Пролог

«Нет, нет! Он бежал из наших легионов, — раздался громкий голос, — нельзя давать свободу дезертиру».

Рафаэлло Джованьоли.

«Он и был фракийцем и не был им».

Колин Маккаллоу.

Облако было похоже на большого пса. Зверь лежал, уронив голову на передние лапы, а над ним склонилась светловолосая девушка в длинной белой рубахе, перехваченной тонким пояском. Девушку Квинт дорисовал мысленно, а затем она ожила, бросив его в объятия воспоминаний…

— Ну чего ты тут разлегся, лежебока? Три раза прыгнул и устал? Давай, вставай, Спарт, ты же еще не старый дед, только прикидываешься!

Немигающим взором Квинт смотрел в небо, наблюдая, как девушка игриво треплет густой теплый мех, бурый с серебристым отливом.

Пес лежал неподвижно, всем своим видом показывая неудовольствие от бесцеремонного тормошения, но то было притворство, пушистый хвост выдавал его с головой — мел себе пыль туда-сюда. Девушка притянула широкую морду Спарта к своему лицу и поцеловала в нос. Пес лизнул ее в щеку.

— Почему ты зовешь его Спартом, «Посеянным»? — спросил Квинт.

Они общались, мешая греческие и фракийские слова, которых центурион, теперь уже бывший, немало успел запомнить за осень. Берза не очень хорошо знала язык эллинов, поэтому Квинта сначала удивило имя пса. Потом оказалось, что слов, начинающихся на «спарт», и в языках фракийцев немало.

Девушка повернулась, всплеснула руками.

— Куда хоть ты вскочил-то? Иди в дом, тебе лежать надо, совсем же еще слабый!

Квинт упрямо помотал головой, но ноги действительно не держали и он уселся на землю, привалившись к старым потрескавшимся бревнам сруба. Девушка подошла, присела рядом, положила теплую ладонь ему на лоб, проверяя, нет ли жара.

— Его имя Спартопол, я просто привыкла звать покороче.

Спартопол. Это значит — «с проседью». Что ж, ему подходит, но Спарт действительно звучит лучше. Мужественнее. Когда-то так звали воинов, выросших из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, основателем Фив.

А еще в своре охотника Актеона, загрызшей хозяина, превращенного Артемидой в оленя, был пес по имени Спарт…

Иногда Берза звала его Добрым волком. Он защищал хозяйку до последней капли крови, когда пришли другие волки. Двуногие. Ему удалось разорвать горло одному из пришельцев, за это остальные не оставили на нем живого места. И все же, когда Квинт нашел его, Добрый волк еще дышал. Квинт опустился перед ним на колени, провел ладонью по меху. Пальцы коснулись липкой влаги.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

— Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, — прошептал Квинт.

Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже.

— Чего ты там шепчешь, пиратская мразь?!

Чьи-то пальцы вцепились в подбородок и рывком повернули лицо, заставляя Квинта вернуться к реальности.

— Своим варварским божкам молишься? — изо рта небритого легионера-классиария[3] несло луком. Он злорадно скалился, демонстрируя ряд крепких и ровных, хотя и не очень белых зубов, — давай, давай, молись. Только не помогут тебе твои боги. Скоро на кресте будешь висеть.

Легионер отпустил челюсть Квинта, выпрямился и обвел взглядом всех пленных, связанных и сидящих на палубе вокруг средней мачты «Реи Сильвии», большой квинкверемы, идущей во главе отряда из четырех кораблей в Тарракон, столицу Ближней Испании.

— Скоро все будете висеть, ублюдки.

— Ты чего тут шумишь, Нумерий? — одернул легионера подошедший центурион, — кто тебе разрешил разговаривать с пленными? К связанным цепляться ты завсегда у нас первый, в бою бы такое рвение. Вешать пиратов собрался? Это привилегия Луска, тебя он вряд ли спросит. А ну, двигай отсюда.

Легионер потупился и отошел. Центурион наклонился к Квинту.

— Ты, как я погляжу, не из киликийцев или гречишек. Бледноват. Иллириец или фракиец? Так вот, фракиец, если ты там не молитву шептал, а проклятия на наши головы, так это зря, уж поверь мне. Не будь я Тит Варий Дециан. Не помогут проклятия. На мне вся ваша удача закончилась.

— Нету у нашей удачи конца, — буркнул сидевший слева от Квинта пират, — потому что она не мужик.

