3

На допрос его повели, когда солнце уже миновало зенит. Вернее, не повели, а потащили: ноги у Аристида затекли так, что самостоятельно передвигался он с трудом. В претории Лидон любезно предложил ему стул. Аристид сел, растер ладонями предплечья и локти, помассировал шею.

— Надеюсь, тебе не доставили слишком больших неудобств этой ночью, любезнейший Эномай? — учтивым тоном поинтересовался следователь.

— О нет, — ответил Аристид, — вы, римляне — само гостеприимство.

— Вот и хорошо.

Аристид огляделся по сторонам. Тащившие его легионеры вышли из палатки, Дециана тоже нет. Стало быть, предстоит разговор наедине. Неплохо.

— А где этот вчерашний мордоворот? — спросил эллин.

— Хочешь с ним побеседовать? Считаешь, у нас разговора по душам не выйдет?

— Ну что ты, почтенный Лидон, мы же не варвары, какие-нибудь.

— Верно, не варвары. Ну что, приступим? Сразу поинтересуюсь, ты ничего не хочешь мне сказать?

— Хочу, — твердо заявил Аристид.

— Я весь внимание.

— Хочу заявить свой протест. Вы не имеете никакого права нас задерживать. Этот ваш центурион обвинил нас в пиратстве без всяких оснований и доказательств. «Меланиппа» — купеческий корабль, я — мирный торговец, а мои люди — честные моряки. Нам не повезло, мы попали в шторм и вынуждены были выбросить за борт весь груз.

— Свинцовые слитки, — кивнул Лидон.

— Да.

— А как обычно идет торговля? Ты только поставками с рудников занимаешься?

— По-всякому бывает, — пожал плечами Аристид, — в чем удастся увидеть выгоду, тем и торгую. Спрос на свинец не постоянен, но как раз сейчас мне удалось узнать, что архонты в Массилии собираются строить новый водопровод, вот я и рассудил, что потребно будет много свинцовых труб.

Правдоподобно. Тиберий слышал об этом, когда войска Луска направлялись в Испанию.

— Как же ты высматриваешь выгоду?

— Ну-у, — протянул Аристид, — как все делают? Держу глаза и уши открытыми, расспрашиваю, подслушиваю, плачу доверенным и агентам. По-разному бывает. Боюсь, утомить тебя, почтенный Тиберий, неинтересным рассказом о торговых тонкостях.

— А может я всю жизнь мечтал, уйдя со службы, заняться торговлей? — улыбнулся Лидон.

— О, в таком случае, я целиком и полностью к твоим услугам.

— Благодарю, весьма тронут. Как раз сейчас я ломаю голову над некоей странностью. Не поможешь ли разобраться?

— Охотно.

— Прекрасно. Суть вот в чем. Полагаю, ты не станешь оспаривать тот факт, что до свинцовых рудников в Новом Карфагене от Массиллии, в сущности, рукой подать? Несколько дней морем.

— Разумеется. Потому я и езжу туда. Что тебе в этом видится странного?

— В этом-то, как раз, ничего. Странность в другом. Если ты согласен со мной, что в Новый Карфаген ездить намного выгоднее, то как же тебя занесло в Лаврион?

Лидон внимательно следил за лицом арестованного. Тот удивленно поднял бровь.

— Куда?

— В Лаврийские горы. В Аттику. На рудники. Разве не там ты познакомился с Эвдором?

Аристид не изменился в лице, но ничего не ответил. Молчал. Лидон смотрел ему прямо в глаза. Выдержав паузу, сказал:

— А ты не дурак, Эномай. Сразу все понял. Я, признаться, ожидал, что ты спросишь, о каком таком Эвдоре я толкую и придется тебя убеждать, что запираться бессмысленно. Я и так все узнаю. Уже многое узнал.

— Что ты узнал? — насмешливо спросил Аристид, — не пытался сосчитать, сколькими бранными словами поносил меня и Эвдора этот ненавидящий всех и вся сукин сын? Поверил на слово критянину? Неужели думаешь, что тот, кто хотел возвыситься, но оказался обойден, сможет говорить об обидчике своем беспристрастно?

Лидон хмыкнул.

— Что ж, я не ошибся в тебе. Ты действительно умен. Сразу догадался, чей язык развязался, хотя мы допросили несколько человек. Понял, что не стоит запираться. Это несказанно радует меня. И, должен сказать, ты ошибаешься, если думаешь, что я безоговорочно поверил всем словам Дракила. Он действительно не может скрыть свою заинтересованность.

— Ты немножко противоречишь сам себе, уважаемый, — заметил Аристид.

— В чем же? — удивился Лидон.

— В том, что, с одной стороны, видишь пристрастность критянина и явный наговор, а с другой — веришь его обвинениям. С чего ты взял, что мы промышляем морским разбоем? Только потому, что критянин сознался в пиратстве?

— Даже так? — Лидон откинулся на спинку кресла, — стало быть, ты не пират?

— Конечно нет, разорви меня Кербер.

— Но отпираться, что был рабом в рудниках ты, надеюсь, не станешь?

— Не стану. Было дело.

— Как же ты попал туда?

Аристид помолчал, прокашлялся, еще раз оглянулся вокруг, словно опасаясь, что кто-то беззвучно зашел в палатку и стоит у него за спиной.

— Еще вчера ты угадал правильно, я — афинянин. Моя семья довольно влиятельна. Была…

— Что же случилось?

— Не на тех поставили, — грустно усмехнулся Аристид и пояснил, — когда Аристион и его подпевалы начали мутить воду в Афинах, чтобы город переметнулся к Митридату, я сразу сообразил, чем все закончится. Пытался переубедить народ. Не преуспел. Сейчас давно миновали времена суда черепков. Противников устраняют иными способами. Меня обвинили в государственной измене.

— Так значит, ты наш союзник, — скептически хмыкнул Тиберий.

— Я не ваш союзник, — возразил Аристид, — я союзник своего родного города. Изменили Афины Риму или нет, с точки зрения Рима, мне безразлично. Я в том каяться не собираюсь. Меня волнует лишь то, что я предвидел, к чему это приведет и пытался предотвратить худшее.

— Допустим, — кивнул Лидон, — ты не пират. По крайней мере, не был им до Лавриона. А потом? И почему ты уверен, что среди твоих людей нет пиратов? Ты же никого из них прежде не знал?

— Не уверен. Более того, знаю, что, по крайней мере, Дракил точно занимался этим ремеслом. Он слишком настойчиво звал нас под знамена Ласфена.

Имя знаменитого пиратского вождя Тиберий называл только при Койоне и тот факт, что оно слетело с уст Аристида без принуждения, прибавил Лидону уверенности в искренности слов пленного.

— А кем был Эвдор?

— Понятия не имею, — покачал головой Аристид, — он и теперь для меня — темная лошадка.

— «Меланиппа»[1], — улыбнулся Лидон, — кстати, как вам досталось это судно? Дракил говорил, что на Родос вы пришли на дырявом рыбачьем корыте.

— Купили, — не моргнув глазом ответил Аристид.

Лидон недоверчиво поднял бровь.

— Вот как? И где взяли деньги? Ограбили богатого купца?

— Что-то ты, уважаемый, прямо повернут на грабеже и разбое, — улыбнулся Аристид.

— Работа такая, — ответил Лидон, — ну так что там с деньгами?

— Эвдор все провернул. У него на Родосе отыскались надежные связи. Благодаря им мы и встали на ноги…

На Родосе Эвдор привел их в довольно невзрачный двухэтажный дом с внутренним двориком, расположенный возле юго-восточной городской стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.

С Римом у Родоса сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата. Огромный, но плохо управляемый понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада острова протекала малоуспешно.

Пословица гласит: «Враг моего врага — мой друг». Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто — Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен понтийцами, которые истребили на острове двадцать тысяч человек, в основном — римлян.

Заезжий двор «Веселая наяда» не особенно отличался от прочих подобных заведений для бедноты. Помимо обеденного зала тут имелась, гостиница с кишащими клопами комнатами. «Веселая наяда» была открыта и днем и ночью. Народу тут всегда толпилось много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя.

Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественной звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.

Узнать «Веселую наяду» было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит с изображением голой девицы с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.

Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший сей живописный шедевр, срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Много лет назад ее почтенный родитель выдал дочь замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.

В главном обеденном зале всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и много чести местным пьяницам. В углу зала располагался малый очаг. Другой, побольше, находился во внутреннем дворике.

В тот день, когда компания горемык добралась, наконец, до «Веселой наяды» народу там набилось еще не слишком много. Трифена хлопотала у малого очага с одной из рабынь-подавальщиц.

Десятка два небогато одетых моряков сидели за столами, заставленными кувшинами и глиняными мисками. Почти все пришли недавно, нажраться до скотского состояния еще не успели, а потому разговаривали не слишком громко. В углу скучал вышибала.

Аристид видел Трифену впервые. Определенно дама сия имела склонность к полноте, но вовсе не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. То, что с Эвдором она хорошо знакома, стало понятно сразу же. Увидев его, хозяйка всплеснула руками:

— Эвдор?! Ты жив?

— Что мне сделается? — заулыбался тот, — радуйся, Трифена!

— Да я уж радуюсь. Изо всех сил. Ты знаешь, что мы тебя уже похоронили?

— Да ну? Это хорошо.

— Чего хорошего?

— Как чего? Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Только кто такое про меня выдумал?

— Писистрат всем рассказывал, что тебя пустили на дно критяне с которыми ты что-то не поделил.

Услышав эти слова, Аристит покосился на Дракила. Тот фыркнул. Трифена посмотрела на него, нахмурившись, но ничего не сказала и снова обратилась к Эвдору.

— Писистрат даже эпитафию сочинил. Дай-ка припомню… — она прикусила нижнюю губу, посмотрела куда-то мимо бывших рабов и пропела, — критяне — все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь? Вот и Эвдора несчастного, плывшего морем, с малою кладью добра, бросили в воду они[2]…

— Да как ты смеешь, женщина, возносить хулу на критян?! — вспылил Дракил и подался вперед.

Эвдор придержал Дракила за локоть и, даже не взглянув на него, виноватым голосом сказал:

— Прости его, Трифена, он был слишком долго лишен достойного общества. Одичал.

— Прощу, — кивнула хозяйка, — если впредь он подумает, прежде чем разевать рот

Дракил неприязненно покосился на Эвдора, вырвал руку. Пререкаться, однако, не стал. Вожак махнул рукой поднявшему со стула вышибале:

— Расслабься, Мегакл.

— Кто все эти люди с тобой, Мышелов? — спросила хозяйка.

— Мои новые товарищи.

— А Состен, Тевкр, и другие?

— Никого не осталось. Все давно сошли в Аид. Кому-то повезло — сложил голову в драке…

— Это ты называешь «повезло»?

— Да. Большинство сгнило в рудниках.

Трифена покачала головой. Помолчала.

— Полагаю, сейчас у тебя ни денег, ни команды? Как до Родоса-то добрался?

— На дырявой лоханке. Ты права, я нищий. Потому и пришел к тебе.

Трифена прищурилась, посмотрела на оборванцев, встретилась глазами с Аристидом.

— Понятно. Пойдем-ка. Мышелов, переговорим с глазу на глаз. Твоим велю пока вина вынести и пожрать что-нибудь.

— Ты само гостеприимство и великодушие!

Хозяйка взяла здоровяка под руку и повела куда-то через внутренний дворик. В дверях она притянула его голову к своему лицу и что-то сказала на ухо. Эвдор рассмеялся. Засмеялась и Трифена.

Вышибала краем глаза следил за оставшимися оборванцами, и помалкивал.

— Не слишком разговорчив, — высказал свое наблюдение Койон.

— И всех-то мы здесь знаем, — мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, — всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра…

О чем Эвдор говорил с хозяйкой заведения, Аристид так и не узнал, но тем же вечером все бывшие рабы избавились от лохмотьев, получили чистую одежду. Трифена расщедрилась на бочку горячей воды и выделила безденежным постояльцам три комнаты без изысков, даже без кроватей, с одними тюфяками, набитыми соломой, которые уже к утру были обильно заблеваны: беглецы слишком давно не пили вина, потому здесь в сытости и безопасности, как с цепи сорвались. Аристида спутник Диониса Акрат, даймон неразбавленного вина, уронить не смог. Собственно, потому его и прозвали Пьяницей, что он мог, не пьянея, слопать столько, сколько не под силу даже верзиле втрое его тяжелее. Когда все товарищи храпели вповалку, пуская слюни, Аристид подхватил под руку рабыню-подавальщицу и утащил с собой в пустующую комнату на втором этаже (он уже все окрестности разведал). Откуда поутру она выползла, потягиваясь, как сытая и довольная кошка.

Эвдор ночевал у хозяйки, что стало в тот вечер предметом пересудов. Наутро он велел всем сидеть в кабаке, и не высовывать носа на улицу. Собственно, никто и не рвался — какие еще прогулки, когда лицо зеленое, а голова трещит, как будто по ней бьют кузнечным молотом. Вожак был трезв, как стеклышко, а Аристид, вот же счастливец, давно уже похвалявшийся, будто бы не знает, что такое похмелье, ныне на деле сие доказал. Они вдвоем отправились потолкаться в порту и на агоре.

Тамошнее столпотворение не позволяло допустить и тени мысли, будто Родос находится на осадном положении. Суматошная торговая жизнь не замирала ни на минуту, вопреки всем потугам понтийского флота. Со всех сторон неслось:

— Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!

— Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!

— Вино хиосское! Самое лучшее!

— …и пятна у него, как у леопарда, по телу…

— Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..

— Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!

— А только что говорил, будто пять…

—… мечи испанские! Халибским не чета!..

— …вах, не проходи мимо, дорогой! Кинжал по руке подберем, от любого оборонишься!

— Извини, уважаемый, мне знающие люди говорили, в Испании кузнецы получше будут.

— Что? Не слушай этого песьего сына! Любого спроси, каково халибское железо[3]!

—… хлеб свежий! Подходи!

—… и что же, она, как змея вьется?

— Нет, колом стоит, вообще не гнется.

— А как тогда этот твой… жерав, пьет?

— Жираф. А он вообще не пьет, а только влагу с листьев слизывает.

— Врешь! Разве может лошадь, хоть и с шеей в пять локтей, этим напиться?!

— Так это и не лошадь…

— Сам говорил, что на лошадь похож… А может, действительно, лошадь? Привязали к шее палку с башкой, обернули в леопардовые шкуры, вот тебе и твой жираф.

— Не может быть, я сам видел…

— Вот смотри, мим на ходулях, у него что, ноги в пять локтей? Эх ты…

На большом помосте жались друг к другу несколько десятков обнаженных рабынь.

— Рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!

— Что-то она какая-то тощая. Цена?

— Четыреста денариев.

— Тебе голову напекло, уважаемый?! Этой худосочной красная цена — сто. Взгляни на нее, плоская, как доска. Ну-ка задом поверни ее…

— Зато шустра и искусна! Триста пятьдесят.

— Что-то не верится. Она, наверное, вообще девственница. Сто двадцать.

— Опытная, опытная, всеми богами клянусь, тридцать три способа…

— А чего она у тебя прикрыться пытается? Точно, девственница, стыдливая! Сто двадцать пять, больше не дам.

— В убыток не продам, она обошлась мне в двести.

— Может она музыкантша? Эй, девка, на флейте играть умеешь? Чего молчишь? Чего она у тебя, по-гречески не говорит?

— Чтобы на флейте играть, знать язык не надо, тем более на той, которая у тебя, уважаемый… ну ты понял, в общем.

— Иеродула в храме Афродиты дешевле обойдется.

— Так каждый раз платить, как приспичило, а эту купил и сколько хочешь…

— Зато, каждый раз — другую. Нет, мое слово последнее.

— Ну, взгляни на эту эфиопку, уж она-то покрупнее сирийки.

— Сколько?

— Двести пятьдесят денариев.

