Хозяева жизни - Вербовая Ольга

Последняя ступенька трапа. Позади — просторы Домодедовского аэропорта, впереди — последняя черта, за которой заканчивается твёрдая земля. Стоит её переступить — и ты уже не хозяин своей жизни. Там, в небе она во власти погоды, пилота, авиаторов, — словом, кого угодно, но только не в твоей.

— Ну, чего задумалась? — окликнула мать с некоторым нетерпением.

Зажмурившись, Оксана шагнула вперёд. Всё, теперь возврата нет — будь что будет.

Проходя вместе с матерью между креслами в два ряда, девушка, чтобы отвлечься, стала рассматривать других пассажиров. Ну-ка, найдётся ли среди них семь юношей и семь девушек? Столько, кажется, везли к Минотавру?

— Оксан, ты куда? Вот наши.

Их места оказались почти в самом хвосте. У окна сидела молодая женщина роста невысокого, с прямыми тёмными волосами. Мать села рядом с ней, Оксана — у прохода. Оттуда, по крайней мере, не видно будет, как высоко они будут лететь несколько часов, прежде чем самолёт приземлится в аэропорту Ираклиона.

— Мам, а ты знаешь, какие классные стихи пишет Прихожанинов? — заговорила вдруг Оксана, да так громко, словно желала поведать всему самолёту. — Когда был перерыв, в коридоре зачитывали новые.

Женщина, сидевшая у окна, вздрогнула и посмотрела на Оксану с некоторым недоумением.

— Во-первых, потише, — сказала мать. — А во-вторых, потом расскажешь.

— Да я наизусть и не помню. Но ты бы, мама, его видела! — продолжала девушка, вновь увеличив громкость до прежнего уровня. — Знаешь, как он держался на процессе! Он был бледный, замученный, но не сломленный. Он ещё улыбался нам, пришедшим. Совсем как на том творческом вечере. Ну, помнишь, когда я у него автограф взяла?

— Оксан, потише.

— В самом начале он подавал ходатайство, чтоб ему изменили меру пресечения. На домашний арест, — в голос Оксаны снова вернулись утраченные децибелы. — Но это не звучало как мольба, как нижайшая просьба. Он ещё потом шутил: всё равно всё уже давно решили. Но при этом он не был груб, вёл себя не вызывающе. Жаль, что ты не смотрела запись — ты бы сама всё увидела.

Впрочем, при желании мать Оксаны могла бы её посмотреть. Запись судебного заседания по делу известного оппозиционера и поэта сохранилась на компьютере. Снимать в зале суда запретили, но диктофоном пользоваться было можно. И Оксана записывала. Правда, до оглашения приговора девушка не досидела — ушла, чтобы перед поездкой на дачу успеть хотя бы покушать. Да и голова разболелась от бессонной ночи.

Но всё же Оксана многое запомнила. И то, что Прихожанинова буквально похитили с территории Болгарии, вывезли в Магадан, пытали в местном СИЗО. И то, что, признавшись под пытками в участии в массовых беспорядках, он вскоре отказался от своих показаний, но их почему-то зачли как явку с повинной. Запомнила девушка и то, что здоровье подсудимого в результате пыток сильно ухудшилось. Но доктора не оказывают ему необходимой помощи. Всё это девушка сейчас рассказывала матери, а заодно и другим пассажирам.

Мать уже не делала попыток заставить её замолчать — лишь откинулась на спинку кресла, досадуя, отчего её дочь пробило на такие воспоминания именно сейчас. Взгляд соседки делался всё более неприязненным. Сама же Оксана, казалось, не обращала внимания ни на то, ни на другое.

— А прокурор не хотел его под домашний арест, говорит: если освободить его из-под стражи, он будет продолжать совершать преступления. Я думала, сейчас он добавит: «ходить по митингам». А ещё говорит: подсудимый имеет связи с некоммерческими структурами и может давить на свидетелей. Прикинь, мам, НКО у нас, оказывается, «коза ностра» какая-то! Или, говорит, за границу сбежит. А адвокат молодец! Ловко он его по носу, как мальчишку! Особенно про побег за границу. Это с просроченным-то паспортом, которого подсудимому даже и не выдадут! А судья… Мам, ты бы видела судью! Кстати, её зовут Екатерина Кондрашова. Зачитывает дело и мямлит, как первоклассница. Чуть ли не по слогам читает, представляешь? И паузы делает большие, на минуту-две. Сразу видно, первый раз это дело видит.

Теперь нельзя было сказать, что соседка у окна смотрела на девушку с неприязнью. В её глазах бушевала неприкрытая злоба. Лицо всё больше становилось похожим на спелую свёклу.

— Есть люди, которые по природе своей продажные, — продолжала девушка так же громко. — Ради карьеры готовы наплевать не только на честь и совесть, но даже на элементарную человечность. Проститутки — и те продают только тело. Эти же продаются полностью.

