Поцелуй ундины

Сельцо Ярилово нынче — горсточка покосившихся избушек, разбросанных на окраине густого черного леса. Полуразвалившаяся церквушка встречает редких путников на въезде в село. В церкви все еще ведется служба. По воскресеньям и в праздники тянутся к деревянному домику с крестом на крыше яриловцы да жители соседней деревеньки — всего десятка три прихожан. Крестятся перед воротами, проходят в церковь, и лишь один паренек, лет тридцати на вид, все трется у ворот, манит его к себе виднеющийся из открытой двери лик Пресвятой Богородицы с Младенцем на руках, подходит паренек к воротам вплотную, да словно неведомая сила отталкивает его назад… Пытались старушки под руки ввести его в церковный двор — идет покорно парень до ворот, но будто кто-то сильный хватает его за шиворот и тащит обратно… Мычит парень что-то, сопротивляется — да бестолку все, так и проводит все службы у ворот…

Парень этот — юродивый, так считают люди. И кличут его не иначе как Ундинин-Сын. Хорош собой Ундинин-Сын: кудри русые по плечи, плечи же — косая сажень, глаза синие, как незабудки лесные и добром сияют. Высок и пригож парень, да только немой от рождения. Улыбается он людям и ясному солнышку, ни одну животину не обидит, каждую букашечку чествует. Любят его селяне за нрав добрый, обижать никому не позволяют. Немногочисленные девки деревенские подтрунивают над простачком, посмеиваются для вида, хотя сами слюной исходят при виде глаз его синих да кудрей русых… Мало парней хороших в окрестности — а этот красавец бесхозный ходит, не пьет, не дерется, работящий, да удерживает что-то девок. Есть у Ундининого-Сына примета одна: пятно на лбу синее, старые люди поговаривают, что это мать его поцеловала, приметным сделала…

…Рассказывают, жил в Ярилово когда-то помещик богатый, сильно крепостным доставалось от нрава его злого. Жена у него была — красавица какая-то иноземная, говорят, турецкого султана дочь, любил он ее безумно, да не могла она детей ему родить. Каждый год помещик брал себе из села новую наложницу — из самых красивых девушек выбирал… Обрюхатит девку — и ждет, кого она родит. Коли сына — заберет мальчишку в дом, а наложницу продаст куда подальше от ребенка, чтоб сын матери родной не знал, воспитает мальчишку да выгодно женит. А коли девочкой разрешится крестьянка — велит завернуть младенчика в тряпицу и утопить в пруду. Кто из старух вел счет его наложницам — утверждают, что семерых дочерей бросить он велел в пруд лесной. Не выдержала жена его, Марьей которую кликали все на русский лад, грехов мужниных, не смогла смотреть на слезы матерей убиенных девочек… И в ночь на Купалу, когда гуляли крестьянские парни и девушки, венки плели да через костры прыгали — распустила она косу черную, скинула рубаху белую и прыгнула с утеса в тот самый пруд. Помещик, говорят, узнав это, лично нырял, тело любимой искать пытался — да не нашел — глубок, говорят, пруд тот, дна у него не найти… Назвали люди с тех пор пруд Марьиным озером…

Много лет прошло с тех пор, не помнит никто ни имени помещика того, ни места, где дом его стоял — только пруд до сих пор Марьиным кличут, и лишь в праздник Купалы, когда по поверью, нечисть из воды выходит, самые смелые позволяют себе искупаться в синей водице этой. В другие дни сторонятся люди водоема лесного, нехорошей водицу ту считают — голоса девичьи слышатся в дебрях у пруда, песни поют, говорят, дочери-утопленницы и жена помещика злого хозяйничают там.

У попа яриловского сын был, Иваном звали. Семинарию духовную закончил, по стопам отцовым пойти собирался, жизнь вел скромную, в постах и молитвах, девушек сторонился. Праздников и гуляний избегал всяческих. Уйдет, бывало в лес, чтоб не видеть плясок развратных, девок бесстыжих, полуголых, простоволосых по полянам скачущих… Ненавидел он праздник в честь тезки своего, Ивана Купалы, бесовским его считал, языческие обряды купальские презирал… Уходил он каждый год подальше в чащу лесную, чтоб празднества не видеть и не слышать, молился Господу либо трудом себя изнурял, валил деревья столетние, дабы от мыслей грешных разум свой избавить…