Он был обладателем не слишком массивной, но рельефной и красивой мускулатуры, длинных, чуть вьющихся, светлых волос и в другой ситуации непременно выделился бы мужской красотой и статью, но теперь выглядел сильно помятым.

— Заткнись, Аристид, — прошептал Квинт, — не зли их.

Аристид ощупывал языком кровоточащую десну, недавно распрощавшуюся с двумя зубами. Заплывшего правого глаза не было видно на фоне здоровенного фиолетового фонаря. Услышав свое имя, он недовольно скривился.

— Без имен…

— Ты у нас так знаменит? — хмыкнул Квинт, — боишься, что набежит толпа поклонников, когда опознают?

— Просто не люблю, когда мое имя римляне облизывают своими погаными языками.

Квинт мрачно покосился на него, но ничего не ответил. Сказать по правде, свое имя он тоже совсем не жаждал называть. Если узнает отец, до чего докатился сын — умрет от стыда и горя. Остается надеяться, что их просто прикончат без дознаний. Наверное, это к лучшему. Он очень устал. Устал жить.

Стоило опустить руки, как память немедленно встряхнула за шиворот, презрительно плюнув:

«Я найду ее, обещаю».

Он не нашел Берзу. Не сдержал слово.

Квинт снова посмотрел вверх. Облако медленно таяло в вышине, теряя сходство со зверем. На востоке небосвод темнел, приобретая фиолетовый оттенок. Солнце клонилось к закату, разливая по небу охру и превращая высокие кучевые облака в глыбы розового мрамора, светящиеся изнутри. Вдали уже показался берег, белые стены Тарракона.

Наверное, со стороны сейчас открывается отличный вид: несколько кораблей идут один за другим по зыбкой границе переливающейся золотом солнечной дорожки. Красиво.

Какая чушь в голову лезет…

«Собрался сдаться смерти, Квинт Север?»

«Я устал. Кубарем качусь с горы в пропасть и не могу остановиться…»

«Устал бороться? Не выйдет. Барахтайся, щенок! Ты можешь все!»

— «Актеон» вырвался, ушел. Эвдор нас не бросит, — пробормотал пират, сидевший справа, — выручит.

— Мечтай, — мрачно усмехнулся Аристид, — это Тарракон. Тут римлян столько… Больше только в Риме. У Анния Луска здесь два легиона и куча вспомогательных когорт.

— Вранье.

— Зуб даю.

— Скоро совсем без зубов останешься.

— Ладно, не стану спорить. Ты прав. Эвдор, без сомнения, их всех заборет в легкую. Не иначе как запустит молнию из задницы.

— Бьяддица бгав, — прогундосил еще один пират со сломанным когда-то давно носом, — каюк дам бсеб. Пгибьюд да кгест.

— Вы чего тут раскудахтались? — рявкнул вновь подошедший центурион, — ну-ка, закрыли рты!

Через полтора часа «Рея Сильвия» подошла к главному пирсу Тарракона. Гребцы втянули весла внутрь. Борт, защищенный двумя толстенными канатами-гипозомами, соприкоснулся с заросшей мидиями и зелеными водорослями стенкой, о которую разбивались морские волны. Матросы укрепили причальные концы на вмурованных в камень бронзовых тумбах-тонсиллах. Опустили сходни.

Неподалеку от городских стен раскинулся лагерь, вместивший сразу два легиона. Именно здесь сейчас располагалась ставка наместника Ближней Испании, коим в настоящее время являлся проконсул Гай Анний Луск. Резиденция в Тарраконе пока пустовала. Сюда, в Испанию, перекинулось пламя гражданской войны, которая в самом Риме, в Италии, уже отгорела. Прежний наместник, Квинт Серторий, объявленный вне закона, бежал, а новый отправился в погоню и даже в городе толком еще не успел побывать.

— Пиратов в лагерь, — распорядился Дециан, — там хорошая клетка для них есть, пусть посидят. Я в преторий.

— С отчетом? — поинтересовался опцион[4], — Луска скорее всего нет.

— Я вижу, — кивнул центурион, — гавань пустая. Ничего, я уверен, он тоже скоро вернется.

— Куда тогда торопишься, Тит?

— Спихну этих ублюдков на Лидона, пускай он с ними возится.

— А стоит ли вообще возиться? — спросил опцион, — не лучше ли их… того…

Он красноречиво провел пальцами по горлу.

— Ты что, дурак? — удивился Дециан, — зачем мы тогда за ними гонялись? Это же киликийцы. Какого оркова[5] хера они вообще тут делают? Нет, засранцев следует тщательно допросить. Вот этим Лидон и займется. По его части. Прикончить всегда успеем.

