Фомальгаут Мария - ОРДЕНА

Танька дергает замок шкатулки, раз, другой, третий, черт, не поддается проклятый замок, ломать придется. А замок ломать, это последнее дело, это весь дом проснется, черта с два тогда Танька чего-нибудь украдет…

Ну же…

Давай же…

С легким треском открывается шкатулка, йес-с, получилось. Знать бы еще, проснулся дед от этого треска или нет, а то, может, уже подскочил проклятущий дед… Он же как, когда надо, он ничего не слышит, а, внученька, а повтори, а? А как не надо, так подскочит. Еще маленькая Танька была, в сахарницу полезет, или там в буфет, где конфеты, тут-то дед на кухню и прется, внученька, а мама сказала сахар не трожь, а зубы болеть будут…

Черт бы его драл…

Танька перебирает блестящие побрякушки со всякими орлами, снопами, серпамимолотами. Дед не хватится, все равно до девятого мая как до Парижа пешком, осень на дворе…

Таньке же на дело нужно, не просто так, а то, что в школе все люди как люди, а Танька одна как бомжа ходит, в юбчонке задрипанной…

Танька подбирается к двери, тут, главное, улизнуть потихонечку, и на рынок, Танька видела, там орденами торгуют, и деньги за них немаленькие дают. И Таньке денет дадут, хоть оденется по-человечески, утрет она нос Лариске этой…

— Ты чего, а?

Гром среди ясного неба.

Точно, вот он, в дверях дедовой комнатенки дед стоит, руки в боки, на Таньку оторопело смотрит, и вот они, у Таньки в руках ордена…

Сейчас бы повиниться Таньке, да какое там, написано же в книжке «Искусство делать деньги» правило первое — никогда не сдавайся. И Танька сдаваться не будет, юркнула на улицу и бежать.

И дед со стены двустволку сдернул. Видно, не узнал Таньку, за какую-то чужую девчонку принял, то ли припугнуть решил, то ли что…

Бежит Танька. И прямо машинешке какой-то под колеса, вот некстати, разъездились тут…

— Ты чего, малява, жить надоело?

Парни на Таньку смотрят. Большие парни, здоровые, бошки бритые. И дед из калитки выходит, прихрамывает…и ордена у Таньки в ладошке, вот они…

— Нехило, малява… это ты где отхватила такие?

Молчит Танька.

— Чего, язык проглотила?

— Пацаны, это за ней, похоже, дедуля гонится…

— Айда, малява, садись уже, довезем… А то выловит тебя дедок этот, посадят, хрен выйдешь…

— …ну ты вообще долбанутая, за пятьсот рэ… за такие штуки меньше трех тыщ вообще не бери, поняла? Все-то тебя учить надо… ниче, я сам такой был…

Боязно Таньке. И самой странно, отчего боязно. Как-то не так она себе представляла тот день, когда у нее все будет. Все-все-все. Вот как у Лариски, дуры, и даже больше. Думала, будет на седьмом небе от счастья, видела себя в эту минуту чуть ли не королевой галактики, а все так простенько оказалось. А парни молодцы, перепродали кому-то ордена втридорога, у Таньки в жизни столько денег не было, ну и парням, конечно, досталось. Накупила Танька всего-всего, и туфельки с позолотой, и джинсы с колечками по всей длине, и юбку-кожанку, и футболочки такие прикольненькие сейчас есть, там штучки на них всякие нашиты, булавки-подвески, и сумочку со стразами, Лариска, дура, увидит, подохнет от зависти…

И все равно как-то не так на душе, а что не так, и самой непонятно. А ну да, еще айфон себе хороший хотела, на айфон уже денег не хватило, вот, блин, такая гора деньжищ была, все равно кончились…

— Давно промышляешь-то?

Это Артур спрашивает. Он так Таньке представился, Артур, то ли правда Артур, то ли понарошку.

— Да…. Недавно.

