20

— Чего ты тут киснешь, Марк? — спросил Клавдий Глабр, поднявшись на крепостную башню захваченной столицы дарданов.

— Лучше уж здесь, чем в этом сарае, по недоразумению именуемом дворцом, — буркнул младший Лукулл, — тут хоть ветер голову прочищает. Устал я, Клавдий, здесь торчать.

— На мое место хочешь? Не завидуй, — ответил Глабр, — у меня эта бестолковая беготня по горам вот уже где сидит.

Он провел ладонью по горлу.

— Кто ж виноват, что она бестолковая?

— Хочешь сказать, уж ты бы этого Лангара изловил в два счета? — Недобро прищурился Глабр.

— Ничего я не хочу сказать…

— На месте Базилла я бы вас сменил, — заявил Клавдий, — дисциплина полетела к воронам. Сейчас видел, как Квадригарий играет в кости с квестором.

— Ну, ведь не на легионную же казну. Надеюсь.

Глабр округлил глаза.

— И ты так спокойно об этом говоришь? Азартные игры запрещены!

— Не начинай, Клавдий… — поморщился Марк Лукулл — ты только приехал, а посиди тут сам три месяца безвылазно, волком взвоешь. Все чем-то заняты, кроме меня. Вы с Осторием хоть и не поймали Лангара, а все равно не просиживаете задницу. Базилл ушел на венетов. Гортензий соединился с Суллой.

— Что слышно от них? — спросил Глабр.

— Кипсела еще держится. Меды дерутся отчаянно. Судя по всему, дело там жаркое. Вот бы где оказаться… А у нас тут болото. Знаешь, от кого я больше всего устал?

— От кого?

— От нашего князюшки. Мерзавец обнаглел сверх всякой меры. Продает в рабство женщин и детей, мужчинам рубит головы. Из-за него тут набежало полный город всякой мрази, промышляющей работорговлей. Чуть ли не каждый день ему в постель тащат новую девку. Ходит весь в золоте. Даже срет в золото. У меня руки чешутся его прикончить, да не могу. Приказ Базилла. Ублюдок нужен. А вот я, Клавдий, знаешь, что думаю?

— Что?

— Не нужна нам эта кровожадная тварь. Ошибся с ним наш доблестный Минуций Базилл. Пока Асдула коптит небо, дарданы никогда не покорятся и Лангар всегда найдет поддержку. Мерзавца надо судить прилюдно. Собрать как можно больше народу и продемонстрировать римское правосудие. Я бы поступил с ним, как с отцеубийцей[1]. И от этого будет куда больше пользы, чем от методов Остория.

«От ваших с Осторием методов».

Лукулл посмотрел на Глабра и тактично проглотил часть вертевшейся на языке фразы.

— И ведь все ублюдок прекрасно понимает. Страх у него в глазах. Неодолимый страх. Я ему намекал, что мы скоро уйдем, что не будем его вечно защищать от своих же. Но он все равно не может остановиться.

— Мы уйдем, Осторий останется. Он человек наместника, а не Суллы.

Инцидент с Севером сошел префекту ауксиллариев с рук, во многом благодаря вмешательству Глабра. Тот едва сдержал злорадство, отчитываясь о происшествии перед легатом, и всех собак повесил на Квинта. Базилл, конечно, допросил нескольких солдат из десятой центурии, уцелевших в ночном бою, но те лишь подтвердили странное поведение командира. Никто из них не пытался «закопать» Севера, но все факты свидетельствовали против него. Слишком многие слышали его разговор с Лонгином на повышенных тонах. Открытое неподчинение приказу…

Тела марианца не нашли, что весьма огорчило префекта, который умудрился в той страшной мясорубке избежать ран и, фактически, вышел победителем.

— Осторий тоже, скорее всего, отбудет в Македонию, так что князюшку варвары на ремни порежут, — сказал Лукулл, — он это знает. Думаю, постарается с нами уйти. Сбежать от возмездия. Пять дней назад я отправил к Сулле гонца с предложением судить Асдулу. Вот, жду ответа.

— И варвары сразу упадут тебе в ноги, — скептически хмыкнул Глабр, — спросят, а чего ты прежде медлил, справедливый Марк Терренций Варрон Лукулл?