В один год вечером знойным июльским, на праздник сей, Иван, прихватив с собою топор, пошел в чащу прочь от оргии, что устраивали на окраине села девушки с парнями. Пошел он берегом пруда Марьиного. Солнце еще не село, но в чаще лесной всегда сумрачно: тяжело лучам пробиться сквозь вековые густые кроны… Идет попович вдоль водной кромки, молитву Господню читает. Вдруг слышит голос нежный, девичий, по имени его кличущий:

— Ива-а-а-н, Иванушка, подойди ко мне, — певучий голосок проникал прямо в душу. Ноги Ивана сами замедлили шаг, взгляд помимо воли начал шарить вокруг, пытаясь отыскать хозяйку чудного голоска… Но не видно ни души, только сумрак вокруг все сгущается…Попытался Иван крестное знамение на себя наложить, да пальцы как деревянные стали, никак для знамения сложиться не хотят…

— Иванушка, родимый мой, иди же сюда, — не унимался голос, грустный такой, что слезы невольно застили глаза Ивана, — долго я ждала тебя, сокол ты мой ясный… Иванушка…

Заметался парень по сторонам, что за бесовщина такая? — голос есть, а человека не видно… Неужто срамницы сельские игру с ним затеяли, в чащу манят? Но ни травинки смятой под ногами у Ивана: давно не хаживал никто вдоль озера…

— Иванушка! Иван! — голосок звал куда-то, манил… Как зачарованный пошел он на чудный звук его прямо, как вдруг голос уже позади его кличет. Обернулся попович, пошел обратно, а голосок уже словно сбоку, из кустов летит…

Все молитвы вмиг позабыл Иван, мечется по берегу, пытается девицу отыскать. Что за шалунья такая, морочить его надумала? Голосок вроде веселее стал, а потом и вовсе в смех звонкий перешел — весело, видать, баловнице парня мучить… Льется смех, щекотит прямо сердце — и Ивану вмиг весело стало. Метался он, метался, смеялся, пока без сил на землю не упал.

— Где ты, чаровница лесная? — взмолился Иван. — Дай хоть посмотреть на красоту твою одним глазком!

— А как же Вера твоя? — голос стал серьезным, осуждающим. — Нельзя тебе смотреть на меня, в грех впадешь, неугодная я Богу твоему ни при жизни была, ни сейчас…

— Не могу я уйти, не увидев тебя, ни одна женщина не волновала меня никогда, как голос твой чудесный пробудил во всем теле моем огонь греховный.

— А и не уйдешь ты теперь, — прошелестел ответ, — никто отсюда так просто уйти не может, не оставив мне взамен самого дорогого…

— Так нет ничего у меня, кроме Веры и Господа, — пролепетал Иван.

— Мне и этого достаточно… Отрекаешься от Веры своей? — испытующе вопросил голос. — Отдашь мне Веру свою, Бога забудешь — я тебе тайну великую открою… Ночь волшебная сегодня, папоротник цветет… Покажу я тебе цветок чудесный…

— Не хочу я цветков, мне б тебя увидеть, — прошептал Иван, и рукою нащупав крест на груди, сорвал его и, размахнувшись, забросил кусочек серебра в озеро…

Раздался смех тоненький, звонкий… Тело Ивана словно окаменело. Лежит он, ни ногой, ни рукой пошевелить не может, ни слова молвить — язык не слушается. Только глаза словно острее видеть стали, темнота лесная рассеялась. Видит он — от озерной глади свет холодный поднимается, словно туман. Неясные очертания фигур человеческих показались. Вдруг непонятно откуда — лунный свет залил озеро, фигуры стали видными — хрупкие женские тела, одетые в прозрачные одеяния заплясали над водой. Семь красавиц, бледных, как снег, глаза на лицах их — синее незабудок, волосы длинные, змейками вьются до пят… Кружатся в танце, руки и ноги тонкие так и мелькают, улыбки холодные на мертвенно-бледных лицах завораживают. Закончили танец свой — и вереницей, легко ступая по воде, на берег вышли… Окружили Ивана, уселись подле него и давай ласкать тело его неподвижное. Руки их холодные, нежно, как ветер, поглаживают Ивана, под рубаху ему лезут, перебирают волосы на голове его; уста ледяные целуют всюду… Совсем Иван голову потерял, никогда наслаждения такого не испытывал, только стоны вырывались из непослушных губ его… Сам не заметил, как без одежды оказался… Запах разнотравья будоражил, кружил голову… Постепенно в теле Ивана жар небывалый поднялся, каждая клеточка его отзывалась трепетно на прикосновения холодных ласк озерных дев… Руки и ноги отпустила былая скованность, пальцами своими прикасался он к телам бледным, дотрагивался до обнаженных грудей, обнимал тонкие, склонившиеся над ним тела… Как безумный, стонал он, метался словно в агонии…