— Недавно, это сколько раз на деле была?

— Пе… первый.

— Тю-у, сал-лага… То-то смотрю, зуб на зуб не попадает… ничего, выучишься…

Танька не понимает, чему ей выучиваться. Танька вообще не согласна, что надо чему-то выучиваться, эти вон, которые на обложках журналов, у них вообще образования хрен да маленько, а гонорары такие, что мамке с папкой с их зарплатой копеечной и не снились.

А Артур этот ничего… с таким бы в школу прийти под ручку, девки все вообще от зависти сдохнут, а Лариска, дура набитая, раз и навсегда заткнется, пусть только вякнет еще что…

— А че у тебя телефон срамной такой?

Это Артур говорит. Вот, блин, и здесь начинается, у парней-то у всех телефоны навороченные, где только взяли, а у Таньки нокиа позорный, он даже эм-эм-эски не отправляет…

— Телефон нормальный хошь?

— Хочу…

— Ну так это дальше надо денежки зарабатывать… орденочки продавать…

— А… где взять?

— Где, где, в Караганде… Адресочек тут один на примете есть… Там этих орденов должно быть как…

Димка кусает губы. Таньки нет. Ее никогда нет, когда она нужна, Димка уже привык. Привык, что приходит в дом, и выйдет на порог дедушка ее, Кто-То Батькович, хоть убей, не помнит Димка его имя-отчество, и только руками разведет, а нету Танюшки, ускакала куда-то, стрекоза… Да счас прибежит, мил человек, а ты отдохни чуток, чайку попей… И садится Димка попить чайку, и расспрашивает Кого-То Батьковича, как оно было, когда на Курской дуге, вот так, танки стенка на стенку, и смерти в глаза смотрели, да…

Только тут сегодня другое.

Тут не до чайку.

И ни до кого, и ни до чего…

— Кого-то из близких подозреваете? — спрашивает следователь.

— Да что вы, как можно-то… — старик разводит руками.

— Да всяк можно. Вон, только что с вызова, внуки у деда пенсию умыкнули, на игрушки спустили…

— Да как можно… внученька моя… стрекоза-егоза…

— Мальчишка, говорите, в дом забрался?

— Да то ли мальчишка, то ли девчонка молодая… я и ружьишко со стены снял, так, припугнуть… думал, пенсию унесли, или еще чего… а тут вот оно что…

— А ведь не первый случай в округе…

Это Димка говорит. Его никто не слышит. Не слушает. Ни Кто-То Батькович, ни следователь.

— Здесь распишитесь… Ну что, Игорь Иванович, мы, конечно, так-то по рынкам посмотрим, где орденами торгуют, но ничего не обещаем…

— Спасибо, ребятушки… это же что обидно… не деньги же… память…

Димка смотрит, как люди в форме составляют протокол, уходят, растерянно глядит им вслед, ничего не понимает, неужели ничего сделать нельзя, ничего…

— Да тут на стопицот телефонов хватит…

— Тихо ты, идиотина…

— Сам-то…

— Чш, хороши галдеть-то…

Танька смотрит, как Артур перебирает ордена, медали, снимает с подушечки, и по карманам, по карманам. Артур тут за главного, Сизый чтобы пособить если что, а Танька на шухере стояла, ну ничего, без шухера обошлось…

Выбираются из обворованного дома — тихонечко-тихонечко, и боязно так, и радостно, а мы чего сделали, а нас никто не засек, и чувствует себя Танька уже не Танькой в чужом доме, а Ларой Крофт, расхитительницей гробниц. Ей бы еще пушку какую, только пушку Артут еще не дает, говорит, рано…

— Поджигай.

Это новенькое что-то. Пока суд да дело, Сизый дом соломой обложил, бензинчиком сбрызнул.

Боязно Таньке.

— Да ну, на хрена жечь…

— Ты че? Мы свое взяли? Взяли. Дай и ему тоже свое взять…

— Кому ему?