Он указал пальцем на Аристида.

— Главаря за мной. Сразу Лидону покажу. И еще разговорчивого фракийца.

Сколько лет Тит Варий знал своего старого приятеля Тиберия Лидона, у того всегда кончики пальцев были измазаны чернилами. Вот и сейчас, еще не откинув полог штабной палатки-претория, Дециан готов был поспорить, что Лидон, как водится, пачкает папирус или царапает стилом по восковой табличке. Он не ошибся. В приемном отделении палатки, за которым располагались личные покои ныне отсутствующего военачальника, стоял стол, а за ним сидел худощавый плешивый человек лет сорока пяти, одетый в темно-красную тунику. Обставившись масляными лампами, он что-то писал в развернутом свитке, края которого были придавлены несколькими монетами.

— Привет, Тиберий, — поздоровался Дециан.

— Уже вернулся? — не поднимая головы, спросил плешивый.

— Как видишь.

— Как успехи?

— Наш беглый проконсул дал деру, не приняв боя. Луск, я смотрю, еще не вернулся, стало быть, преследование затянулось.

Дециан взял одну из монет, повертел перед глазами. Лидона он знал почти десять лет. За это время тот не только распрощался с шевелюрой, но чуть ли не другим человеком стал. Сдержан, невозмутим. И раньше такое в нем просматривалось, но теперь и вовсе в мраморную статую превратился. Дециан похвалялся подвигами, и попытался было подтрунивать над канцелярской мышью, но смутить его не смог. Тиберий мало рассказывал о себе, зато очень внимательно слушал словесный понос центуриона, уставшего от однообразия службы и искренне радовавшегося знакомцу.

— Положи-ка на место, — попросил Лидон, — и, кстати, почему ты вернулся один? Где Луск?

— Мы разделились. Я прошерстил море к северу от Питиусы[6]. Правда в сети попалась только мелкая рыбешка. Я как раз по поводу нее и пришел. Хочу, чтобы ты побеседовал с пленными, у тебя это всегда хорошо получалось.

Тиберий Лидон, корникуларий, сиречь начальник канцелярии легата, оторвался, наконец, от своего папируса и посмотрел на центуриона.

— Что-нибудь интересное?

— Думаю, да. Я поймал киликийцев.

— Киликийцев? Здесь, у берегов Испании?

— Я тоже удивился, потому и не отправил их на дно, а притащил сюда. В сущности, какие-то оборванцы. На их посудине не нашли ничего ценного, кроме обычного пиратского барахла, снятого с захудалых купчишек. Чего их сюда занесло, в такую даль? Чует мое сердце, неспроста они крутились возле Сертория, ой, неспроста.

— Ты давай, рассказывай. С самого начала, с подробностями. Знаешь ведь, для меня нет мелочей, не стоящих внимания.

— Ну, что рассказывать? Мы-то думали, что Серторий дал деру на юг Испании, но разведка доложила, что местные его там не видели. Как сквозь землю провалился. Знаешь, где обнаружился?

— Где?

— На Питиусе. С дозорной либурны видели возле острова множество мачт и в море вокруг несколько посудин болтались. Ну, кто там еще может быть в таком количестве? Не рыбаки же. Лоханки все немаленькие. Луск, естественно, вознамерился Сертория оттуда выкурить, встали на ночлег у берега, прямо напротив острова, чтобы, значит, наутро подойти к нему. Но налетел шторм и десять дней мы не могли даже носы высунуть из безопасной гавани.

— А когда шторм стих, Сертория на Питиусе не оказалось, — предположил Лидон.

— Какой ты догадливый… Да, не оказалось.

— Что, он прямо в бурю сбежал? Или все же разведчики ошиблись?

— За разведку я ручаюсь, там у меня один знакомец, у него глаз верный и желаемое за действительное он никогда не выдает.

— Стало быть, рискнул. А может, просто потонул?

— Может и потонул, — кивнул Дециан, — вот если Луск ни с чем вернется, я, пожалуй, тоже стану числить Сертория в утопленниках.

— Ладно, предположения будем строить потом. Стало быть, Гай Анний послал тебя искать беглецов на севере?

— Да. Только не меня одного. Несколько отрядов, по три-четыре корабля. А сам пошел на юг. Я пробыл в море два дня, да так далеко залез, что берега не видел, чуть совсем не потерялся, думал уже возвращаться. Есть у меня один парень, глаз, как у орла, он-то их и разглядел.

