21

— Больше не ходи сюда без денег, Эврилох. Почтенный Ксантипп в долг теперь не наливает. Я тебе в третий раз уже это говорю.

— Чо?! Да я тебя, немытый варвар…

Полностью свои намерения озвучить забулдыге не удалось. Тело смачно шлепнулось в грязь, окатив случайного прохожего. Здесь, в Четвертной Гавани, районе портовых складов и недорогих питейных заведений, довольно далеко от центра города, власти не потрудились замостить улицы, что шло лишь на пользу разнообразным буянам, ибо спасало их от тяжелых увечий, вызванных тесным знакомством с каменными плитам.

Вышибала отряхнул ладони.

— Который за вечер? — поинтересовался у него завсегдатай, заходивший в таберну.

— Первый. Спокойно сегодня.

Вышибала вернулся внутрь, сел в своем привычном темном уголке, из которого хорошо просматривался весь зал, на удивление полупустой.

Хотя, чему удивляться? Совсем недавно взошли Плеяды, Аполлон усмирил ветры, и началась навигация. Многие поиздержавшиеся за зиму бедняки подались в море.

Те же, кто в этот вечер собрались под крышей заведения с необычным названием «Нам лекарство»[1] вели себя прилично. Не надирались и не буянили, потому вышибала скучал, лениво прислушиваясь к разговорам.

С чего обычно начинаются беседы в портовых кабаках одного из главных рынков Эгеиды? С торговли и политики. Потом посетители, конечно, обсудят жен (которые, как известно — все дуры), но для этого надо сначала накачаться бьющей по голове кислятиной. Но пока на слуху торговля и политика. Особенно последняя.

Полгода прошло с заключения мира между Суллой и Митридатом, а все не утихали об этом пересуды. Понтийский царь и римский проконсул встретились в городе Дардан[2], что в Троаде, едва начался месяц метагейтнион[3].

По слухам, Митридат привел с собой двадцатитысячное войско. Даже больше. Сулла же поступил гораздо скромнее, взяв на переговоры всего четыре когорты легионеров, чем весьма уязвил самолюбие Эвпатора.

Многие в это не верили, приводя справедливые доводы, что, дескать, это ж как должен был бояться римлян царь, что не сообразил прикончить самоуверенного противника? Мог вырвать победу в проигранной войне. Всякий новый рассказчик бил себя пяткой в грудь, что, дескать, именно так все и было, как он повествует, но обычно все демонстрировали слишком подозрительную осведомленность о ходе переговоров, протекавших, естественно, за закрытыми дверями при весьма немногочисленных свидетелях. Отчего большая часть слухов достоверной считаться никак не могла.

Действительно ли Митридат и Сулла состязались в красноречии, или римлянин высокомерно молчал, выслушивая оправдания побитого царя?

«Просители говорят первыми, молчать могут победители».

Эта фраза, которую приписывали Сулле, стала так популярна, что повторялась каждым рассказчиком.

Одни говорили, что Митридат был совершенно устрашен речами Суллы. Другие возражали, что довольно мягкие для понтийцев условия мира говорят о том, что царь подавил римлянина красноречием. Так оно было или иначе, но Сулла действительно мог требовать более сурового наказания для Митридата, однако, почему-то, не сделал этого. Вотчина Эвпатора по-прежнему оставалась могучей державой.

Говорили, что Сулла спешил, что он торопился разделаться со своими врагами на родине. Многие эллины недоумевали, почему после заключения мира легионы не спешили покинуть Азию, но разбиравшиеся во внутренних римских делах, не удивились.

Подписав мирный договор, Сулла со всей своей армией, переправившейся в Азию, двинулся к Фиатирам, где стояли легионы Флавия Фимбрии.

Император потребовал, чтобы Фимбрия передал ему свою армию, ибо командует ей незаконно. Гай Флавий с издевкой ответил, что и Сулла не имеет на то права. Он вел войну и заключил мир с понтийским царем, не будучи наделен полномочиями Сената, действовал, как частное лицо.

Сулланцы, тем временем, начали окружать лагерь Фимбрии рвом, а легионеры Гая Флавия упали духом и принялись массово дезертировать, перебегая к Сулле. Фимбрия в отчаянии созвал всеобщее собрание, произнес пламенную речь, но она не возымела действия. Тогда он упал перед солдатами на колени, умоляя их не бросать его, чем вызвал к себе еще большее отвращение.

— Что, прямо вот так взяли и перебежали все? — спросил у своего собеседника одноухий моряк.

— Говорят, что так все и было, — ответил тот, отпив вина, — за что купил, за то и продаю.