— А за сирийку просил четыреста, что так?

— Дикая совсем, не умеет ничего, зато смотри какие у нее…

— Это я вижу, да вот только, боюсь, зарежет на ложе в первую же ночь.

— Тьфу-ты, Кербер на тебя, не покупаешь, проходи! — купец отвернулся, потеряв всякий интерес к покупателю и снова заорал, — рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!..

Проталкиваясь через торговые ряды в сторону юго-восточной городской стены, и вслушиваясь в многоголосый хор тысяч людей, зазывающих, торгующихся, обменивающихся новостями и сплетнями, Эвдор и Аристид различили нечто более важное, чем обсуждение прелестей рабынь или вероятность существования жирафов:

— …на рассвете перешли реку, под дождем…

— …все, как один бежали, убитых — тьма!..

— …говорят, римляне построили вал с узким проходом и, заманив внутрь конницу, всех перебили!..

— А вон там говорят, что ночью реку перешли…

— Да врут, кого ты слушаешь! Я точно знаю!

— Сам, что ли, видел?

— …царевич к отцу бежал, в Пергам…

— …всех вырезали, до единого.

— Не может быть!

— Верно говорю! А Митридата на кол посадили.

— Римляне на кол не сажают.

— Ты мне не веришь? Да мне Архилох сказал, а он врать не будет!

— Эх, граждане, что теперь-то?

— Радоваться надо, Митридат мертв, победа!

— Ты его мертвым видел?

— Нет, конечно, где я и где он…

— То-то.

— Не Эвпатора убили, а сына его.

— Жив он, в Пергам бежал.

— А римляне что?

— Что-что… по пятам идут. Пергам уже осадили, небось.

— Да не, взяли уже! Под чистую разграбили, царя на кол…

— Ты-то почем знаешь?

— Да мне Архилох…

— …а кто идет-то? Сулла?

— Сулла в Фессалии.

— Да ну? А кто тогда?

— Говорят, какой-то Фимбрий.

Аристид незаметно для развесившего уши селянина, торговавшего фисташками, запустил руку к нему в корзину и теперь лениво грыз улов, не особенно интересуясь военными слухами, однако вскоре заметил, что Эвдор слушает очень внимательно. Мышелов отловил пару сплетников и расспросил (те и рады были языками почесать).

— Ну, что говорят? — спросил его Аристид, сплевывая скорлупки.

— Какой-то римлянин по имени Фимбрия разгромил войско Митридата-младшего в битве на реке Риднак. Подробности противоречивы, но вроде бы понтийцы превосходили его числом, однако он их рассеял. При царском сыне полководцем-наставником состоял Диофант-синопеец. Опытный волчара.

— Наслышан, — кивнул Аристид.

— Говорят, вынесли с поля боя еле живого.

Эвдор, почему-то, был мрачен.

— Ты чего? — удивленно спросил его Аристил, — о понтийцах переживаешь?

Мышелов неопределенно мотнул головой. Они двинулись дальше, пробираясь ближе к порту. Здесь разговоры звучали еще интереснее. Эвдор совсем остановился, жадно ловя каждое слово.

— …в военной гавани они, сам сегодня видел.

— Так тебя туда и пустили!

— Ну, не я, шурин мой, он в страже там служит у пирсов.

— Египетские это корабли, самая большая пентера — «Птолемаида».

— А ты откуда знаешь?

— Это Луция Лукулла корабли.

— Не было же у римлян флота здесь.

— Не было, а теперь есть.

— А я тебе говорю, египетские.

— Верно, египетские. Лукуллу их Птолемей Латир дал. А еще, говорят, многие с Крита и Кирены пришли.

— А я слышал, Лукуллу в Египте отказали…

— Ты там у трона стоял и все слышал?

— «Птолемаида» это, точно. Видел я ее много раз, я в Александрии каждый год бываю…

— …Сулла со всеми сговорился, против Митридата…

— Не Сулла, а Лукулл.

— …это верно, всем понтийцы поперек горла…

— …что, прямо так и дал, даром?..

— Не даром, мало что ли римляне награбили в Дельфах и других местах. По всей Элладе храмы осквернены…

— Эх, пропала Эллада, нету больше свободы нигде.

— То-то она там была… У кого мошна, у того и свобода, а простому люду…

— …Сулла строит флот в Фессалии.

— И наши, говорят, Лукуллу флот передадут. Дамагор скоро прибудет с тридцатью триерами, под его начало.

— Дамагора навархом нужно, разве эти римляне умеют воевать на море?

— Ну, они же били Карфаген…

— Так это когда было?

— Лукулл, говорят, уже заказал на верфях почтенного Креонта десять пентер.

— А что, братья, скоро заработаем? Это ж сколько гребцов-то будут нанимать!

— Заработаешь, ты, как же… Я два года назад о весло руки в кровь стер и спину всю порвал, а что заработал? Как был в рубище, так и остался…

— …а сколько их всего пришло?

— Говорят, два десятка.

— Больше! Два десятка у пирсов стоят. А в гавани еще столько же.

— Критяне, говорят, Лукуллу много кораблей дали.

— Это критяне-то? Пиратское гнездо! Всем известно, что Митридат пиратов под себя гребет.

— И верно, в Ликийском проливе, рукой подать, страсть, как много пиратов развелось. Понтийцев пропускают, прочих грабят, топят. Сговорились, ублюдки…

— Критянам Сулла, не иначе, хорошо заплатил, так бы не стали, против своих же…

— Да кто там у них свои? Там рожи, не поймешь, какого роду-племени, как в котле намешано…

— И то верно…

Окончания разговора Эвдор не дождался, тот мог длиться бесконечно и сам собой тихо перейти на обсуждение чего-нибудь другого, например, цен на вино или бесстыдное поведение дочери купца Диотима. Эвдор уже услышал то, что его интересовало. Вместе с Аристидом они сходили в северную часть города, где располагался военный порт. Туда их, разумеется, не пустили, но Мышелов удовлетворился зрелищем выставленного у проходов охранения из римских легионеров вперемешку с воинами городской стражи.

— Не врут… — пробормотал себе под нос Эвдор.

— Да что ты так озаботился этими римлянами? — недоумевал Аристид, — какое нам до них дело. Если Лукулл снимет блокаду острова, нам только на руку сие. Проще будет свалить отсюда. Кстати, мы не решили главный вопрос — на чем будем убираться.

— На чем? — переспросил здоровяк, — пошли выбирать.

Они вернулись в торговый порт и еще час толкались порознь возле кораблей, высматривая и подслушивая разговоры моряков и купцов. Наконец, снова встретились нос к носу.

— Ну как, — спросил Эвдор.

— Что-то глухо, — нехотя признался Аристид, — а у тебя?

— А я присмотрел кое-что, — он потянул Аристида за локоть и, стараясь не привлекать внимания, показал на один из стоящих у пирса парусников, с которого рабы сгружали на берег какие-то амфоры, — смотри, какая красивая лошадка. Только и ждет, чтобы ее толковый всадник взнуздал. Не большая, не маленькая, всего в ней в меру, как раз для нас.

На борту судна черной краской была нарисована скачущая лошадь.

— «Меланиппа», — сказал Эвдор, — принадлежит некоему Филиппу из Истрии. Я к нему почти уже нанялся.

— Почти?

— Так-то он брать никого не хочет, говорит, не нужен никто. И смотрит подозрительно. Но это он еще просто не знает, как мы ему нужны.

— Сколько у него людей? Человек двадцать? Вдвое больше, чем нас… Если он не полный дурень, не возьмет совсем незнакомых людей. Я бы не взял.

— Я думаю, у него внезапно не окажется выбора. Они, северяне, выпить не дураки, а пьют все больше по-скифски. Ушибутся невзначай, до смерти, по дурной-то голове, — усмехнулся Эвдор, — вот он нас и примет с распростертыми объятьями.

— Вот так прямо и с распростертыми? — недоверчиво спросил Аристид.

— Нас ему порекомендуют уважаемые люди. Пошли к нашим, подробности по дороге изложу.