— В этом тоже есть свой резон. Варваров притеснял свой же собственный князь, а в руках римлян будет возмездие. Я уверен, Сулла согласится со мной. Этот наш союзничек — враг гораздо хуже, чем Лангар, который пускает стрелы исподтишка.

— Все-таки я не пойму, чего ты так переживаешь, Марк. Если бы мы собирались здесь задержаться надолго, то твои слова имели бы смысл. Но, думаю, еще до наступления лета мы уйдем.

— Да, если бы не марианцы, Сулла, возможно, учредил бы здесь новую провинцию или присоединил эти земли к Иллирику. Но сейчас не до того. Нужно возвращаться в Италию, а мы завязли здесь.

— Еще не до конца все решилось с Митридатом, — напомнил Глабр, — и с Фимбрией…

— Кстати о Фимбрии. На днях от брата письмо получил, — сказал Лукулл.

— Что пишет?

— Фимбрия взял Илион.

Глабра эта новость не слишком впечатлила.

— Как?

— Там какая-то мутная история. Фимбрия подошел к городу, но жители сопротивляться не стали, открыли ворота. После нашего договора с Архелаем вифинцы вспомнили о своем статусе друзей римского народа и не ожидали от Фимбрии ничего плохого. А он предал город огню и мечу. Я так и не понял, зачем.

— Совсем тронулся умом, — покачал головой Глабр.

— Да, я тоже давно подозревал, что Фимбрия сумасшедший, — согласился Марк, — особенно после того случая, когда он пытался затащить в суд Муция Сцеволу за то, что тот не дал ему, Гаю Флавию, себя убить. «Не принял меч всем телом».

— Это когда было? — спросил Глабр.

— На похоронах Мария.

Глабр посмотрел на Лукулла с удивлением. Марк пояснил:

— Ты забыл, что ли? Я же приехал к Сулле в феврале, а до этого оставался в Городе, хотя это едва не стоило мне головы. Не было возможности бежать, пока все выходы находились в руках бардиеев. Вот когда старик издох, Цинна ослабил хватку.

— Да, я помню, — кивнул Глабр, — тогда ведь не только ты один приехал. Антоний. Долабелла, Силан, Катул-младший. Цецилия Метелла с детьми Суллы. Я очень удивился, что Цинна позволил ей уехать. Такая заложница…

— Это было бы величайшей глупостью с его стороны, — сказал Лукулл.

Глабр возражать не стал. Спросил другое:

— И что? Фимбрии это сошло с рук?

— Представь себе. Не понимаю, почему Цинна закрыл глаза на эту дикую выходку. Хотя Фимбрия чуть ли не главный бойцовый петух[2] марианцев, но Сцевола же — великий понтифик, да и вообще очень уважаемый человек. Само его присутствие в Городе придавало Цинне и его подпевалам легитимность. Не понимаю…

Некоторое время они молчали.

На дороге появился всадник. Он явно спешил, погонял коня. Лукулл приложил ладонь к глазам козырьком.

— Кто там? — спросил Глабр.

Лукулл выдержал паузу, ответил, когда всадник приблизился.

— Вроде из людей князька. Чего, интересно, так торопится?

— Да плюнь ты на варваров, Марк, — раздраженно бросил Глабр, — пошли вниз, холодно тут.

Князь трапезничал в главном зале буриона, самого большого здания в Скопах, которое вполне можно было именовать дворцом. Стол был заставлен опустевшими жирными мисками. Один из княжеских приближенных блаженно храпел на лавке, обнимая кувшин. Напротив него сидел Осторий и, подперев щеку кулаком, мрачно смотрел в чашу с вином. Сам князь высасывал мозг из бараньих костей. Рядом с ним в ожидании замер слуга с горячим мягким хлебом на подносе, предназначенным для вытирания жирных пальцев. Псы с ворчанием грызли под столом кости.

Разведчик вошел в зал в сопровождении тарабоста Балана, одного из тех, кто сообразил поклониться Асдуле, когда запахло жареным. На пороге Балан остановился и кивнул головой: иди, мол, к князю. Заскрипели половицы. Осторий скорчил кислую мину.

