Ведьма

— Да вы не скупитесь, профессор! Расскажите поподробней!

Хитрые глаза рыжеволосой чертовки смеялись.

— Ну же, Петр Сергеич! Никак вы краснеете?

Фу ты, чисто ведьма.

— Так, дамы и господа, — учитель прокашлялся и захлопнул классный журнал. — На сегодня хватит. К следующему уроку повесть Гоголя — прочесть, к обсуждению — подготовиться. Будьте здоровы.

— Как же так, профессор!

Рыжая Динка поднялась с места, перекрывая звонким голоском поднявшийся шорох. Тетрадки застыли в воздухе, не добравшись до рюкзаков, и все снова с голодным любопытством уставились на девчонку. Разговаривать с литератором в таком тоне осмеливалась только она. Да и не осмеливалась — просто разговаривала, и все. Как будто и не страшно вовсе, что доиграется, накатает старик жалобу, вызовут, в конце концов, родителей, устроят головомойку маленькой бунтарке.

— Я слышала, что на Ивана Купалу девки бегают вокруг ржаного поля, чтобы суженому привидеться, — она лукаво прикусила губу. — Голые.

В классе весело зашептались. Ну, нашла коса на камень.

— Это не главный обряд праздника, — отозвался Петр Сергеевич. — Как я уже упомянул, поиски цветка папоротника…

— Да-да-да, — нахально прервала Динка. — Клады, богатства. Это все вам, мужикам, лишь бы деньги лопатой грести. Да вы гребите, что уж там, — она благодушно махнула рукой. — А наше дело — женское. Но ведь просто так ваше внимание-то не привлечь, — она хитро подмигнула то ли учителю, то ли всему классу. — Лишь бы тела нагого кусочек увидели. Ну, или не кусочек. Целиком — оно же лучше, правда, Петр Сергеич?

Она хихикнула. Литератор решительно поднялся на ноги.

— Совершенно с вами согласен, Диана, — он злобно поправил съезжающие очки. — Очень верная интерпретация повадок некоторых человеческих особей. На этом урок окончен. За дверью можете продолжить обсуждение.

Рыжая лиса еще хотела что-то добавить, да пощадила и без того измотавшегося учителя. Улыбнулась ехидно ему через плечо и выплыла вон. За ней потянулись и остальные. Восхищенные, пристыженные, что так не могут. Кто-то красный как растоптанная малина, кто-то — белый, как свеженький мел на учительском столе.

Она доводила его который месяц. Как только дали ему этот класс, как только ступила эта самодовольная драконица через порог его королевства, увешанного портретами классиков, началось представление. Длилось оно уже почти год. Ей бы выпускаться скоро, но все равно еще ребенок — наглый и самодовольный. И откуда такая взялась? Неужели ни слова об уважении к старшим в детстве не проронили? Как будто с другой планеты. Остальные — сидят рядками, как зайцы в лодке Мазая, сложили лапки и слушают прилежно. А она как поднимет руку (если вообще поднимет) — так сразу зайцы уши навострят, готовы к новому акту паршивой комедии. Это для учителя она паршивая, потому что не он ее писал, и не ему переписывать сюжет, который не по нраву пришелся. А вот для остальных занимательнее не придумаешь. Так и держатся за животы, вот-вот лопнут.

Начнется измываться над персонажами, да в таких выражениях, что святых выноси. Никакого уважения к писательскому труду, никакого чувства прекрасного! Одного Плюшкина что стоило бомжом обозвать. Ну, какой из него бомж! Да, одежда не первой починки, да и внешний вид не блещет. Но разве так можно! В конце концов, и поместье у него было. И много чего помимо поместья. А она — насмехается себе, мысль авторскую извратит и пляшет на ней. А «Война и мир»? На французском взялась объяснять, почему она бы никогда не выбрала Безухова на месте Наташи.

— Мямля же настоящий! — завершила она свою речь. — И похудеть бы не помешало. И это после Болконского, после хотя бы Курагина этого! Вот уж ум у девицы светлый, просто глаза режет.

По поводу «Преступления и наказания» она высказалась кратко:

— Нуднятина.

В результате никто уже не воспринимал аналитические излияния учителя всерьез.

Он бы давно пошел к директору. Докладная — и дело с концом. Но он-то верил в мирное сотрудничество… в христианское человеколюбие, в любовь к детям не смотря ни на что. Ведь даже последний грешник способен покаяться — но нельзя его кнутом перебивать, тут к делу с пряниками нужно подходить…

И только Петр Сергеевич закипал, растеряв остатки всего своего педагогического терпения, как Динка сдувалась проколотым шариком. Становилась тише воды и ниже травы. Чудо, а не создание! Домашние задания чуть не сверкают, ни помарки, ни кляксы, буковки ровной вязью так и плывут, а мысли-то, мысли! Ведь не дура девчонка, совсем не дура. Ее сочинения хоть на стенку вешай.

Потом снова расходилась. Как восстанавливал Петер Сергеевич свои запасы человеколюбия и терпимости, начинала опять.

На этот раз он уж точно оформит докладную. Вот как пить дать оформит! Завтра. А сегодня — просто домой. Слишком уж устал.

Деревья развернули тугую светло-зеленую листву, расцвели яблони, и теперь ходить до школы и обратно было одно удовольствие. Петр Сергеевич любил этот парк — здесь воздух был чист почти как за городом, и не было слышно ни гула машин, ни грохота трамваев. Тихо и невыносимо прекрасно.

Как обычно, на полпути он присел на скамейку под толстым жасмином и вынул свой предобеденный бутерброд. Петр Сергеевич чуточку перебивал аппетит, но в детстве он заработал столько очков по послушанию, что теперь мог свою совесть не слушать еще лет сто. И потому позволял себе вольность: заморить червячка до обеда, дыша одурящим жасмином и жмурясь от пятнистого солнечного света, падающего сквозь ветви.

