдавить из себя не успел, как очутился своим возбуждённым органом там, где тому природой и было предписано находиться. Иногда.

Как у неё это так ловко получилось, он анализировал события уже позже, на холодную голову, но так и не нашёл ответ. Каким образом тётка одним захватом его туловища безошибочно оделась на детородный орган, будто по-другому и быть не могло? При этом даже на миллиметр не ошиблась.

В первый раз получилось всё страстно, с искрами в глазах, но быстро. Они закруглились в считанные секунды, но одновременно оглашая спальню стонами на уровне воплей, явно услышанных во всём замке всеми обитателями. Марии было то ли наплевать на своё реноме, то ли увлеклась настолько, что не сдержалась. Хотя, скорее всего, первое. Она явно была довольна и не стеснялась это демонстрировать.

А вот Дима стушевался. Скорострельность содеянного не радовала. Но забиться в уголок и поплакать по этому поводу не дали обстоятельства. Вернее, мягкая тётенька, принявшаяся безудержно ласкать и облизывать щупленького «недокормыша». То ли как детёныша, то ли как сладкий приз в виде десерта. Пришлось ему расслабиться.

Его безоговорочное принятие ласк, замешанное на зверском желании Марии к немедленному продолжению сексуального банкета, заставили Диму тут же забыть о негативе и переключиться во взбудораженный позитив.

Как только облизывающая его мамочка оценила на ощупь стойкие намерения молодого самца на продолжение подарочного удовольствия, тут же из вечно лежащей на боку Данаи переквалифицировалась в дикую амазонку. Королева оседлала мальчика, словно жеребца, вдавив его в пуховые перины. Прерванный на короткие ласки процесс был восстановлен в полном объёме.

На этот раз Дима чётко контролировал возбуждение и на шальные эмоции партнёрши не вёлся, в отличие от сходящей с ума Марии Медичи. По крайней мере, её поведение однозначно указывало на сдвиг по фазе в голове женщины на сексуальной почве. Она отдавалась вся и сразу, как в последний раз в этой грешной жизни.

Вот только поза у него оказалась крайне скованная для самоконтроля. Его просто трахали, вдавливая в перину, елозя на нём и прыгая, мощными ударами выдавливая из юноши очередную порцию спермы. А он этого так быстро никак не мог допустить.

Как только дело запахло потерей семени, он изловчился, поднапрягся и умудрился перевернуть многокилограммовую самку на спину, одновременно выскользнув из неё. Придавив всем телом к перине и лишая женщину свободы в её похотливых движениях тазом, он получил передышку в несколько секунд. Этого оказалось достаточно для спада наступающего физиологического пика, даруя широкий плацдарм для нового разгона.

Таким образом, он прерывался всякий раз, когда доходило до семяизвержения, используя перемену поз для отдыха и отката возбуждения. После четвёртой или пятой позиции (никто не считал), Дима откровенно пожалел, что, находясь на Тассили, не позаботился хотя бы теоретически ознакомиться с тем многообразием форм полового контакта, которые каждый уважающий себя мужчина североафриканского сексуального оазиса древности обязан был знать, как «Отче наш».

Спасло то, что измождённая королева запросила пощады. Дима, как истинный кавалер, не мог отказать. Поэтому тут же кончил и успокоился, без сил завалившись рядом. Тут, как из-под земли, материализовалась Сюзанна, заставив любовника, несмотря на усталость, в очередной раз вздрогнуть.

Она поцокала языком, глядя на хозяйку. Затем обвиняющим рыбьим глазом зыркнула на насильника, укоряя последнего, мол, нельзя же так, угробишь королеву. После чего жестом фокусника достала из воздуха влажную бархотку и принялась обтирать плавящееся тело Марии.

«Круто, — подумал Дима, — прям секундант на боксёрском ринге между раундами. А меня обтирать будет?»

Но та, сделав своё дело, только ещё раз бросила на охальника неодобрительный взгляд, как бы отвечая на его незаданный вопрос, мол, обойдёшься. И, шаркая, растворилась за изголовьем, как и не было.

Вот тут перед Димой встала дилемма: собрать монатки и попрощаться, типа «Мавр сделал своё дело. Мавр может уходить». Или попробовать убаюкать обессиленную сорокапятилетнюю тётеньку и только тогда скрыться на цыпочках триумфатором. Правильным посчитал второе.

Как учила Джей, да будет ей пусто, следует не только искать подход к снаряду, но и правильно организовывать отход от него, чтобы станок в виде женщины даже подумать не посмел обидеться. А не обидеться тётенька её возраста сможет, лишь уснув быстрее любовника.

Самое простое для успокоения возбуждённой дамы в данной ситуации Дима посчитал отвлечение разговорами на нейтральную тему. Вот только о чём он, не воспитывавшийся в лучших домах Парижа, может говорить с самой королевой, съевшей не одну собаку на отвлечённости бесед? Всё их общение до этого велось исключительно на литературном поприще.