— Девушка, да замолчите Вы, наконец! — не выдержала соседка.

— Девушка, мы вообще-то не с Вами разговариваем, — осадила её мать Оксаны, прежде чем дочь успела сказать хоть слово. — Так что не кричите, пожалуйста.

Та передёрнулась, словно от удара током.

— Кстати, мам, познакомься, — Оксана повернула голову в её сторону. — Екатерина Кондрашова, федеральный судья. Представляешь, она даже не разрешила освободить его из-под стражи на время процесса!

— Оксана!

— Всё, молчу, молчу.

Больше девушка действительно не сказала ни слова. Молча вытащила из пакета учебник и стала повторять греческую грамматику. Не сказала ничего и мать, очевидно, чувствовавшая себя несколько неловко. И тем не менее, извиняться перед соседкой за поведение дочери не стала.

Униженная Екатерина отвернулась и сделала вид, будто смотрит в окно. Но открывающиеся сверху виды её сейчас не занимали. Всё внутри неё кипело от злости. Что эта выскочка себе позволяет? Жизни не знает, а лезет осуждать других!

Особенно не нравилось судье то, что Оксана сидит у прохода. А значит, чтобы выйти в туалет, придётся просить её встать. Это было крайне неприятно и унизительно.

Самолёт стремительно терял высоту. Стюардессы метались по салону, пассажиры кто плакал, кто бился в истерике, кто молился Богу.

Оксана всё больше ловила себя на мысли, что ей не страшно. Уже не страшно. Ибо то, чего она боялась больше всего на свете, уже случилось. Они падают. Очень скоро она превратится в кровавую массу, но тогда ей будет уже всё равно. Может даже она и не успеет почувствовать боли. Жалко только, что так рано.

— Мам, а давай, что ли, попробуем «Годиву».

— Ну давай, — согласилась мать на удивление легко. — Они в синем пакете.

Через минуту коробка конфет из молочного шоколада была в руках у девушки. Поочерёдно они с матерью доставали конфеты и одну за другой отправляли в рот.

— Угощайтесь, — предложила Оксана, повернувшись к судье, но той, посему видно, было не до конфет.

— Да какое, к чёрту, угощение?! Мы сейчас все разобьёмся! Мы погибнем!

«Но почему, почему это случилось именно со мной? — лихорадочно думала Екатерина. — Почему не мог упасть какой-нибудь другой самолёт? Сколько их каждый день летает! Я же такая молодая! За что? Я жить хочу!».

Последнее, что она услышала, был голос Оксаны:

— Со сливками. Моя люби…

— Вот так, Михаил. Достаточно одного твоего «да» — и это сбудется.

— Что сбудется? Самолёт, что ли, упадёт?

Существо усмехнулось. Внешне оно походило на ангела. Хотя не совсем. Ангелы обычно златокудрые. У этого же кудри были черны, как смоль. Такими же чёрными были его крылья.

— Может, упадёт, а может, и нет. Зависит от тебя. Я, ангел мести, могу это устроить. Сейчас твоя судья едет в такси в аэропорт. Когда проснёшься, будет уже там. В одиннадцать самолёт взлетит. А в полпервого по телевизору сообщат о крушении. Кондрашова погибнет на месте. Думай, Прихожанинов, это твой единственный шанс поквитаться с ней. Другого не будет.

Поквитаться… После процесса, когда, по её решению, его оставили под стражей, ему страстно хотелось задушить эту тварь голыми руками. Человеком назвать её просто язык не поворачивался. Знает же, гадюка, что обвинение против него сфабриковано. И что сам арест был незаконным. И тем не менее покорно выносит решение, которое продиктовали сверху. Точно так же, как чинуши в гитлеровской Германии отправляли в Освенцим невинных людей.

— Ну а остальные как же?

— Если самолёт упадёт, выживет одна только стюардесса.

Такая перспектива Прихожанинову совсем не нравилась.

— Да что ты о них думаешь, Михаил? Ты посмотри: пока ты сидишь здесь, эти люди летят отдыхать на Крит. Им на тебя плевать. Подохнешь — они даже не заплачут.

— Ну, допустим, кое-кому не плевать.

— А, ты про Оксанку? — скривил свой хорошенький ротик чёрный ангел. — Да не встреть она эту Кондрашову, она бы о тебе даже не вспомнила. Спокойненько учила бы свой греческий.

Возможно, ангел прав — не вспомнила бы. Но с другой стороны, кто он ей такой? Он-то её даже не запомнил. А ведь она пришла на процесс и несколько часов сидела, голодная и невыспавшаяся, и всё записывала.

Да и другие пассажиры… Должно ли им быть какое-то дело до человека, который до сих пор и не подозревал об их существовании?

Вот в носовой части самолёта двое мальчиков. Одному — пять, другому — восемь. Справедливо ли, что их жизнь оборвётся так рано? Что плохого они ему сделали?