Разведчик приблизился к Асдуле, покосился на префекта.

— Говори, — разрешил князь, — у меня нет тайн от почтенного Остория.

— Мы выследили одного из лангаровых ближних, — сказал разведчик.

— Где? — спросил Асдула, ковыряясь в зубах.

— Недалеко от Браддавы. На запад. Они стояли лагерем у Прустова ручья.

— Сколько их? — без какого-либо воодушевления спросил Осторий, проведя ладонью по лицу.

— Десять человек.

— Опять мелочь сиволапая с дрекольем? — Асдула подозвал слугу с хлебом и степенно вытер пальцы.

— Нет, пилеаты. Все конные, хорошо вооружены.

— Что скажешь, почтенный Осторий? — спросил Асдула.

— Устал я… — префект прикрыл глаза и зевнул, — опять скакать в такую даль из-за десятка лешаков…

Разведчик еще на шаг приблизился к Асдуле и, склонившись почти к самому его уху, произнес:

— Там еще кое-что, князь.

Он вновь покосился на Остория.

— Говори, не томи, — раздраженно бросил Асдула.

— Девка-то не одна.

— Какая девка?

— Ведьма, — совсем еле слышно добавил разведчик.

Асдула вздрогнул и сам непроизвольно посмотрел на Остория. Тот устало закрыл лицо ладонью, всем своим видом показывая, до какой степени ему насрать на десятерых смутьянов и неведомую девку.

— Что значит, «не одна»? — негромко спросил Асдула.

— Мужик у ней.

— Кто?

— Не знаю. Одет коматом, и на рожу не слишком от наших отличается, да все одно — чужак.

Осторий убрал ладонь, в его глазах промелькнула искорка заинтересованности.

— С чего ты взял, что чужак? — спросил Асдула.

— По лесу ходит странно. Словно родился вчера. Совсем леса не знает. Трещит сучьями неуклюже. Со мной Бебрус был. Он из Вежинова села. Неподалеку от этих мест жил. Сказал, не знает такого, впервые видит. Девку знает, да ее все там знают, Даора-костоправа сучку-волчицу. Девка дикая совсем, людей сторонится. А этот хрен вокруг нее вьется и не гонит она его.

— Вьется, значит… — процедил Асдула.

За зиму случилось столько всего, что князь совсем забыл про Берзу и свое унижение. Сейчас он испытал целый ворох разнообразных чувств — вновь пробуждающееся вожделение, жажду мести и ревность.

— Мне, князю, потаскуха отказала, а с каким-то заморышем…

Осторий думал о другом.

— Эй, ты, — подозвал он разведчика, — уверен, что тот, о ком рассказал, не из ваших говноедов?

Фракиец от негромкого гортанного рыка римлянина, которого между Маргом и Дрилоном[3] боялись все, от мала до велика, едва в штаны не наложил.

— Д-да… Вроде, н-не наш…

— Не дардан?

— Точно так, господин. Не дардан. И не из синтов. Я ж говорю — ходить по лесу не умеет. Может, грек городской с юга или побережья?

Осторий встал.

— Ты куда, уважаемый? — рассеянно спросил Асдула.

— Мне вдруг стал очень интересен этот хрен с горы. Уж не покойника ли некоего из могилы подняла эта ваша ведьма? Хочу на него глянуть.

Мысли Асдулы неслись галопом.

«А что? Удачно все выходит. Пусть Осторий к ведьме первым подкатит. Если что, то все ведовство на него падет. А я уж опосля подсуечусь и заверну-таки подол ей на голову!»

— Я с тобой!

Они лежали под теплой медвежьей шкурой, прижимаясь друг к другу. Уже давно рассвело, нужно было натаскать воды, затопить печь, но они не вставали. Не могли оторваться друг от друга.

— Ты удивлен? — спросила Берза.

— Да, — ответил Квинт, — зная все твои страхи, удивлен. Кто он?

— Не знаю, — пожала плечами Берза, — я даже лица его не видела.

— Вот как? — хмыкнул Квинт, — как же это случилось?

