11

Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Птолемей Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: «Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?»

Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.

Он не походил на молодых поэтов, любителей «волчиц»[1] и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, Луций Лициний Лукулл не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим.

Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой проконсула. И никому, за всю свою жизнь, Сулла не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.

Именно Лукулл, отправившийся в поход в должности квестора, хранил казну пяти легионов. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. «Лукуллова монета» чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.

Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую сложность. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Аттика превратилась в выжженную пустыню.

Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром[2].

Молодой Птолемей принял посланника более чем радушно. Египет в ту пору уже не мог именоваться великой державой. Последним успехом Страны Реки стала победа над сирийцами в битве при Рафии. Она не привела к возрождению государства, лишь оттянула неизбежный конец. Династия Птолемеев стремительно хирела. Поэтому фараон не упустил возможности подружиться с Республикой против Митридата.

Фараон испытывал Лукулла на прочность подарками, стоимость которых достигала восьмидесяти талантов[3]. Лукулл вежливо отказывался. Царские чиновники раболепно настаивали. Водили к саркофагу Александра, звали в Мемфис, приглашали посетить гробницы древних фараонов. Лукулл отвечал, что осматривать достопримечательности прилично досужему путешественнику, разъезжающему в свое удовольствие, а не тому, кто оставил своего полководца в палатке в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.

Чиновники тянули время. Фараон еще ничего не решил. Лукулл, убедившись, что суммы, подобные той, что он получил от Суллы, двор Птолемея способен переварить за один день, с утра до полудня, без остатка и каких-либо сожалений, вынужден был изменить тактику переговоров. Деньгами чиновников впечатлить не вышло, но они опасались роста мощи понтийцев и парфян.

На полноценный союз фараон все же не решился и ограничился представлением римлянам небольшой эскадры. Уже немало, и окрыленный успехом Лукулл отплыл на Крит в поисках новых союзников.

На Крите легат одержал еще более впечатляющую победу. Формально правившие островом многочисленные мелкие царьки и олигархи не представляли из себя ничего, ни силы, ни власти. Другое дело — Ласфен. Подробности переговоров Лукулла с Волком остались известными только им двоим, но результат заставил изумленно ахнуть всю Эгеиду. Волк присоединился к римлянам со всем своим флотом, практически уровняв шансы римлян против понтийских эскадр.

На этом фоне присоединение следующего союзника, Родоса, уже казалось чем-то само собой разумеющимся. Потом последовала очередь Книда и вот теперь — Кос.

Флот разросся до восьмидесяти кораблей. Командовал им опытнейший флотоводец, родосец Дамагор.

По совету Дамагора Лукулл задержался на Косе на несколько дней дольше, чем изначально намеревался. После заключения союзнического договора с правителями острова, все легкие корабли, все критские гемиолии и часть наиболее быстроходных родосских триер были отправлены на запад, до Киклад, а так же патрулировали Ликийский пролив. Благодаря этим мерам Лукулл узнал о походе Эргина сразу же, как только тот проследовал мимо Родоса. Эргин ушел на запад, это порадовало легата (противник опасается драки), но и заставило озаботиться. Необходимо срочно принимать меры, пока киликийцы не соединились с Неоптолемом. Кроме того, Ласфен с Дамагором, прикинув численность сочтенных разведкой кораблей Мономаха, пришли к выводу, что это далеко не все, что Братство может выставить против них. Нужно было поторапливаться, и тут на горизонте замаячила новая перспектива.

Слухи о переправе в Азию марианской армии, ее успехах, дошли до ушей Лукулла еще на Родосе. Они были очень сбивчивыми и противоречивыми. Победа римлян у Пропонтиды описывалась по разному, легату не удалось даже выяснить имя командующего марианцами. Неизвестна обстановка в Вифинии. Одни говорили, что вифинцы массово бегут от римлян к Митридату, другие — от Митридата к римлянам. То царь убит и съеден червями, то он обрушил на римлян громы и молнии, стерев всех в порошок. Слова про громы прагматичный легат пропустил мимо ушей, но наличие на доске очередного игрока отныне нельзя было оставлять без внимания.