Вдруг услышав свое имя, Иван пришел в себя. Девы резко отстранились от него, подскочили и бегом к озеру бросились, не переставая смеяться… Вместо них откуда ни возьмись, словно из воздуха соткалась — возникла другая красавица. Она стояла перед Иваном, бледная, обнаженная. Никогда прежде не видел поповский сын такой красоты, даже озерные его сладкие мучительницы не обладали такой статью, а черты лица их прекрасные не могли и соперничать с лицом той, что улыбалась Ивану сейчас.

— Это я звала тебя, — промолвила незнакомка, — это меня ты так страстно увидеть захотел…Дочери мои названные ласкали тебя… А сейчас и я, хозяйка озера этого погибельного, хочу тебя любовью своей наградить…

Тонкие руки обвили шею Ивана, ледяные губы сомкнулись на губах его… Легкое тело ундины, как водоросли опутало пленника… Упругая грудь прижалась к пылающему мужскому телу, влажные волосы заструились по его девственному, не знавшему до сегодняшней ночи женских ласк, торсу… Губы ундины скользнули на шею Ивана, поцелуи ее чертили холодную дорожку все ниже и ниже…

Обезумев, Иван жадно обнимал податливое холодное тело, тыкался губами своими неумелыми в белоснежные плечи и круглую грудь…Обо всем позабыл он в ту ночь, только Она осталась для него на всем белом свете…Любовный танец двух тел завершился лишь тогда, когда узкий клочок неба, виднеющийся сквозь кроны деревьев, начал бледнеть…Оторвалась ундина от Ивана, бросилась в озеро бесшумно, так, что ни одна волна не тронула водную гладь, а он, потеряв сознание, остался лежать на берегу …

Очнувшись, дрожа от холода, в предрассветной дымке, Иван начал ползать по земле, собирая одежду. Тело ломило, покалывало… А чуть поодаль, словно язычок огня, на берегу алел невиданный прежде Иваном цветок, от лепестков его, чуть подвявших, исходило слабое свечение…Поднял парень растение, бережно на груди схоронил и нетвердым шагом побрел в сторону села…

С тех пор как подменили Ивана … Еще больше стал он людей сторониться. Отец в церкви сына больше никогда не видел. А мать испуганно шептала соседкам, что подглядела как-то: менял сын рубаху — а тело его все, как цветами синими, пятнами покрыто…Часто уходил Иван в сторону Марьиного озера, просиживал там ночами, и смурной, как туча, возвращался обратно — не появлялась больше никогда ундина перед ним… С каждым днем все худел, все бледнел Иван… Ни отец, ни мать не могли дознаться причины неведомой сыновьей болезни… Непонятно откуда, стала мать находить в углах избы деньги, словно специально небрежно припрятанные так, чтобы нашли их скоро. Допытывались родители у сына — откуда деньги — украл ли? заработал? или клад отыскал? Молчал Иван, улыбался только грустно…

А по весне, когда снежок уже почти растаял, пропал Иван… Искали его несколько дней, только потом нашли на берегу Марьиного озера шапку его… Куда подевался парень — ведь льдом еще скованно озеро было — никто никогда и не узнал… А после, поутру, на окраине села, под церковными воротами, нашли младенчика, завернутого в тряпицу. Узнала в той тряпице попадья рубашку сына своего, младенчика в дом к себе взяла, внучонком величала — приметное синее пятно на лбу мальчонки знакомо ей оказалось…

Так и появился в Ярилово Ундины-Сын… Жители села рассказывают, что дар есть особый у парня — деньги в руках его берутся непонятно откуда… Станет кому худо из селян, беда припрет, схватит за глотку безденежьем — появится около дома несчастного Ундины-Сын, постоит у ворот, поулыбается, глядя на солнышко красное — и вскоре, непонятно откуда появляется в семье горемыки прибыль, проблемы разрешаются… А сам Ундины-Сын после смерти попа с попадьей живет в их старом доме — новому попу, назначенному в яриловскую церковь, домик этот не приглянулся, новые хоромы напротив церквушки отстроил. Перебивается юродивый тем, что люди добрые подадут, никогда никому в помощи не отказывает… Говорят еще, что ногами юродивого к Марьиному озеру тропа за долгие годы проложена — это он к мамке свой, ундине, миловаться ночами бегает…