Они сидели у столика возле окна. Ставни были открыты, но движение воздуха едва ощущалось. Слабый вечерний бриз почти сошел на нет. Солнце, разлив багрянец по западному небосклону, уже скрылось за холмами острова Риния, от которого Делос отделен проливом, шириной всего в четыре стадии. Сгущались сумерки. Посетители потребовали прибавить света и скуповатый хозяин, недовольно ворча, зажег еще пару масляных светильников.

— Что-то не верится, — сказал одноухий, — они же друг друга ненавидят сильнее, чем понтийцев. И ни одного поражения фимбрианцы не потерпели. Города жгли, добычу богатую взяли. А Сулла, говорят, с малыми силами через Геллеспонт перешел. Я думаю, он фимбрианцев просто подкупил.

— Может и так, хотя болтают, будто это Фимбрия своим сулил деньги, если не сбегут. От командиров клятвы верности требовал. Раба подослал Суллу зарезать. Правда, раб попался.

— Да чушь это все, Телесфор. Неужели веришь? Сейчас сулланцы про него еще и не такого наплетут. Их послушать, так Марий и вовсе младенцев жрал. Помнишь, третьего дня тут пьянствовала компания с «Эпафродита»[4]?

— Да уж… Скоро во всех портах от римлян будет не протолкнуться. Я, Акаст, про раба-подсыла тоже думаю, что вранье. Сами же сулланцы и сочинили.

— Эй, почтенные! — окликнул собеседников тучный человек, восседавший за соседним столом, — разрешите полюбопытствовать?

Тот, кого назвали Телесфором, повернул голову.

— Изволь, уважаемый.

— Я тут прислушиваюсь к вашему разговору, вижу, разбираетесь. А скажите, правда, этот Фимбрия в храме Асклепия сам себя зарезал?

— Говорят, да, — подтвердил Телесфор. — якобы сулланцы обещали не преследовать его, если он оставит войско и уберется на все четыре стороны, а он сказал, что у него есть лучшая дорога. Уехал в Пергам и там закололся.

— Вот ведь… — покачал головой толстяк, — совсем безумный человек… Храм врачевателя осквернил. И, спрашивается, ради чего?

— Про предложение, считаю, врут, — скептически хмыкнул одноухий Акаст, — сулланцы хотят себя благородными выставить.

— Может быть…

Толстяк все сокрушался о самоубийстве в храме, видать из всей истории только эта деталь его взволновала. Вышибала слушал вполуха. Ничего здесь нового не сказали. Эти события произошли еще осенью, и он был уже порядочно о них наслышан. Не первый раз посетители переливали сплетни из одной головы в другую, а уж сколько небылиц успело вокруг нарасти, не сосчитать. Одна другой невероятнее.

— А я тут недавно общался с торговцем из Брундизия, — вступил в беседу еще один посетитель таберны, — говорит, легионеры очень недовольны миром с Митридатом. Ропщут.

— Еще бы не роптали, — сказал Акаст, — видать, рассчитывали на большую добычу.

— Это недовольны те, что с Лукуллом у проливов проторчали, — заметил Телесфор, — а кто на Фракию ходил, хорошо там наварился.

— Да уж. — согласился толстяк, — цены на рабов будь здоров упали. Я себе в лавку прикупил работника всего за семьсот драхм. Такой обычно вдвое дороже стоит! А один мой приятель купил девку и вовсе за бесценок. Из дарданов. Говорит, на кухню взял, да я иное разумею, — толстяк заулыбался, — девка — огонь, такую только на приапе вертеть…

Вышибала поднял голову, привстал.

— Титьки, задница, эх… — толстяк руками изобразил чего и сколько имела из достоинств помянутая рабыня, — чернявая…

Вышибала сплюнул на пол и сел обратно.

— Эй, фракиец, — окликнул его Ксантипп, хозяин таберны, — совсем совесть потерял? Я тебе плачу, чтобы ты под себя гадил?

— Не суетись, Ксантипп, — буркнул вышибала, — девки пол вымоют. Твои гости, бывает, и похлеще блюют, а ты перед ними стелешься.

— Вот варварское отродье… — раздраженно бросил хозяин, вытиравший полотенцем посуду, — всю душу из меня рано или поздно вытянет.

— Зачем держишь его, если он такой невежа? — полюбопытствовал один из посетителей.