— Налей-ка мне, парень, — Лукулл щелкнул пальцами, указав контуберналу на пустой кубок.

Юноша, зашедший с вечерним докладом, немедленно выполнил поручение. На пороге покоев косского архонта, частью превращенных в штаб флота, появился трибун Гай Постумий. Он отсалютовал командиру. Лукулл кивнул в ответ, сел за рабочий стол, отпил из чаши и вопросительно взглянул на Постумия.

— Только что патруль задержал на берегу, неподалеку от города, подозрительного человека. Утверждает, что он военный трибун.

— Военный трибун?

— Так точно. Не наш.

— Может быть, дезертир из легионов Кассия?

— Мысль про Кассия мне в голову не приходила, но я не думаю, что он дезертир. Он не пытался бежать, сам вышел к патрулю.

— Думаешь, он из этих?

— Так точно. Показания вполне согласуются.

— Приведи его.

— Он уже здесь.

— Вводи.

В комнату вошли два легионера и сопровождаемый ими человек. Он был одет в грязную и ободранную тунику, некогда красного цвета, обут в калиги. Волосы русые, коротко стриженные, светлая щетина, обычно малозаметная, ныне ярко выделялась на обветренном, загорелом лице. Держался он уверенно, спокойно, словно нынешнее положение не казалось ему чем-то из ряда вон выходящим. Нет загнанности в глазах. Ну конечно, никакой он не дезертир.

— Кто ты? — спросил Лукулл.

— Меня зовут Квинт Север, я военный трибун. А ты, должно быть, Луций Лициний Лукулл?

— Ты не ошибся, — подтвердил легат.

Задержанный отсалютовал.

— Говоришь, военный трибун? Но среди моих людей нет такого человека, — Лукулл перевел взгляд на Постумия, назад, на Севера, и чуть прищурился, — говори правду. Ты дезертир из разбитых легионов Луция Кассия, наместника Азии?

— Никак нет. Я служу в легионах легата Гая Флавия Фимбрии. Исполняю обязанности префекта конницы.

— Вот как? Я знаю одного Флавия Фимбрию, но впервые слышу о таком легате.

— Гай Флавий возглавил легионы после смерти командующего, консула Валерия Флакка.

— Что это за легионы?

— Два легиона, посланные со вспомогательными частями в Азию на войну с Митридатом.

— Кем посланные?

— Сенатом и народом Рима.

— Вот как? — повторил Лукулл, улыбнулся и пробарабанил пальцами по столу. — А я думаю, тут все немного не так было. Легионы послала группа лиц, именующих себя Сенатом. Легитимность этой группы мы не признаем, как и право объявлять войны и посылать куда-либо войска. Но мы отвлеклись. Поведай нам, трибун, при каких обстоятельствах наступила смерть Флакка, коего ты именуешь консулом. Он был убит в бою?

Задержанный кашлянул.

— Никак нет. Консул убит в результате ссоры с легатом Фимбрией.

— Причина ссоры?

— Несправедливое судейство, вынесенное консулом не в пользу легата. Это послужило поводом к убийству. Напряженность в их отношениях нарастала давно. Мне неизвестны подробности.

— Кто совершил убийство?

— Лично легат Фимбрия.

Лукулл усмехнулся.

— Я смотрю, ты весьма откровенен. Так беззастенчиво сдаешь своего командира.

Север побагровел.

— Я не считаю возможным лгать тебе, Луций Лициний, даже если это затруднит выполнение моего задания. Свидетелей много, правда все равно станет тебе известна.

— Похвально, — Лукулл кивнул Постумию и тот вышел, притворив за собой дверь. Север покосился ему вслед, — а теперь сообщи, с какой целью ты прибыл сюда и объясни свой внешний вид.

— Мне поручено доставить тебе, Луций Лициний, письмо от моего легата. К сожалению, в пути я и мои люди подверглись нападению пиратов. Во время боя я оказался в воде и отстал от своих людей. Их судьба мне неизвестна. Письмо осталось на судне.