Когда они пришли в кабак, кое-кто из их товарищей уже приобрел некоторую осмысленность во взгляде. В почти пустом обеденном зале за столом у маленького окна сидели двое. Один из них подпирал голову руками и изучал нацарапанные на столешнице надписи и рисунки непристойного содержания. Второй без всякого выражения наблюдал за немногочисленными посетителями у очага. При виде Эвдора и Аристида, он несколько оживился:

— Какие новости?

— Радуйся, Дракил. И ты, Гундосый, — Эвдор взял себе одну из кружек и плеснул в нее из кувшина темно-красной жидкости, — что это тут у вас?

— Местное, — пробормотал моряк со сломанным носом.

Прозвучало это, как «пестдое».

— Кислятида, — добавил Гундосый.

Эвдор отпил вино, покатал во рту, проглотил.

— Бывает хуже. Где остальные?

Дракил многозначительно поднял глаза к потолку. Со второго этажа явственно слышался скрип расшатываемого деревянного ложа и прерывистые женские вскрики.

— Это Койон проспался. Остальные все страдают.

— С кем это он там? — ревниво спросил Аристид, — с Левкоей?

— А пес его знает… — буркнул Дракил.

— Понятно. Значит, новости у нас такие: заявился Лукулл. Весь город гудит.

Дракил усмехнулся.

— Чтоб это узнать, даже не стоило выползать на улицу. Дверь приоткрой и слушай, что мальчишки орут. Лукулл заявился… Тем хуже, Эвдор. Говорил я тебе, нечего здесь сидеть. Отсвечиваем неприкрытыми задницами на весь Родос. Надо было когти рвать прямиком на Крит.

— На этой лоханке? Сколько ведер вычерпали, пока сюда дошли, не считал?

— И до Крита бы дошли.

— Ждут тебя там. У Лукулла корабли из Египта, Кирены, Крита…

— Врешь!

— Один корабль в порту. На нем знамя. Вот такой знак, — Мышелов пальцем прочертил по столешнице несколько линий, которые в воображении собравшихся соединились в изображение обоюдоострой секиры.

Дракил снова сплюнул на пол.

— Врешь! — повторил он уверенно, — римляне никогда не договорятся с Волком. Тем более, против Митридата. А больше не с кем на Крите договариваться. Не с царьками же и олигархами недоделанными. Они давно уже все Волку задницу лижут.

— Ты же не знаешь, что ему предложили. Все продается и покупается. И Ласфен в том числе.

— У тебя, Дракил, — усмехнулся Аристид, — есть прекрасная возможность…

— Какая еще?

— Поступить на службу к римлянам. Глядишь, на надгробии напишут — «друг римского народа». Ты же всегда мечтал о почестях.

— Иди ты к воронам…

Гундосый, убрал правую руку, приподнял голову и простонал:

— Газбегаца дада было. Гапгасда все…

Не удержав голову одной левой, Гундосый ткнулся носом в столешницу, громко хрюкнув.

— Переловили бы всех поодиночке, — рассудительно заметил Аристид.

Эвдор приподнял голову Гундосого за волосы, и положил обратно: тот спал, пуская слюни. Моряк покосился на компанию у очага, придвинулся к Дракилу и негромко произнес:

— Я тут видел замечательную посудину. Шестнадцативесельный акат-афракт[4] из Истрии. Я прикинул, он может поднять пятьсот талантов[5]. Прибыл только что. Я видел, как его разгружают.

— Ты предлагаешь его брать? Как?

— Я почти сговорился с купцом. Нужно, чтобы кое-кто из его людей протянул ноги. Нанимаемся к нему. Выходим в море, дальше все просто.

— Просто на словах, — скептически хмыкнул Дракил.

— Посмотрим, — усмехнулся Эвдор.

Филипп из Истрии пребывал в прескверном настроении. Он возлежал возле столика с восхитительным опсоном[6] в хорошей компании, какую только мог обеспечить обеденный зал заезжего двора «У Посидея», но был мрачнее тучи. Ничто не радовало, ни соленые угри, ни золотистое хиосское, ни приятная беседа. Угри не лезли в горло, вино здесь на порядок лучше привезенного им самим на продажу, что невероятно раздражало, а беседа лишь отвлекала от собственных мыслей.

Дела шли из рук вон плохо. Филипп рассчитывал, что продолжающаяся война, смута и разорение Делоса, задерут цены на дорогие вина с островов, а нищающему населению по карману будет упиваться лишь фракийским. Его фракийским, которым забит весь корабль. Однако все оказалось с точностью наоборот. Отличный урожай на островах сбил цены настолько, что на фракийское почти никто не смотрит. Путешествие грозило обернуться колоссальными убытками.

— А я привез пеньку. Канаты и веревки. Все разошлось мгновенно, — похвалялся пьяный и счастливый купец из Гераклеи, возлежавший справа от Филиппа, — воистину, Агорей[7], я славлю тебя и принесу благодарственные жертвы по возвращению.

— Откуда такой спрос? — поинтересовался другой купец.

— Как, ты не знаешь? Архонты закладывают целый флот, во исполнение союзнического договора с Римом. Решение принято позавчера, когда я только разгружался. Весь товар ушел за половину дня, какая удача! А какие деньги они готовы были заплатить!

Гераклеот запихал в рот несколько маринованных оливок с луком и разразился невыносимо длинной и запутанной тирадой, прославляющей богов, Лукулла и добрых родоссцев.

«Да чтоб ты провалился», — сжимал виски руками Филипп.

Невыносимо болела голова. Уже два дня, как пропали сразу четверо из его людей, и среди них кибернет[8] и проревс. Опытные моряки, исходившие Эгейское море и Понт вдоль и поперек, способные провести «Меланиппу» из Истрии хоть до Египта безо всякого перипла[9]. Ценнейшие люди…

— …римляне совсем не умеют торговаться.

— Ты не прав, почтеннейший, — возразил толстяк, опоясанный широким тканым поясом, с которым он не пожелал расстаться даже за обедом, — вот, помню, дело было в Сиракузах. Один купец из Капуи…

— Так это Капуя, не Рим. Кампанцы[10] те еще ворюги.

— Нет воров, гнуснее римлян. Те денежки, которыми сейчас сорит Лукулл направо и налево, откуда они? Сулла ограбил Дельфы, святотатец! Как Аполлон попустил такое!

— Да, забыли боги про Элладу. Вот было раньше время… Читал я, двести лет назад, когда была большая смута и орды галатов с севера наводнили земли Фессалии и Македонии, их вождь разграбил Дельфы, так Аполлон низверг на варваров чуму, а Посейдон разверз земную твердь и многих истребил землетрясеньем.

— И множество эллинов вместе с ними. Чума, что, только варваров губила? Боги стерегут лишь свои храмы, а на нас, смертных, им наплевать, — сказал Филипп.

— Не богохульствуй! — ужаснулся гераклеот.

— Погибла Эллада, — снова вздохнул знаток древней истории, — растерзана варварами и собственными тиранами.

— Ужас, ужас, у меня родственники в Афинах. До сих пор не знаю, были или все еще есть.

— А вы слыхали, корабль Салмонея Книдского пропал.

— В последнее время не штормило.

— Проклятые пираты!

Толстяк машинально погладил свой пояс, набитый монетами. Один из гостей, мужчина с изысканными манерами, одетый в дорогой темно-красный хитон, украшенный черным вышитым меандром по краю, окликнул хозяина:

— Любезный Посидей? Вели подать чаши для омовения рук.

Пришли рабы и расставили чаши с водой.

— Благодарю, хозяин, — мужчина снова повернулся к собеседникам, — пиратство очень прибыльно и всякий норовит им заняться. Я знавал купцов, которые при виде более слабого не брезговали грабежом. Совсем осталось мало честных моряков.

Филипп вздохнул:

— Да, где их взять…

К гостям подошел Посидей, хозяин заведения, и лично подал льняные полотенца. Услышав последние слова купца, он спросил:

— А что же, уважаемый Филипп, желаешь пополнить команду?

— Если б только… Мне нужен кормчий.

— Что же случилось с твоим? Я слышал, как ты раньше нахваливал его способности.