На первом свидании он читал ей развратную книгу, тема которой в данном случае неприемлема. Чтение собственных стихов вообще закончилось развратом. А последнего ему уже не надо. Марии, похоже, этого тоже хватило с лихвой. Она хоть и хорохорилась, но возраст всё же давал о себе знать. Отсутствие гибкости с выносливостью на этом отрезке жизни сменились присутствием одышки и обессиленной загнанностью.

«Что за сволочная ситуация? — размышлял Дима. — Понимаю, что надо говорить, но не понимаю, о чём. Хотя, чем королева отличается от обычной женщины? Да, судя по тому, как я её только что крутил-вертел, ничем. Её Величество со всех сторон оказалась обыкновенной тёлкой».

— Ваше Величество, вы бесподобны, — наконец устало зашептал набравшийся решимости Дима, пристроившись у её ушка и поглаживая приличных размеров грудь, завалившуюся на бок.

— Мария, — поправила его королева не менее уставшим голосом, при этом улыбнувшись, но не открывая глаз, — наедине зови меня по имени.

— Ангел Мария, — внёс, тем не менее, свои коррективы псевдопрофессор языкознания.

В ответ женщина улыбнулась ещё шире, при этом отыскав на ощупь его голову и запуская в волосы идеально ухоженные пальчики. Началось взаимно вялое рукоблудие. Он на ощупь изучал объём и консистенцию её груди. Она — кубатуру его черепной коробки и крепость волосяного покрова.

— Вы сама страсть и темперамент, — продолжал облизывать эго королевы обессилевший соблазнитель. — Мне никогда в жизни ещё не было так хорошо, как с Вами.

Дима врал, то есть льстил, без зазрения совести, пытаясь в ускоренном режиме компьютера просчитать формулировки, непременно понравившиеся королевской особе как женщине. Это с непривычки и без тренингов платных курсов вранья как средства межполовой коммуникации оказалось не так-то просто.

Он начал лихорадочно перебирать в памяти различные части женского образа, используемые в массовой культуре любовной лирики в качестве элементов лести и комплиментов. Глаза, губы, волосы с ушами.

Но тут вспомнил наставления Джей: женщина всегда сама в первую очередь демонстрирует во внешности те детали, за которые себя любит и по поводу которых требует от других восхищения. А что в первую очередь презентовала Мария щуплому мальчику? Правильно, голое тело. Причём, подав его в самом выгодном для себя ракурсе — положив на постель в позе Данаи.

— У Вас потрясающее тело, Мария. Я восхищён. Просто божественно роскошное, — недолго думая над эпитетами, зашептал любовник.

Псевдо-Даная высоко оценила то, что хотела услышать, и, несильно, но показательно-благодарно сжав в кулачок его волосы на макушке, давая этим понять: «Молодец!».

— Вы сама нежность, — продолжал врун по необходимости, тиская всей пятернёй её желеобразное вымя.

Королева издала еле слышный стон сладострастия и повторно хватила Диму за вихры, как бы говоря: продолжай, шалунишка, не останавливайся. Ну, он и продолжил, раз в масть пошло.

— Вы богиня любовной страсти. Я пленён Вашей способностью дарить сказочное наслаждение.

На этих словах его рука непроизвольно скользнула по округлому животику и тут же, пройдясь по жёсткой «мохнатке» лобковых волос, оказалась в тёплой слизи половых губ, задержавшись на возбуждённом, значительно увеличенном в размерах клиторе. Это была ошибка.

«Идиот!» — застонал он про себя, чуть не плача, в один миг оценив последствия своих необдуманных действий.

Мария распахнула замасленные глазки, и от неё повеяло похотью. Неосмотрительный естествоиспытатель мгновенно почувствовал усталую боль в паху. Член уже не вставал, как надлежало от природы, а тупо опухал, даруя мерзкие ощущения зубного нытья между ног.

Он умоляюще взглянул в глаза королеве: «Может, не надо?». Но та, видимо, мольбу сочла за сексуальное попрошайничество и, с еле слышным стоном вздохнув, раздвинула ноги, легонько подталкивая ненасытного жеребца, предлагая занять ему миссионерскую позу, так как она, видите ли, устала. Диме ничего не оставалось, как изображать ненасытную сволочь, готовую затерзать бедную женщину до смерти.

Как только он начал, возбуждение женщины пошло на нет. Соответственно, его тоже. Положение у Димы становилось катастрофическое. Полезть и опозориться? Да врагу такого не пожелаешь. Прослыть на самой королеве импотентом? Требовалось срочно что-то предпринимать.