Судно в Фокее сторговал разведчик. Север быстро понял, что без пронырливого фракийца ему не удалось бы нанять и дырявого корыта. Фокея, входившая ранее в состав римской провинции Азия, как и Пергам с Питаной, досталась Митридату. В нынешней ситуации, оставшись без царской защиты, фокейцы не осмелились помешать горстке легионеров свободно заниматься своими делами в городе, однако смотрели исподлобья, не зная, чего теперь стоит ожидать.

Купцы же торговых судов откровенно не желали связываться с римлянами. О появлении у Лукулла флота слышали уже многие, но тот себя пока никак не проявил, и небезосновательно считалось, что на море властвует понтийский царь. Никто не желал угодить на кол, будучи уличенным в помощи царским врагам.

Стараниями фракийца выяснилось, что глубоко наплевать на греков и римлян, вместе взятых, купцу-сидонянину, владельцу гаула под названием «Гани Аштарт», что означало — «Любимец Астарты». Бод’аштарта интересовали лишь деньги, только деньги и ничего, кроме денег. Такими хананеев[4] видел весь знакомый с ними мир. Бод’аштарт назвал цену, Реметалк и Север поторговались, соблюдая приличия, ударили по рукам и отряд префекта без проволочек отплыл на юг. Оговорена была доставка пассажиров до Книда с заходом на все крупные острова по дороге. «А там посмотрим, в кошеле еще звенит». Навклеру[5] по пути, а серебро одинаково ценилось и в Ливии и на Боспоре, вне зависимости от того, какие картинки на нем отбиты.

Север возблагодарил Юпитера за ниспосланную удачу. Ему, сухопутному человеку, только сейчас явилось откровение, что почти два десятка человек одних только пассажиров — это много. И не всякий корабль для такой толпы сгодится. А тут зерновоз немаленьких размеров, с каютами. Он курсировал между Александрией Египетской и ионическими городами. Сейчас, выгрузив египетский хлеб в Митилене, зайдя в Фокею, он возвращался на юг, забив трюм малоазиатскими товарами: шерстяными тканями, хиосским вином. Судно довольно крупное, двухмачтовое, ходящее исключительно под парусами. Команда разноплеменная, но преобладали в ней финикийцы. Хотя с падением Карфагена они утратили право называться властителями морей, навыки мореходства, оттачиваемые веками, никуда не делись. Обширные знания и огромный опыт позволяли финикийцам прекрасно ориентироваться в Средиземном море вдали от берегов еще тысячу лет назад — достижение, к которому прочие морские народы приблизились лишь ко времени Пунический войн. Они первыми стали ходить по морю ночью, тогда как, даже сейчас большинство купеческих судов не были рассчитаны на длительные многодневные переходы и на ночь приставали к берегу. Судно, нанятое Квинтом, могло около месяца находиться в море.

Это было уже третье морское путешествие Севера. Два предыдущих сопровождались гораздо меньшим комфортом. Тогда вместо отдельного помещения ему довелось разделить общество пары сотен легионеров, теснящихся на скамьях, настеленных от борта до борта беспалубного актуария[6]. И это были еще цветочки. В самый первый раз, едва они вышли из Брундизия, налетел шторм. Возможно, для бывалых моряков он не показался чем-то ужасным, но Квинту вполне хватило. Он побывал на двух войнах, нередко видел смерть в самых страшных ее формах, но такого ужаса и ощущения полнейшей беспомощности, как в тот злополучный день, доселе не испытывал. Судно мотало и крутило на волнах, перекатывавшихся через борт, как невесомый игрушечный кораблик, вырезанный из кусочка сосновой коры, который Квинт в детстве запускал в горном ручье. С тем отличием, что кораблик не тонул, даже перевернувшись, тогда как актуарии, перевозившие легионы, таким замечательным свойством не обладали и шли на дно с пугающей быстротой.

Первое время Квинта нещадно мутило, желудок выворачивало наизнанку. Лишь к четвертому дню плавания префект немного пообвыкся и признал, что морские путешествия не так уж и плохи.