— Морды крепко бьет, — недовольным голосом ответил Ксантипп, — ты, уважаемый не видал, что тут прежде было. Каждый вечер набивалось матросни, и что ни день, то поножовщина. Жрали самое дешевое вино, почти не платили и приличных людей задирали. Сейчас тишь да благодать. Вот и терплю мерзавца, хотя он груб и дерзок сверх всякой меры.

Вышибала не слушал, что говорили о нем. Он подпер рукой щеку и завороженно смотрел на пляшущее пламя ближайшего светильника. Казалось, если сейчас вокруг него начнут рушиться стены, он не заметит. Разумеется, это было бессовестным пренебрежением обязанностями. Но «ценный мерзавец» плевать хотел на совесть и Ксантиппа. В таберне никто не буянил, и мыслями фракиец пребывал очень далеко.

«А кто на Фракию ходил, хорошо там наварился…»

В начале мая Марк Лукулл с последними когортами арьергарда покинул земли дарданов. Вместе с ним отбыл и Гней Осторий. Лукулл двинулся по Эгнатиевой дороге к Византию, где соединился с Суллой, который к тому времени все же взял и спалил город медов Кипселу. Осторий отправился в Фессалоники, главный город провинции Македония, резиденцию наместника[5].

Асдула остался один на один против Лангара, который с уходом римлян открыто объявил себя князем дарданов и законным преемником Кетрипора. Как не уговаривал Скарас Лукулла, Базилла и даже Остория, который вообще ничего не решал, оставить ему хотя бы ауксиллариев, просьбам его не вняли. Более того, младший Лукулл едва не выполнил свою угрозу казнить князя прилюдно. Тот, чуя недоброе, сумел скрыться и заперся в Керсадаве, а Лукуллу некогда было возиться с негодяем, его уже ждал Сулла.

Все же Асдула остался против Лангара не совсем с голой задницей. Не так уж мало было у него преданных воинов. Кроме того, тарабост, полгода прятавшийся по лесам, хотя и пользовался поддержкой простого люда, собирался с силами еще два месяца.

Поначалу Асдула надеялся, что сдюжит в одиночку, но вскоре понял, что все бесполезно. Без римлян ему здесь не жить. Он всегда отличался большой осторожностью, потому практически сразу за уходящими когортами отправил в Гераклею несколько обозов с награбленным добром. Когда же совсем запахло жареным, вскочил на коня и сбежал налегке. Потерял Скопы, Керсадаву, однако сохранил не только шкуру, но и почти все свои богатства. А какая ему разница, где жить важным тарабостом, когда мошна до краев набита золотом? В римской провинции еще и лучше, чем в варварской глуши.

С властью не выгорело, но он не унывал. Добрался до Гая Сентия и принялся нашептывать ему, как нехорошо поступил Сулла. Изрядно обозлил варваров, а северную границу совсем обнажил. Зерно упало на плодородную почву — Сентий и сам был того же мнения, несмотря на то, что считался сторонником Суллы и всячески помогал ему в войне с Митридатом.

Наместник вознамерился отправить Остория обратно в Гераклею, чтобы тот сторожил границу, но префект взбунтовался. Он очень устал и мучился избытком черной желчи, меланхолией. Все от того, что так и не удалось ему изловить Лангара. Тяжело переживал эту неудачу Осторий. Пришлось Сентию послать в Гераклею своего верного легата Бруттия Суру.

Асдула решил в Гераклее не задерживаться, поскольку опасался, что руки Лангара и дотуда дотянутся. Он уехал в Фессалоники вслед за Осторием.

Беглый князь устраивал пиры для своих римских «друзей». Сентий, Сура и магистраты низшего ранга за глаза посмеивались над варваром, но попойки охотно посещали. Остория Асдула вообще считал своим лучшим другом, прилюдно его так называл. Что по этому поводу думал тот, осталось неизвестным, вечно мрачный префект не отличался болтливостью. Впрочем, он тоже участвовал в пирах и ездил на охоты.

Асдула предпочитал оленью охоту, но префект воротил от нее нос, считал «трусливой». Пускать стрелы в удирающего зверя? Выйди-ка один на один с кабаном. Вот, где испытание мужества.

Хотя князь отличался большой осторожностью, все же его нельзя было назвать трусом, и кабана ему приходилось брать неоднократно, так что одним прекрасным сентябрьским днем он принял предложение Остория пощекотать нервы. С ними поехало шесть человек. Двое скордисков, двое княжеских слуг-ловчих, Козинта, пилеат Асдулы и римлянин, некий Лутаций, клиент наместника. Он давно жил в Македонии и был известен, как знаток местных охотничьих угодий.