Танька не понимает.

— А то сама не знаешь, кому служим…

Танька не знает. Вспыхивает домик, охваченный пламенем, Танька бежит с остальными к дороге, ну надо, так надо поджигать, что делать-то. Вот уже кто-то дверь распахнул, выбежал из дома, бежит, ругается, прикольно так… С Артуром вообще не страшно, это когда в одиночку дедовы ордена тырила, страшно было, а так нет…

А это что…

Что-то крадется там, за хозяином дома, темная тень, приближается, принюхивается, прислушивается. Волк? Нет, на волка не похоже, что-то другое, темное что-то, то ли живое, то ли просвечивающее насквозь…

Человек на крыльце кричит что-то, щас милицию вызову, все такое, не видит темное нечто за спиной. Тень обрушивается на человека, прибивает к земле, выпускает клыки.

— Чего уставилась?

Это Артур на Таньку орет.

— Интересно, да?

— А это… это кто там?

— А то сама не знаешь.

Танька не знает. Таньке страшно.

— Мы свое взяли, теперь он свое возьмет…

Танька бежит за Артуром, только бы не обернуться, только бы не видеть то, непонятное, а то сейчас как поднимет окровавленную морду, как кинется за Танькой…

Вот теперь Танька заживет.

Вот теперь. Когда у нее айфон есть, новее некуда, ни у кого нет, у Таньки есть, Танька еще кулончик себе золотой прикупила, хоть человеком себя почувствовала. Ну и еще много чего, толком не разобрала даже, ну это дома разберет. Только надо, чтобы мамка-папка не видели, а то начнут приставать, откуда деньги, откуда… блин, от верблюда…

Совсем уже собралась домой Танька, тут Артур выходит, бледный какой-то, сам не свой, что за черт…

— Танюш… там это…

— Чего?

— Он тебя… видеть хочет.

— Кто он?

Артур фыркает.

— А то сама не знаешь…

Танька так и похолодела. Сам. Боязно так. Уж к директору в школе ходила, не так страшно было, а тут…

Идет Танька. К двери, за которую никому заходить не велено.

— Ты че? Так пошла, что ли?

— А че?

— А то. В его времена, знаешь, девки так не ходили, в сороковых годах, ты уж не пугай старичка… Юбка до библейского места, блин, сиськи еле прикрыты… Чего ты там накупила, платье какое-нибудь надень, бусы там…

Боязно Таньке. В маленьком черном платье уже и не Танькой себя чувствует, а не пойми кем. И входит за Артуром в комнату с приспущенными шторами, оглядывается испуганно, вот-вот появится что-нибудь из темного угла…

Точно. Появляется. Вот он. Не как на фотках во всяких там учебниках, и не как ночью показался из темноты, а какой-то другой. Истлевший скелет, еле сохранивший человеческие черты. Пахнет от него так… вот так пахло, когда крыса под ванной сдохла, еще три дня не могли найти, откуда воняет. И паленым чем-то подванивает. Ну да, где-то Танька слышала, тело его на костре сожгли.

И Артур потихоньку делает знаки, мол, терпи да помалкивай, нравится не нравится, спи, моя красавица. И этот Таньке руку целует, галантно так. Таньке никто еще никогда руку не целовал. И говорит что-то. Хрипло так, невнятно, ну еще бы он внятно говорил, горло у него уже сгнило все и на костре обуглилось.

Танька ничего не понимает, у Таньки выше двойки с минусом по немецкому и не было никогда. И Артур опять знаки делает, дескать, что там вообще понимать, киваешь и улыбаешься, и хорош… Главное, не стошниться за чайным столиком от трупного запаха.