Восемнадцать римлян и фракиец расположились в четырех каютах финикийского зерновоза, в котором для зерна были созданы гораздо лучшие условия проезда, нежели для людей. Каждая каюта рассчитана на четырех человек, но такое положение дел никого из пассажиров не огорчало. Мало кто пожелал добровольно заточить себя там, где сквозь щели в потолке-палубе на голову то сыпался песок, то лилась вода, когда судно круто зарывалось носом в волны, поднимая фонтаны брызг. Большую часть времени пассажиры проводили на палубе.

Когда в дымке уже проявился берег Коса, путешественники подверглись нападению пиратов. Разбойные, ослабев умом от жадности, попытались откусить больше, чем способны были переварить. Первую посудину «Любимец Астарты» просто опрокинул ударом мощной, вырезанной из ливанского кедра стэйры[7]. Вторая уклонилась от драки, а вот с третьей пришлось повозиться. Пираты сумели дорваться до палубной схватки, которая закончилась для Севера падением за борт.

Выбраться из Орковой задницы, в которой Квинт очутился, оказалось довольно хлопотным делом, но в итоге все закончилось благополучно и без ущерба для здоровья. Префект сумел добраться до Коса. Он догадывался, что товарищи похоронили его и надеялся лишь, что Барбат выполнит задание Фимбрии. Но вот чего он никак не ожидал, так это того, что сулланцы повяжут всех ехавших на «Любимце Астарты» легионеров. Как и самого Севера, несколько позже.

— То есть ты трусливо бежал, бросив своих товарищей? — высказал предположение Лукулл.

— Нет! — стиснул зубы Север, — я упал за борт в разгар боя!

— И добрался до берега вплавь?

— Да.

Легат встал из-за стола и прошелся перед Севером, заложив руки за спину. Квинт следил за ним исподлобья.

— Захватывающая история. Чем же докажешь, что ты тот, за кого себя выдаешь? Оружие и товарищей потерял, приказ командира не выполнил.

— Считаешь меня дезертиром?

— Скорее нет, чем да, — к некоторому удивлению Квинта Лукулл не стал настаивать на этом обвинении.

Он прошел за спину Севера, приоткрыл дверь и скомандовал, — вводи его, Постумий.

Квинт, старавшийся стоять навытяжку, скосил глаза набок, как только мог, не поворачивая головы, но через мгновение забылся и кинулся обнимать вошедшего Барбата. Острие копья конвойного, ткнувшееся трибуну в грудь, охладило порыв.

— Красноречивее любых слов, — констатировал Лукулл, — итак, показания сторон сходятся. Постумий, освободи из-под стражи спутников нашего доблестного трибуна. Но оружие им не отдавай.

Постумий кивнул и вышел.

— В чем ты еще нас подозреваешь? — спросил Барбат легата.

— Ну что ты, более ни в чем. Вы честные воины, отменно выполнившие приказ.

— Так почему же ты не вернешь им оружие? — спросил Север, — разве они враги?

— А вот это самый интересный вопрос в наше непростое время, — Лукулл присел на край стола, — тессерарий свободен. Ступай к своим товарищам, вас накормят. А мы с трибуном побеседуем.

Барбат кинул сочувствующий взгляд на Квинта, нехотя повернулся и вышел. Легионеры-охранники последовали за ним.

В руках Лукулла появился кожаный футляр, из которого легат достал свиток папируса.

— Твои люди выполнили вместо тебя твое задание. Вот письмо, которое ты вез. Итак, я слушаю, что хочет мне сообщить Фимбрия.

— В письме все сказано.

— Я читать умею. Что он велел тебе передать на словах?

— Мне не давали таких указаний. Я должен был доставить письмо.

— То есть, ты не знаешь, зачем тебя послали. Ты просто мальчик на побегушках, такой же, как твой тессерарий. Который, кстати, справился лучше тебя. Интересно, зачем Фимбрия послал такого олуха?

— У меня был приказ передать письмо! — вспыхнул Север, — но исходя из оценки состояния дел в текущий момент, я могу предположить, что в письме.