Собак не брали, префекту хотелось взять секача с подхода, без загона и засады на помосте. Опасная охота, но префекта это совершенно не беспокоило, он жаждал разогнать застоявшуюся кровь.

Присмотрели овсяные поля возле небольшого озера, с вечера нашли на самой кромке леса кабаньи копки и тропы. Лутаций поворчал, что зря сунулись на копку с вечера, оставили свой запах. Осторий только отмахнулся. Потом они обошли озеро, удалившись на приличное расстояние, и устроились на ночлег, с расчетом подойти к овсам в предрассветных сумерках, когда немного развиднеется, но кабаны еще не уйдут с кормежки.

Разожгли костер в низинке, дабы не отсвечивать на весь лес пламенем, выпили, и принялись, как и положено охотникам, травить байки.

А когда ночь окончательно вступила в свои права, к костру вышел незнакомец.

Сначала они приняли его за охотника. Он появился из темноты совершенно бесшумно, заставив вздрогнуть даже невозмутимого Остория. Остановился и замер, наполовину скрытый ночью, на самой границе тьмы и слабого, отбрасываемого пляшущим пламенем костра, света. Асдула стиснул рукоять широкого и длинного кривого кинжала, напрягся, оглядываясь по сторонам, но к костру больше никто не вышел.

Незнакомец был один. Его одежда почти ничем не отличалась от той, что носило большинство мужчин в горах Фракии: короткая безрукавка из овчины, мехом наружу, полотняные штаны. Шерстяные чулки до колен крест-накрест перевязаны ремнями кожаных поршней. В правой руке он держал короткое копье, а в левой… Асдула прежде не видел такого оружия. Похоже на римский стреломет «скорпион», только маленький, предназначенный для одного человека. Стреломет был взведен и заряжен, что сразу не понравилось Асдуле. Копье пришельца лишено поперечины под наконечником. Это не охотничья рогатина. С таким не ходят на медведя или кабана.

Асдула пошевелился, меняя позу. От долгого, почти неподвижного сидения на подтащенном к костру бревне, слегка затекли ноги. Не пришлось бы почесать кулаки об эту рожу, неизвестно, что у парня на уме. Впрочем, проявлять недружелюбие по отношению к восьмерым хорошо вооруженным людям, будучи в меньшинстве, мог только законченный глупец.

Незнакомец молчал. Пауза затягивалась. Ее прервал Лутаций, он встал и довольно дружелюбно обратился к пришельцу по-эллински:

— Радуйся, добрый человек, — римлянин сделал приглашающий жест, — подходи, к нашему костру, присаживайся. Что вынудило тебя бродить по лесу в темноте? Может быть, ищешь помощи?

Незнакомец молчал. Один из скордисков оскалился:

— Язык глотать? — сказал он на исковерканном койне.

Пришелец молчал.

— Не понимает, — сказал по-фракийски один из ловчих Асдулы.

— Он разучился говорить, — заулыбался другой ловчий, — видать, давно бродит, уж забыл, как люди выглядят.

Осторий презрительно покосился на шутника. Рука его гладила рукоять кинжала. На охоту он взял с собой и меч, никогда с ним не расставался, но сейчас тот висел в нескольких шагах в стороне, на корне вывернутой из земли здоровенной лесины. Префект и один из его воинов, Сенакул, веселости не проявляли.

Асдула вымучил из себя улыбку. Его внутренний голос, обеспокоенный странным поведением незнакомца, настойчиво советовал избежать ссоры. Однако глаза видели перед собой не воина, а какого-то оборванца, крепкого, но далеко не богатырского сложения.

Пришелец вздрогнул, выйдя из оцепенения. По его телу прокатилась странная волна, словно все мускулы последовательно напряглись и расслабились. Это было заметно даже под одеждой. Лутаций, продолжавший в это время что-то говорить, встретился с ним взглядом и осекся. Пляшущее пламя осветило лицо пришельца.

Сенакул вдруг что-то проговорил на своем языке, причем интонация его голоса отражала крайнее удивление.

Пришелец поднял копье.

— Ты… — зашипел Осторий.

Лутаций закричал.

— Остано…

Слова застряли в горле. Римлянин вцепился руками в пробившее его грудь копье, захрипел, забулькал, и повалился в огонь.

Пришелец одной рукой вскинул стреломет. Осторий рванулся в сторону, но убийца среагировал, и короткая стрела ударила префекта под левую ключицу, отбросив назад.

Сенакул взревел, как десять раненных медведей, бросился на незнакомца. Тускло блеснул длинный меч, рассекший пустоту. Пришелец отшагнул в сторону, уходя из-под удара, и сделал короткий выпад в горло могучему скордиску. Голой рукой. Сенакул споткнулся и рухнул, как подкошенный. Незнакомец перехватил его меч и схватился с подоспевшим Козинтой.