— Понятия не имею. Пропал. И с ним еще кое-кто из команды. Лежит, поди, в какой-нибудь канаве, убитый в пьяной драке. А мне что делать? Ума не приложу.

— Я мог бы порекомендовать тебе людей, — предложил Посидей.

Человек в темно-красном хитоне, откинул длинные волосы со лба и произнес:

— Сказать по правде, Посидей, мне тоже нужны люди. Ты ручаешься за тех, кого рекомендуешь?

— Разумеется, но надежных не так много…

Филипп встрепенулся:

— Нет, я первый! Мне в первую очередь!

— Хорошо, — учтиво согласился хозяин, — сколько тебе нужно?

— Четверых. Среди них есть опытный кормщик, хорошо знающий эту часть Эгеиды? Я так редко бываю на Родосе, ходил все больше на Делос. Мне бы только добраться до Скироса. А там мне хорошо знакомы берега, смогу сам встать на корму.

— Да, есть кормщик опытный. Зовут его Эвдором. Исходил море вдоль и поперек. Сейчас он без работы. Купец, его обычный наниматель, вконец разорился.

— Эвдор? — переспросил Филипп, — я слышал это имя. Два дня назад ко мне в порту набивался некий Эвдор. Не тот ли?

— А как он выглядел?

— Ну… Здоровый такой парень, голова бритая, одет был опрятно. Лицо еще такое… располагающее, добродушное.

— Похоже, мы говорим об одном человеке, — кивнул Посидей.

— Но я отказал ему. Не рискнул связываться с незнакомцем, да и не было в том нужды. Тогда… — горестно вздохнул Филипп.

— Напрасно отказал, почтеннейший. Это очень опытный и надежный моряк.

— В таком случае, не мог бы ты устроить мне встречу с ним, достойный Посидей?

— Всенепременно, — пообещал хозяин.

Человек в темно-красном хитоне похлопал Филиппа по плечу:

— Почтеннейший, я бы советовал тебе набрать людей побольше. Кругом пираты, будь они прокляты.

— Спасибо, друг. Пожалуй, много разумного в твоих словах, но я поиздержался, торговля шла неважно…

— Но все же, жизнь дороже денег, — усмехнулся Аристид.

— И что, вас снабдили деньгами за красивые глаза? — спросил Лидон.

— Может и так, — без тени улыбки ответил Аристид, — но, думаю, скорее всего, Эвдор тряхнул своих старых должников.

— Скорее всего?

— Он не делился подробностями дела.

— Это какие же у него были должники, что вот так запросто денег хватило на судно?

— Не сразу и не запросто. Эвдор встретил старого знакомца, с которым прежде вел совместное дело.

— Такого же разбойного?

— Ну что ты заладил, почтеннейший? — поморщился Аристид, — торговца вином. Некоего Филиппа из Истрии. У того дела шли неважно, он попал в большие убытки, часть команды разбежалась, он даже не мог покинуть остров.

— И тут ему несказанно повезло, — усмехнулся Лидон.

— Именно так, — серьезно кивнул Аристид, сделав вид, что сарказм не заметил, — повезло. И команда пополнилась. За нами еще несколько человек увязались из безработных моряков.

— Стало быть, вы нанялись к этому Филиппу? — уточнил Лидон.

— Примерно так, — уклончиво ответил Аристид.

— А недавно ты сказал, будто корабль вы купили.

— Ловишь на слове, уважаемый? — улыбнулся Пьяница.

— Ну что ты, конечно же нет, — протянул Тиберий с ехидной ухмылкой, — но сию непонятность все же разъясни. Дабы я проникся к тебе еще большим доверием.

— Это несложно, — ответил Аристид, — Эвдор выкупил долю в навклерии. Равную часть. То есть, мы как бы и корабль купили, но не совсем. Вроде как составили эту… как там, по-вашему? Коллегию. Да, торговую коллегию.

— На деньги, выбитые из должников?

— Филипп и сам был ему должен.

— Что-то я смотрю, вашему Эвдору кто только не должен, — проворчал Тиберий, — не потому ли его постарались убрать туда, откуда не возвращаются?

Аристид молча развел руками.

— Ладно, складно звонишь. Надеюсь, твои слова подтвердят другие.

— А как же, — после недолгой паузы ответил Аристид.

Ждать пришлось долго. Гундосый весь извелся и Аристиду даже пришлось рявкнуть на него (подобное Пьянице было несвойственно), чтобы перестал ныть.

Они второй час качались на волнах в паре стадий от берега на своей протекающей посудине и изрядно нервничали. Было с чего — совсем недавно неподалеку прошла триера.

— Родосцы, — сказал Аристид, — красная роза на парусе.

Патрульные на их суденышко внимания не обратили, еще не хватало отвлекаться на рыбаков. Ну не пираты же там, в самом деле? Так близко от города, на такой утлой лоханке, среди бела дня, когда в море не протолкнуться от кораблей морской стражи…

Триера удалилась на запад, а еще через некоторое время Гундосый увидел приближающееся с востока судно.

— Вроде идет.

— «Меланиппа?» — уточнил Аристид.

Гундосый отчаянно щурился.

— Да, она самая.

— Все под рогожу. Пошевеливайтесь. Гундосый, ты куда полез? Забыл? Мы с тобой тонем.

Одноухий Акаст, спрятавшись под рогожу, шевелил рулевым веслом, словно рыбьим хвостом и судно худо-бедно сопротивлялось волнам. Эвбеец Телесфор невозмутимо пробовал пальцем острие меча, а сириец Датамихр что-то беззвучно бормотал. Не иначе — молитву. Остальные молчали.

К ним действительно приближалась «Меланиппа». На борту ее, как позже узнал Аристид, в это время происходило следующее:

— Тонут, что-ли? — высказал предположение один из матросов Филиппа, глядя на двух рыбаков, отчаянно машущих руками. Их небольшое беспалубное суденышко сидело в воде так низко, что уже и борта было непросто разглядеть.

— Поможем? — спросил Эвдор.

Костяшки его пальцев, сжимающие рукояти рулевых весел, побелели от напряжения.

— Нет, — отрезал купец, — некогда.

— Потонут ведь.

— Сами виноваты, пусть рыбу за борт выкидывают. Вон сколько наловили, по самые борта.

— Где рыба-то? — спросил один из матросов.

— Да вон, видишь, рогожами укрыта.

— Потонут, — уверенно сказал проревс-впередсмотрящий.

— До берега недалеко, доплывут.

— Лоханку жалко. И улов пропадет. По миру люди пойдут.

— Я что, — огрызнулся купец, — всех страждущих обязан одарить своей добротой? Потонут — сами дураки. Еще от Родоса не отошли, а то один остановит, то другой…

Полчаса назад их догнала патрульная триера. Ничего подозрительного родосцы не нашли и проследовали прежним курсом, но бесцеремонный досмотр совершенно вывел купца из душевного равновесия.

Утром Филипп восхищенно цокал языком, глядя, как Эвдор лихо вел акат по запруженной большими и малыми судами Торговой гавани. Тогда он радовался ценному приобретению, ныне же внезапная сердобольность нового кормчего купца раздражала.

К Филиппу нанялись четверо. Одного из них, именем Дракил, кормчий отрекомендовал, как опытного проревса. Двое поступили в команду гребцами. Сейчас они отдыхали — «Меланиппа» шла под парусами с попутным ветром. Мрачный сириец Фраат сел играть в кости с дугими гребцами. Четвертый из новичков, Койон, сидел на палубе рядом с Дракилом и от нечего делать наматывал вокруг левой руки канат.

Суда между тем, повинуясь воле Эвдора совершенно сблизились.

— Помогите! — закричал один из «рыбаков», — тонем!

Филипп, наконец, обратил внимание на то, что кормчий правит к рыбакам по собственной инициативе.

— В сторону! В сторону отваливай! Чего ты к ним прицепился? Левее уходи!

Второй «рыбак» бросил на «Меланиппу» конец каната, а Койон машинально его поймал. Один из матросов двинулся к Койону по банкам для гребцов, соединявшим борта аката вместо палубы, настеленной лишь на носу и корме.