— Так предположи.

Север пару раз кашлянул, собрался с мыслями.

— Легат Фимбрия предлагает тебе, предпринять совместные действия по захвату царя Митридата, врага римского народа.

— Да ну? — хмыкнул Лукулл, — продолжай.

Север скрипнул зубами. Ироничная ухмылка Лукулла раздражала его донельзя, но он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо.

— Митридат заперт Фимбрией в Питане. Это порт неподалеку от…

— …я знаю, где это, — бросил легат, — продолжай.

— Крепость Питана хорошо укреплена. Фимбрия не решается штурмовать ее. Не имея флота, он не может организовать полноценную осаду порта и предлагает тебе, Лициний Лукулл, прийти к нему на помощь и не дать царю улизнуть. Если ты поспешишь, война может быть закончена уже через несколько дней.

Лукулл встал, подошел вплотную к трибуну и посмотрел ему в глаза. Потом обошел его кругом и принялся расхаживать по комнате за спиной Севера. Квинт стоял неподвижно. Лукулл молчал, тишину нарушало лишь цоканье по мраморному полу шляпок гвоздей, которыми были подбиты сандалии легата. Квинт нервничал, мысли его путались и чтобы успокоиться, он начал считать шаги Лукулла.

На счете «сорок» легат остановился.

— При жизни Мария, его сторонники не казались мне такими законченными идиотами. Похоже, подмяв под свои задницы все курульные скамьи, Цинна и его подпевалы от осознания собственного превосходства думают теперь только ими. Я задницы имею в виду.

— Я не понимаю, — оторопело сказал Север.

— Не удивительно. Полагаю, задницей думать непросто, — Лукулл подошел к Северу и встал пред ним, сложив руки на груди, — объясняю. У меня нет никакого желания помогать Фимбрии в ловле Митридата. Пусть справляется сам, если сможет.

— Но как же… — нахмурился Север, — ведь он же улизнет! Флот вывезет его. И война продолжится. У царя еще много сил!

— Если Фимбрия не может закончить войну, ее закончит кто-то другой, — развел руками Лукулл, повернулся и направился к своему столу.

— Ты боишься, что вся слава победителя достанется Фимбрии? — высказал догадку Север, — но это вряд ли случится, ведь всем будет ясно, что без твоего флота он ничего не смог бы сделать.

— Ты говоришь так, словно царь уже сидит в подвале в цепях, а твой командир готовится к триумфу. Кабан еще жив, а ты уже строишь планы относительно его шкуры? Нет, трибун, я Фимбрии помогать не стану. И не причем здесь желание единоличной славы. Покойного Помпея Страбона, великого полководца, весь Рим ненавидел за корыстолюбие. Тем не менее, будь он на месте Фимбрии, независимо от моего отношения к нему, мои люди уже выбирали бы якоря и ставили паруса, стремясь на помощь.

— Но ведь ты со своим флотом не победишь Митридата в одиночку! Даже если одолеешь его на море! Он соберет новые сухопутные армии, а Сулла в Греции, как он переправится в Азию?.. — Север осекся, понял, что сморозил глупость и замолчал.

— Переправится, — улыбнулся Лукулл, — уж будь уверен. Всему свое время. Но Фимбрия пусть побеждает Митридата сам. Я посмотрю, как это у него получится.

— Но почему?!

— Ты дурачок или прикидываешься? — спросил Лукулл, пристально глядя в глаза Северу.

Квинт заткнулся. Помолчав, он сквозь сжатые зубы прошипел:

— Вот оно что… И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?

— Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие — всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычное дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, она невидима. Болезнь может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.

— И такой болезнью вы считаете марианцев? — протянул Север, — а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?

— Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.

— Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня врагом, то священное звание посла не дает вам права…

— Это звание ничего не значит.

— Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посланника?

— Мятежника. Казнить посла не в моей компетенции.

— А в чьей же? Суллы?

— Сулла вполне способен на такое, если будет не в настроении.

Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:

— Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.