Второй скордиск и ловчие закричали все разом, хватаясь за оружие, Асдула побледнел и попятился прочь. Один из ловчих ударил пришельца рогатиной в живот, тот легко, словно в танце, увернулся, взмахнул клинком. Раздался чавкающий звук.

Осторий поднялся на ноги, добрался до своего меча, отшвырнул в сторону ножны и, нечленораздельно зарычав, бросился в бой. Казалось, торчащей из груди стрелы он не замечал.

Асдула в панике метнулся в пещерку из корней наполовину вывернутой из земли корявой сосны. Убийца, сам Танат, метался среди своих жертв, словно смерч. Козинта медленно оседал на землю, держась обеими руками за голову. Лицо его пересекала узкая красная полоса. Один из ловчих визжал, как свинья на бойне. Трясущимися руками он запихивал кишки в распоротый живот.

Потом наступила тишина.

Из-за туч показался серебряный диск луны. Асдула, почти перестав дышать, выглянул из своего укрытия.

Префект стоял на коленях, зажимая ладонью обрубок правой руки. Губы римлянина шевелились, беззвучно извергая проклятия.

— Кто… ты… такой? — прошипел Осторий.

— Ты знаешь, кто, — негромким низким голосом ответил убийца.

— Не-ет… Не обманешь…

Он говорил медленно, еле слышно. Сквозь липкие пальцы, зажимавшие страшную рану, толчками утекала жизнь.

— Ты… не человек… Человека бы я прикончил… Ты — Тухулка[6]. В насмешку… нацепил обличье… этого ублюдка-марианца… Давай, смейся, тварь…

Префект неуклюже, кривясь от боли, левой рукой вытащил из ножен кинжал. Встал на одно колено.

— Будь ты про…

Отчаянный выпад пронзил пустоту. Клинок пришельца взмыл над головой префекта и опустился. Фонтанирующее кровью тело завалилось на бок. Голова римлянина, подскакивая, покатилась прямо к затаившемуся, трясущемуся Асдуле.

Убийца вырвал из трупа Лутация свое копье и одним прыжком оказался возле князя. Тот забился в дальний угол своего убежища. Все происходящее напоминало ему дурной сон, такого просто не могло быть, только не с ним. Его трясло, словно в ознобе. Покрытый черной кровью, наконечник медленно покачивался на расстоянии ладони от лица Асдулы. Убийца сидел на корточках и не шевелился. Он просто смотрел, но во взгляде его не было ничего человеческого.

— Не убива… не убивай меня… Я сделаю все, что ты хочешь… Заплачу… Любые деньги… Сколько ты хочешь?

— Что ты с ней сделал?

— С кем? — прошептал Асдула.

Убийца отложил копье и молча выволок князя из его укрытия. За шиворот.

Через некоторое время лес снова вздрогнул от жуткого, долгого, пронзительного крика, наполненного, невыразимой словами, болью и ужасом. Испуганный лес долго не мог уснуть…

Таберна постепенно заполнялась посетителями. Несколько человек вошли шумной гурьбой, поприветствовали одноухого Акаста с Телесфором и присоединились к ним, придвинув еще один стол. Хозяин подскочил к ним, жадно пожирая глазами серебряные тетрадрахмы, заплясавшие по столешнице, испещренной надписями, по большей части непристойными.

— Миррина, хлеба и сыра с пореем господам! — окликнул Ксантипп рабыню, склонную к полноте женщину средних лет, — и вина! Они платят за хиосское!

— Еще акрид в маринаде, — попросил один из вошедших.

Вышибала поморщился, но взглянул на компанию с интересом: человек, заказавший столь неаппетитное, по мнению фракийца, блюдо, показался ему смутно знакомым. Благородные черты лица, длинные светлые волосы.

— Да пошевеливайся! — подгонял рабыню Ксантипп, — они еще заказали жаренный окорок.

— Откуда у нас окорок? — проворчала Миррина, — который день никто не заказывает, я и перестала покупать. Переводить еще хорошее мясо на всякое отрепье… У них и денег-то никогда нет.

Хозяин всплеснул руками.

— Я из-за твоего своевольства по миру пойду! Давай, сообрази что-нибудь другое!

— Ну что, сыграем? — спросил один из вновь прибывших.

— Дасдабай, — прогундосил другой.

Загремели кости в глиняной кружке.

— Тройки!