— Бросай его, чего схватил?

Койон проигнорировал его слова, подтягивая рыбаков к акату.

— Ты, как там тебя, придурок? Бросай канат! Хозяин не велел помогать им!

Проходя мимо Фраата, матрос неожиданно споткнулся и упал, разразившись бранью. Филипп бросился к Эвдору.

— Кормчий, ты что, оглох?! В сторону давай!

Эвдор рванул рукояти, заваливая судно вправо, по направлению к «рыбакам». Последовал глухой удар, от которого многие на акате потеряли равновесие. «Рыбаки», напротив, несмотря на то, что их лоханка, казалось, вот-вот пойдет ко дну, словно ждали столкновения.

Аристид, как кошка, взлетел на борт «Меланиппы», вцепившись в хитон одного из матросов. Рывок, и тот полетел в воду. Мгновением позже на борту оказался и второй «рыбак», которому помог забраться Койон.

Сириец приложил сразу двоих гребцов об скамьи, одним прыжком оказался возле мачты, у подножия которой на специальной стойке висели несколько перевязей с мечами. Фраат выхватил из ножен клинок и полоснул им еще одного гребца по животу. Тот жутко заорал, вцепившись в края раны, и упал на колени. Филипп попытался отпихнуть Эвдора, но как-то безвольно обмяк и сполз на кормовую палубу, привалившись к борту.

Еще не все на «Меланиппе» успели сообразить, что происходит, как рогожи, укрывавшие рыбачье судно, полетели прочь и полтора десятка пиратов, прятавшихся под ними, с ревом устремились на борт аката.

Аристид и Гундосый, первыми перебравшиеся на «Меланиппу», уже вовсю рубили матросов мечами. Те, очнувшись от оцепенения, бросились к оружию. На носу Дракил проломил голову одному из них рукоятью якорного ворота, ударил второго, тот увернулся и вцепился критянину в горло. Сириец безнаказанно зарубил двоих, но теперь бился с дюжим гребцом, успевшим вооружиться. Другого гребца Койон, напав сзади, душил толстым канатом, но противник ему попался сильный, ловкий и сумел вывернуться. Они упали, Койон треснулся затылком о край банки и потерял сознание. Эвдор, бросивший рулевые весла, ловко перехватил вооруженную мечом руку помощника Филиппа и вывернул ее так, что хрустнул локтевой сустав. Помощник взвыл. Эвдор подхватил меч, выпавший из разжавшихся пальцев, и рубанул следующего противника.

Изначально матросов «Меланиппы» было больше, чем пиратов, но те, за счет внезапности, в первые мгновения боя успели существенно сократить численность противника и теперь склонили чашу весов в свою пользу. Бой продолжался совсем недолго. Еще остававшиеся в живых матросы и гребцы, быстро осознав, что смерть уже дышит им в затылок, попрыгали за борт. Здоровяка-северянина, теснившего Фраата и легко ранившего его в бедро, убил Аристид ударом в спину.

Вскоре все было кончено. Дракил спихнул с себя неподвижное тело и вытер узкий кинжал об полу хитона убитого. Матрос со вспоротым животом корчился под ногами и выл, пытаясь засунуть внутрь выпадающие кишки. Гундосый прикончил его, после чего наклонился над Койоном, похлопал его по щекам. Тот промычал нечто нечленораздельное, мотнул башкой и разлепил веки. Гундосый помог ему сесть. Сбежавшие матросы плыли в сторону берега, некоторые из пиратов свистели и улюлюкали им в след.

Аристид прошел на корму, направляясь к белому, как мел Филиппу, все еще неподвижно сидящему у борта.

— Нет, — протянул руку раскрытой ладонью вперед Эвдор, — не трогай его.

Пьяница хмыкнул, но отступил в сторону. Подошел Дракил.

— Что ты собираешься делать с ним? — спросил критянин.

Фраат красноречиво провел большим пальцем у горла и цокнул языком.

— Нет, — повторил Эвдор, — пусть живет.

— Сдался он тебе, — хмыкнул Дракил.

Аристид присел рядом с Филиппом на корточки и внимательно посмотрел на него.

— Не жилец. По любому, — вынес вердикт пират, — так плакался о своей тяжкой доле у Посидея, а тут такой удар. Посадим его в нашу лоханку, а Эвдор? Все равно нам не нужна. У нас теперь какая лошадка есть!

Аристид похлопал ладонью по красной от крови кормовой палубе «Меланиппы». Дракил хохотнул.

— Дай ему, Аристид, пару амфор его кислятины, пусть на Делосе толкнет! Вдруг, снова поднимется?

Филипп молчал, сжав зубы.

— Помогите ему, — сказал кормчий.

Двое пиратов из тех, что присоединились к команде на Родосе стараниями Трифены, подняли Филиппа и помогли ему перейти на рыбацкое судно, которое все еще болталось возле аката, сцепленное с ним канатом. Купец не сопротивлялся и не говорил ни слова, но шел еле-еле, ноги не держали. Пираты оттолкнули посудину шестом. Эвдор подошел к борту.

— Ты неплохой человек, Филипп, хоть и собирался бросить несчастных рыбаков на произвол судьбы, — сказал кормчий, — жаль, что тебе так не повезло. Но ты слишком легковерен, для купца. Такое отличное судно, как «Меланиппа», не для растяпы, подобного тебе. Я бы даже отдал тебе твои амфоры, но ведь не продашь…

— Будьте вы прокляты, ублюдки! — прорыдал купец.

— Не беспокойся, — невозмутимо ответил Аристид, — мы уже прокляты. Всеми богами. Утешься тем, что пираты долго не живут. Но перед тем как отдать концы, мы на твоей лошадке немного погуляем.

— Да чтоб вы все упились моим вином и потонули в собственной блевотине, проклятые!

— А вот это вряд-ли, — усмехнулся Эвдор, — лично у меня другие планы.

— Давай, лови своих «дельфинов», пока не разбежались, — крикнул Дракил и, сунув два пальца в рот, засвистел.

«Меланиппа» удалялась, уходя на северо-восток, против ветра на веслах, с убранными парусами.

— Вены вскроет, — предположил Койон, работая веслом.

— Повесится, — возразил Гундосый, сидевший сзади.

— Заклад? — спросил Койон.

— Как пгавегишь?

— Ну да…

Теперь их было восемнадцать. При захвате судна трое погибли и уже отправились на корм рыбам, вместе с покойниками из числа команды Филиппа. Никто особенно не сожалел. Эти люди присоединились на Родосе и еще не были крепко спаяны с командой Эвдора. Обычные бродяги, еле сводившие концы с концами и ухватившиеся за возможность нажиться морским разбоем. Ни боевых навыков, ни хорошего оружия, смерть в первой же драке — так кончали очень многие из тех, кто стремился пополнить ряды алифоров[11]. Но в желающих сделать этот столь опасный промысел своим образом жизни, никогда не было недостатка.

Их знали под разными именами: сицилийцы, иллирийцы, киликийцы, но принадлежность к какому-либо народу среди них чисто условна. Эллины, любители все раскладывать по полочкам, позабыв про свою обычную дотошность, не мудрствуя, распространили дурную славу морских разбойников на всех обитателей тех частей мира, где алифоры процветали.

Обширный берег, тянущийся от Ликии на восток на четыре с лишним тысячи стадий[1], до Антиохии-на-Оронте, претендовавшей на звание крупнейшего города мира, после Рима и Александрии Египетской, именовался Пиратским. Страна, которой этот берег принадлежал, именуемая Киликией, считалась пиратским гнездом, а все киликийцы — разбойники. Вот он еще только до чеки тележной дорос, а уже будущий пират, потому что киликиец. Кто-нибудь видел честного киликийца? Правильно, не бывает честных киликийцев. Три худших слова в греческом языке есть на букву «К» — каппадокиец, критянин и киликиец.