— Дед с одной стороны опасался, что я засижусь в девках, с другой никак не мог найти мне подходящего жениха. Парни в ближних селах ему не нравились. Да ему вообще никто не глянулся. Нельзя сказать, что я замуж торопилась, пугало это меня. Но попробовать хотелось. Ты не думай, что я всю жизнь под елкой просидела. Слышала всякое от других баб. Когда дед в силе был, и к больным его звали, я с ним часто ходила.

— Зудело все? — усмехнулся Квинт.

— Охальник! Куда полез? — отпрянула Берза, но тут же снова прижалась всем телом.

— И как? Испробовала?

— Был праздник Бендиды, Великой матери. День, когда она родила Нотиса, вечно юного бога, умирающего и воскресающего вновь. Его празднуют в начале весны, он как раз недавно прошел.

— Я слышал об этом. Греки называют этот праздник Великими Дионисиями. В Риме тоже какое-то время в ходу был этот культ — Вакханалии, но потом Сенат стал бороться с ним. Консулы проводили розыски культистов по всей Италии. Говорят, сей праздник сопровождается оргиями, барабанным боем, льются реки вина, а в ночи вокруг костра пляшут голые женщины…

Квинт вдруг смутился и замолчал.

— Сопровождается, — пропела Берза, — вот и я там… Сплясала один раз. Думала, больно будет. Нет. Не почувствовала ничего. Одурманила меня Великая мать. А кто там со мною был, я и не глядела. Дитя, к счастью, не получилось, а то бы дед меня прибил. Он и не узнал ничего.

— А говорят, что у вас, фракийцев, девушки до брака не хранят целомудрие и это не осуждается.

— Правду говорят. Если какая девка незамужняя залетит, ей мужа потом даже проще сыскать — плодовитость подтвердила. Но дед бы осерчал. Он себе на уме был.

Он потянулась и поцеловала Квинта. Потом скривила губы и спросила:

— А у тебя есть жена?

— Нет. Как-то не сподобился.

Берза нахмурилась, словно что-то прикидывая.

— Ну… ты еще молодой. Успеешь.

— Может быть, — он улыбнулся.

— А женщин много было?

— Ревнуешь?

Она фыркнула.

— Нет, не много, — произнес Квинт, мечтательно прикрыв глаза, — домашние рабыни не отказывали хозяйскому сыну, но я не часто на них заглядывался, как-то все время был занят другим. Носился по окрестностям, размахивая мечом и со Стакиром дрался. Воином хотел стать.

— Стал?

— Стал.

Она некоторое время молчала.

— Ты много людей убил, Спартак?

Он ответил не сразу.

— Много. Это у меня третья война.

— Наверное, ты зря стал воином. Женился бы, растил детей…

— Наверное… Но никогда не встретил бы тебя.

Она спрятала лицо у него на груди. Долго молчала. Потом спросила.

— Ты уйдешь?

Квинт вздохнул, но ничего не ответил.

«Нужно добраться до Диррахия, там наши помогут вернуться в Италию».

— Лучше поскорее уходи, — прошептала Берза еле слышно, — пока я совсем из-за тебя головы не лишилась.

Он сжал зубы.

— Я должен. Моей родине тоже угрожает война. Я должен быть с теми, кого назвал боевыми товарищами, чтобы защитить родной очаг.

— Уходи, Спартак, — сказала Берза.

Она выскользнула из-под шкуры, отодвинула оконную задвижку.

— Уходи сейчас, пока я в себя не пришла, — и добавила еле слышно, — а не то я потом целую реку нареву….

В дом ворвался солнечный луч и позолотил ее кожу. Квинт залюбовался девушкой, а та накинула рубаху и выскочила за дверь.

Квинт потянулся, встал. Оделся. Кочергой поворошил остывшие угли в печи. И вдруг услышал конский всхрап. Вздрогнул, схватил топор. Одним прыжком очутился у двери, приоткрыл ее.

Берза стояла на самом краю поляны и разговаривала с каким-то немолодым человеком. Спокойно разговаривала, как со старым знакомым.

Квинт вышел из дома и сразу увидел, что пришелец не один. Шевельнулись лапы елей и, словно из ниоткуда, на поляне появилось еще пять человек. Все вооруженные. Тот, с которым говорила Берза, держал за узду коня.