— Дай-ка сюда.

— Ха, «собака»!

— Зараза…

— Тряси!

— «Афродита», пусть выпадет «Афродита»[7].

— Ха!

— Ну что за невезуха…

— Будешь еще?

— Нет, хватит с меня.

— Дракил, будешь играть? — обратился удачливый игрок к соседу.

— Отстань, — отмахнулся тот.

Один из игроков внимательно разглядывал костяной кубик с точками на гранях, несколько раз катнул кубик по столу, число точек каждый раз выпало разное. Поскреб кость ногтем.

— На зуб еще попробуй, — посоветовал удачливый, — если думаешь, что я засунул туда свинец, то расскажи, как я его достаю, когда ты кости кидаешь?

— Ты когда-нибудь мне попадешься на горячем…

— Жду не дождусь.

Скрипнула входная дверь и на пороге появился здоровенный детина, гладко выбритый и небедно одетый. Голову его туго обтягивал темно-красный платок.

Вышибала машинально бросил на него профессиональный оценивающий взгляд и вдруг напрягся.

— Хо, Эвдор, чего так долго? — окликнул вошедшего один из игроков.

Названный Эвдором подсел к ним. Вышибала привстал из-за стола, взглядом сверля ему затылок.

«Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?»

«Посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось».

Пьянчуга. Этот лохматый, с которым пришлось побарахтаться в воде.

— Хватит тут киснуть, — сказал Эвдор, — завтра выходим в море.

— И куда отправимся? — спросил лохматый.

— К Либурнийскому берегу.

— Чего мы там забыли? — спросил другой пират.

Эвдор еще не успел рта раскрыть, как неожиданно воодушевился лохматый.

— Я — за!

— С чего бы это? — неприязненно покосился на него отказавшийся играть моряк, в правом ухе которого висела серьга в виде лабриса, какие любят критяне, — всегда в противоположную сторону рвался.

— Да ну эту Киликию. Там из баб только тощие сирийки. Надоели. Иллирийку хочу. У них есть за что подержаться.

Пьяница изобразил в подробностях, чего и сколько он желает поиметь. Вышло нечто необъятное.

— Аристид, такая тебя грудями к ложу прижмет — раздавит, как клопа.

— Я тоже не люблю толстух, — сказал Акаст.

— Какие толстухи? — возмутился лохматый, которого назвали Аристидом, — они там все стройные, как на подбор!

— Стройнее сириек?

— Те просто тощие коровы.

Эвдор переводил взгляд с одного на другого.

— Я смотрю, больше вопросов ни у кого нет?

— У меня есть, — сказал критянин.

— И верно, как это я про тебя-то забыл. Спрашивай.

— Тебе Митридат приказал идти в Иллирию?

— Нет, — не моргнув глазом ответил Эвдор.

— Тогда зачем ты нас туда тащишь?

— Я никого никуда не тащу. Я предлагаю.

— Вы только посмотрите, в кои-то веки предлагает он! То есть, если мы не согласимся…

— Если не согласятся почтенные Идай и Менесфей, — уточнил Эвдор, — мы не пойдем в Иллирию.

— А наше мнение, тебя уже не интересует? — начал закипать критянин, — мнение тех, уже два года следует за тобой, выполняя твои полубезумные прихоти?

— Почему, «полу», — наигранно удивился вожак, — и вообще, Дракил, я уже спрашивал тебя, с чего ты взял, что я сторонник демократии?

— Хорошо! — зарычал Дракил, — тебе насрать на мое мнение! Но Аристида, которого ты поставил кормчим «Меланиппы», ты ведь тоже не спросил! Для тебя теперь эти два урода важнее!

Двое пиратов вскочили, схватились за ножи.

— Идай! — рявкнул Эадор, обращаясь к одному из них, тому, что был помельче, — сядь!

— Ты эта, Мышелов, того самого, короче… — процедил другой пират.

Он демонстративно попробовал пальцем острие своего широкого ножа. Вышибала одним прыжком очутился возле стола, облюбованного пиратской компанией.

— Уберите-ка железки, почтенные. Не стоит ими тут размахивать.

— Ты кто такой? — неприязненно уставился на него Идай.

— Это вышибала местный, — сказал Телесфор.

— Шел бы ты, парень, отсюда, — посоветовал Идай, — пока самого за дверь не вышибли. Не лезь не в свое дело.

— Попробуй, выстави, — спокойным голосом ответил вышибала.

Эвдор хлопнул ладонью по столу.

— Идай, успокойся. Сядь. И ты Менесфей.

Он повернулся к вышибале.