Отчасти так и было, но, как и все в этом мире, раскрашенном отнюдь не в одни только черные и белые цвета, лишь отчасти. Нацию Пиратского берега уже столетия составляли не одни лишь родившиеся здесь, но многие пришлые, люди без родины, объединенные общим делом, которое в их глазах было источником пропитания не хуже мирного земледелия или скотоводства, разве что более опасным. Они носили имена сотни разноязыких племен, но объединяющим языком был греческий, давший им, помимо прочего, и общее название — алифоры.

Такая сомнительная честь досталась Киликии, конечно не случайно. Издревле здесь проходил один из главнейших торговых путей, из Египта и Финикии в Элладу. Где овцы, там и волки, а кое-кто из овец при определенной удаче и сам был не прочь показать клыки, ограбив более беззащитного собрата.

Море бурлило жизнью. Дельфины-белобочки, вечные спутники кораблей, легко обгоняя медленно ползущую «Меланиппу», весело выпрыгивали из воды, в прозрачной толще которой виднелись темные спинки тунцов, частых спутников дельфиньих стай. Над волнами носились крикливые чайки, ссорящиеся из-за добычи. Солнце, висящее в ослепительно-голубом небе, отражаясь в миллионах мягких зеркал, слепило глаза любому, кто рисковал бросить взгляд на сверкающую дорожку.

В проливе между Родосом и Ликией все лето дули этесии, северные сухие ветры. Морякам это было прекрасно известно и всякий, кто шел этим путем, стремился держаться ближе к малоазийскому берегу, прикрываясь им от неудобных ветров, как щитом. Знал об этой особенности пролива и Эвдор, но не только это вынуждало его держаться северного берега: родосская триера, остановившая «Меланиппу», была не единственным кораблем Морской стражи, на который можно нарваться в этих водах, а еще можно встетить корабли Ласфена или киликийцев, которые не погнушаются сожрать собрата. На фоне крутых берегов Ликии акат менее заметен, а встречаться с кем бы то ни было, в данный момент пиратам не с руки.

Несколько торговых парусников прошли навстречу, чуть кренясь на левый борт, с туго натянутыми парусами, наполненными встречно-боковым ветром. Хотя кое у кого из алифоров, окрыленных успехом и ослепленных жадностью, уже вовсю чесались руки, Эвдор совсем не собирался грабить кого бы то ни было прямо сейчас. В дымке на горизонте то и дело проявлялись длинные низкие силуэты боевых кораблей и Дракил, обладавший самым острым зрением, влезал на мачту, стараясь получше их рассмотреть. Нанявшийся к Филиппу впередсмотрящим, критянин продолжал играть эту роль. Эвдор правил, остальные сидели на веслах, которых как раз хватило на всех.

Круто зарываясь носом в волны, «Меланиппа» шла вперед, а всех пиратов шилом в заднице мучил один и тот же вопрос: «А что же дальше?» Первым его высказал Койон, продолжая ворочать веслом:

— Дальше-то что, Эвдор? В Коракесион[1] идем?

— Далековато, — прикинул Аристид.

— Нет, — коротко ответил Эвдор.

— Почему?

— А что там делать?

— Как что? Ты что, один охотиться будешь?

— Да.

— Совсем из ума выжил? Сосчитай, сколько нас!

— Я умею считать, Койон.

— Да ну? И много ты добычи возьмешь с такой командой, а? Пару рыбаков ограбишь?

— Людей еще наберем, охотники всегда найдутся.

— Ну, так и я о том же! Идем в Коракесион.

— Что тебя туда так тянет, Койон?

— К Зеникету он хочет, под крылышко, — сказал Аристид.

— Да! — важно заявил Койон, — хочу к Зеникету. Он человек уважаемый. И кораблей у него немало. Пристанем к нему, всегда будем в доле, всегда в выигрыше. Зеникета и Ласфен боится, и Эргин. Все боятся. А если в одиночку, сгинем без толку.

— Сомневаюсь, чтобы Волк кого-то боялся, — возразил Дракил.

— А чего он с римлянами связался?

— Из страха, да, — покивал Дракил.

— Чтобы Зеникета боялся Эргин — давняя мечта самого Зеникета, — сказал Эвдор.

— Да вы… — задохнулся от возмущения Койон, — да сам Митридат его равным считает!

— Эдо во бдогом пгавда, — подал голос Гундосый, — Зедикед, почти цагь. У дего людей и когаблей — уйма.

— Скажи еще, Зеникет почти бог, равный Посейдону, — усмехнулся Эвдор.

— Я слышал, что он обосновался сейчас вовсе не в Коракесионе, — задумчиво сказал Аристид, глядя на горные пики Ликии, — а на горе Феникунт. Там теперь его резиденция. Сидит себе на вершине, орел наш, и все море до Кипра, как на ладони.

— Я тоже это слышал, — сказал Дракил.

— Эдо какой глаз дада ибеть! — позавидовал Гундосый.

— А я слышал, что он в Корике, — сказал один из новичков, но на его слова не обратили внимания.

— Феникунт называют Ликийским Олимпом! — запальчиво выкрикнул Койон.

— А ты угадал, Эвдор, — усмехнулся Аристид, — он, похоже, считает себя богом. Ты, Койон, думаешь, что надо держаться поближе к богам? Уж они-то не обидят. Ты ведь ходил раньше под Зеникетом? Помогло тебе его божественное провидение рудников избежать?

Койон, набычившись, замолчал.

— Так ты не ответил, Эвдор, — напомнил критянин, — что ты собираешься делать. Мутный ты какой-то.

— Да я прозрачен, как вода за бортом, — не согласился кормчий, — глянь, если не веришь, дно видать. Разве я вас в чем-то обманул? Все, как говорил, так и вышло!

— Ну да, — кивнул Дракил, — только я не помню, чтобы ты хоть раз сказал, что дальше будем делать, когда разживемся кораблем.

— Честными купцами станем. Богатыми и толстыми. На фракийском вине разбогатеем. Вон его сколько.

— Все шутишь…

— А что, кто-то не догадывался, чем мы займемся?

— Ну, возможны разные пути… — протянул Аристид.

— Например? — раздраженно спросил критянин.

— Например, сделаться навархом[1] Митридата.

Эвдор сверкнул на щеголя глазами.

— Кишка не лопнет? — хохотнул Койон.

— Как боги присудят, — Аристид пристально глядел в глаза кормчего.

Тот взгляд выдержал.

— Если кто и станет навархом Митридата, так это Эргин. Я — птица куда меньшего полета.

— Ой, ли? — усомнился Аристид.

— Вы что, серьезно? — глаза Койона расширились от удивления, — с этой лоханкой и двумя десятками бойцов?

— С каких это пор «Меланиппа» сделалась лоханкой? — обиделся Аристид, — да, не гемиолия, так то для начала. Сдается мне, наш друг весьма не прост.

— Ответь на вопрос, Эвдор, — упрямо повторил Дракил.

— Хорошо, — согласился кормчий, — отвечу. Идем в Патару. Поближе, чем Коракесион, в котором делать нечего. Людей в Патаре наберем. А вот, что дальше… Не знаю.

— Как это, не знаешь? — удивился Дракил.

— Так. Не знаю. Как говорит Аристид: «Возможны разные пути».

Сириец, молчавший весь разговор, мрачно усмехнулся, бросив взгляд на Аристида, который сидел на одной с ним банке и греб веслом противоположного борта.

— Значит, правда?

— В чем?

— Ты служишь Митридату.

— Чем плоха служба Митридату? — уклонился от прямого ответ Эвдор.

— Думаю, ничем, — согласился Аристид, — я просто люблю ясность.

— А чем плохо ходить под Зеникетом? — спросил Койон.

— Тем, что Митридат — великий царь. А Зеникет — самозванец. И есть другие причины…

Фраат смачно сплюнул за борт.

— Беду накличешь, варвар, — злобно зашипел на него Дракил, — Посейдон не простит!

— Плевал я на вашего Посейдона, — пролаял сириец.

Критянин рванулся к нему, сжав кулаки, но Гундосый, поймал его за ногу, бросив при этом весло. Критянин упал, а весло Гундосого скользнуло в воду, ударилось о другие, и поломала весь стройный темп гребли. Акат ощутимо повело в сторону.