— Да ну? — усмехнулся легат, — а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь…

— Будем меряться трупами? — огрызнулся Север, — их с обеих сторон хватает.

— Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?

— В Самнии.

— Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым.

— Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? — процедил Север, — Митридат вырезал десятки тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! А перебитых рабов никто и не считал. Разве не должен Митридат понести кару? И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. Мой отец потратил изрядную сумму, чтобы я смог стать контуберналом Тита Дидия. Но я встал бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!

Лукулл внимательно выслушал пламенную тираду трибуна и сказал:

— Хорошо говоришь. Конечно, стоит подтянуть риторику, но все это вполне осуществимо. Учить, развлекать или побуждать — цель любой речи. Определенно, у тебя природный талант к последнему. Ты можешь зажигать людей, побуждать их к действию. Если бы тебя послушали некоторые из моих подчиненных, они уже стучали бы мечами об щиты, а Митридат немедленно нагадил бы под себя. Из таких, как ты, выходят вожди. Ты хочешь служить государству. А какое оно в твоем представлении, правильное государство?

— Власть народа.

Лукулл усмехнулся.

— Мы стоим на шатком мосту над пропастью. Ветер, что раскачивает его, стремясь сбросить нас в бездну — Митридат. Будем стоять, он добьется своей цели. В борьбе с ним нам нужно двигаться. Куда? Назад, откуда пришли? Людей на мосту слишком много. Задним не понять страхи и колебания передних. Задние напирают, как убедишь их повернуть? Возникнет давка, свалка, а мост легок и непрочен, многие полетят вниз. Мы толпой вбежали на него, толкаясь локтями, всякий норовил пролезть первым. Сто человек — сто мнений, вот твоя республика, власть народа. И кого ты послушаешь в толпе, этом слепом неповоротливом звере, что топчется над бездной? Здесь можно идти только вперед, друг за другом. Иного пути нет.

— Идти за кем-то одним, — нагнул голову Квинт.

— Именно.

— Сдается мне, Сулле очень нравится на Востоке, — сказал Север, — полагаю, побеждая Митридата, он уже десять раз позавидовал ему черной завистью. Интересно, Сулла уже катает языком по зубам слово «царь»?

Лукулл хмыкнул.

— А вот это не твоего ума дело. Ну, хватит пустопорожних разговоров. Не время и не место для состязаний в красноречии. Я свое слово сказал, и планы менять не намерен. Флот пробудет на Косе еще два дня, а затем мы двинемся к проливам.

— Ты дашь мне судно, чтобы я мог вернуться к Фимбрии? — спросил помрачневший Север.

— У меня нет лишних кораблей для удовлетворения бессмысленных прихотей мятежников.

— Хорошо, доберемся сами, только верни нам наше оружие и деньги.

— Кто тебе сказал, мой наивный друг, что ты вернешься к Фимбрии? Ты и твои люди задержаны, как мятежники и враги римского народа.

Север скрипнул зубами.

— Твою судьбу решит Сулла. Но ты мне симпатичен, трибун. Ты не слишком искушен в вопросах политики, но умен, изобретателен и смел. Мне нужны такие люди. Я собираюсь сразиться с Неоптолемом. Ты хочешь драться с понтийцами? Я тебе предоставлю такую возможность. Пользуйся полной свободой в пределах расположения флота. Ведь тебе же, по твоим словам, все равно, под чьим Орлом бить понтийцев? Лишь бы это был Орел?

— Да, — медленно проговорил Север, пытаясь осмыслить произошедшее, — лишь бы это был Орел…

[1] «Волчицы» — проститутки. Римское название публичного дома, лупанария, буквально переводится, как «волчатник».

[2] Латирос (греч.) — горошек.

[3] 2080 килограммов золота.

[4] Хананеи — самоназвание финикийцев.

[5] Навклер (греч.) — судовладелец.

[6] Актуарий — обобщенное название сразу нескольких типов гребных судов, использовавшихся для перевозки грузов, войск, посыльной службы.

[7] Стэйра — брус, образующий переднюю оконечность судна, продолжение киля в носовой части, форштевень.