— Кого?

— Пиратов. Мачты к северо-западу.

— Мачты?

— Ага, паруса свернуты, видишь ли, им ветер неудобный был. Они к берегу шли. Судно, особенно небольшое, если без парусов идет, сложно разглядеть. Так этот мой парень…

— Я уже понял, какой он у тебя глазастый, давай дальше. Почему ты сразу решил, что это пираты?

— Не сразу. Но надо же проверить, мало ли. Они приближались со стороны открытого моря, и я знаешь, что подумал?

— Что?

— Штормом их отнесло далеко в открытое море. Они возвращались к берегу, но едва нас заметили, как повернули на север. А ветер как раз в этом направлении попутный, я уже под всеми парусами иду. Пока они свои ставили, приблизился.

Из рассказа Дециана выходило, что удирали от него два совсем небольших суденышка. Одним из них оказался шестнадцативесельный акат. Судно, в общем-то, не военное. Купцы на таких ходят, из тех, что позажиточнее и может позволить себе кормить команду гребцов. Хорошая посудина, не чета парусникам. Не страшен штиль и всегда есть неплохие шансы убежать от пирата. Сначала Дециан даже и мысли не допустил, что акат может иметь отношение к серторианцам и, скорее всего, не стал бы его преследовать. Если бы не идущее рядом второе судно, в котором римляне с немалым удивлением опознали любимую киликийскими пиратами гемиолию.

— Гемиолию? Что это? — переспросил Тиберий.

— А это, дружище, весьма хитроумная штука. Можно сказать, на ней все разбойное могущество киликийцев построено.

При всех своих талантах, человеком Лидон был сугубо сухопутным, тогда как Дециан, прослужив в классиариях с тех самых времен, как Гай Марий допустил в легионы бедняков, считал себя настоящим морским волком. Центурион любил поговорить о морских делах, особенно, когда среди собеседников не было моряков, которые могли бы высмеять те небылицы, которые он иногда развешивал на ушах доверчивых слушателей. Впрочем, в этот раз он не стал ничего сочинять сверх меры.

Несколько веков назад киликийцы осчастливили пиратское братство изобретением. Взяли судно с двумя рядами весел, убрали половину скамей-банок верхнего ряда, освободив носовую часть, настелили там сплошную палубу. Получилась гемиолия. Отличное оружие в умелых руках. В погоне за добычей гребли полтора ряда весел. На открытой носовой палубе собирались застрельщики, которым не мешались банки под ногами. При сцеплении с жертвой верхние гребцы бросали весла и также вступали в бой, а нижние готовились в случае неудачи проворно отработать назад. В государственных флотах гемиолии не применялись, там в ходу была гигантомания.

Кормчий «Реи Сильвии», сицилийский грек по происхождению, оценив опытным взглядом пиратское судно, заявил центуриону, что там около шестидесяти гребцов. А на квинкверемах римлян — по триста.

Римляне поставили все паруса. Квинкверемы имели три мачты, считая носовую наклонную, под малый парус-долон. Либурны — двухмачтовые.

— Ну, значит, погоня началась. Вижу, гемиолия держит дистанцию. Хотя там впятеро меньше гребцов, но и судно гораздо легче, подвижнее квинкверемы. У нас ведь и машины и стрелковые башни. А вот акат начал отставать. У него и гребцов совсем мало и паруса небольшие, особенно носовой долон левантийского покроя, треугольный, именуемый акатионом. Он хорош для маневрирования, но не способен обеспечить большую скорость.

— Ты не отвлекайся, про особенности разных парусов как-нибудь в другой раз расскажешь. Дальше что?

— Что дальше… Я занялся акатом. «Рея Сильвия» и «Теллур» взяли его в клещи, зашли с обоих бортов. Я пиратам кричу — сдавайтесь, а они отвечают, что, дескать, мы мирные купцы.

— Может они действительно мирные купцы?

— Ха! Тогда я царь египетский!

— Ну и как, сдались?

— А куда им еще деваться? Вожак у них все пытался отбрехаться. Так утомил своими стенаниями, что пришлось ему в глаз разок заехать. Меня ведь не проведешь. Я пиратскую мразь за милю чую. Всех их согнали на «Рею Сильвию», три десятка моих классиариев сели на весла аката, ну и домой пошлепали.

— А гемиолия? — спросил Лидон.