— По местам все! — рявкнул кормчий.

Пираты, кроме Аристида и Фраата, вздрогнули и быстро восстановили ритм.

— Идем в Патару. Там набираем команду, — тоном, не терпящим возражений, отчеканил кормчий, — а дальше, как я скажу, так и будет. Скажу, купцов грабить — примемся грабить. Скажу, за Митридата воевать — станем воевать. В любом случае тот, кто пойдет за мной, в накладе не останется. А кто не хочет, пусть валит на все четыре стороны. К Зеникету или куда там еще…

— А почему это кто-то пусть валит? — сквозь зубы процедил критянин, — это уже твой личный корабль? Ты один его взял?

— Да! — с вызовом бросил Эвдор, — это мой корабль. Нужно будет, возьму гемиолию! А пока на этом вот…

— Много жизни себе намерил, — спокойно констатировал Аристид.

— Кто-то хочет оспорить? — кормчий оглядел команду, задержав взгляд на критянине и щеголе.

Первый отвел взгляд. Его в любом случае никто не поддержит, он это понимал. Кербер разорви, связался с этими «киликийцами»…

Второй глаз не спрятал.

— Я бы поспорил с тобой, Эвдор. Но не буду. Я просто люблю ясность.

— Я это уже слышал.

— В Патагу, так в Патагу, — сказал Гундосый после недолгого общего молчания, — по бде так одид хъен.

— Значит, вы сделались толстыми и важными виноторговцами, — Лидон сложил пальцы в замок, опершись о подлокотники кресла, — полагаю, раз дела пошли в гору, а на вино спрос оказался плохим, вы покинули Родос?

— Совершенно верно, — кивнул Аристид.

— И куда, позволь полюбопытствовать, направились?

— В Патару.

— Куда? — переспросил Тиберий, — что это за место?

— Ну-у, — Аристид изобразил крайнюю степень удивления, — я уж думал, ты, уважаемый Тиберий, осведомлен обо всем на свете.

— Жаль разочаровать тебя, почтенный Эномай, но это, к сожалению, не так, что меня невероятно огорчает. И где находится эта Патара?

— В Ликии.

— В Ликии? — поднял бровь Лидон, — сдается мне, вы направились прямиком в пиратское…

— Гнездо, — закончил Аристид, — да-да, именно так.

— И ты так спокойно говоришь об этом? — Лидон посмотрел на подследственного, чуть повернув голову вбок и скосив глаза.

— Ну да. А что тут такого? Или ты хочешь сказать, что дела с пиратами меня самого превращают в пирата? Мы ведь не грабили корабли, не захватывали для выкупа людей.

— И какие же дела вы там вели?

— Какие еще мы могли вести там дела, если судно забито амфорами с вином? Продавали его, конечно!

— Логично, — усмехнулся Лидон, — а почему, собственно, там?

— Потому что там можно было навариться. А в других местах нельзя. На Родосе уже были, а Делос разорен Митридатом. В Элладе война, в Вифинии и Эолии война. На островах цены сбили хиосцы, а мы, как ты помнишь, везли дешевую кислятину. Ну и куда с ней?

— Н-да. Убедительно излагаешь, — согласился следователь, — и дальше что?

— Ну а что дальше? Удивляешь ты меня, почтеннейший, прямо такие прописные истины приходится тебе рассказывать… Толкнули товар, взяли другой да и дернули восвояси.

— Это какой другой? — подался вперед Лидон, — полагаю, в пиратских городках загрузиться можно только награбленным добром и рабами. Для перевозки рабов ваша посудина слишком мала.

— Теперь скупку краденного шьешь? — оскалился Аристид, — ай, нехорошо!

— Я как-нибудь сам решу, что хорошо, а что плохо.

— Не занимались мы этим. Эвдор сговорился с одним человеком, коего следовало срочно отвести в одно место. Он заплатил хорошие деньги. Окупившие затраты на путешествие с лихвой.

— Что за человек?

Аристид выдержал театральную паузу, явно наслаждаясь моментом, и со снисходительной улыбкой ответил:

— Некий римлянин.

— Римлянин? — не смог сдержать удивления Лидон.

— Ага.

— Что римлянин делал в этом осином гнезде?

— Ну, уж я не знаю. Хотя, сдается мне, то был лазутчик.

— Почему ты так решил, уважаемый?

— Потому что отвезти его надо было не в какое-то определенное место, а к Луцию Лукуллу, корабли которого стояли на Родосе в наше там пребывание, но после ушли на другие острова. Отыскался Лукулл на Косе.

Лидон недоверчиво покачал головой.

— Ты говоришь невероятные вещи. Предлагаешь поверить, что ты и твоя братия оказывали услуги Риму. Чем можешь это доказать?

— Спроси у Лукулла, — предложил Аристид.

— Мы оба прекрасно знаем, что это сейчас невозможно, — фыркнул Тиберий, — я надеюсь услышать что-то более весомое.

— Ну, уж извини, почтеннейший. Расписки от того римлянина у меня не сохранилось. Но ты можешь спросить моих людей, бывал ли на борту «Меланиппы» некий римлянин и где мы его высадили. Спроси, и убедишься, что я не лгу. Даже эта критская свинья, которая поет тебе, что мы пираты, подтвердит. Римлянин был, высадили его на Косе.

Лидон некоторое время молчал, покусывая нижнюю губу.

— Как его звали?

— Понятия не имею, — ответил Аристид, — такие не называют имен. Надеюсь, ты не станешь расспрашивать меня, что он делал в Патаре?

— Не стану, — задумчиво проговорил Лидон, разглядывая свои пальцы.

В эту минуту Тит Варий втолкнул в палатку Квинта.

— Что случилось? — спросил Тиберий, удивленно подняв глаза на центуриона.

— Что случилось?! — прорычал Дециан, — этот ублюдок устроил драку, почти сумел освободиться!

— Даже так? — поднял бровь следователь.

— Он может, — усмехнулся Аристид, покосившись на Севера.

— Разговорчики! — прогремел Дециан.

— Тит, уведи его, — попросил Лидон.

— Кого из них?

— Обоих уведи. Я пока не стану допрашивать фракийца. Мне нужно кое-что осмыслить.

— И куда их посадить? Опять привязать к телеге? Одну уже разломали.

Лидон поморщился.

— Тит, не приставай ко мне со всякой ерундой. Это твое дело, содержать задержанных. Думаю, сам догадаешься, что в клетку к остальным их сажать нельзя.

Тит Варий, бранясь семиэтажно, вытащил Квинта за локоть из палатки, следом солдаты увели Аристида.

Лидон сел за стол и сжал виски пальцами. Он практически не сомневался, что Эномай лжет, привык доверять своей интуиции, благодаря которой слыл одним из лучших сыскарей в Городе, но поймать «купца» на противоречиях пока не мог.

«Спроси любого, был ли римлянин и где мы его высадили...»

Неужели они успели продумать легенду в таких деталях? Конечно, он спросит. Что-то подсказывало Лидону — Эномай балансирует на лезвии бритвы. Достаточно малейшего толчка и он полетит вниз. Но как его подтолкнуть?

Что же, чем запутаннее дело, тем интереснее.

[1] Меланиппа (греч.) — «черная кобыла».

[2] Стихи Леонида Тарентского.

[3] В Древней Греции сталь называлась «халибским железом» (халибас), поскольку именно этому племени, обитающему в Малой Азии, приписывается, по одной из версий, факт ее изобретения.

[4] Афракт — корабль без сплошной палубы.

[5] Приблизительно 13 тонн.

[6] Вторая перемена блюд во время обеда. Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса. Первая перемена блюд, «ситос», обычно состояла из хлеба и оливок.

[7] Агорей — «Рыночный» (греч), эпитет Гермеса.

^[8] Кибернет — кормчий (греч.).

[9] Перипл — подробное описание морского пути — мели, приметы берегов и т.п. Древнегреческими моряками ценился гораздо выше карты.

[10] Кампания — область в центральной Италии со столицей в городе Капуя.

[11] Алифор — в древнегреческом языке синоним слова «пират».