— Все в порядке, уважаемый, больше не повто… — он вдруг замолчал и нахмурился.

Фракиец, встретившись с ним взглядом, кивнул и отошел. Но уже не так далеко, как прежде, и периодически поглядывал в сторону компании.

— Так ты скажи, зачем в Иллирию-то? — спросил Идай.

— Что? — рассеянно переспросил Эвдор.

— В Иллирии, говорю, чем лучше? Там римляне, вообще-то.

— Оди тепей песде, — горестно вздохнул Гундосый.

— Богатая Италия под боком, — ответил Эвдор.

— Сулла, вероятно, скоро отправится туда, — сказал Аристид.

— Не вероятно, а именно так и будет, — сказал Эвдор, — только сегодня рассказал один добрый человек — Сулла, наконец, покинул Азию, несколько дней назад отплыл из Эфеса.

— Я так и знал, — вздохнул Аристид, — опять нас тащишь к войне поближе.

— Именно. Война, это не про нас, но у нее под боком — самое нам место. Тут Лукулл опять начнет шерстить море. Про Полиада с Угольком с прошлого лета ничего не слышно. Или уже отдали концы, или сидят где-то по норам тише воды. Эргин на восток сбежал. Нет, здесь больше нечего ловить. Помните, полтора года назад один храбрый римский трибун предрекал конец раздолью Братства? — несколько повысив голос на последних словах, поглядывая на вышибалу, сказал Эвдор, — так вот он уже почти наступил.

— Взбаламутили воду римляне, — согласно кивнул Телесфор, — но никак я их не пойму. Тот же Сулла, когда был наместником в Киликии, спокойно относился к нашему ремеслу. Мы делились, он не злобствовал. И все были довольны. А сейчас что на него нашло?

— Сейчас у него другие амбиции, — сказал Эвдор, — царские. И тех, кто слишком много знает о прежних делах, он будет беспощадно истреблять.

— Я слышал, в тот раз его даже пытались привлечь к суду, — вставил Аристид.

— Слишком много наворовал, — усмехнулся Акаст.

— Слишком мало делился, — возразил Эвдор, — а сейчас вообще не станет.

— Снова в суд потащат?

— Ага. Если у марианцев легионов хватит. Я думаю, друзья, в отношении римских наместников и Братства ровным счетом ничего не изменится. Лукулл, или другой, кто тут теперь останется за главного, как и все прочие большие начальники до него, будет держать свою суму открытой. Вот только наполнять ее будем не мы, а критяне. Лучший друг римского народа Ласфен. Полагаю, он еще в том году начал.

Вышибала невесело усмехнулся. Ничего нового они не сказали. Подобные разговоры ведут, не таясь, во всех провинциях Республики. Даже в Риме. Сложил консул или претор свои полномочия и получил в управление провинцию. Целый год он служил на благо Отечества, ночей не спал, все думал, как бы больше пользы народу принести. Взяток не брал, а для некоторых расходов даже раскрывал собственный кошель, о чем всем, конечно же, рассказывал. Устал невероятно. Поиздержался. Исполнил свой гражданский долг. И вот он получает под свою руку страну, которую сам Юпитер предназначил для бесконечного доения.

«Я тебя ловить не стану, но ты в мой сундук немножко положи». Все просто и понятно. И очень по-римски. Так заведено в давние времена боговидцем Нумой Помпилием[8]: «Я даю, чтобы ты дал».

Стемнело. Разговор постепенно сполз на темы, которые уже не очень интересовали вышибалу. Трое из компании изрядно набрались и храпели мордами в стол. Идай, Дракил, Гундосый и еще пара моряков дважды снова что-то не поделили, и фракийцу опять приходилось вмешиваться. Каждый раз он ловил на себе заинтересованный взгляд Эвдора.

Постепенно посетители начали расползаться.

— Аристид, ты на «Меланиппу»? — окликнул лохматого моряк, которого звали Койоном.

— Нет. У меня еще в городе дела.

— Дела у него… — усмехнулся Акаст, — Эномай, она от твоих дел еще не родила?

— Я осторожненько!

— М-м-м-фей… — тормошил пьяного верзилу Идай, которого тоже изрядно качало, — вствай… Пшли…

— Ин…на…

— Пшли… грю…

Преодолев сопротивление отдельных своих членов, компания покинула таберну. Эвдор задержался. Вышибала подсел к нему за стол. Напротив. Какое-то время оба молчали, глядя друг на друга.

— Здравствуй, Север.

Вышибала помедлил с ответом.

— Я смотрю, у тебя хорошая память.