А эта девочка, ещё совсем малышка, что сидела на коленях у матери и с любопытством смотрела в окно. Она и говорить ещё толком не умеет. Зачем она должна погибнуть?

— Нет, самолёт крушить не будем. Пусть себе летает.

— Смотри, дело твоё. Но тогда Кондрашова доживёт до старости.

— Пусть живёт, — согласился Прихожанинов. — Одной дрянью больше, одной меньше — какая разница?

— Как скажешь, — махнул крылом ангел мести. — Конечно, это равно сбудется, но не так.

На его глазах ангел стал исчезать. Тёмная комната постепенно обретала очертания камеры.

— Как сбудется? — в недоумении прошептал Михаил.

В вещие сны Прихожанинов не верил, поэтому, как только проснулся на нарах, попытался выкинуть это из головы. И днём пытался не забивать себе голову дурацкими суевериями. Но всё же вечером, не удержавшись, спросил у полицейского, не падали ли сегодня самолёты. Тот посмотрел на него как на умственно отсталого.

Седая главбухша пыталась сосредоточиться на цифрах, но её мысли витали далеко. Поступил Саша, не поступил? Мальчик-то он умный, способный. Но с другой стороны, конкурс немаленький. МГУ всё-таки.

«Так, всё, хватит! — сказала она себе. — Переживать буду потом. Сейчас надо отчёт писать».

Девчонки сидели за своими компьютерами, печатали платёжки, пили кофе, переговаривались между собой. Все, кроме Лилии, новенькой.

А вот и она. Вошла, запыхавшись, на ходу скидывая пальто.

— Здрасте всем. Простите, Оксана Владимировна, опоздала. Пробки жуткие.

— Ничего страшного. Как Костя?

— Уже лучше. Температуры нет, а вот сопли рекой… Слушайте, а что у вас там за бабка ходит? Всё время орёт, матюкается.

— А, это бывшая судья. Её ещё при Персикове статуса лишили. Теперь пьёт по-чёрному…

Она хотела было ещё что-то сказать, но в этот момент мобильник запел греческую «зорбу». На экране высветился номер любимого внука.

— Баб Ксюш, я поступил!

Старуха с помятым лицом запрокинула голову, осушив остатки на донышке бутылки. Вот жизнь! Всем везёт, но только не ей!

Вон у Юльки с третьего этажа дочь на Канары едет, мамку с собой берёт. А о ней бы кто вспомнил! Машка с Колькой о матери и думать забыли. Дай Бог памяти, когда приезжали в последний раз. Плевать им, что мать на одну пенсию живёт!

И ведь пенсию приличную отняли, сволочи! Персиков этот, чтоб ему в аду гореть! Скольких судей, по его милости, лишили статуса. Видите ли, решения они выносили неправосудные. Какие сверху спускали, такие и выносили. Она, что ли, Екатерина Кондрашова, виновата, что тогдашняя власть плевала и на справедливость, и на закон?

На минуту в памяти бывшей судьи пронеслось давнее прошлое, где она, тогда ещё молодая и перспективная, летит в отпуск на Крит. Рядом сидящая девчонка досаждает ей рассказами о судебном процессе над Прихожаниновым, которого при Персикове сделают героем-диссидентом.

Потом самолёт падает, эта ненормальная лопает конфеты на пару с матерью, предлагает и ей…

Тогда Екатерина проснулась в холодном поту. Фу, слава тебе, Господи, это только сон! Самолёт не падает — просто заходит на посадку. Эта выскочка спокойно читает какую-то книгу, её мать смотрит в окно. Через несколько минут они благополучно приземлятся в аэропорту имени Казандзакиса…

«Да лучше б мы тогда и вправду упали!» — со злостью подумала бывшая судья.

Храп старой алкашки становился всё тише. Вонь по мере отдаления от подъезда ощущалась всё слабее. Интеллигентного вида старик с убелённой сединами головой брёл по тротуару степенной походкой.

— Что ж ты, Михаил, прошёл мимо? Пнул бы ногой, что ли? — окликнул его чёрный ангел, словно вырастая перед ним из-под земли. — Неужели не узнал? Это же Екатерина Кондрашова, бывшая судья.

Конечно, Прихожанинов узнал эту женщину, хотя годы и пристрастие к спиртному сильно изменили её, и отнюдь не в лучшую сторону.

— Чего же сейчас не отомстил? — продолжал ангел мести. — Столько лет ведь мечтал.

В этом ангел был прав — ещё как мечтал! Сколько раз, будучи в тюрьме, он представлял, как, выйдя на волю, встретится с продажной судьёй лицом к лицу. И тогда она горько пожалеет, что родилась на свет! А теперь, когда она, беспомощная, пропащая, лежала у него под ногами, Прихожанинов не находил в своей душе прежней злости. Напротив, ему стало даже жаль несчастную.

— А зачем? — сказал он вслух. — Жизнь её и так наказала.