— Обожаю тебя, — тяжело дыша, он неожиданно перешёл на «ты», тыкаясь поцелуем ей в шею и стремясь не зацикливаться на собственном обмякшем органе, а пытаясь всё внимание переключить на партнёршу, забивая сознание ароматом её тела и тактильными ощущениями от прикосновения губ к нежной коже под ушком.

Но тут произошла потрясающая вещь. Мария взяла и просто самым наглым образом сымитировала оргазм. Причём демонстративно бурно, показывая, что она — всё. То ли это ей вконец надоело терпеть, то ли действительно пощадила молокососа, осознав всю его бесперспективность в стайерских актах сотворения жизни.

Обмануть ученика ангела разврата в этом деле было невозможно благодаря полученному от неё дару. Но вместе с тем Дима оценил её актёрский талант и способность врать без зазрения совести.

Это было настолько правдоподобно, что он сам тут же повторил за ней её же трюк. Горе-любовник, даже не осознавая своего поступка, взял и произвёл имитацию семяизвержения. Да так бурно, что казалось, там не с чайную ложечку выдавилось, а как минимум струя из шланга под давлением ударила, сметая всё на своём пути.

Его аж якобы отбросило от вожделенного семяприёмника и повалило на спину на край кровати, лишив возможности не только говорить, но и двигаться. Прикинувшись пострадавшим от коитальных конвульсий, как от удара током, он предпочёл прикинуться дохлым. Лишь бы на четвёртый круг не затащила.

Тут же, как из-под земли, появилась «медсестра» в лице Сюзанны. Вот только она кинулась оказывать первую помощь не ему, а своему сюзерену, вновь обтирая королеву влажной бархоткой и что-то еле слышно бурча под нос. Явно нелицеприятное для Димы.

Её старческое ворчание сопровождалось бросками косых взглядов на прикинувшегося мёртвым воздыхателя, а в рыбьих глазах читалось только одно: «Убила бы».

«Не-е, Сюзи, — мысленно запротестовал Дима, — убиваться мне ещё нельзя. Уж больно тяжёлый отрезок прошёл. Мне бы его закрыть и пойти баиньки. Повторять этот день — себе дороже».

Так, мысленно пререкаясь с бабкой, ученик-недотёпа и совершил самую большую ошибку дня. Он уснул. Да какой там уснул — вырубился. Даже прекрасно осознавая, что этого делать ни в коем случае нельзя вне зоны своего убежища.

Осознал это абитуриент в результате встряхивания его мозгов старой служанкой, когда та немилосердно тормошила любовного прохвоста, вырывая соню из забытья. Дима вскочил, изображая на лице обескураженность. Несколько секунд пялился на старуху, безбожно кривляющуюся и махающую руками в полном беззвучии, пытаясь что-то сурдопереводом втолковать тупому иностранцу.

Из всей пантомимы он понял только одно ругательство шёпотом: «Чтоб у тебя член на лбу вырос и по губам нашлёпал». Это настолько обидело попаданца, что он ещё несколько секунд пытался подобрать адекватный ответ на подобное оскорбление. Но не успел. В спальню ураганом ворвался Ришелье с двумя мушкетёрами и, глядя в упор на голого профессора, что было мочи заорал: «Где он!»

Вот дебил. Ослеп, что ли, от ревности? Но мушкетёры оказались глазастее и, лихо обогнув наперегонки кровать с находящейся в шоке и ничего не понимающей спросонок королевой, в два клинка Диму взяли и закололи. И вот тут по-настоящему началась ночь сурка: ужасная и беспощадная.

Следующее его пробуждение от тряски оказалось не менее драматичное. Он опять потерял драгоценные секунды на тупое разглядывание пантомимы «рыбьего глаза». Резко вспомнил феерическое появление герцога с двумя Армагеддонами при оголённых шпагах, но ничего сделать не успел. Потому что вместо активных действий по скрытию с места преступления по старой русской традиции принялся лихорадочно думать, что делать и кто виноват.

Третья «растормошка» выдалась более продуктивной. Потеряв в начале пробуждения несколько секунд, он кинулся действовать. Вернее, ноги в руки и бежать, прихватив с полу рубаху, памятуя, что при любом раскладе нельзя оставлять следов своей похотливой деятельности. Это правило Джей ему чётко на заднице стеком прописала.

Не успел. Длинная рубаха попала под ноги. Запутался. Упал. Вскочил. Открыл задвижку. Зарезали. Следующий раз сгрёб одежду аккуратней. Успел открыть задвижку, дверь, выскочил в тайный ход — зарезали. На очередном дубле добежал до первого поворота. Потом до второго. Но до третьего ему даже после шестой попытки добежать не получилось.