— Не жалуюсь.

— Полагаю, меня не просто было узнать. Меня и зовут теперь иначе.

Эвдор покосился на Ксантиппа, который в противоположном углу зала собачился с Мирриной.

— Я заметил. Ты теперь фракиец?

Вышибала медленно кивнул.

— И как мне называть тебя?

— Спартак.

— Спартак… Никак не ожидал снова тебя увидеть. Да еще здесь и в таком виде, — сказал Эвдор.

— С первым и третьим понятно, — усмехнулся вышибала, — но чем тебя удивило второе? Почему ты именно здесь не ожидал меня увидеть?

— Ну… — почесал подбородок Эвдор, — вообще-то я имел в виду не только Делос. Я удивился бы, встретив тебя в любом порту Эгеиды. Кроме Эвксинских, оставшихся за Митридатом.

— Это еще почему? — поднял бровь вышибала.

— Ты ведь человек Фимбрии? Я сразу тебя раскусил.

— Я помню.

— Некоторые трибуны Фимбрии теперь служат Митридату.

— Врешь! — вытаращился вышибала.

— Не вру, — улыбнулся Эвдор, — это правда.

— Скорее, сплетни, о которые твои люди точили языки.

— Нет, не сплетни, Спартак. Я даже разговаривал с одним из них. В Фокее. В прошлом… как он у вас называется? В прошлом октябре. Некий Луций Магий. Знаешь такого?

Вышибала помрачнел.

— Почти все воины Фимбрии перешли к Сулле, — продолжил Эвдор, — но этот переметнулся к Митридату. Видать, от своих не ждал ничего хорошего. И он не один такой.

— Они не свои, — процедил вышибала с нескрываемой злобой.

Эвдор хмыкнул.

— Ты, я вижу, избрал третий путь. Ни тем, ни этим.

— Я ничего не избирал. Так распорядились Парки[9].

— Парки? Ты слишком римлянин для фракийца, Спартак, не замечаешь за собой? Ну да ладно. Значит, теперь киснешь в этой дыре? Если ты теперь сам по себе, что же не вернулся в Италию? Там все еще марианцы. Полагаю, про них-то ты по-прежнему можешь сказать — «свои».

— У меня было важное дело здесь.

— И как, выгорело?

Спартак помолчал.

— Нет.

— Стало быть, еще задержишься на Делосе?

Спартак вновь выдержал долгую паузу. Очень долгую. Он смотрел на дверь. На скулах играли желваки. Эвдор терпеливо ждал.

— Я слышал, вы идете в Иллирию?

— Да, — кивнул Мышелов.

— В Диррахий?

— Может и туда зайдем, — Эвдор улыбнулся.

— Я бы хотел пойти с вами.

Эвдор чуть отклонился назад, провел пальцами по подбородку.

— Я заплачу, — пообещал Спартак.

Эвдор махнул ладонью перед лицом.

— Не бери в голову. Сочтемся.

— Значит, ты согласен? — недоверчиво спросил фракиец.

— Тебя это удивляет?

— Да… — с некоторым усилием произнес Спартак, — деньги тебе не важны. Ты знаешь, кто я, но не задаешь вопросов о том, что произошло со мной, после того, как вы выкинули меня за борт. Тебя действительно не интересует, почему я ни с Суллой, ни с… Магием?

— Интересует. Но об этом мы поговорим позже. Похоже, кроме меня тебя никто не узнал. Разве что Аристид вспомнит, вы с ним так тесно обнимались…

— Расскажешь остальным?

— Аристиду расскажу. Остальным — нет. Завтра на рассвете в порту спросишь, где стоит «Меланиппа». Буду ждать.

[1] Последняя строка одного из стихотворений Алкея, поэта VI века до н.э. — «Нам лекарство от зол — вино».

[2] Греки считали, что сын Зевса Дардан основал у Геллеспонта город своего имени и стал родоначальником фракийского племени дарданов, которые потом переселились на запад.

[3] Середина августа.

[4] «Эпафродит» — «Любимец Афродиты» (на римский манер «Любимец Венеры») — прозвище, которое Сулла дал сам себе.

[5] Пелла, древняя столица Македонии, к тому времени пришла в упадок.

[6] Тухулка — демон смерти в религии этрусков.

[7] «Афродита» — лучший бросок при игре в кости. «Собака» — наихудший бросок из возможных.

[8] Второй царь Древнего Рима, по преданию заключивший договор с Юпитером о поклонении в обмен на покровительство.

[9] Парки — три богини судьбы у римлян (у греков — Мойры).