Девушка обернулась, увидела Квинта, махнула в его сторону рукой и что-то сказала собеседнику. Севера вдруг, словно молнией поразило — к конской попоне был пристегнут гастрафет. Это та же самая компания, что и тогда, на ночной дороге. Квинт сжал топор, шагнул вперед. Остановился, пристально глядя на пришельца и не обращая внимания на его товарищей, которые, без сомнения, видели его движение и сразу подобрались.

«Тестим, стой!»

«Он же один!»

Это тот самый, который кричал.

Пришелец, между тем, по-отечески положил руку на плечо Берзы, с улыбкой что-то сказал ей, коротко взглянул в сторону римлянина, повернулся и скрылся за ветвями. Его товарищи тоже мгновенно исчезли, как будто их и не было. Послышалось конское ржание, а потом негромкий удаляющийся топот.

Девушка подошла к Северу. Она не выглядела взволнованной.

— Кто это?

— Веслев. Что с тобой, почему ты напряжен?

Он не сразу ответил.

— Шестеро… Вооруженные. У старшего гастрафет Марка.

— Что? О чем ты?

Он словно оцепенел, превратился в статую. Стоял и не мигая смотрел в сторону, куда удалились фракийцы. Берза взяла его за руки.

— Да что с тобой?

Он мотнул головой.

— О чем он говорил с тобой?

— Просто расспросил о моем житье. Я не виделась с ним несколько месяцев, говорила же тебе, что он присматривает за мной. Он — друг моего деда и я никогда не видела от него ничего дурного. Он порадовался, что я жива и здорова. Рассказал, что по долинам прокатилась война, но римляне скоро уйдут. Сказал, чтобы была осторожна, вокруг все еще рыщут их разведчики.

— Он — Злой Фракиец, — прошептал Квинт.

— Кто?

— Неважно, — Север мотнул головой, — он видел меня. Спросил, кто это такой?

— Спросил. Я рассказала правду.

— И что?

— Ничего. Нахмурился только, но ничего не сказал.

— Это он был там, на краю оврага, — негромко проговорил Квинт, — его стрела убила моего коня, а меня едва не познакомила с Перевозчиком. Ты испортила своему Веслеву всю работу.

Он повернулся и вошел в дом. Обулся, накинул меховую безрукавку, надел войлочную шапку. Взял в руки рогатину.

— Нет! — Закричала Берза и бросилась ему на шею, — не убивай его!

— Их много и они хорошо вооружены, — мрачно сказал Квинт, — если бы я попытался напасть на них, то глазом не успел бы моргнуть, как превратился бы в ежа. Нет, я не собираюсь нападать на них. Убийца Марка уже мертв. Наверное… — добавил он не слишком уверенно.

— Зачем тогда ты собрался преследовать их?

— У этого Веслева оружие моего друга. Моего погибшего друга. Я должен вернуть эту вещь.

Он вышел из дома. Берза последовала за ним, но остановилась на пороге. Спарт привычно направился было за Квинтом, но тот удержал его. Присел на корточки.

— Не сегодня, Добрый волк. Ты остаешься за старшего.

Пес смотрел умными глазами, высунув язык.

— Оберегай Берзу. Она у нас с тобой одна.

Он выпрямился, обернулся. Губы шевельнулись, беззвучно произнеся два слова. Но вслух он сказал другие:

— Я вернусь.

Пока Квинт собирался, фракийцы гуськом, не слезая с лошадей, спустились по склону к ручью, который протекал недалеко от дома Берзы и двинулись вниз по течению. Кони шли шагом, ступая по воде. Квинт видел всадников и поначалу почти нагнал, но вскоре они выбрались на какую-то широкую тропу, где перешли на рысь и быстро оторвались от преследования.

Квинт бежал за ними час и, запыхавшись, едва не проскочил развилку, на которой они снова свернули в густой лес, на звериную тропку, едва различимую в траве. К счастью, изрытый копытами бурый хвойный ковер и попадающийся местами свежий конский навоз довольно надежно показывали, где прошли всадники, даже такому никудышному следопыту, как Север.