Вот рассказать кому, с кем Танька за одним столом сидела, чай пила, не поверят. Девки все подохнут от зависти, так им и надо, Лариске особенно. Да и не расскажешь, а то потом то же самое в дурке рассказывать будешь…

…отморозки забрали ордена и подожгли дом ветерана…

Димка читает. Перечитывает. Сжимает кулаки. Что-то происходит в городке, что-то доселе невиданное. Будто какая-то тьма вырвалась на волю. И представляет себе Димка, как полицейские в очередной раз разводят руками, ну, мы, конечно, преступников поищем… но только вряд ли что-то найдем…

Хочется поговорить с кем-то, что в городе творится. С Танькой… Да что с Танькой, с Танькой как про серьезное что-нибудь заговоришь, у нее глаза делаются стеклянные-стеклянные, как бусины, хоть сейчас на нитку нанизывай.

Да и что он теперь Таньке скажет, как он Таньке в глаза смотреть будет. А уж деду ее и подавно. Верно дед говорил, и не денег жалко, а памяти жалко…

Что-то происходит в городке. Как будто темное что-то вырвалось откуда-то из темноты. Долго таилось, долго ждало своего часа, и вот, выбралось потихонечку, под шумок, в лихие годы, когда людям было ни до кого и ни до чего, и ни до самих себя. Знать бы еще, где это темное прячется, что оно уже и стариков не боится, и крадется в дома, где ордена…

Так Димка думает.

Идет через дохленький лесок, зря пошел, тут и днем ходить как-то нехорошо, а ночью так и вовсе не по себе делается. Шепотки, шепоточки, шепоточечки, шорохи какие-то по кустам, по кустам. Сейчас вылезет какая-нибудь косматая харя, м-мил чел-лек, сто р-рублей не будет…

Нет, тут другое. Запашок смерти. Запашок чего-то отжившего, истлевшего. Какие-то тени за деревьями, недобрые тени, темнее самой ночи.

Спешит Димка.

Надо что-то делать.

Только сначала выбраться отсюда. И скорее.

Тени обступают, вот уже видны истлевшие скелеты в солдатской форме, скалят темные черепа. И нужно бежать, и не бежится, ноги будто приросли к земле, шар земной качается под ногами…

— Чего? чай, небо с овчинку показалось? — хрипло спрашивает скелет.

— Ага-а…

— А не боись… чего дрожишь, озяб?

— Есть маленько.

— Так посиди, погрейся у костерка, ночь-то холодная… Что у вас за одежа, на рыбьем меху, срам один…

Земля качается у Димки под ногами.

— А… вы кто?

— Меня Андреем зовут, — к Димке тянется истлевшая рука, — это вон Лешка, вон Илья…

Димка смотрит на истлевшую пилотку со звездой. Начинает догадываться. Нет. Быть не может. Немыслимо.

— Задумался, сам не понял, как на могилку набрел?

— А-а… из-звините. Правда, задумался.

— Да уж извиним… мы уж любим, когда к нам народ хаживает… Старичок тут один ходил, Мавтвей Иваныч, сейчас запропал куда-то…

Димка глотает слюну.

— Уб-били… его.

— Кто убил? Война, вроде, уже шестьдесят лет как того…

— Да… отморозки какие-то ордена крадут.

— А-а, этот опять… — кивает Андрей.

— Кто этот?

— А то сам не знаешь… этот и есть… Как ни гоняй, а где-нибудь да и вылезет… Ну что, парни, оружие к бою… ночка сегодня веселая будет…

Боязно Таньке.

Вот уж казалось бы, сколько раз на дело ходила, а все боязно. Нет, в красивых фильмах все не так бывает, там супергероиня в облегающем костюме врывается в дом, стреляет с обеих рук, охранники какого-нибудь банка в панике разбегаются, героиня добивает главу охраны ногой по шее…

А тут все не так.

Страшно тут.

А что страшно, сама виновата, сама напросилась, это Артур, идиотище, все над Танькой посмеивался, малява, малява, вот Танька и кинулась доказывать, что не малява она никакая, в одиночку в дом чужой заберется, ордена вынесет…

А сейчас боязно.