— А-а… — махнул рукой центурион, — плюнул я на нее. Не догнать. Опять слишком сильно от берега отошли, а и ветер стал снова крепчать. С нашей мореходностью только и встречать бурю в открытом море…

— Я, конечно, не моряк, чтобы советовать, да и сделанного не вернешь, но что, если ты совсем уж мелкую рыбешку поймал? Бестолковую? А крупная ускользнула?

— Да тебе для допроса народу за глаза хватит.

— Может и хватит, только не все могут рассказать нечто ценное. Ладно, чего впустую рассуждать. Давай глянем на твой улов.

— Я привел двоих, — сказал Дециан, выглянул из палатки и приказал ожидавшим снаружи конвойным легионерам, — заводите.

Ввели пиратов. Лидон встал из-за стола, обошел его и присел на край, сложил руки на груди, с интересом рассматривая пленных.

Один — муж в самом расцвете сил. Лет тридцать пять на вид. Гладко выбрит, причем бритва отменной остроты прошлась по его лицу всего пару дней назад и щетина только-только проявилась. Выглядит неважно. Видно, что в глаз ему заехали вовсе не разок. Видать и ногами попинали.

Другой — полная противоположность. Он бородат. Борода не слишком длинная, аккуратная. Стало быть, не отпускает ее расти, как придется, тоже следит за собой, как и первый. Она несколько скрадывает возраст, но все равно видно, что ее обладатель тоже достаточно молод. Бритый — в эллинском хитоне и кожаной безрукавке поверх. Бородатый одет в длиннорукавную фракийскую рубаху и войлочную шапку со сбитым вперед верхом… Никаких украшений, цепей, наборных поясов или браслетов. Хотя, может быть, здесь уже легионеры потрудились.

Дециан шагнул к Аристиду и негромко произнес:

— Если на этот раз не будешь причитать, что ты несправедливо задержанный купец, упростишь жизнь и себе и нам. Может даже получится так, что оная жизнь впереди у тебя не так уж и коротка.

— Не буду, — пообещал Аристид.

— Вот и славно. Ну тогда рассказывай, кто ты такой?

— Несправедливо задержанный купец, — бодро ответил Аристид.

— Остроумно, — отметил Тит Варий и впечатал кулак в солнечное сплетение Аристида.

Тот согнулся и прохрипел:

— Я же не причитал…

— Погоди, Тит, — остановил центуриона Лидон, — успеешь кулаками помахать. Это вожак?

— Он самый.

— Вряд ли киликиец, — поделился наблюдениями корникуларий, — в тех краях говорят на «александрийском» диалекте, да еще часто сдабривают речь словечками азиатов. А этот говорит, как коренной афинянин.

— Ишь, ты, — восхитился центурион, — всегда поражался, как это ловко у тебя выходит.

Когда Аристид продышался и выпрямился, корникуларий подошел к нему и заглянул в глаза. Смотрел долго, не говоря ни слова. Аристид не выдержал, попытался отвести взгляд, но столкнулся с испепеляющим взором Дециана. Лидон усмехнулся и посмотрел на второго пленника.

В отличие от Аристида, державшегося с показной бравадой, Квинт стоял с каменным лицом и смотрел прямо перед собой, казалось, не замечая никого и ничего вокруг. Лидон некоторое время изучающе рассматривал и его. Затем спросил Дециана:

— Как ты думаешь, какого роду-племени этот человек?

— Фракиец, — пожал плечами Дециан, — или далмат, или…

— Это потому что он так одет? — усмехнулся Лидон, — боюсь огорчить тебя, друг Тит, но нацепить эти тряпки мог кто угодно. Кстати, с вожаком все понятно, а этого ты зачем притащил?

— Они часто пытались переговариваться. Да и вообще, фракиец время от времени чего-то бормотал. Я подумал, разговорчивого легче колоть.

— Правильно подумал. На каком языке бормотал-то?

— Я не вслушивался.

Лидон приблизился вплотную к пленнику и спросил:

— Говоришь по-гречески?

Тот и бровью не повел.

Лидон усмехнулся и задал следующий вопрос:

— Квис селб?

«Фракиец» вздрогнул, его взгляд заметался было, но быстро успокоился. Опять ничего не сказал.

Лидон терпеливо ждал, слегка улыбаясь.

— Что ты его спросил? — влез Дециан.

— Кто он такой.

— Ты знаешь их язык? — удивился центурион.

— Забыл разве? Я же родился в Брундизии, а там всегда полно купцов из Иллирии. Мои первые судебные тяжбы касались торговых споров.