Фракийцы спешились и двинулись дальше, ведя лошадей в поводу. Квинт давно так не бегал, устал и шел скорым шагом, почти не сокращая отставание. Варвары петляли кабаньими тропами. Север еще пару раз покрутился на месте, разыскивая, куда они свернули. Он начал бояться, что не найдет дорогу назад и стал делать на деревьях приметные зарубки ножом.

Чуть за полдень фракийцы остановились на дневку у небольшого озерка. Тут-то он их и настиг… едва не нарвавшись на стрелу прямо в глаз. По части караульной службы у варваров все было в порядке. Не удивительно, что Осторий за зиму их так и не выследил.

Стрела вонзилась в дерево прямо перед носом Квинта.

— Стой!

Север послушно остановился. Следующий вопрос прозвучал сзади, прямо над его ухом, при этом ни один сучок под ногой дозорного не хрустнул, ни одна веточка не шелохнулась и Квинт вздрогнул от неожиданности.

— Зачем за нами шел?

— С главным вашим хочу поговорить, — сказал Квинт, не оборачиваясь.

За спиной раздался смешок и невидимый страж спросил:

— Кончать?

— Погоди, — ответил другой голос, — он у Берзы ошивался. Парень, медленно деревяшку свою на землю положи. И нож. А теперь иди вперед, как шел. И не дергайся.

Квинт попытался обернуться.

— Я сказал — не дергайся!

Пришлось подчиниться.

Веслев ему если и удивился, то виду не подал. Он сидел на бревне возле костра и что-то искал в мешке.

— Здравствуй, римлянин. Признаюсь, я рассчитывал перекинуться с тобой парой слов, но не думал, что это случится так скоро.

— Спрашивай, что ты хотел услышать.

Веслев усмехнулся. Взглянул на одного из своих воинов. Тот хрюкнул.

— Парень, если бы не Берза, то я сейчас услышал бы, как ты хрипишь перерезанным горлом. Сомневаюсь, что ты поведаешь мне нечто интересное, раз всю зиму гадил под себя. Много воды уже утекло. А вот я скажу тебе кое-что. Вали-ка ты, отсюда, подобру-поздорову, пока из-за тебя девка совсем не тронулась умом. Я вашу волчью породу знаю. Сколько волка не корми… Не морочь ей голову.

Квинт молчал, сжав зубы. Ему очень хотелось ответить, но он сдержался, понимая, что любые слова тут бесполезны. Его в лучшем случае сочтут пустобрехом.

— Теперь говори, зачем шел за нами?

Квинт указал на гастрафет, прислоненный к бревну, на котором сидел Веслев.

— Вот это не твое. Верни.

Фракийцы, окружившие Квинта, угрожающе зашумели. Веслев поднял руку, призвав к тишине.

— Тот, кому это принадлежало, уже сгнил в земле.

— Как и тот, кто забрал его жизнь, — парировал Квинт, — а ты прав на трофей не имеешь.

— Ах ты, сука! — сплюнул один из фракийцев.

— Веслев! Это же он Тестима убил! — вспомнил другой, — дай я его…

— Спокойно! — отрезал вожак и нехорошо прищурился, — а у тебя, римлянин, стало быть, прав больше?

— Это моя вещь, — не моргнув глазом соврал Квинт, — и вы взяли ее у моего друга. Которого убили. Не в бою, как я вашего брата, а из засады. Стрелой в спину, полагаю? Потому мы не квиты.

Он не помнил, как был убит Марк. Память сохранила лишь его белое лицо, а на рану Квинт тогда даже не посмотрел.

Один из варваров бросился к Северу, рванул за плечо, занося кулак, но ударить не успел. Квинт, как в танце, влился в его движение, стряхнул руку фракийца и вывернул ее, заставив варвара лечь носом в землю. Однако через мгновение его самого сбили с ног, и он оказался в таком же положении. Шею неприятно кольнуло что-то острое.

— Мукала! — рявкнул Веслев, — оставь его.