Сменил тактику. Схватил рубаху, но не кинулся к потайной двери, а юркнул под кровать, где притаился и несколько секунд лихорадочно анализировал ситуацию. Герцог гаркнул предусмотренный сценарием вопрос-вопль. Молодцы кинулись искать. И первое, куда заглянули, правильно — под кровать. Зарезали, не вынимая.

Так он проделал раза четыре, стараясь эти считанные секунды использовать для нахождения выхода из сложившейся ситуации. Уже не помня, на какой попытке, загнанный в угол крысёныш в корне поменял тактику.

Он не стал убегать, прятаться, а кинулся напролом через парадную дверь, используя эффект неожиданности. Входные створки распахнулись, и он с разбега, снеся герцога и одного из мушкетёров, рванул куда глаза глядят, даже не прикрывая голую задницу.

Прислуга, попавшаяся на пути при его фееричном забеге, шарахнулась в сторону, прячась за портьеры. Дима это заметил и на будущее подумал сделать то же самое, вместо того чтобы нестись сломя голову непонятно куда. Но долго ему размышлять на эту тему не дали другие стражники — гвардейцы. При первой же встрече с парочкой мордоворотов после третьего поворота он притормозил и тут же был безжалостно убит.

На следующем прорыве нырнул за тяжёлые шторы после второго поворота. Нашли сразу. Спрятавшаяся рядом прислуга сдала. Затем скрылся за портьерами после первого поворота. Вот здесь искали чуть дольше. Сначала проскочили, но та же прислуга сдала, что не пробегал такой. Вернулись, нашли, закололи.

Ситуация казалась безвыходной: ни спрятаться, ни убежать. Полный пипец. Но последний вариант больше всего давал времени подумать, поэтому смертник раз пять его использовал, прежде чем в очередной раз сменил тактику. На следующем пробуждении и практически сразу кинувшийся бежать со скомканной рубахой в руках, он затормозил у входных дверей, ожидая появления в них Ришелье с мушкетёрами. Этих образовавшихся свободных секунд хватило на принятие нового решения.

Загнанный в угол любовник не стал готовиться к тарану и прорыву, а, метнувшись к дальней от кровати створке, просто спрятался за тяжёлой шторой, непонятно для чего тут висевшей. В голове возник довольно простой, но вместе с тем многоходовый план поэтапного ретирования от облавы.

Троица влетела как по писаному. Левая створка несильно, но ощутимо ударила через плотную ткань спрятавшегося развратника. Дима успел поймать её за ажурную ручку и прикрылся створкой, как щитом.

Прозвучал вопль Ришелье, отыгрывающего роль Отелло. В это время рогоносец с парным сопровождением выстроились у балдахина Марии Медичи, каждый по-своему пожирающие офигевшую спросонья королеву. Естественно, и не думая осматриваться по сторонам.

Этим Дима и воспользовался. Он тихонечко выскользнул из-за двери, прошмыгнул в коридор и тут же вновь укрылся за портьерой, так же симметрично висевшей с обеих сторон от распахнутых створок. В спальне тем временем начался обыск, судя по топоту сапог мечущихся из угла в угол сыскарей.

Вот только продолжался он считанные секунды, до того момента, как Её Величество соизволило наконец окончательно проснуться и прийти в себя от вакханалии, творившейся в её спальне.

— Вон! — в ярости взревела королева-мать, вкладывая в свой праведный рёв такую ментальную мощь, что всю троицу словно порывом ураганного ветра сдуло, выбросив незадачливую облаву обратно в коридор.

Ришелье громко и часто сопел, как разъярённый бычок на корриде, стоя напротив захлопнувшейся перед его носом двери. Мушкетёры тупо топтались за спиной шефа, сделав озадаченные морды вместо обозлённых.

С минуту герцог сверлил глазами закрытые створки, а затем, видимо, что-то смекнув, махнул рукой и, зло скомандовав: «За мной», быстрым шагом двинулся по коридорам и сам уходя и уводя своих убийц-телохранителей.

Дима тут же пришёл к выводу, что по закону подлости Ришелье сейчас кинется в его конуру, непременно посчитав именно его автором раскидистых рогов на своей герцогской голове. И поэтому, недолго думая, вновь осторожно проник в спальню.

Королева стояла у кровати в состоянии тревоги и уже не голая, а в ночной сорочке. Увидев молодого любовника невредимым, она откровенно расслабилась и улыбнулась, понимая, что удалось провести ревнивого и скорого на расправу Армана Жана.

Дима облачился в свой облегчённый гардероб, приблизился к Её Величеству, учтиво поклонился, чмокнул протянутую руку и поспешил к потайной двери, уже на ходу уведомляя королеву о своих предчувствиях очередной опасности и необходимости срочно уснуть в своей законной конуре, чтобы не заподозрили чего.

Мария улыбнулась проныре и махнула рукой на прощание, как бы говоря: «Правильно всё делаешь, беги». Ну, он и побежал.