Лидон улыбнулся Квинту еще шире.

— Ты ведь далмат, верно?

Квинт медленно, словно через силу, кивнул.

— Далмат, — повторил Лидон, — совсем не обязательно пират, обычный моряк или купец. Купец? Терг?

Квинт снова кивнул.

— Отлично, — сказал Лидон, вернулся к своему столу и опять уселся на край, — итак, что имеем: эллин с правильным афинским выговором и некто, выдающий себя за купца-далмата, но таковым не являющийся.

— С чего ты взял? — удивился центурион.

— С того, дорогой Тит, что на языке далматов вопрос «кто таков» звучит иначе. «Кос селбой». Купец — «тертигио», а вовсе не «терг». Ты никакой не далмат, парень, — удовлетворенно заявил Лидон, — я с тобой на языке западных фракийцев говорил. Видишь ли, я его тоже немного знаю. Совсем немного, но пока хватало. А ты ведь понял меня? Вижу, понял, глаза забегали. Я еще пару языков знаю. Так, лучше-хуже. По крайней мере, услышав их, опознаю. Это к тому, чтобы ты больше ничего не сочинял.

Он помолчал немного, провел языком по зубам.

— Значит, так. Утро вечера мудренее. Разговаривать мы будем завтра. Тит, посади их отдельно друг от друга. Пусть пока подумают.

— Хорошо.

— Да, — сказал вдруг Лидон, — какое-то неполноценное знакомство у нас вышло. Меня зовут Тиберий Лидон. Теперь назовитесь вы.

Аристид мрачно посмотрел на Квинта. Ни тот, ни другой называться не спешили.

— Выполнять, что велено! — взрычал, уставший ждать Дециан.

— К чему тебе мое имя? — буркнул Аристид, — оно никому не известно. Все мои люди и многие другие знают меня под прозванием Эномай[7].

— «Дурное вино», — перевел Лидон и улыбнулся, — пьяница, значит. Хорошо. Теперь ты, фракиец.

Квинт молчал.

— Не испытывай мое терпение, — беззлобно и как-то даже мягко предупредил Лидон.

Квинт молчал. Он не видел Лидона. Перед глазами пелена. Мутное пятно, постепенно приобретающее очертания человеческого лица. Глаза — два бездонных озера. Светлые волосы заплетены в длинную тугую косу. Несколько смешных веснушек на носу. Он лежал на теплых шкурах, а девушка сидела рядом, наклонившись над ним. Длинная прядь свисала с ее виска, касалась его щеки.

«Люди называют меня Берзой. Это… Не знаю, как будет по-эллински. Это такое дерево с белой корой».

«Бетула?»

«Что?»

«Бетула, береза. Так на моем языке».

«Красиво звучит».

«Можно звать тебя так? Тебе подходит».

«Нет, не надо. Я не хочу, чтобы меня звали на языке римлян».

«Почему?»

«Они — враги».

«Я — римлянин. Зачем же ты спасла врага?»

«Я не знаю… Но ты все равно не зови».

«Хорошо, не буду. Берза…»

«А как тебя зовут люди?»

«Квинт».

«Тоже красиво звучит. Что это означает?»

«Пятый».

«Ты пятый сын у своего отца?»

«Нет… То есть когда-то давно так и назвали детей, но теперь об этом не задумываются. Меня назвали в честь брата отца. А его в честь деда и так далее».

«Квинт… Нет, я буду звать тебя иначе».

«Как?»

Она задумалась.

«Добрый волк нашел тебя. Наверное, боги как-то связали вас. Я буду звать тебя…»

Квинт покосился на Аристида, потом по очереди посмотрел на обоих римлян и сказал:

— Называй меня — Спартак.

[1] Современный город Таррагона в Каталонии.

[2] От основания Рима. 81 год до н.э.

[3] Классиарии — матросы в римском флоте. Легионеры-классиарии — морские пехотинцы. Иногда их еще называли либурнариями, от слова «либурна» (небольшое парусно-гребное судно с одним или двумя рядами весел, использовалось иллирийскими пиратами, а впоследствии было заимствовано у них римлянами).

[4] Опцион — заместитель центуриона, которого тот имел право назначить сам. Optio (лат.) — «свободный выбор».

[5] Орк — бог подземного мира, владыка царства мертвых в римской мифологии.

[6] Ибица.

[7] Эномай, Ойномаос — в имени присутствует корень «ойнос» — «вино». Кроме того оно созвучно со словом «ойноменос» — «пьяный».