Воин нехотя повиновался. Квинта отпустили и он поднялся. Напавший на него варвар свирепо вращал глазами и утирал кровь, идущую из носа. Он неудачно упал. Лицом прямо на выступавший из земли корень. Вождь встал и подошел к Северу.

— А ты не трус, римлянин. И ловок. Но дурак. Понимаю теперь, почему девка краснела и заикалась, когда говорила про тебя. А то, что дурак, плохо. Погубишь ее. Так что еще раз напоминаю — убирайся отсюда. Твои волки уже уходят, и ты уходи. Хватит этой земле слез.

— Я не уйду без этого лука, — процедил Квинт.

— Чего ты, Веслев? — возмутился Мукала, — как можно отпустить, он же наведет…

— Никого он не наведет, — покачал головой вожак, — где все наши он не знает и вряд ли представляет, где сам-то сейчас находится. Нашел бы еще дорогу назад.

Он долго смотрел Квинту прямо в глаза, потом повернулся, поднял гастрафет и фаретру с короткими стрелами для него, протянул римлянину. Фракийцы недовольно засопели.

— Почему, Веслев? — негромко, но с вызовом спросил Мукала.

— Потому что он не побоялся прийти за ним. Хотя глупо это…

Квинт взял в руки стреломет и стоял дурак дураком, не зная, что делать и говорить.

— Я тебя один раз уже убил. Чья воля в том, что ты еще жив, Сабазиса, Бендиды, Гебелейзиса или твоих богов, мне неведомо, но я не стану ей противиться и убивать тебя второй раз. Если поступишь благоразумно. Уходи. Берзу оставь. Навредишь девке, я наплюю на волю богов и на ремни тебя порежу. Не искушай меня. Возвращайся к своим.

— Они мне не свои, — ответил Квинт.

— Переметчив, гнида, — злобно ухмыльнувшись, прокомментировал его слова Мукала.

Веслев нахмурился. Сказал брезгливо:

— Если ты решил, что мы здесь жалуем предателей…

Фразы он не закончил. Квинт перебил его.

— Я не предатель! Это мои соотечественники, но они сулланцы! Такие же враги мне, как и вам!

Двое фракийцев переглянулись. Определенно, римлянин нес какой-то бред. В политических дрязгах захватчиков дарданы не разбирались.

Веслев в это вникать не стал. Покачал головой.

— Уходи.

Квинт медлил. Повернулся, скользнул взглядом по мрачным лицам варваров. Они расступились.

— В том бою ты устроил засаду на Остория? Ты ведь воин тарабоста Лангара?

— Ты слишком много болтаешь, римлянин, — отрезал Веслев.

Квинт брел назад и пытался ответить на вопрос, что с ним происходит. Он всегда поступал осмысленно и старался предугадать последствия поступков. Всю жизнь свою превратил в латрункули[4], где продуман каждый ход. Теперь Квинт сам себя не узнавал. Стал действовать импульсивно, бездумно. Зачем погнался за фракийцами? Вызволять гастрафет Марка? Мстить? А может просто в глаза этому Веслеву посмотреть? Зачем? Он даже не представлял, о чем с ними будет говорить. К тому же они могли его прикончить походя, безо всяких разговоров.

Одни тяжелые мысли потянули за собой другие. Он действительно должен оставить девушку, но не потому, что так пожелал какой-то варвар. Нет. Надо вернуться к своим. Встать под знамена Сертория, когда Сулла принесет новую войну в Италию. В том, что это случится, Квинт уже не сомневался.

Оставить девушку… Еще недавно это было бы не так сложно, но как быть теперь, после всего того, что произошло?

«Значит и твое сердце не железное, Квинт…»

Так сказала бы мать. Сказала бы с мягкой грустной улыбкой на лице. Она многое понимала про своего младшего сына. Того, что не видел отец.

Есть долг и он превыше желаний сердца. Если сулланцы узнают, что он жив, сочтут дезертиром. Наплевать на их злопыхания. Он не предатель и не изменник. Но, оставшись с Берзой, станет им.