Какая там Лара Крофт…

Забирается Танька на подоконник, теперь, главное, вниз спрыгнуть потихонечку, мешок с орденами к себе прижимает…

— Тебе чего, девочка?

Оборачивается Танька, смотрит на хозяина с хозяйкой, муж и жена, одна сатана, проснулись-таки, черти…

Прыгает Танька, падает оземь, больно так, ордена-медали по траве рассыпаются…

— Девочка!

И некогда подбирать, ничего некогда, чиркает Танька спичкой, бросает в солому, политую бензином.

Ревет пламя. Бежит Танька к забору, теперь бы еще через забор перелезть, вот что сложно еще…

Темные тени появляются из темноты ночи, радостно екает сердце, вот и Артур на подмогу… Нет, не Артур, истлевшие скелеты в истлевших пилотках с красными звездами, бросаются к дому, сбивают ревущее пламя. Из темноты вываливается еще кто-то, замирает возле Таньки.

— Танька? Ты?

Танька узнает голос, сама не поняла, как узнала, сквозь грохот бьющегося сердца, сквозь рев пламени, которое уже сбивали парни там, там…

— Тань… ты чего?

Димка идет к ней, не понимает, не верит, как Танька, почему Танька, откуда Танька, вот так, здесь…

— Ты чего?

Танька и сама не понимает, она чего. а чем она хуже, у всех в классе шмотки как шмотки, у Таньки оторви и брось, придет в школу в юбчонке задрипанной, и Лариска, дура, хохочет, бомжа пришла…

А дедам на хрена ордена эти…

Танька бежит — через палисадник, через невысокий забор, и дальше, к шоссе, пока не поймали, не наподдали, вон там уже синие мигалки мигают, ой-ой-ой, лови-лови-лови…

Танька бежит к шоссе, быстро-быстро мелькают Танькины кроссовки…

— Та-а-ань!

Зовет… екает что-то в сердце, зовет, как тогда, на пляже, Та-ань, и Таньку хватает, обнимает, целует, ну как в кино…

Нет, нет…

Танька бежит к шоссе, вспыхивают вдалеке фары, Танька отчаянно машет рукой, подберите, увезите отсюда. Тормозит что-то причудливое, будто сошедшее с экрана старого-старого фильма, на таких машинах давным-давно ездили… У Таньки по истории выше двойки не было, и то помнит, были такие машины… в фильмах о войне…

Распахивается дверца, кто-то галантно подает Таньке руку, вот она уже не Танькой задрипанной себя чувствует, а какой-нибудь кинозвездой немого кино…

Танька садится в машину, рядом на сиденье чернеет что-то полусгнившее, смрадное, Танька не знает, но догадывается, — кто. Лихорадочно припоминает какие-то приветствия, как там положено руку вскинуть… Нечто полусгнившее хлопочет, отставить, отставить, что-то говорит — резко, торопливо, страстно, Танька ни слова не понимает, по немецкому тоже выше двойки никогда не было. Да оно и неважно. Кивает и улыбается, тут, главное, молчи и слушай.

Вот теперь заживет Танька. Как в кино. Не как в России этой задрипанной, в медвежьем углу, а как люди живут, будет ходить в маленьком черном платье с ниткой жемчуга, ездить на мерсах, это же у них Мерседес, да? Нечто полусгнившее прислушивается, узнает знакомое слово, кивает с гордостью, Мерседес, Мерседес…

Тянутся к Таньке гнилые челюсти…

— Блин, до города дотерпеть не судьба?

— Мне лопнуть прикажешь или как?

— Ну давай по-быстрому… в лес…

— Черт, это еще что…

— Чего там?

— Эй, девушка!

— Оставь ее, пьяная какая-нибудь…

— Да не… ты гляди… ловко горло прокусили…

Два человека смотрят на девушку у обочины, Танька лежит, смотрит в небо мертвыми глазами, а как же Мерседес, а как же маленькое черное платье, а как же нитка жемчуга, а…