К своим сорока пяти годам он успел заработать два развода, мигрень и экстрасистолию прихосоматического характера. Слушал проскоки своего нервного сердца и успокаивал себя тем, что врач сказала: надумываете. Ну, это хорошо. Вернее, хорошего мало, сердце-то поплясывает, и нервы никуда не деть. Но хорошо, что врач сказала. Да.

Петр Сергеевич с аппетитом сжевал бутерброд, скомкал салфетку и спрятал в портфель. Бросить на землю не позволяло воспитание и маячащая невдалеке урна. Еще десять минут посидит, встанет, пересечет дорожку, выбросит салфетку и отправится… Отправится…

А теперь к списку его несчастий добавилась эта девчонка. Ведьма настоящая, ну честное слово! Рыжая, бесстыдная и красивая как… как смертный грех.

Петр Сергеевич кивнул сам себе. Да, именно так. Как смертный грех.

Могла бы одеваться и поприличнее.

Что же это за наряды такие — кожа так и светится, словно серебро колдовское! И талия у нее змеиная, и бедра точеные, и грудь уже совсем не девичья, а высокая, полная. Смеется, чертовка. Распустила свои кудри, прикрывается прядями, дразнит. Протянула руку — манит к себе, только шагнуть, и вот она, совсем рядом.

Ржаное поле переливалось гладкими волнами в лунном свете. Перемигивались на небосводе яркие звезды, хихикали меж собой. Разлапистые ели приклонили ветви на опушке, чтобы наблюдать было удобнее, и тоже усмехались.

Развернулась девка, взметнулись в ночной тьме ее волосы призывным пламенем, ослепили. Петр Сергеевич брел по влажному мху меж деревьев, как привороженный. Тянула ведьма его за невидимые ниточки, уводила за собой. Смотри, мол! Вот оно, поле. Вот она, я. А ты — никак мой суженый?

Динка рассмеялась, вспорхнув из-под самой его руки. Увернулась, метнулась прочь, к полю. Три круга, как положено. Смотри, глупый, любуйся!

А он замер, очарованный, и глаз не сводил. Тоненькая, как ивовая веточка, в высокой траве по колено утопала, смеялась, смахивала вечернюю росу, и снова бежала. Три круга, как и положено!

Потом остановилась прямо перед ним, замерла как есть — нагая, простоволосая, раскрасневшаяся, глаза сверкают.

— Петр Сергеич, — зашептала. — Вы не скупитесь. Сну еще конца не видать, ночь длинна. Слышите, как поют соловьи?

Он не слышал.

— Ну что же вы, Петр Сергеевич.

Первый раз не сжевала окончание его отчеству.

Ее тело загоралось бледным сиянием в лунном свете, такое юное, такое зрелое. Такое… настоящее. Он протянул руку. Коснулся ее кожи сначала кончиками пальцев, потом смелее — всей ладонью. Динка прильнула к нему всем телом, быстро, решительно — и что он только тянет?..

— Что же вы делаете, Диана? — бормотнул Петр Сергеевич хрипло, зарываясь пальцами в ее волосы.

Ее кожа была горячей, почти обжигающей, и совсем не вязалось с этим леденисто-бледное сияние.

Он целовал ее в мягкие, податливые губы, покрывал поцелуями шейку, касался тихо дыханием за ушами, а она вся вздрагивала, льнула ближе, ближе. Кожа у нее была шелковой, чуточку бархатной, в нежном пушке. Пальцы скользили вдоль талии, спины, поднимались голодно до груди… Он тонул в ее васильковом аромате, и ему казалось, что он пьет из чудесного источника, и никак не может утолить жажду, никак не может подняться над от этой леденистой, хрустальной поверхностью и зачерпывает раз за разом, снова и снова.

— А солнце не припечет вам темечко, Петр Сергеич? — вдруг поинтересовалась Динка, отстраняясь.

— Что? — спросил было тот.

— Солнышко, говорю. Спать без головного убора — прямой путь к солнечному удару.

— Какому удару? — промямлил было Петр Сергеевич, но уже понял, что проснулся.

Задремал прямо на скамейке. Сморило его почти летнее тепло, замучила на уроке Динка, да и бутерброд этот такой сытный оказался… Он помотал головой, нахмурился. Уставился на присевшую рядышком ученицу.

— А я тоже хожу домой через парк, — улыбнулась она. — И все за вами слежу. Сегодня вы неплохо рассиделись, даже в сон утянуло. Сладко спалось?

Взгляд Петра Сергеевича сам собой отчего-то цепко потянулся к ее груди. Как магнитом повело.

А ведь и под платьем грудь — что надо…

— Что-нибудь снилось? — поинтересовалась она, чуточку выпрямляясь, чтобы было лучше видно. — Ржаные поля всякие или девки незамужние?

Петр Сергеевич мигом сбросил остатки сонливости.

— Значит так, Диана, — он погрозил ей пальцем. — Завтра же в школу без родителей — ни ногой. Я хочу как следует поговорить с ними о вашем воспитании.

— А я бы с удовольствием поговорила о вашем, — Динка наклонилась к самому его уху. — После выпускного.

Петр Сергеевич уже хотел снова взвиться, но она снова его опередила:

— Мне как раз восемнадцать исполнится. А то от ваших неакадемичных мыслей у меня уже голова гудит. Надо это дело решать.

И весело вскочила на ноги.

— До завтра, Петр Сергеевич. Или, стойте, — она легонько нахмурилась. — Без родителей, говорите, ни ногой? Ну, так до четверга! Как раз прочитать успею, что вы там задали.

И вприпрыжку бросилась прочь.

Ну, ведьма же!