В Испании некоторые его товарищи тонули в глазах местных красавиц, но он никогда не терял головы. Как-то в Массилии, когда легионы Дидия шли в страну кельтиберов, Квинта и нескольких мальчишек-трибунов занесло на симпосион, устроенный местной высокородной молодежью. Чем он там приглянулся одной горячей черноглазой гречанке, по слухам, очень дорогой и разборчивой гетере, которая сама выбирала клиентов, и никто не мог ее принудить к нежеланной связи, Квинт сказать не мог. Ну, выбрала. Потом товарищи расспрашивали: «Как она? Хороша?».

Ну как? Поинтереснее, чем на сеновале с какой-нибудь рабыней с кухни, много нового узнал. Но голова не закружилась.

«Железный ты, Квинт. Как истукан бесчувственный. Ничем тебя не пронять. Эх, какая баба! Ух, я б ей вдул…»

И вот железное сердце Квинта Севера дало трещину. Да такую, что он, вот стыд-то и позор, сам себя уговаривает не изменять долгу. В какую яму скатился…

Нужно уйти. Да, он еще долго будет ощущать себя неблагодарной сволочью, но так надо. Все правы. И сама Берза и Веслев. Подчиняться фракийцу не хотелось. Все в душе Севера восставало против этого приказа. Глупое юношеское бунтарство. К воронам… Есть долг.

Обратная дорога заняла куда больше времени. Квинт действительно едва не заблудился и пришел к дому Берзы уже в сумерках.

Неладное он почувствовал еще на подходе. Тропа была просто распахана конскими копытами. Отряд Веслева оставил гораздо меньше следов. Квинт ускорил шаг, а потом и вовсе перешел на бег, отбросив всякую осторожность. Влетел на поляну.

Распахнутая дверь дома. Множество конских и людских следов. Недалеко от двери на земле лежит что-то бурое. Что-то, похожее на…

— Спарт… Спарт!

Он подбежал к Доброму волку, рухнул рядом с ним на колени, провел рукой по бурому с проседью меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Он поднес ладонь к лицу. Отшатнулся.

— Берза!

Квинт вскочил. Ворвался в дом. Темно и почти ничего не видно, но дом пуст. У лесенки глинобитный пол усеян черепками, в которые превратились пара разбитых горшков.

Ноги словно птичьим пухом набиты. Квинт обернулся, оперся на дверной косяк. Его взгляд скользил по поляне-амфитеатру, подмечая все новые и новые детали произошедшего. Потом он обшарил все вокруг в поисках… тела. Ничего не нашел. Видел лишь серую тень перепуганного Меу, который, заметив Квинта, тут же удрал.

Берзы нигде не было. Ни живой, ни мертвой. Здесь побывало много людей. Он не мог сказать, сколько. Много. Они приехали верхом. Недалеко от двери на земле большое бурое пятно. Кровь? Чья?

Рядом странная, довольно отчетливая борозда, словно кого-то волочили по земле. Борозда прерывалась. Этот кто-то встал? Или его закинули на лошадь?

Квинт вернулся к Спарту и с удивлением увидел, что пес еще дышит. Север осмотрел его раны и понял, что тот не жилец. На нем не было живого места. Запекшаяся кровь была и на морде, но там Квинт ран не нашел. Значит, чужая. Значит, Добрый волк загрыз кого-то, прежде, чем двуногие расправились с ним. Вот откуда бурое пятно на земле. Раненного, конечно, забрали. Если же Спарту удалось прикончить одного из пришельцев, то, скорее всего, и труп увезли. Но все равно стоит поискать.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

— Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, — прошептал Квинт.

«Кто?»

Память откликнулась сразу:

«Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну… Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый… Веслев про него рассказал… Недобрый это человек… Боялась, что вернется…»

Квинт положил голову Доброго волка себе на колени и гладил ее, словно баюкая. Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже. Вскоре он перестал дышать.

И тогда Квинт закричал.

[1] В Древнем Риме отцеубийц топили в мешке, в который вместе с преступником зашивали змею, собаку и петуха.

[2] Римляне презирали петушиные бои.

[3] Сейчас эти балканские реки называются Морава и Дрин.

[4] Латрункули (лат.) — «наемники». Римская настольная игра, прообраз шашек, расстановка которых на доске копировала древний строй легиона. Достигая последней линии («реки») шашка превращалась в дамку («латрон»).